Текст книги "Пролежни судьбы"

– Ждать буду завтра.

Губы Тани заинтересованностью подтвердили сходность взглядов на любовное мероприятие и что надежды тешил не напрасно я…

За время, проведенное в простое вынужденной изоляции, я подыскал недорогой, по нашим меркам, комфортабельный отель круглогодичный, в отличие от предыдущего, сезонного. Закупив необходимое, я навестил гостиницу, облагородил номер и отправился на встречу…

Посвященная в намеченные планы вразумительность ободрилась приветственным горячим поцелуем долгожданным…

Решимостью желаний – встреча состоялась.

Наблюдая за Татьяной, показалось: в поведении ее приветственном как будто затаилась нерешительность, словами ищущая выхода, но в скромности сомнений увязавшая.

Беспрекословно подчиняясь штурману, машина без задержки подкатила к запустелости беззвездного отеля.

– Сегодня почивать мы будем здесь.

– Ты будешь каждый раз менять гостиницу? Постель по росту подбираешь?

 
– По широте тобой обещанных желаний,
их предвкушая выполнение.
Постель – лишь часть тех ожидаемых терзаний,
удобств и неудобств волнения…
 

Таня не выказывала заинтересованностью нетерпения, волнующих эмоций, одобрительные искорки бесстрастную пассивность выражали. Мы переступили номера порог… Хотелось очень на лице Татьяны удивление заснять и ощутить раскованности жест, напоминающий смущенность благодушия – нежданности проявленного мной внимания заботой и предусмотрительностью.

 
Глухота – в безмолвии объятий
радости, симпатии единства.
Уголочек скромной благодати
скукой забавлялся атавизма…
 

Перед Таней на столе стояла свежесть темно-красного великолепия – пахучесть роз. Всегда, цветов коснувшись взглядом, я не мог сдержаться, не приблизив:

 
Трепетность творения природной красоты,
вдохнув дурманящий и нежный чувства аромат,
воображением цепляя творчества бразды,
воздвигнуть изумлением – искусства вечный град…
 

Прекрасный пол облагорожен развитым ассоциативно-образным мышлением объектной памяти, им позволяющей, в отличие от визуальных изворотов, лучше сохранять расцветку вкусового разнообразия пахучести, поэтому, вдыхая опьяняющую свежесть, женщины, лаская, нежат щеки, губы лепестками бархата цветов… Ничего подобного я не увидел. Таня наслаждалась шоколадной густотой горчащего бальзама, взглядом равнодушия скользя по розовому натюрморту. Реакция отнюдь не женская, но, вне сомнений, – предо мной была Она!

Желание интимной близости клокочущим, неотвратимым приближением, блокируя дурманом мысль, подстегивало к хороводу действий. Томная медлительность понурой поступи Татьяны совершенно не вязалась с соблазнительной открытостью, зовущей и игривой, исповеданной вчера. Скромные попытки изловчиться помощью в разоблачении мешающего гардероба – Таня встретила в штыки и со словами: «Я сама», – уединилась в ванной…

 
Мгновение – и вспышка!
Татьяна появилась обнаженной,
лишь завлекательною белизной, обтягивая бедра,
рисунок кружевной нескромный
античность правильности
форм сопровождал походкой гордо.
 

На лице – заставка незнакомая: плаксивость нерешительной смущенности, оправдывающейся, что не может огласить в открытую весь список прелестей представленных.

– Месячные у меня, – сказала Таня, резанув рукой пространство, сабельным уничтожающим ударом, означавшим: «Ну, достали!».

Приблизив недовольство, я с улыбкой заключил застенчивого оформленья белизну в объятья.

– Что ты улыбаешься? Думаешь: «Во дура, у нее критические дни, она же – белые трусы напялила»?

– Кружавчики! – Подхватив смущение жеманное, я уложил его в постель и начал раздеваться…

До очков добраться мне опять не удалось… Противопоставившись кружавчикам, я полностью предал оголению. Большие серые глаза, растерянно и затаенностью недоумения тревоги обсуждали заговорческую участь настоящего…

 
Целомудренности благородство,
прикосновение желаний грез,
поцелуев обожания господство,
воспоминаний сексуальный лоск.
Нежностью пропитанные формы,
гармонии и чуткости каскад,
грациозны, ласковы и непокорны,
загадочностью увлекающие в ад.
 

