Текст книги "Пролежни судьбы"

 
Судьба, отмерив долю, – заключит в кольцо,
и будь ты домосед или скиталец,
смеясь, пришлет от Гименея письмецо,
любовью спроецировав на палец…
 

Не оправдываясь и не унижая бывшую супругу, безысходностью разводной поделиться, ситуацию преподнеся бесстрастно, но чтоб Таня взглядом оказалась бы с сочувствующей стороны конфликта, с точкой зрения моей. Задача – не из легких, но тем она и занимательнее в разрешении. На приглашение «запас энергии пополнить свежим воздухом» Татьяна с удовольствием откликнулась. На выходе из зала танцевального, улыбкой завладев вниманием, приветствуя знакомую, она сказала: «Две Татьяны окружают вас, Володя, желание загадывайте».

– Я загадал, – шепнул я ей, губами прикоснувшись к шее чуть пониже ушка.

 
Манящих грез и ожиданий,
сомнений и надежд клубок, –
все брошено в один поток,
где женщина – предел мечтаний.
 

Природа с гордостью переполнялась чистотою запахов и свежестью дыхания близ расположенного моря, буйством разноцветных переходов осени и световым закатным удовлетворением безоблачности прожитого дня.

– Таня, вы окольцовкой необычной редкостная «птица», златоносная?..

Сказанное бесконечной глубиной задумчивости взгляда, обращенной в отдаленное пространство мысли, Таней овладело. Не грусть, а что-то большее, таясь, заполнило его…

Болезненность утраты? Одиночества переживания?..

– Вам моя фамилия известна?.. Я вдова… Муж умер… шесть годин назад, – растерянно, как будто бы пред ним оправдываясь, прошептала Таня.

Почему она спросила о фамилии? Упоминание в вопросе птицы каким-то образом ее коснулось? Она вдова!.. Кольцо-то тут при чем?

Далее последовал короткий, сдержанный, словесной данью, монолог, но адресованный не мне: она печалилась с собою… откровенно, без утайки и слезливости подробностей, расписывая вечную историю вдовства… Выслушав Татьяну, я переспросил: «А почему кольцо на сдобном пальце?».

Вверх направив златоносный перст, Татьяна, усмехнувшись, вразумила: «Потому что я – вот такая женщина!».

Окольцованный «вердикт» упрямо это подтвердил. В течение секунд произошедший настроения скачок изобличил, сколь безжалостно угодливость эмоций Таня подавляет. В этом убедился я, и, несколько позднее, известив ее о статусе своем семейном, на лице у Тани, подконтрольно, возлегал безролевой эмоционально абсолютный штиль…

 
Бездушием вопящий театральный треск,
чтоб ракурс грима наивыгодно потряс.
Что стоит показной эмоций всплеск,
афишной вывеской красуясь напоказ.
 

Мы молча шли по улице… Затягивалась пыткой пауза…

Не представляю я, какую же бескомпромиссную работу за молчанием наглядным чувств вершил мозг посвященный, адаптируя прогоном полемическую ношу.

 
Надеюсь, Таня, я не останусь вдалеке
при подведении итогов умственной разрядки?
Признаюсь честно: сомневаясь, жарюсь на полке…
Но пасовать не стану, бегством охлаждая пятки.
 

Улыбка, осветив лицо, работу завершила. Ни одного вопроса, ни намека разочарования, гнетущего наметки будущего от Татьяны не услышал я. Тема, исчерпав себя, была закрыта, перестав меж нами омрачением существовать.

Избавившись от груза, скрытно подавлявшего неискренностью, робкими подвижками сюжета, во мне возобладал спокойствием уверенности авторский подъем. Наши руки теплотой переплетения чувствительности пальцев обнимались, словно бы рукопожатием бездомных судеб на распутье, выбором благоволящих заинтересованностью: поиску единого, для жизни оптимизма, – крова…

Во время доверительного разговора, постоянно нарушая пафоса безоблачную тишь, спускаясь с высоты, резвился странный звук: как будто кто-то, с быстротой неимоверной, изливал на сонную округу жестяную дробь. Ветер полностью отсутствовал, в ритмической импровизации участия не принимая. Сомнения возникали в том, что класс показывает, увлеченный творчеством, ударник-виртуоз…

Так что же это?

