Текст книги "Выстрел, который снес крышу"

3

Павел хорошо знал эту походку, легкую, волнующую и совершенно непринужденную. Модели напрягаются, чеканя подиумный шаг от бедра, а у Маши это выходило само собой, может быть, из-за строения ног. Очень красивых ног… Это и была Маша. От главных ворот она шла к новому больничному корпусу, и Торопов мог видеть ее только со спины. Зато он находился поблизости от нее, всего в каких-то десяти-пятнадцати метрах. Даже при всей своей немощности он мог нагнать ее до того, как она скроется в парадных дверях. Задача существенно упростится, если ее вдруг остановит санитар, маячивший у входа. Мало ли, вдруг он знает, как выглядит Маша…

Торопов уже и забыл, когда в его сознании размылась грань между больным вымыслом и реальностью, между жизнью и смертью. Еще не так давно он был уверен в том, что Маша является к нему из мира мертвых. Вернее, он смог убедить себя в этом, потому что так хотела Эльвира Тимофеевна. Но сейчас он уже не мог сказать точно, жива она или нет. Она могла быть человеком во плоти, а могла оказаться призраком из далекого и страшного прошлого. Впрочем, ему все равно, кто она. Он пошел за ней вовсе не для того, чтобы убедиться в ее реальности. Он должен был остановить Машу и потребовать во весь голос, чтобы она больше не приходила к нему по ночам. И чтобы больше не кричала на Эльвиру… Чтобы… Чтобы… О, сколько у него вопросов к ней! Сколько пожеланий! Только бы хватило сил на разговор…

Эти бессонные ночи вконец вымотали Павла, ноги еле носят непослушное тело, голова едва соображает, а фрагменты истерзанного разума толкаются вокруг ночных видений. И как хорошо, что Маша явилась к нему во плоти, как будет здорово, если он сможет нагнать ее… Если сможет. Если она живая и сможет выслушать его, не впадая в истерику…

Волосы у Маши густые, ровные, обычно длинные до пояса, но совсем не удивительно, что сейчас они лишь до плеч, а то, что не темно-русые, а светлые, так это всего лишь краска. И костюм на ней незнакомый, шелковый, бирюзовый, в деловом стиле. Юбка длинная, ниже колен, и заужена не очень, но красоту ее ног не скроешь даже за грубой мешковиной. И низкий каблук нисколько их не портит. Стройные у нее ножки, сексуальные, ни у кого таких нет… Если Маша все-таки жива, она может забрать его отсюда. А может, именно для этого она сюда и приехала? Они уедут из дурдома далеко-далеко, жена постоянно будет рядом с ним, и его болезнь исчезнет сама по себе…

Павел спешил, но, как ни старался, догнать Машу не мог, не хватало сил и скорости. И санитар на входе, как нарочно, куда-то исчез.

– Маша!

Зато голос прозвучал на удивление громко и звонко.

Маша остановилась так, будто в спину ей попал брошенный камень. Раздумывая над тем, что произошло, неторопливо обернулась к Павлу. И тут же исчезла…

Вернее, исчезла Маша, но женщина, за которой шел Торопов, осталась. Совершенно другая женщина, и, кроме походки и фигуры, в ней не было ничего похожего на Машу. Неправильные черты лица, маленькие, хотя и выразительные глаза светло-серого цвета, острый нос и чересчур зауженный подбородок при широкой шее. Не очень молодая уже, явно за тридцать лет, хотя кожа лица хорошая, гладкая, чистая. Тщательно очерченные черные брови, пухлые губки, взгляд строгий, независимый, но при этом не лишенный женственности…

В сущности, она могла произвести впечатление на мужчину. Но все-таки это была не Маша.

– Извините, обознался, – сожалеюще развел руками Торопов.

– Ничего, бывает, – отозвалась женщина, с интересом разглядывая Павла.

– Думал, вы Маша.

Разговор закончен, пора уходить, тем более что пациентам возбранялось вступать в разговор с посетителями.

– Я Дарья. Вернее, Дарья Павловна.

– Мою жену звали Мария. Но она не была Павловной. А меня Павел зовут. Она не была моей. Может, потому все это и случилось, – сказал он, больше обращаясь к самому себе, чем к женщине.

– Что случилось?

– То и случилось, что я сошел после всего этого с ума… Извините, что задерживаю вас.