Время тормозить не приходилось; глядя с завистью на нас, оно само невольно замерло, зависнув нетерпением развязки.

 
Наслаждению подвергнув изумительность творения,
нежной вольностью тревожа красоту покоев,
природность теплоты телесного свечения
жадностью ощупывал заглотом поцелуев…
 

Телосложение Татьяны являло подтверждение противоречивой двойственности емкого характера, присущей Близнецам. Прекрасно развитый, как у пловчихи, пояс плечевой со слепленными по-мужски рельефными руками могуче противостоял миниатюре узких, с беззащитной привлекательностью балерины, – бедер и восхитительной подтянутости формой попы, со стройной утонченностью ножных конечностей, воспитанных гимнастикой движения. Грудная парочка, со вздернутостью вверх смотрящей сдобы и округлостью венерности Милосской, завораживала наглым беспокойством взгляд, привлекала руки, губы преподносивших ей признательное поклонение. Укрытая отливом ровным золотисто-персиковой загорелости, окраса знойности мулатки, гладкая, упругая телесность вместе с тем имела мягкую и нежную податливость, а внутримышечный корсет, поддерживавший форму соблазнительной породной женственности, говорил о скрытой силе и сверхэнергичной непомерности запросов. Покров, обтянутый незримой импульсивной паутиной нервов, жил своими предпочтениями и непредсказуемостью ощущений выдавал хозяйке удивлявшие ее эмоции. Трудно, очень трудно сдерживаться, находясь во власти и сиянии подобной сочной комплектации.

 
Горделивость лона открывает взору
балет округлостей вальяжных белизну,
доверяя фантазийному простору
инстинктами резвиться в сладостном плену…
 

Ласку губ особо привлекали садистско-хирургическая рваная отметина, оставшаяся после удаления аппендицита «профессионалом-мясником» поселкового масштаба, и, чуть больше спичечной головки, выпуклая родинка на животе с противоположной стороны от шва.

Поле действия, к себе располагавшим Таню, не меньше было, чем ее. Окружающее сфокусировав внимание, тотемно возвышался надо мной Соблазн, цеплявшийся повышенным размерным интересом, возбуждая прелести Татьяны с не меньшей силой, чем она его. Обхаживая стройность Гордеца, она пыталась механически, прямолинейно подавить в нем донжуановскую спесь, чему моя застенчивость бессовестно сопротивлялась. Не желал я провести остаток вечера под «целлофаном» созерцания инертного. Цель была другая: попытаться повторить загадочную затаенность внутреннего спазма, судорожным приливом рванувшегося на свободу в день знакомства танцевального. К этому подстегивал и запах, источаемый угодливостью Таниного тела:

 
Дерзостный, жеманный и блудливый,
ворожащий вкусом похоти дурмана,
возбуждения мечты ретивой
возвеличивая почитанием угара…
 

Реагировать на женские чудачества в критические дни старался отрешенно-сдержанным терпением серьезности безмолвия, предполагая: слезность девичья, отстаивая непричастностью любых высказываний шуточный намек, итогом обратит его в обиду. Самоутверждаясь, слабый пол эмоциональным произволом, в период гормональных потрясений, недовольства и брезгливости не вызывал. Нервозность и неуравновешенность события – активизировали интерес, психофизиологический; но страстности лекарством приобщиться к месячным, ознакомлением с виновницей поста, презрительностью отвергались.

…Наши сущности физические в танце страсти и раскованности упоительнейших ласк, резвясь, держались крепко друг за друга…

– Кто наградил такою пыткой женщин? – прижав меня к постели ласками, шептала Таня…

– Ваше прекраснейшее тело!

