Текст книги "Пролежни судьбы"

Чрезмерная активность Тани на меня накатывала возбуждения неуправляемой волной и вынуждала приостановить спонтанность пика отрешения. Помогали отложить финальный выброс сверхчувствительной мокроты – часы, вернее, их наличие: присутствуя во время секса, тиканье второго плана отвлекало взбудораженное сном реальности сознание, раздваивая восприятие истомы, ощущения переводя в другую плоскость. Отслеживая время, я пытался на мгновение неумолимость хода стрелок приостановить… Ни разу сделать этого не удалось, но обуздать несанкционированность отсебятины оргазма – получалось.

«Candino» – мой хронометр любимый, с подсветкой циферблата, подаренный себе в день, памятный решительного шага, с заявлением стартующих мытарств бракоразводности – знак символический свободы, красуясь на руке, сопровождал меня на сексуальной ниве…

Таня продолжала отрешенно любоваться бодрою картинкой, открывавшейся в просвете предоставленной ей власти, между ног; сколь долго это продолжалось – неопределимо; лаская повсеместно энергичную нетерпеливость, я телепатическим нажимом тормозил бег безвозвратно утекающих секунд и удивлялся жадности энтузиазма, с которым самоутверждался «лягушоночек» на «пьедестале»…

Неожиданно случилась следующая фаза сексопредставления. Поглотив захваченное «достояние» и, шерсткою идя на абордаж лобок в лобок, производя неимоверное количество разнонаправленных по амплитуде колебаний, Таня попыталась выкорчевать из меня «наследство», по рождению доставшееся от отца. Препятствуя насильственности притязаний, я придерживал танцующую грацию руками, а по ней, поверхность кожи обволакивая, эротической горячей влажностью неслась волна, основою напоминавшая «амброзию», которую я фамильярно дегустировал прицельным удовольствием в разверзнутой навстречу плоти женщины, купая в ней «зубастый медальон». Окутал плечи возбуждения захлест; и, в напряженном ожидании, Татьяна словно бы от боли голову со стоном запрокинула назад… тело замерло… и, встрепенувшись, – сорвалось.

Руки, сжав в объятьях груди, яростным порывом исступления старались распахнуть грудную клетку, выпустив на волю напирающий лавиной шквал неистовства эмоций, истязавших тело судорогой.

 
Вожделенный сладостный поток,
сжимая мышцы нервами до спазма,
сознание увлек в экстаза шок,
а тело захлестнул волной оргазма…
 

Зачарованный, я наблюдал за изумительнейшим, самым превосходным танцем в исполнении Татьяны. Вдруг страстью дышащее тело – замерло… и взвилось. Руки грудь освободили и, раскинувшись по сторонам, как крылья, растопыренными пальцами нащупывали жесткую опору в стремлении сиюминутном, оттолкнувшись, устремиться ввысь… Из скрюченного лягушонка дивность превратилась в фантастическую птицу, вознесшуюся в благодати ощущений.

Стоны, всхлипы и рыдание телесной страсти разогнали потрясенную, завистливую тишину. У Тани слезы по щекам стекали неудержимостью эмоций, а возможно, и от жалости к себе, что ей попытка птицею взлететь – не удалась. Но я, под впечатлением увиденного, – в небесах парил…

Татьяна плюхнулась без сил и, гулко барабаня сердцем по моей груди, взывала о взаимности. Взыскательными струйками ее горячность слез стекала по моим щекам, а бедра накрепко сжимали расторопного виновника метаморфозы: внутренние мышцы, бешено пульсируя, как сердце, обнимали и дыханием затягивали вглубь его. Таня покрывала поцелуями мое лицо, но патетическая устремленность чувств ее отрадных направлялась к нижней части тела, где располагался центр отдачи самолюбования души…