Он повернулся к Дарье Павловне спиной, но она окликнула его.

– А вы не покажете мне, где кабинет главного врача?

– Эльвиры Тимофеевны? – с готовностью отозвался Торопов. – Покажу, конечно.

Кабинет Архиповой находился на втором этаже, и туда вел отдельный вход из главного вестибюля. Павел мог бы просто показать женщине, в каком направлении идти, но все-таки стал подниматься вместе с ней по лестнице.

– Тяжело без лифта, – едва передвигая ноги, сказал он. – У меня палата на четвертом этаже, но там лифт, раз-два… А тут пока дойдешь…

– На второй этаж? – удивленно глянула на спутника женщина. – Сколько же вам лет?

– Тридцать второй год уже пошел, – вспомнил Павел.

– Да? А я думала, лет сорок.

– Что, так плохо выгляжу? – с горькой самоиронией спросил он, усаживаясь в кресло перед дверью в кабинет главного врача. Ему нужна была небольшая передышка, чтобы набраться сил на обратный путь.

– Да неважный у вас вид, честно говоря, – с вежливым сочувствием проговорила Дарья Павловна.

– Думаете, я доходяга? – спросил Павел.

Но женщина не ответила. Мысленно она уже входила в кабинет главного врача, хотя еще только бралась за ручку двери.

Дверь была открыта, но кабинет пустовал. И не у кого было спросить, куда ушла Эльвира Тимофеевна и как скоро она будет. Павел не в счет, потому что он не мог дать точный ответ.

– Наверное, ходит где-то, – неопределенно пожал он плечами. – Больница большая, дел много…

– Очень жаль, – стараясь скрыть свое раздражение, сказала Дарья Павловна.

Кресло, в котором сидел Торопов, было тройным, он занимал место на одном краю, а посетительница опустилась на другой. Видимо, у нее не было желания подсаживаться вплотную к Павлу. Впрочем, ему все равно. Ни сил нет, ни потребности заигрывать с ней. Они люди из разных миров. Она – здоровый человек, он – больной. Хотя душевное здоровье – понятие относительное.

– Я, наверное, пойду, – вздохнул Торопов, но даже не предпринял попытки покинуть свое место.

– Спасибо, что проводили, – думая о чем-то своем, кивнула женщина.

– А у вас, наверное, в семье кто-то заболел? – набравшись смелости, спросил он.

Торопов понимал, не место ему здесь, но он так удобно устроился в кресле, что и уходить не хотелось. И даже появление Эльвиры Тимофеевны его не пугало. Ведь он ничего запретного не делает, пределы отведенной для пациентов территории не покидает. Разве что с посетительницей разговаривает. Но ведь он может сказать, что та сама приставала к нему с разговорами, а сам он пришел к Эльвире Тимофеевне на прием, чтобы рассказать о ночных проказах покойной жены.

– Нет, спасибо, у нас в этом плане все в порядке, – Дарья Павловна повела рукой, будто собиралась перекреститься, хотя и не сделала этого.

– А у нас, увы, не все дома. Жену я застрелил, сам здесь…

– Застрелили жену? – встревожилась женщина.

– Да вы не бойтесь, я не маньяк.

– Я не боюсь, – передернув плечами, сказала она.

– Моя жена мне изменила, так я ее вместе с любовником порешил. Такая вот любовь. А вам Эльвира Тимофеевна зачем нужна, если не секрет?

– А если секрет?

– Все равно интересно. Но вы можете не говорить. Допрашивать я не уполномочен… Да и вообще, – обреченно махнул рукой Павел.

– Что вообще?

– Какой из меня следователь, если я сам преступник? Жену вот убил, любовника ее…

– И вас признали невменяемым?

– Нет, признали, что я способен отдавать отчет в своих деяниях. Правда, срок по минимуму дали, потому что убил в состоянии аффекта… Отбыл наказание, а потом сошел с ума. Верней, еще в зоне умом тронулся… В зоне пахан у нас был, я точно это знаю. Думал, что, выйдя на свободу, работаю на него, ну, здесь, в Ульянове, а оказалось, что нет…

Торопов, казалось, разговаривал с самим собой, поэтому Дарья Павловна слушала его вполуха или только вид делала, что следит за разговором.