 
Перед докучливостью чудных прелестей
обожающий себя настырно грубоватый пол –
ощущать обязан страх умелости,
достижения амбиций страсти выложив на стол…
 

Я перевернулся, Таню уложив на спину. Стойкостный Тиран, зажатый ею между ее ног, тоскливо лобызал кружавчики напрягом. Дыханием горячим согревая, языком я щекотал витиеватость ушка; пальцы наших рук, сцепившись, нежились переплетением объятий, силой сжатия передавая внутренний накал желаний. Поочередно парочку грудастую целуя, я слегка покусывал сосочки. Сбивчивым дыханием шептала Таня: «Еще-еще разочек прикуси…». Вырвавшись из теплоты объятий, пальцы Танины экстазом впились в плечевые ответвления, от них, стремительным раскатом изумления, меж нами пронеслась тревожность судороги.

 
Сладостный эмоциональный разогрев
излился темпераментом на тело…
Страсти выброс, завершающий распев
аккорда, станцевала хабанера…
 

Таня попыталась встать на «мостик», помогая страстному прогибу, я, держа кружавчики в объятьях, ощущал под ними мышечную твердь.

Несколько секунд еще, прощаясь с клокотавшей в ощущениях феерией, Татьяна вздрагивала… а затем расслабилась в успокоительном довольствии захвата неги…

 
Мечтой непредсказуемою созданный
неуловимый ощущений ураган,
неуправляемый, умом не познанный –
телесной страсти безграничный океан…
 

Лето на скончании вошло во вкус погодный, наделив сентябрь глубиной безмерною небесной синевы и лучезарным блеском солнечного ореола теплого заката. Ветерок, ласкающий морскую гладь, лениво оживляя вид, покачивал у берега галдящих чаек стайку белогрудую. Настроение ласкалось в безмятежности задумчивой спокойствия, подобно морю, цветовыми бликами играющему солнцем до слияния с призывом горизонта…

Раскрыв объятья, мы стояли у колышущейся водной кромки.

– Ты привезла сегодня грусть, случилось что?

– Кружавчики…

– Невесть откуда запорхнувшие? Но не всегда же… мужикам случаться.

– В календарь забыла заглянуть…

Забыть о гормональном самочувствии, цикличной детородностью под пристальным контролем опекающей? Поразительная чуткость беззаботности – доступная немногим!

– От тебя исходит потрясающий воображение духовный аромат.

Глазами Таня издала испуг.

– Да ты что?

– Аромат соблазна, с головокружительною сдобой женственности. Был ли у тебя оргазм сегодня?

– Нет, другое, незнакомое. Удивительно, как ты влияешь…

 
– Я лишь дуновение шального ветерка,
раскрыться помогающего страстному цветку;
бережная восхищения любви рука
доверенности чувством вдохновенья игроку…
 

Спроси себя…

– Она молчит… Я спрашивала.

– Не сказал бы, что она страдает бесполезной скрытностью затворницы.

– Да, она – предательница…

Значение эпитета-подсказки я уяснил гораздо позже.

– Твоя зазноба – Нямочка!

Неожиданно родившееся нарицательное прозвище проказницы развеселило Таню, и, изобразив ее губами, как бы примеряя имечко по назначению, она с ехиденкой, расхлябанною интонацией, причмокивая, повторила: «Ня-ма, ня…мочка…»

Зачерпнув закатной свежести пейзажа, мы возвратились к постоялому отелю. День следующий для Татьяны – выходной, меня – ждала работа; и чтобы своевременно к ней приступить, необходимо было отправляться в 6 утра. Неспешность столования позволила с постелью воссоединиться только полдвенадцатого. «Кружавчики», мелькая, украшали белизной неимовернейшую сексуальность скрытого и заговорчески влияли на неподконтрольные метания услуги бессознательного, ей расслабиться не позволяя – очевидностью размеров Неудовлетворенного. Но перед сновидениями насыщать энергией без обоюдовыгодной разрядки ложе – не хотелось, и я как мог, изображал зевотную пассивность, отстраняясь от сочувственных задумок Тани обо мне подумать, возбуждающие прелести которой захватило мануальное желание: вне надобности «кроткий» атрибут мужчины довести до сытного недомоганья…

 
Без шефства девичьего, в подворотне,
под руководством просвещенной сводни,
овладевал теорией распутства,
интимом забавляясь рукоблудства.
Однако бойкая подкованность юнца
стыдливо краску не могла согнать с лица,
впервые, взглядом полоснув призывность,
беспомощностью предъявив невинность…
 

Помнишь, как расстался с девственностью?..