– Таня, как вы думаете, кто трезвоном металлическим и без оваций сокрушает тишину?

– Я шума постороннего не слышу…

Неужели в состоянии полнейшего психического здравия слух потревожил перезвон галлюцинаций психики колоколов? Зрячесть, все же доверяя трезвому наушничеству слуха, по-орлиному прочесывала разнородную ветвистость в поисках источника загадочного звука.

 
Частица Божьего признания –
абсолютный музыкальный слух.
Но в сердце нет и капли сострадания?
Не кичись, ты совершенно глух…
 

Дятел жизнерадостный, устроившийся на верхотуре деревянного столба, морзянкой развлекая тишину, с усердием ударничал по металлическому колпаку, венчавшему поддержку электрических сетей.

– Вы не слышите резвящуюся птаху? – направлением представив музыкальный феномен, поинтересовался я.

– Я же глуховата, притупленный слух, а некоторые звуки я вообще не слышу. С сосудами не все в порядке… – Сказанное прозвучало так естественно, без тени боязливого смущения, что я засомневался, так ли это. Возможно ли открыто говорить о связанных с собою недостатках, подчеркнуто спокойно, при этом не испытывая и намека на ущербность?.. На непостижимом уровне общалась Таня с миром окружающим. Как ей удавалось, без усилий, внешне обозначенных, вести раскованный, неприхотливый диалог, водить машину, виртуозно танцевать?..

Невероятно развитые рефлекторные инстинкты с обостренной интуицией ей позволяли ощущать себя комфортно в расхожей ситуации. Реально ль скрыть что-либо от таких способностей? – Думаю, что безнадежно…

Вдохнув отрадность осени, мы возвращались в танцевальный круг. Поравнявшись с местом, где Татьяне в прошлую субботу торопливо назначал свидание, я поделился с ней сомнениями: мол, мог не опознать ее при встрече, вздумай поменять она рисунок внешности, но вот сейчас не сомневаюсь и узнал ее бы даже в белых бриджах.

 
Что белых бриджей суета? –
растерянности прошлого вопрос, –
мираж, фантазии мечта,
демонстративной будущности грез?
 

Таня повернулась взглядом, и опять глубокая задумчивость печали устремилась вопрошающе через меня: затронул необъятность чуждых мне воспоминаний, где появление свидетеля казалось ей уж очень странным, вызывая чувство скрытой осторожностью тревоги, оттого, что мне известно больше, чем я должен был бы знать?..

Танцевальный вечер близился к концу, когда внезапно, потерявший выход, выпивший танцор, плутая в центре зала, налетел на нас с размаху. Спесиво дернувшись к обидчику, почувствовал, как жестким, подчиняющим захватом руки Тани усмиряли побуждения момента. Не берусь предположить дальнейший ход событий, не ощути я этого препятствия. Но Таня, спрогнозировав развитие конфликта и распорядившись подконтрольно ситуацией, меня оберегала от суровости эмоций выплеска… Сблизившись, мне удалось преодолеть угодливую легковесность танцевального партнера. Искорка заботы доверительной, проявленная ею, – стала откровением.

 
Одно упоминание, судьбы – намек,
среди пучины грез бездонной,
указывает, осветив в душе росток,
готовый стать звездою путеводной…
 

Провожая Таню до машины, мысли донимал один вопрос: «А неужели снова на неделю?.. Еще неделя тягостного ожидания, сомнений, неопределенности? Адресная удаленность проживания Татьяны – расстояние, преодолимое лишь на волне фантазий безутешных…»

Таня заняла водительское кресло и, стрельнув глазами, каверзной смешинкой, интонацией загадочной, спросила:

– А что вы делаете завтра? После пяти весь вечер у меня свободный. Мы могли бы встретиться…

Непринуждающая легкость, завладев инициативой, разрешила ситуацию, воспитанную нерешительность слегка смутив.

– Вы предугадали направление желаний мысли: завтра попытаюсь вам взаимностью ответить.