– Видел, как Горуханова убивали, а его, оказывается, и вовсе здесь нет. Оказывается, он еще сидит…

– Вы видели, как Горуханова убивали? – вдруг встрепенулась женщина.

– Да, видел, но в своем воображении. На самом деле ничего не было.

– Но в него стреляли. И не сидит он…

– Когда стреляли? – оживился Торопов.

– Этой весной, в мае.

– Где?

– Этого я не знаю. Он умер в больнице от огнестрельной раны в начале июня… А вы что-то знаете?

– Говорю же, я видел, как в него стреляли. На Фабричной улице, возле клуба «Седьмая эра». Клоун в него стрелял.

– Кто?

– Клоун. С воздушными шарами. Он выстрелил, а воздушные шары унесли пистолет…

– А-а, понятно, – разочарованно вздохнула Дарья Павловна.

Торопов понял, что его рассказ воспринят как бред сумасшедшего.

– Ну вот, и вы не верите… И Эльвира Тимофеевна не верит. Да и я сам себе не верю… Не было никакого клоуна, – печально заключил он. – И воздушных шаров не было. Это меня по голове так сильно ударили, что мне все привиделось… Привиделось, что за клоуном бежал, что через забор за ним прыгал, а он меня подкараулил и по башке чем-то треснул. А это все чокнутый профессор, он сказал мне, что умеет летать, я ему не поверил, а он меня по голове булыжником за это… А здесь я уже давно. Из-за Маши. Я ее убил, а она является ко мне каждую ночь. И является, и является, я от этого с ума схожу. Каждую ночь она меня ругает, а я не сплю, не высыпаюсь, поэтому и сил у меня никаких нет, потому и на второй этаж еле поднялся. И за вами пока шел, чуть не сдох. Я же подумал, что вы – моя жена. Сзади вы на нее очень похожи… Я поговорить с ней хотел. С Машей. Скажи, Маша, зачем ты меня преследуешь? Что тебе от меня нужно? Почему никакого спасу от тебя нет! Нельзя же так!

– Я не Маша! – испуганно мотнула головой Дарья Павловна.

Похоже, она решила, что Торопов бредит наяву. И надо сказать, она была недалека от истины. Ему уже начало казаться, что перед ним действительно находится Маша, спасения от которой он искал.

– Торопов! Возьми себя в руки! – услышал он вдруг резкий голос Эльвиры Тимофеевны.

Он повернул голову на звук и увидел Архипову, но какое-то время напряженно соображал, наяву она перед ним предстала или в сумасшедших грезах.

– Ты ведешь себя агрессивно, – строго сказала врач.

Это могло быть приговором, за которым мог последовать перевод в специальный блок, расположенный в старом корпусе и где закалывали лекарствами безнадежных пациентов. Павел очень боялся этого, поэтому жалко склонил перед ней голову.

– Вы не так все поняли. Я себя контролирую.

– Да? Тогда чтобы через пять минут был в своей палате. Я сейчас приду, и если тебя там не будет…

Павел мгновенно поднялся и, вжав голову в плечи, вышел на лестницу.

Он уложился в срок, но Эльвира Тимофеевна пришла к нему в палату лишь вечером, после ужина.

– Как самочувствие? – мягко спросила она, усаживаясь на стул.

– Все хорошо. Только на Машу не кричи.

Торопов лежал на спине, глядя со страдальческим выражением на лице в потолок. Наступило время, когда его сознание окончательно погружалось в сумерки, и он переставал отличать явь от наваждения. Эльвира Тимофеевна уже здесь, а скоро появится Маша, и голова его развалится на части, если начнется скандал.

– Я не увижу твою Машу. И кричать на нее не буду. Я настоящая Эльвира Тимофеевна, а не вымышленная.

– Да? Возможно…

Повернув голову набок, Павел посмотрел на врача. Кофточка на ней с длинным рукавом, джинсы. Нет короткого халата и чулок тоже. Значит, она действительно настоящая. Собралась уходить домой после работы, по пути зашла к нему, как обещала.

– А где она?

– Твоя Маша в твоем больном сознании. И мне очень жаль, что ты не можешь справиться с ней…

– Не правда, я с ней справляюсь. И не про Машу я спрашиваю, а про ту, которая была у вас. Дарья Павловна ее зовут.