Пионерский лагерь, аллергия, медсанчасть и тихий час… В палате я один, затертого листаю «Робинзона Крузо»… Входит молодая, белокурая, в авторитетном, возраста лишающим халате медицинском, сестричка и с порога ставит надзирательский диагноз: «Так, значит, чешемся?..» И подойдя к постели, без стеснения отбрасывает одеяло… Оцепенение ждало ее под ним: эрегированный шелудивой трепкой, смущенный девственник предстал, красуясь, величаво. Ее улыбка памятью навечно завладела. Так улыбается Татьяна… (сейчас она сосредоточенно, упрямо, мужскую силу проверяет на излом), когда вхожу в «пещеру яхонтовую» – обнаженной женственности алчущей. Лицо Татьяны становится подобным шелковой наитончайшей ткани, следящей эластичностью улыбчивой подвижности за колыханием блаженствующих дуновений чувств…

Не сохранил я имени той первой, улыбкой и прикосновением руки раскрывшей таинство мужского тела, на волю выплеснув белесой густоты блаженство – это незабвенно память сберегла…

Ей обязан я еще одним инициативно-судьбоносным впечатлением. Случилось это – поздним вечером:

 
Горны пионерские – отбой уж протрубили,
в чехлах смиренно ожидая утренней побудки…
Умиротворенно перебирали стили,
играющие поцелуем духовым минутки…
 

Она вошла с вопросом: «Ты не спишь?..» Ночник включила, погасила верхний свет… Присев на краешек постели, на грудь себе мою податливую руку положила, приласкав своей. «Чувствуешь, как бьется?..» Что я ощущал тогда? Да то же, что сейчас – расслабленную теплоту полета зачарованного…

Рукой, запущенной под одеяло, она взяла знакомый ей мальчишеский невинный, не скрывающий энергетической направленностью тяги к наставлению, взметнувшийся придаток…

 
И истинное указав предназначение,
презентуя властью, с чистого листа, –
приблизила к отсчету див, с благословения
обольщеньем, Богом данного «перста»…
Произошло все это – буднично,
отказа или просьбы –
слиянье плоти – безрассудочно…
Вопрос – зашел к ответу в гости…
 

Ощущение движения и жара всеохват под маскировочною драпировкой медхалата; руки на моей груди; улыбка, на мгновение вдруг исказившаяся затаенным стона всхлипом…

Уходя, она поцеловала мне висок, шепнув: «Ты…» – фантазией бездной наделив, цепляющей девичий пол, доступностью которого – я озадачился. Но помыслам гулять пришлось вокруг и около, не воплощаясь в теле очаровательной оформленности непомерно долго…

 
Укутанная сладостью мистерия –
дерзания неопытностью чувственных высот…
Поток распахнутого вседоверия
упрямой благосклонности артачась, но – сойдет…
 

– Может, ты поделишься не только стихотворными итогами?

– Непременно, в мемуарах.

– Уже слагаешь?

– В такой-то обстановке?..

«Медицина» все мои сомнения, переживания развеяла касательно исходной внешности, размера, да и прочих недостатков умственного и физического самочувствия, растолковав: дамских прелестей гремучий наворот выставляется для достижения различных целей, и главное отличие их ропотных носительниц от нас, мужчин:

 
Они все могут, даже если не хотят,
и изменяют точку зрения в процессе…
на суд бросая удовлетворенный взгляд,
растроганный признанием органной мессы…
 

– Это понял ты тогда?