Спонтанная самоуверенность поступка Тани вызвала обличительный вопрос: а почему натура откровенная в своих желаниях и обладающая привлекательностью внешних данных за столь длительный период после смерти мужа не смогла устроиться комфортно в личной жизни? Неужели сильная характерность с завышенной самооценкой подавляли бойкую инициативу сильной половины человечества, становясь препятствием к объединению; или нежелание заполучить любой ценой в дом мужика, размениваясь на посредственность самообмана, – продлевала бесполезность одиночества? Чем руководствуется в выборе Татьяна, уступая слабостям мужского пола, и какую роль предписывает мне она, решительно навязанным сближением?..

– Вас к вокзалу подвести? – спросила Таня.

– Нам привычнее бегом, посветите вдаль лучом, – отшутился я.

Случившееся далее врасплох застало неожиданностью, вызвав хрипы содрогания. Резкой крутизной замысловатого маневра развернув машину и прицелившись в меня, Татьяна, ободряя, рявкнула клаксоном и врубила дальний свет. Ослепленный, я не шелохнулся. Продолжалось это несколько секунд… Затем, «по-полицейски», с одного захода, выполнила разворот и, выровняв машину, дала газ.

 
Обозначив в жизни перелом,
искрометно ночи дав отпор,
растерзала световым лучом,
нравом оглашая приговор…
 

Творческим подходом выполнив охоту посветить, Татьяна, не скрывая, указала, кто по-свойски режиссирует сценарный экземпляр, в котором будущее мне сулило массу интересного…

 
Скромнее нужно быть в желаниях.
Такую порцию адреналина,
что истекший предоставил вечерок,
давненько не вручала дисциплина,
одиночества дерзания дорог…
 

Достижение, сравнимое лишь с выступлением на этом поприще, развязном, благовернейшей супруги…

Не испытывая комплекса неполноценности по поводу изъянов зрения и слуха, Таня беззаботностью успеха самоутверждалась в вольной жизни. Ослепленный прелестями танцпартнерши и под впечатлением бодрящей выходки лучистой, не хотелось думать, что меня безоговорочно подмяла необузданности самобытной власть очарованья. Безусловно, обещание по исполнению желаний – прозвучало, а как же быть с непредсказуемою отсебятиной в поступках?

 
Чем наградить ее прожектный выпад,
заставив таинство эмоций закипеть
и выплеснуться через край?
А привлеченной страсти сделать выбор,
радушием преподнеся любовным чувствам
хлебосольный каравай…
 

Наверняка, банальное топтание, по-стариковски, ревизией знакомых улиц или берега морского, с придыханием перетирания вчерашних светских новостей – не приобщить к воспоминаниям, как и сухую скупость послетанцевальных поцелуев.

Хотелось предложить парадоксальное, ошеломляющее неприемлемостью действо, выводившее архитектурную бытийность отношений на прорывный уровень. Какого возраста она? Говорят, мужик быстрей признается, когда умрет, чем женщина раскроет грузность лет…

Со мною – ясно, а у Тани есть проблемка…

Порывистая, непосредственно задорная и, в то же время, взвешенной чувственностью, осторожная… Моментами, в веселости парящая, – девчонка, а то вдруг, угасающая изоляцией, – печальная вдова. Как будто бы наверстывая что-то, она металась в поисках утерянной в дороге жизни, возрастной судьбы, не находя соответствия душевному настрою… К сорока годам?.. Внешность признаков старения – обманчива. И все же эмоциональная раскованность, своею молодостью поражавшая, преобладала в ней.

 
На диадеме пережитых лет,
бессменных памяти гарантах,
сияет россыпь бриллиантов,
любимых женщин – радужный букет…
 

Приберегая пару часиков в запас, я выехал на встречу, понадеявшись на местности определить мероприятия на предстоящий вечер.

За окнами вагона электрички мелькал унылый узнаваемостью, блеклый пейзаж. На фоне сосен, горизонта, выделяясь высотой, виднелось здание пансионата, бывшего когда-то центром развлечения заезжей массы отдыхающих. Времени избыток позволял мне прогуляться интересом, посмотрев, что там располагается теперь и не задела ли всеобщая разруха санаторный комплекс, как большинство объектов-здравниц, еще недавно праздновавших бешеную популярность у тружеников разваленной державы.

Строение, заботливо ухоженное, перестроенное в современном стиле, имело респектабельный коммерческим успехом вид. У проходивших мимо женщин я поинтересовался: «Что это за достопримечательность среди всеобщего раздрая?».