Потихоньку Татьяна начинала приходить в себя и, набирая шевелением энергетическую мощь, забеспокоились охватом Сладкоежки бедра. Излучая счастья агрессивную улыбку, Таня ловко пригубила медальон. С трудом предполагаю, что изобразил мой лик. Возможно, стремную хозяйскую обеспокоенность за «рыбку», погруженную повторно в ей неведомую чувств стихию… Но игнорируя мимический указ, в зубах зажав, злорадствуя, цепочку, Таня стала за нее меня приподнимать… Ей одного захвата оказалось недостаточно: для пущей убедительности, цепь для выполнения господской воли понадежнее бренчала. Не выпуская медальон, она легла под добродушного раба, желая с мягкой взлетной полосы попытку совершить повторного улета. И он случился… Слез и всхлипываний этому парению из-за горючести растраты не досталось; радость обретенного блаженства, искренне украшенная знойными вибрациями, в нежности приливах ласк на встречных направлениях – был он ознаменован…

Уловив покорность Тани, медленно отстыковался я, «свободу» обретя. Она метнулась вслед за Беглецом, но утомленное желание – проныру не догнало. «Реакционная» способность Компаньона несколько ослабла, но, являясь центром двусторонней озабоченности, – сладости оргазма он не получил. Я же испытал, любуясь увлеченно зрелищным показом самоосчастливливания, катарсис удовлетворенности…

Распластавшись на постели, Таня, проверяя целостность покрова, ощупью ручною по нему бродила. Поконкурировать решив с наперсниками томными, я взялся обрамлять крикливой лаской губ ухоженную гладь, а двух безбожников от крестного знамения, чтоб не блудили, пристроил Тане между ног. Раздвинув влажность сдобных складочек лохматенькой Затворницы, я чувствовал: при каждом поцелуе от него к глубинам Сладкой Искусительницы шли афферентные сигналы, заставлявшие ее, стесняясь, вздрагивать испуганно, по коже рассылая возмущение мурашек. Я играл на совершенном, виртуозном инструменте под названием «губительная наслажденьем плоть, природой созданная в удовольствие и в рабство поклонения». Лобызанием исследуя запас округлых форм, не обнаружил я глухих участков, не передававших импульсных сигналов благодарного взаимодействия улавливавшим остроту вибраций пальцам, захватившим низменную женственность…

Доигрался: в многозвучии телесного органа нарастало возбуждение. В восторженной руладе извиваясь, словно жаждущая продолжения фантазия, Татьяна, подставляясь, опрокинулась на грудь и, подобрав колени, тоненьким, по-детски вкрадчивым, молящим голосочком попросила: «Я хочу! Войди в меня… и нежно обласкай. Не бойся: у меня там ампула…»

Упоительной коснувшись области воображения струн, оголенных бесноватой прихотью, тлетворной, нервных окончаний, указательным перстом я проскользнул в раздолье узенькое, пышущее страстью. Испытывая низменное, проникающее в каждую живую клеточку рассудка, величавое блаженство вседозволенности и не в силах удержать всклокоченное возбуждение – я выплеснул его наружу…

Этот холостой оргазм стал самым тихим и стыдливо-скрытным в практике моей карьерной сексуального мечтателя. Не беря в расчет заслуги указателя, во чреве основной причинности наглядного подспорья, Татьяна выгодной признательности для себя не получила, да и не смогла в свой обольстительный актив внести еще одну победу над упрямой слабостью мужчины. Любуясь и поглаживая, я сидел у «заднего фасада» Тани, привлекательной активностью показа клянчившего: «Я хочу еще»; но всплакнувший в одиночестве Мальчонка, подневолия размерной статности лишившись, околачивался с компанейской парочкой в беспомощной стыдливости родных пенат…

В приоткрытое окно чуть приглушенно слышалась заутренняя звонкая побудка птиц. Утро наступило.

Укутав Таню одеялом и поцеловав взгрустнувший уголочек губ, шепнул: «Поспим…»

Состояние послеоргазменной безвольности: физическая, умственная апатичность в ощущениях, безликая аморфная подавленность в желаниях душевной анемией тяготила, поэтому стремился наступление его притормозить, а если посчастливится – и вовсе избежать. Подобный эгоизм у половой пресыщенной потусторонности взыскательное изумление, а иногда протест досадный вызывал. Желанье секса никогда во мне не вызывало маниакальную потребность, порождающую ступор и, безраздельно властвуя, желало бы добиться близости любой ценой. Главный в соприкосновении с угодным полом, в том числе и в сексе, – ироничный своеволия процесс, навязанный великодушным удовольствием общения. На какие эрогенные узлы желания мозга женского воздействовать флюидами уступок провокации, их оголив развязностью признаний? Игра, в которой обладанье телесностью – награда самобытная шкодливой интеллектуальной разработки, приложенной развязкою к кроватной сцене. Если же объятья сексуальной неразборчивости легкою добычей становились, то у раскрывшей их на продолжение знакомства шанс был минимальный.