– Меня наивность до сих пор не покидает…

Трудновато приходилось Тане без участия законодательной инициативы недееспособного универсально-предназначенного для любовных «стычек» органа. Демонстрируя завидное упрямство, Молодец не уступал настырной жажде, близости орально-мануального приволья хвата, поделиться драгоценным фондом семенным. Неопытность в интимном управлении молодцевато-сексапильным агрегатом гордости – понятна: слишком лакомым «кусочком» представлялась Таня для мужчин и для ее рукоприкладства им недоставало стойкости энергетической. Мне, следящему за молодецким духом и кондицией упорства «многоженца» в годы незаслуженного вагинального забвения, периода супружнего бойкота, вынужденно, с прелестей Татьяны, перекинуться на самолюбование поверхностное и, с удовольствием, секретом поделиться навыка работы со Спесивцем. Вне сомнений, что порочная самообслуга зрелищностью уступала Таниным «улетам», но в эмоциональном плане – мог я с нею посоперничать. Признаюсь, что до слезности рыданий доводить себя не удавалось, не посчастливилось и наблюдательнице слез растроганность увидеть.

 
Неволен пред красою искуситель,
застенчивостью выплеснув маразм,
смущенный от самолюбивой прыти,
мужской продемонстрировал оргазм…
 

Таня спит. Лицо ее в расслабленности умиротворения становилось воистину умильно-детским. Резко в жизнь мою ворвавшись, сразу заняла в ней слишком много места. Странная, непрошеная дива, импульсивно-озорная, по-мальчишески неудержимая в словах, поступках… Неужели этим, на степенность средневозрастную действуя, она оказывает ловкую услугу чувству?

 
Коридорным, бесполезным ночником,
я охраняю фантазерство снов ее,
мыслями указывая им тайком,
где клад любовный, завлекая, ждет…
 

Обстановки новизна и думы, перескакивая и переплетаясь, рвутся в настоящее из прошлого ассоциаций бездною, подобно корешкам давно прочитанных и пребывающих в забвении на полке книг под взглядом, не давая сну вступить в права забвения…

Полшестого я легонько обнял спящую телесность. Таня, приоткрыв глаза и убедившись, «кто» позволил покуситься на ее покой, вновь без вопросов усыпила их.

– Я поеду, отдыхай…

– Поеду тоже, – прошептала Таня, зрение не оголяя…

Из ванной выйдя, я увидел: Таня, не укрывшись, спит в своей любимой позе – «сторожевая дремлющая на посту собака»: лежа на груди со спрятанными под себя конечностями, вверх «кружавчиками».

Подхватив с цветами вазу, я присел на краешек постели, рядом с почивавшей Таней, и рукой провел по гладкости ее изогнутой спины. Приподняв, спросонья, голову, она увидела холеность роз…

И расцвела добросердечием улыбки…

 
Несравненный лепестков букет
ароматной бархатной волною,
пробуждая чувственный рассвет
к сердцу прикоснулся красотою…
 

Одевалась Таня так же быстро, как и обнажалась: без придирок и фасонного выпячивания умильностей, не утомляясь лишним обсуждением движений и без стеснения смущенной приближенности, крадущейся подглядками за ней. Ее косметики автопортретный гардероб услугой ограничивался крема и губной помадой бледно-розового цвета – контурной подкраски; а глубинному спокойствию ума – лучистой сероглазой выразительности, броский боевой чумазости раскрас – не требовался: привлекательность к себе взывала и из-за витринности услужливой очков.

Характеру присущая компактность деловая – рациональною мобильностью, Татьяну аккуратно к цели двигала, и без задержки, «остроту углов» срезая непочтительным вниманием, и отстраняя от всего ненужного; дорога есть – вперед и без оглядки…

– Удивляешься тому, что не смущаюсь?..

Таня обладает (ею неосознанным) телепатическим умом.

 
– Я отвык от грациозности подобного показа.
Заводной фантазии – губительная метастаза…
А ты не комплексуешь, предъявляя внешность
на суд бесстыжих впечатлений…
Скульптурной красоты – достойная небрежность
искусство окрыляет мнений…
 

– Почему ты так решил?

– По количеству слоев наштукатуренной косметики.

– Знаешь, я не позволяла даже мужу за собою наблюдать, но тебя я не стесняюсь совершенно.

 
– Я воспринимаю полотно,
природой созданное, как художник:
творчества пьянящее вино –
доброжелательности чувств источник…
 

Я не критикан, с цинично привередливой стандартной узостью уразумения, не проникающий в эгоистичный замысел Творца, охраняющего вечность жизни ролью мудреца.