– Гостиница… А где подружка ваша? Вы ей вчера так увлеклись, что ничего вокруг не замечали.

Реплика меня ошеломила.

 
– Да, извините, обделил вас невниманием…
Был увлечен, но не настолько,
чтобы взахлеб судачило об этом побережье.
Та красота – меня достойна!
А вы агенты из салона свадебной одежды
иль набиваетесь в свидетели старанием?
 

Предложение в пирушке поучаствовать вызвало у них прилив веселья добродушного. На этом мы и распрощались…

Гостиница у моря! – вот что, наряду с прогулкой и кафе, могу я Тане предложить в совместном плане проведения сегодняшнего и, возможно, завтрашнего дня. Интуицией подсказанная мысль стала подавляющей… Но с какой же радости без обязательной, трагично-смехотворной процедуры изнурительного волочения она решится переночевать с малознакомым наглецом, сбежавшим от нее в момент знакомства? И не отвергнет ли наглядное нахальство предложения, как только я его озвучу? А если шуткой высказать намек предметно, ненавязчиво, но веско?..

Комплекс отдыха от места встречи располагался слишком далеко, требовалось поискать ночлег поближе, что я и сделал…

В ожидании, салон машины утопал в лирической идиллии звучащей музыки. Улыбка Тани, посланная мне навстречу, показалась саркастической, но, вкупе с оптикой, глаза светились праздничной иллюминацией. Губами прикоснувшись к шее, чуть повыше впадинки ключицы, властностью бесстыдства возвестил я о своем прибытии, схлопотав в ответ смущенье узнаваемой реакции – удивленное поеживание, с налетом бледной грусти. Оставив бусик на стоянке, мы облюбовали близлежащее кафе, расположившись на открытой свежести террасы. Таня скромно заказала рюмочку бальзама, я – бокал вина, сухого.

– Что запомнилось вам после нашей прошлой встречи? – поинтересовался я.

– Дятел, столб долбивший в тишине. А вам?

– Машины гул, исчезнувшей в мерцанье бликов; эффект желанья, зрелищный, усмешка всхлипов…

После сказанного, ощущением озноба, леденящая прохлада пробежала по телесной шерстке, и несносный смрадный запашок окутал, как вчера, в мгновенье памятное пригвождения безжалостностью фар. Зябкий аромат, пропитанный карболкой… Где я вдыхал его? Один момент, и улетучился бесследно он… Передо мной, безвинно, улыбалась Таня.

Таланта дар природный не скупился вдохновеньем, поработав над ее улыбкою: любуясь, невозможно было отказать ей во взаимности.

 
Всю тупизну духовности безвкусной,
шалашный, с беспородным взглядом, –
быт, и пустоту ошибок жизни грустной
улыбка лучезарная затмит.
 

И неожиданно услышал мысль, вдруг прозвучавшую открытым текстом: «Лицо – совсем другое».

– Вы это обо мне?

– Да, когда вы улыбаетесь, лицо у вас преображается.

– Мольбой о счастье?..

Ни одна из незабытых женщин не обезоруживала так бесцеремонно комплиментом: я, по-видимому, покраснел, ее улыбка уступила место всплеску заразительного смеха. Более удачного момента случай мне не представит… Из кармана я извлек пронумерованный апартаментной значимостью ключик, положив его на центр стола под взгляда обсуждение.

 
– Мужчина ищет место, а женщина причину…
Таня, вы смеетесь потому, что –
Возрастное многоборье не лишило меру скромности
способности застенчиво краснеть?
Индикация приободряет правомерность гордости,
перед лицом поступков – не робеть…
 

– Нет, после сказанного мною, вы тут же спрятали улыбку.

Не оставалось ничего другого, как возвратить ее на прежний пьедестал, а со стола убрать бессовестное приглашение ключа, желанье отпиравшего не более минуты.

Радужное настроение комфорта эстетического расслабляющим спокойствием поддерживал погодный сговор дружелюбного тепла и солнца, поощряя климатически взаимопонимание сторон. И несмотря на выходной, на взморье толчеи не вызвал он, что создавало впечатление уединенности для доверительной открытостью беседы.