– Какая Дарья Павловна? – удивленно повела бровью Архипова.

– Ну как же, мы с ней возле вашего кабинета сидели. Вы меня в палату отправили, а ее к себе в кабинет пригласили.

– Ты слышал, как я ее к себе в кабинет приглашала?

– Нет, но вы должны были ее пригласить, ведь она к вам пришла.

– Ты слышал, как я с ней разговаривала?

– Нет. Но вы же должны были с ней говорить, если она приходила… Я с ней говорил. Про свою Машу рассказывал, а вы подумали, что я с ней самой говорю. Сказали, чтобы я контролировал себя…

– Ты разговаривал с пустотой, Паша, – обеспокоенно покачала головой Эльвира Тимофеевна. – Не было никакой Маши. И Дарьи Павловны не было. Ты один перед моим кабинетом сидел. Больше никого я не видела…

С обреченным видом Торопов закрыл глаза. Дарья Павловна привиделась ему, значит, он болен по-настоящему, и нет никаких в том сомнений.

– Что теперь со мной будет?

– Будем лечиться, Паша, – по-дружески мягко сказала Эльвира Тимофеевна.

– Аминазин?

– Ну почему сразу аминазин? Все боятся аминазина, но никто не знает, что его у нас попросту нет. Хлорпромазин – это вчерашний день, этим нейролептиком уже давно никто не пользуется. Есть гораздо более эффективные и безвредные лекарства…

– Но лекарства… Я не хочу быть овощем.

– О чем ты говоришь? Придумали себе страшилки, пугаете друг друга.

– Может, все-таки без лекарств обойдемся? Контролировать я себя умею…

– Тогда расскажи, о чем вы говорили с Дарьей Павловной?

– Так не было ее!

– Да, но в твоем воображении она была. Ты расскажешь о ней, возможно, этим вытравишь ее из своего сознания.

– Вы врач, вам виднее… Гулял я, смотрю – женщина, думал, Маша, позвал ее, а это не она. Женщина спросила, где кабинет главного врача, я показал. Мы разговорились. Я рассказал, почему здесь, сказал, что жену свою убил, и она теперь ко мне является.

– Только про Машу и рассказывал?

– Ну да.

– И все?

– А что еще?

– Может, про клоуна что-то рассказывал?

– Зачем? – смутился Павел.

– Если рассказывал, то ты должен мне об этом сказать. Как врач я обязана знать все.

Павла напугали звенящие нотки в ее голосе, и он сдался.

– Ну, говорил про клоуна. Только я сказал, что привиделось мне это. Честное слово, сказал, что привиделось. И про Горуханова сказал, что не было его…

– И про Горуханова говорил?

– Да, говорил. И она говорила. Сказала, что в него стреляли. В мае. А в июне он умер в больнице.

– Плохо, – осуждающе покачала головой Эльвира Тимофеевна. – Плохо, Павел, что мифический Горуханов не выходит у тебя из головы. Ты не с Дарьей Павловной разговаривал, а с самим собой. И ты сам себе отвечал, что в Горуханова стрелял клоун. Потому что ты в это веришь.

– Нет, не верю.

– Веришь. Это у тебя в подсознании.

– Я не верю, честное слово.

– Я бы могла сказать, что это твое право, верить в собственные вымыслы. Но не могу так поступить. Потому что этот вымысел сидит в тебе, как зараза, которая разрушает тебя. Тебе нужно успокоиться.

– Я спокоен.

– Нет, ты должен внутренне успокоиться. Тогда и клоун оставит тебя в покое, и Маша.

– Я постараюсь успокоиться внутренне… Честное слово, ни клоунов больше не будет, ни Маши.

– Хорошо, если ты сможешь проконтролировать себя изнутри. Но если нет, я, как врач, обязана буду принять более действенные меры.

Эльвира Тимофеевна ушла, но совсем скоро ее сменила Маша. И снова у Павла была бессонная, изнурительная ночь, но Архиповой во время утреннего обхода он в том не признался. Торопов не хотел быть овощем.

4

Теплый ветерок мягко трепал волосы. В дремотном состоянии закрыв глаза, Павел представил, что это Маша, забыв о ссоре с ним, приласкала его. Подсела к нему, запустила свои длинные пальцы в его шевелюру и…

– Здравствуйте, Павел Евгеньевич, – услышал он знакомый голос.