 
Только два у женщин способа приворожить к себе мужчину:
накормить собою досыта иль вызвать голодом кручину…
Всепоглощающее ожидание: приблизить красоту к губам –
ломает разум воли о желание, бросая все к его ногам…
 

Образ Тани не вязался с поведением легкодоступной женщины. И хотя ее концепция свободы в потреблении к себе зовущих удовольствий и моя лихая провокация сподвигли Таню к близости, но гордая самодостаточность обязана заскоком выкрутасов о себе напомнить. Так что будущее, несомненно, неожиданным катарсисом припрет еще не раз…

Она тихонечко спала, посапывая…

Не отрывая взгляда, любовался я ее точеным детским профилем. Спадавшими на лоб (преданного нешуточного) перышками ветреных волос, и нежным подбородка очертанием, и впадинкой на шее, вызывавшей умиление с желанием, коснувшись, приласкать губами.

Поспать бы… Я закрыл глаза, но чувство (с ощущением подноготной тревоги), что нахожусь под чьим-то пристальным, отягощенным заинтересованностью взглядом, не давало утомлению расслабиться. Я, приподнявшись, осмотрел покинутую беспорядочность убранства кубатуры…

Кого я здесь хотел увидеть, самолично двери запирая от неравнодушия негаданных советчиков?.. Возбуждение, переусердствовав, держало психику на взводе…

 
Мужья, укрытые скорбящею могилой,
им не забыться в царстве вечных снов…
ниспосланы они божественною силой
стоять на страже безутешных вдов…
 

Сна я так и не дождался; скомканная мыслями легкогонимая дремота – все, чем помогала коротать мне время до подъема ночь ужимистая; и как ни старался обесточить восприятие охвата жизни, постоянно находился внешний раздражитель, не дававший сну запропаститься в более глубокой фазе…

Привычка (не потребность) спозаранок зенки отворять, не связываясь с продолжительностью сна, дневальным заставляла мой биологический настрой часов сверять с ручным.

Что дальше? – мысль, сверлившая рассудок, убыстряя вихревой поток фантазии, разглядывавшей воплощенье прелести, в покое пребывающее рядом. Телепатического дарования пинка я за собой не замечал, но бодрости рассудочной однонаправленный процесс привел к тому, что Таня стала просыпаться.

Рукой коснулся я к горячей, пышно дышащей груди. В приветствии Татьяна, кончиками пальцев, поощрением по ней скользнула нежно, а затем, закинув руки вверх, потягиваясь томно, издала зевотный клич. Пробуждение ощупывая оголенности, рукой я сблизился с излучиной раствора ног, где соискатели усердные коснулись шелковистости стеснительного веера. Перевернувшись резко, Таня села на постели, ноги под себя поджав.

– Ты кто? – серьезностью обескураживая, прозвучал вопрос.

Молча, со смирением, я указал на медальон. Захваченный (на этот раз руками) он подвергся всестороннему анализу, особенно метрические данные и группа крови с его обратной стороны. Такой внимательной сосредоточенности я в ее глазах не удостоился. Она фотографировала надпись памятью, в то время как руками я, поглаживая, дефилировал по боттичеллиевским округлостям…

 
Руки – десять нежных точек,
жаждой бьющий из души родник;
нервов – осязательный комочек,
чувств – неудержимый проводник.
 

Таня, выяснив кто перед ней, коленки спрятав под себя, легла на грудь и, взяв руками в плен подушку, простонала безнадежно: «Как я спать люблю…»

Моим же сном была она…

От исследований, полусонного томления, приподнятою озабоченностью ожидая единения, наглядно пробудилась, спозаранок, прихотливая эрекция. Крадучись, проходчики ретивые, исследуя, приблизились к прелюбной «заспанной красавице».