Рассказ о вегетарианском образе существования, с ежедневно истязающей физической нагрузкой, был воспринят Таней с холодком непонимания, сочувственным: – «Зачем себя так мучить, жить надо без напряга, предаваясь удовольствиям. Действительность достаточно трудна, чтоб дополнительно обременять ее нагрузками ограничительными…»

Планов будущего иллюзорно не разглядывая, она жила днем настоящим и идейные увещевания здоровьем о грядущем позаботиться отбрасывала без вниманья.

Не ориентируясь в курортности ландшафта, Татьяна простодушно шла маршрутом по указке моего путеводителя, по направлению, скрывавшему:

 
Предложенную жизнью неизвестность,
соблазны купидоновских тревог, –
судьбы ответ: на взбалмошную дерзость –
в мучениях познать любви восторг…
 

Достопримечательный объект располагался в живописном уголке, недалеко от моря, и служил в недавнем прошлом базой отдыха, измученной служением народу партноменклатуры.

– Сегодня дня гостеприимное подворье, – указав на аккуратное, не броскостью архитектурное строение, – сказал я Тане. – Зайдем, посмотрим, если номер не понравится, подыщем что-нибудь другое.

Выйдя из кафе, из солидарности, я нацепил на нос полупрозрачность солнечных очков, бесстыдно позволивших мне разглядывать Татьяну, пытаясь уловить во встречном взгляде тень разумную сомнений или робкую тревогу нежелания: тому, что предлагалось угождать. Сдержанность – достоинства, уверенность – доверия – вот что гордо нес прекрасный облик Тани.

С объятьем рук перешагнули мы порог гостиницы. Уютный номер предлагал, по описи, достаток комфортабельных удобств для парного времяпрепровождения. Номенклатура не жалела средств на пребывание в повышенной благоустроенности: тщательно продуманный, заботой о престиже, интерьер был сделан капитально и почти со вкусом. «Нормально» – подытожила осмотр апартаментов Таня. И мы продолжили прогулку, не спеша на это раз, идя к машине.

 
Фантазии безудержный полет
интуитивный мост к неведомому следу,
шепнет парадоксальной мысли ход
и разуму воздаст желанную победу…
 

При разношерстном опыте интимных отношений, Таня стала первой, с кем мне предстояло покорить услуги платности казенного жилья. Та взвешенность спокойствия, с которой Таня шла навстречу предлагаемому, отвечала полностью ее концепции – брать удовольствия в наличии. Но я не обольщался мыслью, что в таких условиях нагрузка секса – обязательна; отведав опытом пикантным, что даже приглашение домой и сон в одной постели – не всегда вознаграждался близостью интимной. Выпячиваясь в роли провокатор-затейника, решение вопроса щекотливого о доверительном общении предоставлял на усмотрение «пассивной» стороне терзаний, оставляя за собой позицию бесстыдности надежды, отстраненной наблюдением, но заинтересованной участием.

В такой свободоразъяснительной манере я высказал позицию Татьяне. На что она, с лица не отпуская каверзной улыбочки, добавила поверхностное удивление, слегка наморщив лоб…

Находясь в супружеской, надзорной изоляции почти два года, я не использовал, без спроса, сексуальной предназначенности пола супротивного. Застой потенциала вызывал тревогу озабоченности, вспоминая инцидент на танцах, но мужественный оптимизм, готовый к испытанию, рассчитывал на бодрость буйственной фантазии и на бросок решительности низменных инстинктов.

Нагулявшись, около семи, мы возвратились на стоянку. Я предложил: «Заскочим в магазин, закупимся, а уж потом – в гостиницу». Кивнув, Татьяна заняла водительское кресло. Предстояло, приобщившись пассажиром, ознакомиться с манерою ее вождения и навыками мастерства, проверив безопасность на терпимость.