Открыв глаза, боковым зрением Торопов увидел Дарью Павловну. Она сидела рядом с ним, глядя куда-то перед собой, но обращалась к нему. Легкий плащ на ней, по цвету и по форме чем-то напоминающий больничный халат. Косметики на лице нет, и даже губы не накрашены… Павел уныло усмехнулся. Жаль, что он не подготовился мысленно к этой встрече.

А ведь он, смело можно сказать, умел управлять своим воображением. Представил себе однажды, что Эльвира Тимофеевна явится к нему в коротком сексуальном халате, именно в таком наряде она и стала приходить к нему по ночам. В постель к нему не ложилась, но все равно волнительно было на нее смотреть. И Дарья Павловна могла бы явиться к нему в короткой до невозможности юбочке, если бы он заранее мысленно вызвал ее образ. А ведь у нее очень красивые ноги, и он мог бы сейчас любоваться ими. Только он один мог, потому что никто, кроме него, не может видеть ее. Ведь она же плод его воображения.

– Хотелось бы здравствовать, но увы, – немощно развел руками Торопов.

– Что такое? – не глядя на него, негромко спросила женщина.

– Расстройство психики, душевная болезнь. Видения меня преследуют. То жена является, то вы…

– Я не являюсь, я настоящая…

– Ну да, и клоун тоже настоящий, – меланхолично махнул рукой Павел.

– Вчера вы что-то говорили про клоуна.

– И про клоуна, и про шары. И про Горуханова, которого нет.

– Нет Горуханова. Похоронили его. Его убили – ранили, и он умер…

– Я это вчера уже слышал. От самого себя. Но я не хочу больше себя обманывать. Не было никакого Горуханова и клоуна тоже… И вас тоже нет…

– Но я есть. И Горуханов был. И клуб «Седьмая эра» тоже есть. Клуб, где вы работали охранником.

– Да, клуб «Седьмая эра», я там работал… Вернее, мне иногда кажется, что я там работал…

– И в общежитии жили, там же, на Фабричной улице. Комната «двести четырнадцать».

– Да, в этой комнате я жил… Наверное…

– Да не наверное, а правда. Я наводила о вас справки. Вы действительно работали в «Седьмой эре», но восемнадцатого мая куда-то пропали. Как раз в тот день стреляли в Горуханова. Я разговаривала с охранником, с вашим напарником. Его Вадим зовут. Фамилию он, правда, не сказал…

– Вадим Евсеев.

– Вот-вот. Так вот, этот Вадим долго упрямился, не хотел отвечать, но я умею разговаривать с людьми. В общем, он мне все рассказал. Вы отправились куда-то в магазин, а в это время в клуб приехал Горуханов. И в него стреляли. Клоун действительно был. И шары тоже.

– Да, но в милиции об этом почему-то не знают.

– Вы звонили в милицию?

– Что, не ожидали? – с обличительным сарказмом спросил Павел. – Что, не вышло голову мне задурить? А я звонил в милицию, мне сказали, что не было никакой стрельбы на Фабричной улице. Так что не надо ля-ля.

– Дело в том, что Горуханов не афишировал покушение на свою жизнь. Киллер не убил его, а всего лишь ранил. Его увезли с места происшествия, а в милицию он обращаться не стал, поэтому информация о покушении поступила с большим опозданием…

– Ну да, ну да. Я тоже примерно так раньше думал. И сейчас думаю. Вашей головой… Если вы такая настырная, тогда у меня вопрос. Какое вам до всего этого дело?

– Я адвокат. И сюда меня привели обстоятельства одного дела.

Дарья Павловна замолчала, увидев подходившую к ним Эльвиру Тимофеевну. Она поздоровалась с ней, но врач даже не глянула в ее сторону. Как будто и не видела ее, и не слышала.

– С тобой все в порядке, Торопов? – с тревогой в голосе спросила она.

– Э-э… Ну-у… – промямлил он.

Глупо было говорить о женщине, которую мог видеть только он сам. И глупо, и преступно по отношению к себе. Ведь Эльвира Тимофеевна решит, что его донимают видения, и назначит уколы.

– Боюсь, что у нас назрел серьезный разговор. – Архипова пугающе нахмурила брови.