 
Податливая затаенность раскрывала нежные уста,
и, через несколько минут,
прикормленная близостью желания,
отзывчивости теплотою доверительного смакования,
слезою оросила ненаглядную –
позыва страстности мечта…
 

Не открывая глаз, Татьяна, лик приблизив не разбуженный, искала уст моих дыхание, а ощутив его, накрыла возбудитель растревоженным и пахнущим желаньем телом. Обе пары губ ее держали крепкими объятьями меня, настаивая дать им удовлетворенье. Насладившись вкусом верхних воздыхателей, она решила ознакомиться, кого лобзали нижние ее уста. Бесстыдным интересом любопытства, извиваясь, устремилась вниз Татьяна, поцелуй дыхания перенося все ближе, ближе… И остановилась… у преграды, подбородком встретившись с нешуточным упорством Аппетитного Стояльца, настроением готового угодничеством на контакт. Она коснулась пальчиком его… и я увидел: восхищеньем, удивленный взгляд… «Какая Няма-Няма», – сказала со слащавостью она ему.

Впервые Друга Неизменного назвали женской кличкою.

 
Для Тани – пол одноименный,
бесспорно, в дружбе был верней,
а комплиментом одаренный,
мой Верный стал еще родней.
 

…Таня попыталась спрятать Отпрыска в ладонях, куда, упрямством горделивым, отказался поместиться Он. Тогда, поглядывая на меня и как бы спрашивая разрешения, наивною невинностью, она его попробовала на прикус… Я потерял Приятеля из вида – ненадолго, рассудив приятность по достоинству, она решила, что Сластолюбивого нежнее обласкает в чреслах затаившаяся «скромность губ», и, без излишних церемоний дозволения, себя надела на него. И вновь я гладил маленького «лягушонка», любовавшегося прелестями сочленения и, по мановению волшебной «палочки», отрадой превращавшегося в дивную, парящую в оргазме, птицу…

Для Татьяны главным в сексе было ощутить надежный плен связующей опоры (мужского рода); далее она все делала сама. Мои попытки робкие перехватить инициативу оставались без внимания: она хранила верность независимости и в руках мужчины. Кто позволял ей над собою властвовать, беспрекословным становясь орудием ее желаний? Надеюсь, в будущем мы поменяемся ролями. Используя возможность данную и ситуацию, напористостью контролируя, она, своим умением владея превосходно, знала на какие точки и в какой момент воздействовать для достижения результата. Татьяна отрешенно погружалась в буйство ощущений, и партнер, как возбудитель на конечной фазе представления, ее не занимал. Подобная

 
Ухватистость шаблонной концентрации желания
возникает у сверхстрастных женщин;
воспользовавшись шансом силового удержания
путь к оргазму самообеспечен…
 

Что означало: «слой» мужчин, которым «отдавалась» Таня, секса длительной отдачей красоту не баловал.

Постараться подсадить Татьяну под зависимость, ей навязав свою манеру черпать удовольствие не только от оргазма, а от процесса длительного, чувственного секса. А для этого необходимо отношения продолжить…

 
Проникновенностью взаимного мелькания,
доверительностью страсти к вдохновенному нутру
преподнести телесный запах смакования
искушением плодами счастья на мирском ветру…
 

А пока пусть над «властностью» посвоевольничает… Нескрываемое лестью удовольствие – наслаждалось, возвращая Таню к жизни после темпераментного «птичьего» улета. Поцелуями и легкими укусами перемещался я по телу эротических меридианов, проверяя их чувствительность: опаской вздрагивавших, извивавшихся и ускользающих от нежного, узорчатостью броского рисунка ласки. «Я не люблю секс утренний…», – шептала Таня, не в состоянии умерить прыть назойливого и дразнящего разгулом раздражителя. Накормленное тело выбирало: сызнова ль предаться наслаждений энергичной встряске или окунуться в томную расслабленность крадущегося сна, и этой благодатью – распоряжался я. Урывками, меняя позы и стараясь не нарваться, заигравшись с «логовом», на финишный оргазм, я ускользал, дразня Татьяну и себя, но не давая зацепиться ощущениям за сладостность концовки. Возбуждение волнами нарастало, распаляя аппетит и увлекая за собою страсть.