– Во взгляде у тебя есть что-то подкупающе-загадочное, а перед ним – потребность есть раскрыться и узнать, что ты скрываешь.

Необходимость скрытничать основывалась на закоренелой неопределенности, с отсутствием наметок плана на дальнейшую укладность жизни; и если в профессиональном кругу у меня – порядок, то в личном гнездовании – неразбериха подавляла.

Но в той игре, затеянной с Татьяной, загадочность приобретала романтический налет…

– Мы вместе – это главное. А скрытничаю – удовольствие застенчивое, пафосом не сглазить…

 
Неукоснительный предвестник расставаний
гудком отметил верность расписанию…
Дорога – спутница извечных колебаний:
покинутое – встретишь на свидании?..
 

Задернутый грустинки шторкой поцелуй прощальный, но с надеждою, глядящей верностью вперед, – все, что оставила Татьяна, увезя мой растревоженный покой с букетом дивным молчаливых соучастников, украсивших пахучестью любовной нашу встречу…

30 апреля

 
Безбрежен океан чувствительности проявлений,
преподнося погодную стихию жизненному удивлению,
перерождаясь в достоверность судьбоносных мнений
фарватера надежд, проложенного к душ общению.
 

«Когда совершается таинство смерти, душа, отделившись от тела, в течение первых двух дней пребывает в пространстве земли, посещая, под оком Архангелов, обыкновение мест, где творила душевную “правду”».

Активность хаотичная, а временами ступор настроенческого пессимизма Тани укорачивали руки планам отношений с нею. Пропасть факторов в ее неосязаемом миропространстве, возникавших неожиданно, влиянием на поведение Татьяны, делали его непредсказуемым, возможности лишая на него оказывать воздействие. Оставалось ждать, что вскоре доверительность сближения наградой приведет к устойчивой взаимосвязи с долгосрочною перспективой… Обусловленное внутренней охотою, общение с Татьяной исключало проявление эгоистичной вольности, влекущей негативные последствия и риск разрыва. Ублажая – предугадывать желания? Но за время встреч не удалось мне на поверхность вызволить ее мечтательность приоритетов. Семья, работа?.. Однако скрытая неудовлетворенность постоянной подзаводкой напрягала Таню вырваться из повседневности размеренной текучки. Поиски энергетической отдушины или нескончаемое бегство от испуга одиночества? Чем увлечь ее, чтоб блиц затворный парного общения захватило притягательно-волнующее содержание, а не только ослепляющее секса ликование. Переживаниями поделиться, болью, сотрясавшей прошлое, Татьяну сделав соучастным персонажем, ожидая выплеска встречных откровений? Россказни «бывалого»? Рановато – беспричинность сватовства, разбором обольстительных заслуг, безвозвратно может оттолкнуть ее.

 
Без сожаления прощаясь с настоящим,
не провожая грезами вчерашний день,
лишь зачерпнув воспоминаний в уходящем,
их бережем от безвозвратного провала в тень…
 

Хотелось видеть Таню как партнершу, удовлетворявшую разнообразие интимных и житейских притязаний.

Откровенность дерзкая высказываний иногда граничила с заносчивостью оскорбления, но правдою она разоблачала молниеносную сознания работу. Внимательный и чуткий собеседник, обладающий подвижным, проницательным, фотографическим умом, блок информации охватывавшим сразу, а отснятое в словесный снимок облекавшим. Фраза «Я – девушка простая, у тебя же – все организовано, по полочкам распихано» – лишь камуфляжное прикрытие ее богатства сложного духовного эмоциями мироощущения, куда я заглянул всего лишь через скважину замочную лихаческого секса.

 
Знала бы она,
Кто узурпаторски царит в бездонной голове…
И кто навел стихийный там порядок,
заслонку попустительства любви открыв мечте
дорогой счастья, чрез маршрут загадок…
 

Субботу наступившую я встретил без натуги ожидания глубокомысленности планов. Неопределенность, заполнявшая стиль отдыха Татьяны, – интриговала, но конкретизацию порядка гласности событий – исключала.