Она протянула Павлу руку, чтобы помочь ему встать, но он поднялся без ее участия. Тогда она взяла его под руку и повела к больничному корпусу, парадный вход в который находился в каком-то десятке метров. В последнее время Торопов старался не уходить далеко от своей палаты, чтобы не тратить лишние силы на возвращение.

Эльвира Тимофеевна довела его до палаты, дождалась, когда он ляжет, села в изголовье кровати.

– Павел, ты еле передвигаешь ноги, мне жалко на тебя смотреть, – с участием сказала она. – Кормят у нас вроде бы неплохо.

– Хорошо кормят, – не стал отрицать Торопов.

– Спишь плохо?

– Нет, хорошо сплю, – соврал он.

– А может, все-таки не очень хорошо? По ночам Маша является, и я прихожу, да?

– Нет.

– Ну что нет, Паша, если да? Я же знаю, ты боишься, что я могу назначить интенсивную терапию, поэтому многое скрываешь от меня. А твое состояние тем временем все ухудшается… Вот с кем ты сейчас во дворе разговаривал? С Машей или, может, со мной?

– Разговаривал?

– Да, я все видела и слышала. И не надо меня обманывать.

– Дарья Павловна приходила… Вы ее не видели…

– Я знаю, что не видела ее. И хорошо, что ты это знаешь. Хорошо, что отдаешь себе отчет, что это было видение, плод твоих фантазий… И о чем вы с ней говорили?

– Я не с ней говорил, а с самим собой.

– Хорошо, что ты это понимаешь. И о чем ты говорил с самим собой?

– О том, что я действительно работал охранником в «Седьмой эре». Дарья Павловна говорила мне, что ходила в клуб, разговаривала с моим бывшим напарником. То есть это я ходил в клуб, разговаривал с Вадимом.

– Когда ты туда ходил?

– Никуда я не ходил. Это Дарья Павловна ходила. Вместо меня… Я, кажется, запутался…

– Ничего, распутаешься. Потому что ты умеешь контролировать себя. Ты сильный, ты справишься… Значит, в «Седьмую эру» твоя Дарья Павловна ходила?

– Да, и про меня спрашивала. И в общежитии была, про двести четырнадцатую комнату говорила. Где я как будто когда-то жил. И то, что в Горуханова клоун стрелял, тоже говорила. И еще сказала, что она адвокат. А потом вы появились…

– И она исчезла?

– Нет, она осталась… Я сказал ей, что не верю в ее существование, а она сказала, что реальная…

– Она позволила прикоснуться к себе?

– Нет. А сам я не додумался… Как можно было к ней прикоснуться, если ее не было? И духами от нее не пахло.

– Не могло от нее пахнуть духами.

– От вас хорошо пахнет, потому что вы настоящая…

– С этой женщиной что-то нужно делать. Не нравится мне твоя Дарья Павловна. И твое состояние не нравится. Еле живой ты от своих видений. Не высыпаешься совсем.

– Это точно.

– А я говорю, не высыпаешься. А тебя еще и на прогулки выгоняют.

– Ну, выгоняют.

– Ладно, попробуем убить сразу двух зайцев. Прогулки я отменяю, весь день будешь находиться в палате. И выспишься всласть, и сил наберешься. Ну и Дарья Павловна тебя здесь донимать не будет… Как ты на это смотришь?

– Я только «за». Очень хочется спать…

Торопов не пытался доказывать, что говорит правду. Он просто заснул еще до того, как Эльвира Тимофеевна покинула его палату.

Разбудил его санитар, вкативший в палату тележку с пищей.

– А-а, обед! – обрадовался Павел.

– Какой обед? Ужин уже! – усмехнулся парень. – Ты как суслик здесь дрых. Эльвира распорядилась тебя не будить. Сказала, чтобы на ужин тебе двойную порцию дали.

– Спасибо, – с трудом поднимаясь с койки, поблагодарил Павел.

Вроде бы и поспал он неплохо, но сил не прибавилось. Как был, так и остался разбитым. А ночью к нему явится Маша. И Эльвира Тимофеевна. А возможно, и Дарья Павловна…

Голова закружилась, но все-таки он удержал равновесие, сел за стол, куда санитар поставил сразу две тарелки с гречневой кашей и жареной рыбой. Чай, хлеб, внушительный кусок сливочного масла… А есть хотелось так, что Павел не оставил от двух порций и следа.