Какой там сон! Забыв о нем, дрожа всем телом от перевозбуждения, Татьяна в поисках Пронырливого Беглеца металась…

 
Испить призыв одним глотком
из чаши наслаждения,
себя спалив живым огнем
на счастье воскрешения…
 

Приподняв Татьяне ноги, так же, как в тантрической попытке памятной вечерней сессии, я положил себе на бедра их. Не дожидаясь помощи, Татьяна усадила ласковость пульсирующей нетерпением Девчонки на Вожделенного Трудягу. Я ощутил, как сжалась вся она, в оцепенении дыхание прервав, в неведомую сущность словно погружаясь и… обжигающими струйками слезинок благодатных омывая моего достойного Соперника, на бренность наслаждение таинственное снизошло…

Без конвульсивных судорог, в расслаблении свободного парения, она достигла глубочайшего телесного восторга – чувств бездонной эйфории, данной женщине в интимно-сексуальном столкновении природных противоположностей…

Укротив эгоистический позыв заклятой стойкости, переполнявшейся желанием, я уложил Татьяну на постель и вышел из телесной теплоты расслабленной, упившийся услугой трепетной дыхания позыва жизни. Заботливостью пальцев Таня провожала Бескорыстного Умельца, родничок ощупывая, где нерукотворное он чудо сотворил. С испугом изумления глаз, Таня руку поднеся к лицу, с вопросом: «Что это было?» – попытавшись уловить ответом аромат.

Я приложил ее ладонь к своим губам, вдохнув вкус приторного секса…

 
Наполнив упоением мгновения,
соткать из них живое полотно,
им обернуться в радость наслаждения,
в безвременье, смакуя вечности вино…
 

Укрыв Татьяну одеялом, я поцеловал губ вкусовую благодарность. Так душа, должно быть, ощущает рай – покой и умиротворенность. Время и пространство перестали бытностью существовать. Сон, от сновидений жизни утомившись, спохватился, что не получил в ночи покоя, наверстать решил потерю…

29 апреля

 
Нет на кладбище ни молодых, ни старых,
любовью память уравняла их…
В жизни нет любви – большой и малой –
услуга таинства – век на двоих.
 

Сорок дней до Вознесения Господня.

Сорок дней душа усопшего познает загробный мир перед

Судом Господним, участь окончательно определяющим ее.

 
Любовь. Любовь?.. Ее ждет испытание…
Я буду ожидать развязки сорок дней.
Блаженства рая, ада наказание?
Разлука, продолжение, а что больней?
 

…Два часа отсутствовал я в этой жизни, а возвратившись, встал, стараясь Таню не будить, душ принял и оделся.

 
Что так еще ласкает взгляд тщеславия,
как вид роскошный удовлетворенной женщины,
мечтой напоенной за страсти здравие,
с которой красота и жизнь судьбой повенчаны…
 

Восторгает, как и прежде, тела безграничная способность – удовольствие аккумулировать в себе. Скольких благ лишаем жизни, не умея распорядиться восхитительною щедростью природы…

Определенно, Таня чувствовала мысль, смотрящую нацеленной фокусировкой на нее. Приоткрыв глаза и потянувшись, разгоняя сон, она рывком отбросила ногами одеяло и села на постели.

«Кто ты?» – не дожидаясь встречного вопроса, нагловато я спросил.

Ноги подобрав и разведя коленки, Таня предъявила лик Прелестницы и указала на нее золотоносным пальцем, а затем, перст поднеся к губам, зубами прикусила ноготь. Замечательная пантомима: изумлением Марсо бы завистью расцвел.

Освобождая пальчик и в награду за показ, я преподнес губам почищенного апельсина дольку. «Няма-Няма» – сказал я им. Мы поняли друг друга, и фрукт ушел по назначению.