Характер, не щадя, накладывает отпечаток на стилистику развязности вождения, рисуясь затаенными повадками. Доверившись водителю, попутчиком, без психологических морщин, открыта расшифровке наблюдением, принципиальность тактики вождения, ведущая по жизни, и установка поведения во время сутолоки стрессовых напрягов. Экстремального вождения по запустенью дачному курорта – ожидать не приходилось, но понаблюдать за Таней, оценив ее умение вписать в движение громоздкий бусик, – было интересно…

Полная расслабленность посадки, с неприметною игрой рефлексов, доведенных до автоматизма; завидная реакция взведенного курка, готового пальнуть по ситуации, – вот что я увидел…

Отоварившись необходимым, мы поехали в гостиницу. Без пререканий и сомнений, чередой естественности одолев необходимость слов указки, мы переключились на интуитивный уровень, когда взаимопониманием один другого дополняет. Явление редкостное, даром заявившее о себе еще на танцах, в первый миг знакомства…

– У меня есть свечи, – сказала Таня, из машины выходя, – возьмем с собою?

Я не возражал молчанием… Застолье постное, украшенное скромностью походной сервировки, дополнялось легкостью непринужденной, обезличенной беседы. За вечер Таня выпила бальзама рюмку, я – вина сухого пригубил. Стрелочки часов ушли за десять…

– Я свечи запалю? – спросила Таня и по комнате расставила пылающие огоньки свечей-таблеток.

– Это – ритуал?..

– Так красивее, – еле слышно, отражая взглядом свет мерцающих свечей, прошептала скорбною грустинкой Таня.

– Будем почивать? – непринужденно, по-семейному, осведомился я…

Сюжет затянутых жеманных раздеваний не вязался с энергичным брючным платьем Тани. Память сразу одарила мемуарностью натужных и перемежающихся комплексным массажем ласк, дрожащих нетерпением, от отмыкания устройств запорных, нескончаемых предметов туалета, с аморфной и смешливой заинтересованностью раздеваемой. Я улыбнулся.

– Что вызвало у вас улыбку?

– Я представил завтрашнее утро…

– И каким же быть ему?

 
– С солнечной отрадою подсветки –
день взойдет неповторимый,
памятью души, ваяя слепки
вечности в сердцах любимых, –
 

продекламировал я, расстилая гостевое ложе для желаний сна…

На несколько мгновений я позволил взору Таню потерять из вида, а обернувшись, замер в изумлении: она предстала обнаженной, только синяя полоска трусиков, преградою манящей, бедра украшала. Миг, и они, ненужной тенью, с тела упорхнули и, на указательный надевшись палец, закрутились, развлекая наготу, пропеллером. Затем, растянутые, как рогатка… выстрелили в направлении меня, рассчитывая поразить срамную область ниже пояса. Сомнения рассеялись: прицельно-фамильярная «стрельба» в мишень анатомическую означала приглашение на секс.

 
Сил Божественных творения итог,
мечты и счастья грез предел,
чувств влечение соединил в замок
на радость разнополых тел…
 

Сорвать стремительно с себя одежду и наброситься причинно, словно лев, и в схватке сексуальной разорвать – мысль, полоснувшая приличие мужицким нетерпением, увидев оголенное… Возможно, этого и ожидала Таня. Но для особи, питавшейся заботой плотоядной недоступности бог знает сколько, ринуться без промедления в бой означало завершить его бесславно, обессилев на исходных предложением натурных подступах. Интимное взаимодействие необходимо было отложить, сбивая первую волну активности слепого побуждения – смутиться и, стыдливой нерешительностью, предпринять затянутое интригующей прелюдией начало…

Секс – тантрический: партнеры в соприкосновении телами, но вне усердия контакта полового, предвкушая наслаждение взаимности, преумножают сексуальную энергию.

Приблизившись, я приподнял ладошки рук Татьяны и, поцеловав их сердцевинку, положил себе на плечи, подхватив безропотное тело, окунул его в терпения постель. Губами, обласкав ложбинку раздвоения грудей, я стал разоблачаться, сбросив все, за исключением набедренного «покрывала», эффектность укрывавшего «бойцовского» начала.