Дарья Павловна появилась, как только санитар унес посуду. Павла качало, перед глазами все плыло в сизой дымке, и даже сомнений не возникло, что ему явилось видение. Тем более что женщина была в короткой юбке, как он заказывал, и в кофточке с таким декольте, что грудь едва не вываливалась из лифа. И сидела она на стуле в развязной позе – нога заброшена за ногу, туловище откинуто назад, правая рука приподнята и согнута в запястье. И блудливая улыбка на губах. Только Павлу и думать не хотелось о плотских утехах, не в том он состоянии.

– Только кричать не надо, – устало махнул Торопов рукой.

– Почему вы думаете, что я буду кричать? – удивленно изогнула женщина губы.

– Все здесь кричат и ругаются. Маша кричит на Эльвиру, Эльвира кричит на нее…

– Настоящая Эльвира?

– А она может быть ненастоящей?

– Но я же сейчас ненастоящая. Я – ваша безумная фантазия. Это днем я была настоящая, а сейчас нет…

– Днем вы были настоящей? Тогда почему Эльвира не видела вас?

– Кто вам сказал, что она меня не видела?

– Она сказала… Да и я сам видел, что она вас не видела…

– Она только делала вид, что меня не видит.

– Не знаю, не знаю…

– Вы много чего не знаете, Павел Евгеньевич. Или не хотите знать. Потому что боитесь Эльвиру Тимофеевну. Сначала она сбила вас с толку, затем запугала. Это очень хитрая и коварная женщина…

– Вы – адвокат?

– Да, я адвокат, – кивнуло видение.

– И зачем вам понадобилась Эльвира Тимофеевна?

– Не знаю.

– Зачем же вы тогда к ней пришли, если не знаете?

– Настоящая Дарья Павловна знает, а я не знаю, потому что ненастоящая. Я знаю только то, что знаешь ты, Паша. Или то, о чем ты догадываешься.

– И о чем я догадываюсь?

– О том, что тебя водят за нос. Вспомни безумного счетовода. Разве он не говорил тебе о том, что видел воздушные шары? А пулевые отверстия в березах?

– Ты же сама сказала, что он безумный, – также перешел на «ты» Павел.

– Да, но помешан он не на воздушных шарах. А вспомни Дудника!

– Вот уж кто больной на всю голову, так это он.

– Да, но и он не лишен здравого смысла. Разве не говорил он тебе, что ты плохо соображаешь и выглядишь, как чучело. И еще он сказал, что тебя таблетками залечивают, в суп их подмешивают и в кашу… Ну, в суп вряд ли, потому что суп на обед дают. А на тебя глюки после ужина нападают. Значит, в кашу таблетки подмешивают и в чай. Не знаю, что за дрянью тебя пичкают, но точно знаю, что она психотропная…

– Точно знаешь?

– Ну нет, точно знать может только Эльвира Тимофеевна, а я лишь догадываюсь. Вернее, ты догадываешься, но боишься себе в этом признаться. Боишься, а может, в твоем сознании существует какая-то блокировка…

Дарья Павловна хотела сказать еще что-то, но в это время в палату зашла Маша, как обычно взвинченная, с истеричным блеском в глазах. Гроза не заставила себя ждать.

– Что это еще за шлюха? – пронзительно взвизгнула она.

Торопов мог бы заткнуть уши, но он знал, что бесполезно: все равно ее голос будет звучать так же громко. И если закрыть глаза, Маша не исчезнет, потому что она внутри его сознания.

– Я не шлюха. В отличие от некоторых, – невозмутимо парировала Дарья Павловна.

– Это на что ты намекаешь? – Маша воинственно уперла руки в бока.

– Я не намекаю, я говорю… Паша, мне искренне тебя жаль. Тебе предстоит сегодня веселенькая ночка. Ведь ты съел двойную порцию ужина, а значит, вдвое больше лекарств. Но ты держись. И завтра не ужинай. И послезавтра. И тогда эта истеричка перестанет тебя доставать…

– Это кто истеричка? – взвыла Маша.

Но Дарья Павловна, лишь пренебрежительно глянув на нее, усмехнулась. С чувством собственного достоинства она поднялась со своего места и неспешно вышла из палаты. И тогда Маша переключилась на Павла. Терзала она его до самого утра…