– Вставай, пойдем на море, искупаем «рыбок».

Фруктовый завтрак, с соком и вином; и через полчаса на дышащем просторе нам открылась расстилавшаяся до горизонта цветовыми бликами, играющая в солнечных лучах равнина моря с освежающей прохладой и безлюдной окаймовкой пляжа.

Взбодрившее с утра вино сухое и ласкающим уютом застланная общая постель подталкивали любопытством расторможенным на провокации душевный разговор.

 
Подтверждая жизни старое поверье:
скрытностью, обманом – не упрячешь ложь.
Откровенностью, сжигая недоверие,
честь-гордыню правдой стережешь.
 

С убеждением, что девственность покинула нас не вчера и у каждого на сексуальном поприще есть не один партнер, – об этом стоило поговорить. Эмоциональное желание, с которым Таня предавалась грешности телесного соития, не позволяло бы ей долго в отдалении скрываться от мужчин. А та неудержимость, демонстрационная, напавшая на доказательство – я женщина, – подсказывала: она нуждалась в подтверждении предписанного удовольствия, и я, Татьяне угодив, пришелся очень к месту.

– Таня, ты давненько не участвовала в сексе?

– Почему ты так решил?

– Твое изнеженное тело изнывало от желания. У тебя оно – сплошная зона эрогенная?

Губами я коснулся оголенности на шее, зная то местечко приворотное, в котором отзовется возбуждение.

Вопрос Татьяну удивил.

– Нет. Вообще, я толстокожая…

Ответ взывал к недоумению:

 
Увидев эту темпераментную толстокожесть,
те, которых страсти удостоила мою постель,
горючей завистью признали бы свою убогость,
с буйством водопада сравнивая хладную капель…
 

Каким бесчувствием Татьяна пытается себя оговорить? Закрытой обособленностью, равнодушием эмоциональной глухоты, упрямо не воспринимающей трагичность чуждой боли? Состояние психогении, возникающее у людей, судьбою переживших тяжелейших потрясений ад и для которых слезы не являются мерилом горечи страданий…

Мама в блокадном Ленинграде потеряла всех своих родных и близких ей людей. Эта боль ее сопровождает неотступно; и по сравненью с этим – хлопотность невзгод житейских – ей казалась сущей пустяковой блажью.

…А что же у Татьяны? Ее вдовство, с закоренелым одиночеством, жестокой неуступчивостью тормозит слащавость сопереживаний?

 
А секс – эгоистично-остроумная уловка:
снять напряжение чертовки, оседлав мужчину,
доказывая: есть у красоты еще сноровка:
захомутать, свободы чувства не отдав вершину…
 

– Что ты подумала, когда я предложил ночлег совместный?

– Ты угадал шалящих мыслей шепот.

– Хотелось бы и дальше шалость поощрять, чтоб от безделья мысли не шалили. Ответь, ты, будучи со мной, кому-то изменила?..

– Да!..

 
Груз прошлого отправив в никуда,
подрезав памяти язык,
чувств обезвоженный родник
зарыть в безвестности года…
 

Сколько раз впоследствии я вспоминал угодливое «да»…

Назойливо обхаживать расспросами: зачем и почему – бессмысленно. Это «да» на отношеньях с тем, кто заслужил измену, – ставит точку. Иначе простодушие ответило бы по-другому. Предупредив о толстокожести гротеском демонстрации, явила подтверждение, не озаботившись, как я к признательному акту отнесусь. Вино еще играло легкомысленной бравадою воображения, и в тот момент решил, что появление мое на горизонте жизни Тани стало соблазнительной причиною измены.

Но не ошиблась ли Татьяна, так легко расставшись с прошлым, сделав ставку на меня? Что мог я предложить роскошной женщине? – Наемную постель? А судя по словам Татьяны об эмоциональной изоляции, в ее приоритетах жизненной необходимости не значившейся. Прагматизм уютной толстокожести – в публичном обиходе, и раскрепощенная неудержимость – в таинстве интима – противоречие порока, сжившееся с нею, с которым ей приходится (внутри себя) бороться.