Лежа на спине, с подогнутыми, сложенными вместе и игриво завлекавшими ногами, Таня наблюдала зрительским небрежным скепсисом, не ждущим новизны сюрпризов. Подойдя к постели, я любезно захватил игруньи ножки и, не отпуская взгляда с глаз Татьяны, бережно и без усилий, очень медленно, раздвинул их. Пред вечным женским искушением встав на колени, сблизился вплотную с ним и, приподняв за талию хозяйку, посадил ее себе на бедра. Обнял сердцем мягкую раздвоенность податливой груди, спокойно, ровно дышащую без каких-либо эмоций и волнения – затишья состояние услуги неопределенной подчиненности и ждущей пустоты, симпатией готовой поделиться, если… Теплотой подобия, улавливая ритм ее дыхания, я отвечал ей выдохом на вдох, создавая впечатление слияния тел с источником единым жизненным энергии. Нескончаемостью длительного поцелуя обнимало нас желание. Дыхание у Тани сбивчивостью проявляло нетерпенье, просочившись теплотою влажности на генитальном интересе…

 
Пишу, и возбуждение, в урывках чувства,
осязая прошлое, перерастает в стойкую эрекцию.
Инстинктов безответственное самодурство,
верностью блаженству, замышляет дать избраннице – протекцию…
 

Но в тот момент, под «фиговым» тряпьем, оставшимся на теле, непричастной отстраненностью дух равнодушия царил. И если (в отдаленности былых времен) от проскользнувшей мысли об интимной близости на брюках молния напрягом расходилась нетерпения, то на поверку «блажь» мужская, игнорируя готовность мыслей, отказалась стать наизготовку, ничего не вздыбив, акт оправдывая своего присутствия. Одним желанием не удавалось вразумить инстинкты, заставив их воспрянуть духом: что-то тормозило их размерный пафос. Пальцы, ошалев, бродили по округлостям, лаская, без разбору, шею, бедра, ягодичности роскошную лояльность, пребывая наслаждением в давно забытых ощущениях – не помогало.

С обеспокоенной настойчивостью вероломства Таня страстностью пыталась оголенность уровнять, сдирая лоскуточек туалетного предмета, опекавшего бесстыдность пораженчества самца…

Возможно, обоняние не подключилось, и, чтобы возбудиться, мне необходимо заглотнуть движенье сексуальных запахов на игровой площадке тела?..

Влажными, чуть приоткрытыми губами, я скользил охватом поцелуев по живописной обнаженности нескромно предлагающей себя натуры, двигавшейся в нескрываемом желанья танце. Востребованный, но дремавший неохотой «благостный ленивец» был не в состоянии, и набегающая мягкость шелковистых волн эрекции стойкого энтузиазма в нем не вызывала. На протяжении десятков лет привыкшие обслуживать одно и то же тело, заскорузлые инстинкты на непрошенном давали сбой… Вероятно, и «чванливый» молодец, не избежавший пагубной эпохи нарциссизма одиночества, артачился, не чувствуя механики ручного управления, не позволявшей в годы сексуального застоя горестно ему усохнуть? Добавлялся, видимо, и стресс стервозности, обрушившийся на меня в перипетиях жесткого развода, рефлексам не дававший горделиво вскинуть «голову».

Анализ в случаях упрямства плоти – бесполезен. Мужчины суть во мне близка была к позорной панике… Я сблизился губами с самой сокровенной частью Таниного тела… Очаг стоической эрекции в азартном прошлом игр, питавший умиленный интерес у потребительниц желанного, препятствовал приобретенью навыков орального общения со скрытно-удаленным уголком, влекущим на себя с необъяснимой силой, значимой эффектностью не выставляясь на глади визуальных достопримечательностей женского многообразия. Я упивался запахом и вкусом слезной плоти, раскрывшейся, изнемогавшей нетерпением отдать себя веленью страсти. Творившееся с Таней сравнимо только с пыткой током: все тело сотрясал неудержимости порыв, переполнявший силой ощущений. Ногами, устремленными в зенит, она то силой голову сжимала мне, то, расправляя чресла, рук указкой направляла разносолы ласк оральных в самые чувствительные точки «беззастенчивой девчонки», приглашая: «Ублажи еще». Резвясь с закрытыми глазами, Таня умоляюще шептала: «Что же ты творишь?..» Внедрение оральное, ей наконец позволило со мною перейти на «ты». Если только пыл ее меня не перепутал с кем-то.

– Не царапайся! – вдруг резко вскинувшись, воскликнула Татьяна.

– Рыбка золотая искупалась в прелестях наглядных, – оправдался я, показывая медальон на шее, самовольно влившийся в умильное лобзание.