К павильону танцевальному я подошел в восьмом часу; машина Танина отсутствовала. Ситуация назойливостью всесомнений и окраскою переживаний – повторялась. Пару месяцев назад сказал бы кто, что, в здравии ума, на пережитках прошлого натасканный:

 
Торчком, мозоля антураж,
глаза все прогляжу, нетерпеливой резью
готовя чувствам эпатаж
добросердечности униженною спесью…
 

решил бы, выражаясь мягко: недоразумением меня с романтиком-мальчишкой перепутали; и тем не менее – я ждал… И не напрасно: две Татьяны осчастливили терпение патетикой прибытия.

 
Иллюзий смог попал в ловушку
спонтанно пляшущих фантазий,
где, в круговерти, обаяв
друг дружку, пробили брешь однообразий…
 

Приземленность безразличия высокомерного Татьяны возвратила мне благоразумное спокойствие самоуверенности. Уважением прикрывшись дружелюбно-платоническим, мы окружению отказывали в праве позволять себе скабрезные намеки. Эту Тани установку я негласно чувствовал, со скрытностью преподнося скупые колкости интима ей. И все ж, танцуя в полуосвещенном, дышащем седой раскованностью зале, в нарушение, сквозь стоны мелодичности, я позволял стихийно вольность сексуальностей, движением касаясь элегантности неудержимой, ревностно себя оберегавшей, отстраняясь, с выговором изумленных глаз. И в этом – разноликость норова Близняшек им не изменяла…

Танцзал переполнялся задушевной пылкостью, выискивавшей чувств взаимосвязи. У Тани появился новый запах задушевности, с духами: сладковатый, романтично-ветреный, с играющими нотками воздушной, освежающей прохлады, – пылкий аромат.

– Благоуханием с тобою бабье лето поделилось?..

Гордым удовлетворением Татьяна воссоздала сказанное. Наши вкусы обоняния совпали, благосклонностью скрепленные.

– Что, ты запомнил с прошлой нашей встречи?

По-видимому, секс тантрический неделю будоражил Танино воображение, покоя не давал, раз она перехватила у меня инициативу веховую. После предыдущего свидания я обзавелся персональным календариком, отметив в нем событие: явление к Татьяне духа гормонального.

– Запечатлелось? «Кружавчики» и запах возбуждения.

Таня, непричастно отведя глаза, стыдливостью поморщилась. А я улыбкою ответил:

– Надеюсь их еще увидеть.

– Регулярно. А мне запомнилось: рассвета пробуждение с букетом роз…

– Роз ароматом регулярно баловать не обещаю, но один цветочек, к пробуждению, дразня Татьяну наслаждением, по-богатырски утром чувством расцветет.

Мне показалось поначалу, к цветам ты совершенно равнодушна.

– Почему?..

Вопрос был задан ей самой себе, и тут же, улыбнувшись, без смущения сказала:

– Тот, что ты пообещал, меня уж точно равнодушной не оставит…

– Пойдем, подышим уходящим летом.

Мы окунулись в зелень парка, ландшафтом украшающего павильон, где надлежало публике достопочтенной пыл дуэтный остужать, партнера лицезрея, при разоблачительности света Божьего.

Неожиданно Татьяна обронила: «Я сейчас», – и направилась к стоявшему неподалеку одинокому мужчине…

На чем завязаны их отношения, подсказывали лишь догадки, наблюдавшие за непосредственной радушностью общения. Говорила Таня в основном; эмоционально и улыбчивой жестикуляцией задабривая сказанное. Мужчина, из моей греховной группы возрастной, вначале выражал к беседе интерес, но постепенно это становилось ему в тягость; и он, зевками, стал в рассеянности озираться, изредка бросая реплики пинками. Мне казалось, Таню захватил круговорот воспоминаний, но ни разу взглядом не коснувшийся меня…

К былым привязанностям женщин относился равнодушно я, но если оные, попытками возобладать претензиями, – не вторгались представительством в интимный круг завоеваний…

 
Хладнокровия мне годы не добавили
и бездушием соперничества взгляд не наделили,
искушений возрастные аномалии
от разгула ревности беспечностью не излечили…
 

Состояние мое, следящее за ускользающей победой на тщеславия аукционе, называлось не иначе, как душительной нервозностью.