Дамский «средний» возраст как первооснову выдвигает жировой успех комфорта жизненного постоянства, а не сексуальных злоключений прокарменовские дрязги. Если Таня изменила прошлому, то значит, предлагавшаяся жизнь стабильность лоска ей не обещала, а для пафосного феномена женской рассудительности – это главное.

Стабильность? Рассуждаю, как…

– Надеюсь… ты, по дружбе, ознакомишь с выводами Таню, подводя итоги умственной загвоздки?

– Он требует вернуть ее в гостиницу.

– Чем ты так натужно думал?

Указующий знакомый жест золотоносного перста – недвусмысленно направлен был в то место, чем мужчины, как казалось Тане, напрягаясь, «думают», мятежно пялясь на ее симметрию.

– Ошибаешься. Тем неравнодушным местом «властности», в которое ты метила вчера прицельною отвагой кружевною принадлежностью, я, к сожалению разумности, не научился думать, возможно, в нем бы здравый смысл возобладал. Но я догадываюсь, что беспечный мой Соратник нашептал тебе в интимной стычке. Убежден, проказнице – зацепка шалостью пришлась, как видно, по нутру… А ты всегда с собою носишь противозачаточный букет?

– А вдруг, нежданно, мужичок случится!.. – внимательно отслеживая реплику, смеясь, ответила Татьяна.

– Да и девочкам, бывает, срочно требуется по нутру…

 
– Опасаются воздушно-капельной агрессии,
без санкции, с налета,
и просочившуюся шалость танцевальной
версии абстракции приплода?
 

После танцев иногда необходимость возникает, мужчины так нетерпеливы… А какую рыбку ты собрался искупать?

– У меня их три. Двух медальонных, золотых, твоя интимная Сластена на купание ночное соблазнила, а вот этой не грешно попробовать морской водицы, – блеснул я, в сторону Татьяны, безымянным пальцем с перстнем, – это копия уменьшенная медальона.

– Красивый перстень, обращает на себя внимание; только почему на правой он руке?

– На правой – чтобы род свой помнил.

 
Вся ювелирка, что разнашиваю на себе
символикою, – плод моей фантазии, –
отполирована событий вехами в судьбе
и память бережет от эвтаназии…
 

– И много накопил?

– Я родился в год Дракона, а он страдает непомерной тягой ко всему, что ценно и блестит. Приходится родного данью ублажать.

– А где же третья рыбка?

 
– Проказница ажурная, резвясь,
тебя покусывала в «заводи» раскрывшейся,
желая возбудить живую снасть
на благо сладострастной парочке случившейся…
 

– Там что их – две?

– Взгляни-ка: пасть зубастая пытается схватить рыбешку?

Таня, приподняв очки, играющий на солнце медальон приблизила к глазам, подвергнув вновь его детальной проработке пониманием.

Медальон был выполнен из белого и розового золота, в форме полусферы эллипсоида, обрамленного чешуйками, со вставленной по внутреннему контуру зубастой пастью, а на переднем плане, от преследованья ускользая, трепыхалась рыбка с изумрудным глазом и сияньем бриллианта в плавнике…

 
Бессилен даже талисман
от кровожадности и бессердечия,
души неизлечимого увечия,
с физическою болью ран…
 

– Хочешь, расскажу тебе историю зубастой безделушки?

Много лет тому назад, в ювелирном магазине, я залюбовался золотой подвеской в виде капельки с игристым бриллиантиком и рук сдержать не смог, желая ощутить вещественную ценность. При сближении с фантазией художника повернутая набок капелька напоминала стилизованную рыбку, но без глаза, плывущую в тончайшем мастерстве искусства ювелирного…

На тот момент не обладал я никакими знаниями в области зодиакальных знаков в астрологии, и о том, что значусь месяцем рождения в созвездии стихии водной – Рыб, узнал намного позже. Рыбку с кличкой «Капелька» хранил, как талисман, вдали от глаз чужих.