По-видимому, возглас неожиданный и ускользнувшая от губ разгоряченная натура отвлекли, остановив, уничижительность непродуктивных мыслей, направленных на поиски эрекции, и, улучив момент (в антрактовом затишье) «основной инстинкт», припомнив о своем предназначении – охотника на право стать незаменимым, выказал себя во всю распутинскую мощь. Трусами, да такое скрыть? – старания уловка безответственностью бесполезная. Таня усмотрела боевую стать готового к взаимодействию Лазутчика. Лукаво, пальчиком ноги, на ощупь проверяя работоспособность дебютанта-незнакомца с удивлением, она слегка его коснулась и тут же, ухватив меня за плечи, силою взвалила на себя и сжалась в напряженном ожидании…

 
В неудержимом, фантастическом броске,
сном, растворяясь в сладострастной неге, –
слились две плоти в чувственном забеге,
оставив грусть с печалью вдалеке…
 

Голова чуть запрокинулась назад, лицо прекрасной, одухотворенной жизни блаженною улыбкой предвкушало трепетность услады. Глаза прикрыты, уголочки губ слегка подрагивали; носик нежным завихреньем крылышек хватал нетерпеливо воздух, колыханием энергии все тело наполнявший страсти принуждением.

 
Распахнутая благосклонность врат,
кольцо успеха знойнешего флирта,
душ поцелуя – кладовый разврат,
всесильной слепотой инстинкта.
 

Я сделал несколько замедленных ознакомительных движений в полости ретивой Лакомки.

 
Коснувшись ощущеньем глубины,
любви животрепещущей основы,
на гребне достоверности волны
примерив смысла жить венец терновый…
 

Приподнявшись от истомы страстно дышащей груди, я отказал желанию в разгуле, и, резко удалив Кормильца, примостился рядом с Таней. Она задиристо буквально взмыла восклицанием: «И это все?». Позаимствовав приемчик приказания, теперь уж я тянул ее неистовство в свои объятья. Мой интерес прекрасно знал, что нового себе он не покажет; а хотелось лицезреть, как распорядится Таня правом удовольствия в спектакле бенефиса тел, уважив Бенефицианта.

Вспоминая… этим фантастическим и ставшим явью сном, я буду любоваться всю оставшуюся жизнь… Присев на корточки, бесстыдством, надо мной, в пружинной позе лягушонка изготовкою к прыжку, она, лизнув ладонь, Мальчонку приголубила, погладив по головке. Убедившись в стойкости напыщенной Слюнтяя растревоженностью, приступила искушенно, медленно, к внедрению его в гнездовье рабства, и чем глубже Проходимец погружался, силой заполняя грез гостеприимство, тем все шире открывались удивлением уста Татьяны, вдохом новизны Пришельца. А когда он погрузился полностью, в восторге Таня издала предчувственный протяжный, с хрипотцою, стон… Еще бы!

 
Желанный зарядившись сексуально,
стал жизни несгибаемым столпом –
сверхмужественным, страстным, долгожданным
оргазма салютующим стрелком…
 

Ночь, ясная на удивление, подглядывала светлоокостью небес за нами. Свечи, полыхавшие контрастным полумраком цветовых аккордов, создавали лучезарностью неповторимую мелодию сопровождения, аккомпанируя признаньем эротическому танцу.

С какой прелестной гаммой сладости сменявшихся эмоций на меня лицо Татьяны откровением смотрело:

 
С упрямством и восторгом победителя,
завоевавшего заслуженный и долгожданный приз,
раскрывшись взором страсти искусителя
вершины радужных эмоций – удивления сюрприз…
 

Сжимая женской властности объятий глубиной изголодавшегося гордолюбца, Таня, голову склонив, чтоб не терять его из вида, ревностно следила за происходящим в тупике старательной «лощинки» между ног ее. Скользя по тонусному проявлению опоры жизни сверху вниз, она играла в прятки с гордецом, то выводя его наружу, то до основания бесстрашно поглощая, любовалась с восхищением интимною раскачкой противоположностей. Было в этом шаловливостью ликующем подглядывании что-то детское, наивно-неприличное, в ней вызывавшее, по-видимому, красочный переполох воспоминаний, возвращавших в прошлое усладное.