Пытаясь защититься от оскала конкуренции, прессующей увиденное в сгусток желчи, я придумывал различные отмазки, но воображение противилось, упершись «рогом» чести в примирительную импотенцию. Пять минут еще, и я бы навсегда покинул зону наблюдения, но мысль – курс послушания издевкой начался – остановила, охладив меня; характер же замыслил мщения ответ, вступив в полемику с приспособленчеством, дерзание игры крамолы отгонявшим:

 
Раскрепостившись радостью свободы,
лавину грез вплеснуть в сознанье,
мечтами собирая страсти всходы,
мелькнувшее схватить желанье…
 

Возвратившуюся Таню распростертая улыбка встретила, держащая в одной руке досады маску раздражения, в другой – радушной мести возбуждение; на что явившаяся лучезарность, глазками играючи, щебечуще спросила: «Ты обиделся?». В вопросе прозвучал отмщения руки неподанной урок с благодеянием наивностного удивления, сошедшего на терпеливость…

 
– Общение со свежим воздухом – незабываемо…
Аж дух у гордости перехватило
от радости: Эрида – чувств гроза – непотопляема…
ума лишая – созидательная сила…
 

Я взял Татьяну за руку и в зал увлек.

Молчаливый танец легкомысленности, вставшей вдруг на цыпочки, и гордости карающей натужности моралитета…

Воображения неугомонность напрягая, заставлял ее наглеть наружными размерами, снимая с Тани белизну «кружавчиков». Руки, повинуясь предложению запальчивому, зримым образом подпиткою, содействовали осязательно поставленной задаче. Поддавшись искушению, осанка модуляциями танца рассылала близким формам почестью охальные сигналы. Такой заинтригованности, беспардонно-сексуальной, к беззащитности партнерши танцевальной я еще не проявлял. Заигрывая с темпераментною одержимостью, Татьяну не желал я доводить до всплеска судорожного, хотелось взбудораженности гневное услышать, как в постели: «Это все?..»

Закончившийся танец оборвал бесстыжее занятие бунтующего плутовски либидо; но, не унимаясь, в следующем туре, баловство продолжило охотничью замаскированную пляску обольщения…

Всей ловкостью мне данных чувств-рецепторов, я обратился в датчик, чутко реагирующий на сигналы подопечного объекта, контролируя его дыхание, биенье сердца, влажность тела, глаз переживания.

Раза три, как мне казалось, Таня близко подбиралась к танцевально-эротической развязке, непривычной формой проявления неподвластной даже ей самой; но, на финальной стадии, я, причастно отстраняясь, не давал вкусить ей сладостность спонтанного забвения. В завершении очередной попытки, только внутреннее возбуждение сквозь кофточку горячностью наружу просочилось, а я, с безжалостною планомерностью, аскетно самоустранился, Таня с удивлением, растерянно спросила:

– Ты что со мною делаешь?

 
Зачем случать затертые слова
взведенному неудержимостью желанию?
Натянутое – словно тетива,
оно рванулось откровением к признанию.
 

Безразличием рассудочным инспекции контрольной приговором, я поинтересовался:

 
Ампульная заградительная медицина,
для непрошеных случайностей любви игрой,
проникающих хвостанной страстью гильотина,
берегущая ментальность, у тебя с собой?
 

Танец продолжал упрямить тело Тани, а мозговой фото-компьютер, выпустив из-под контроля внешнее изображение процесса, негатив заснятой информации поспешно проявлял. С азартом восхищенного творца, я наблюдал Близняшек перебранку, перебивающих аргументацией друг дружку, отстаивая право окончательный провозгласить вердикт; гримасными морщинками – борьба за это отражалась на Татьянином лице.

Музыка закончилась, а мы, под аккомпанемент одноименных мыслей, продолжали танцевать…

– А как же Таня?..

Ужимка неуступчивой соперницы цеплялась за последний аргумент, но танцем сдобным лакомка обласканная в споре родственной вражды Близняшек побеждала.

– «Ты не представляешь, как нетерпеливы мужики», – цитаткой сравнодушничал, пожав плечами, я…