На один из юбилеев застарелого супружества я приобрел в подарок пару золотых колец, с инкрустацией, в накладке бриллиантов. Поносить символику, объединяющую брака, так и не случилось: отношения в семье разладились, кольцо осталось не у дел. И мне пришла идея: изготовить из подарка атрибут счастливого супружеского рабства и ее участников – расчетливо-прожорливую пасть с кормежкой, жаждущей свободы…

– Так вот кто искусал меня сегодня ночью, – съязвила Таня.

– Медальон? Он лишь свидетель молчаливый, нежданно талисманом заявивший о себе. Надеюсь, что тебя его зубастость кровожадная задиристостью скрытой не коснется.

…Изготовленный по моему эскизу медальон цепочки подходящей дожидался. О намерении развестись я супругу известил, но подачу заявленья в суд – откладывал, предполагая разойтись по обоюдному согласию, не перенося конфликты в зал судебных препирательств, драмою корежащих лицо от ссадин озлобления. Ведя раздельное хозяйство, мы продолжали жить в одной квартире…

Однажды, неожиданно домой вернувшись, я застал супругу за инспекцией моих вещей – старая привычка покоя не давала. Контрацептивы в этот раз ее не волновали, медальон – затмил благоразумие. Я попросил ее вернуть его на место, откуда он был взят. В ответ с усмешкой, спрятав руки за спиной, для опознания два сжатых кулака мне предъявила – догадайся, мол, в каком «зубастый» притаился.

С оскаленным вниманием следили за полемикой еще два глаза, и с не шуточной зубастой пастью – «Душа на ножках», – так я называл французского бульдога Макса. Печальными огромными глазами он влез мне в душу, а затем за пазуху, когда однажды, проходя в рядах торгующих живьем собачников, я заприметил это существо беспомощное. Пять лет прошло, как он обрел свой дом, и, наблюдая за эксцессом, перед ним стоял вопрос: кого в конфликте поощрять.

Выбор невелик, собаке же нейтралитет – не по зубам. Неутешительный, жестокий жребий пал бедою на меня – кобель взял под защиту с…

Я угадал кулак со спрятанным в нем медальоном, и в тот момент, когда я ликовал возвратом талисмана, мои ступни подверглись нападению… А «нареченная» взахлеб смеялась, наблюдая, как словами отбиваюсь я от в раж пришедшего защитника, спасаясь от укусов…

Четыре дня провел я дома, голодом зализывая раны: из-за травм не мог дойти до магазина. А первое, что сделал, поступь обретя: оповестил судебные инстанции решеньем выстраданным о разводе.

 
Судьба под браком подвела черту,
и чувству придала – обратный знак.
Все двадцать лет – в зависимом поту
семейных уз, и вот – провальный мрак.
 

– Страшная вещица, – глядя на меня сквозь медальон, обозначила услышанное Таня.

– Не так уж все печально, жизнь, не повторяясь, – продолжается; став преткновением раздора, мой амулет помог нам встретиться и разделить сегодня ночью удовольствие…

– Меня кусая?

– Нет, меня…

…В этой окровавленной истории поражало поведенье Макса. Все четыре дня домашнего поста он также ничего не ел и, глаз не отводя от жертвы, неотступно следовал за ней. Что переживало это существо, запачкавшись в крови? Прощение вымаливало? Вероятно, стресс, им пережитый, – был равносилен моему. В дальнейшем избалованный характер Макса резко изменился: часами он сидел в ногах, но стоило лишь руку протянуть его погладить, он отвечал враждебным скрежетом зубов. Собаки обладают предельно развитою интуицией, им позволяющей угрозу обостренно чувствовать. Практическим умом жизнь Макса опиралась на мое благополучие; а раз так, то, зная вкус и запах крови, не способен он чутьем, предупреждая об опасности меня, стоять на страже собственных завоеваний? После инцидента, перед выходом из дома, я обязал себя присматриваться к поведенью Макса, фиксируя в нем отклонения, и если замечаю необычное, то, возможно, – это знак грозящих неприятностей. Предположенье не безосновательно: однажды за рулем автомобиля, на оживленной трассе, я с аварией буквально чудом разминулся; в этот день, перед моим уходом, сидя возле двери, Макс скулил надрывно. Теперь он стал барометром удачи, предрекающим ненастье климатического разнообразия событий на моем пути…