Текст книги "Cова Минервы вылетает в сумерки. Избранные философские тексты ХХI века"

Часть I. Полет совы в сумерках ХХ века

Структура и субстрат: в защиту вещно-событийной реальности[6]6
  Вестник Московского ун-та. Философия. 1990 № 5. См. также кластер из трех близких к этой теме статей: О способах теоретического моделирования реальности// Вестник Московского ун-та. 1984. № 4; Комплекс как явление и понятие // Вестник Московского ун-та. 1985 № 4; Понимаю, следовательно, существую // Общественные науки и современность. 1994 № 2.


[Закрыть]

В окружающем мире принято различать вещи, свойства, отношения. Это деление практико-эмпирическое, широко распространенное, повседневное. Специфика каждого данного понятия представляется почти очевидной, их взаимообусловленность довольно хорошо изучена. Большинство авторов согласны с положением, что отношения не менее объективны, чем вещи, и что любую вещь можно описать через совокупность отношений или свойств, а отношения или свойства раскрыть через вещность. Взятые отдельно, ни реизм, ни атрибутивизм, ни релятивизм мира не описывают. Признание единства и связи различных характеристик бытия надо доводить до признания их взаимопревращаемости. Это самое глубокое проявление его динамического единства.

Было бы неверно утверждать, что деление на вещи, свойства, отношения утратило свое теоретическое значение, но нельзя не видеть, что в современном научном познании оно сильно трансформировалось и воспроизводится, прежде всего, в категориях субстрат, функция, структура. Воспроизводятся также и принципы их связи. Структура, функция, субстрат могут преобразовываться друг в друга, между ними существует определенное соответствие. Важно уметь соотносить результаты, полученные в этих терминах, с содержанием нашего повседневного сознания, с его выражением в понятиях «вещь», «свойство», «отношение». Тогда возникают новые значимые проблемы, заставляющие задумываться над ними уже не как элементами чистого знания, а как над элементами жизни, реалиями человеческого существования. Для специалистов по какой-то узкой теме или представителей конкретных дисциплин, способность «к усмотрению одной проблемы в обличьи разных определений», распредмечиванию и сравнению ее исторических, форм, вообще, по-видимому, наиболее существенная черта философско-методологической рефлексии. Эта черта особенно актуализируется в свете междисциплинарной интеграции знания, она, в конце концов, наиболее существенна и для практики.

В последние годы мы были свидетелями того, как окружающие нас вещи, «преобразовывались в системы». Прежде монолитные, далее неделимые и непроницаемые (в логическом, а не физическом смысле), они все больше предстают внутренне расчлененными и организованными. Простое, цельное уступает место сложности, системному. Мы уже не открываем эту сложность, а признаем ее заранее, априорно, до того, как что-то начали исследовать. Соответственно, в научном познании на первый план вышли системные методы. Их пакет весьма разнообразен и непрерывно пополняется новыми модификациями. При известных условиях системой можно признать всякую совокупность компонентов, связей и отношений. Ею является и совокупность устойчивых, инвариантных, повторяющихся связей и отношений. В этом случае система обычно определяется как структура. Структура – тоже система, только не любых, а закономерных связей и отношений объекта, обеспечивающих сохранение его свойств, тождественность самому себе, несмотря на внешние и внутренние изменения. Это абстрактно-теоретический уровень воспроизведения сложности явлений. В целом, учитывая возможность системных подходов к действительности на разных этапах познания, их чаще всего определяют как системно-структурные, системно (структурно) – функциональные, системно (структурно) – генетические и т. д.

Воспроизводя реальность через связи, отношения и функции, при системно-структурном исследовании отвлекаются от ее непосредственно «вещного», «событийного» выражения. Обобщенно говоря, отвлекаются от субстратно-качественного подхода к ней (в сущности, это философское название нашего жизненного мира), заменяя его количественно-информационным, в свете которого отдельные вещи и явления предстают в виде совокупности по-разному организованных отношений или функций, а многообразие форм движения материи как многообразие ее структурных уровней. Система, структура, функции в определенной степени независимы от своих носителей, природа которых может быть весьма различной. Как при сложении скоростей мы отвлекаемся от различия между птицей, самолетом, человеком и любыми другими объектами, если рассматривать их в качестве средств передвижения, так в процессе системно-структурного исследования мы отождествляем объекты с точки зрения выполняемых ими функций. Их качественная идентичность при этом только мешает и от нее – отвлекаются.

Исторически первым и наиболее осознанным способом подобного отражения реальности была математика. Ориентированная на количество, на число, она «по определению» жестко противостоит иным, качественным подходам, воспроизводящим действительность в чувственной форме и описывающим ее естественным языком. Долгое время считали, что одни сферы бытия (немногие) поддаются количественному выражению, другие – нет. Постепенно, однако, математика, преодолев узкие рамки фрагментарного использования, стала применяться в большинстве научных дисциплин. Математизацию науки начали расценивать как показатель, иногда даже синоним, высокого уровня ее развития. Идея mathesis uni-versalis пронизывает всю рационалистическую мысль Нового времени. Книга природы, говорил Галилей (Кант, Маркс) написана на языке математики. В ходе дальнейшего развития наук, математика, количественные методы перестают отождествляться с числом и практически приравниваются к методам формализации (в широком смысле слова), к логико-теоретическому воспроизведению реальности. Математика определяется как иерархия знаковых структур. Это не значит, что структурный и функциональный анализ, теория информации, логика и математика совпадают по роли, которую они играют в познании, но тем не менее ясно, что по важнейшим признакам – уровню и принципам подхода они в сущности едины. Не все абстрактные теории, не все функциональные зависимости нуждаются в численном и графическом выражении, но они это допускают, они могут моделироваться на математических машинах, компьютерными устройствами. Все рационально-логическое исчислимо, вопрос о конкретном обращении к этой процедуре является или вопросом ее целесообразности или «делом техники». Уверенность в возможности структурно-информационной обработки своих материалов овладела представителями большинства отраслей знания, полагающих, что ограничены лишь практические возможности измерения и построения математических моделей, но эта ограниченность будет преодолена по мере развития науки. Более того, с расширением структурно-функциональных подходов в познании, конструирования интеллектуально-информационных систем в технике, появились мнения, что наука вообще не имеет дела с субстратами, что они являются пережитком донаучных форм восприятия мира. Структурализм родился с лозунгом антисубстративизма, сознательно противопоставляя себя предметному (вещно-событийному) воспроизведению реальности. «С научной точки зрения, – писал один из его основоположников, – вселенная состоит не из предметов или даже «материи», а только из функций, устанавливаемых между предметами. Предметы же в свою очередь рассматриваются как точки пересечения функций».[7]7
  Ульдаль X. И. Основы глоссематики. Новое в лингвистике М, 1960. С. 400.


[Закрыть] Учитывая, что функциональность является предпосылкой формализуемости, структурализм повторил поставленную прежним позивитизмом задачу превратить все человеческое знание в строгую формально-логическую науку, которая является предтечей цифрового мира. И нельзя отрицать значительной оправданности этой тенденции, особенно в связи с разработкой проблем искусственного интеллекта. Но именно только значительной, а не полной, имеющей свои онтологические и смысловые границы, о которых мы как раз намерены вести речь. Принципиальные трудности в осуществлении максималистских установок структурализма, в том числе стремления выразить все наше знание в объективированных структурах, а процесс его получения свести к переработке информации, обнаружились довольно скоро. Причем трудности эти выявились не только в социально-гуманитарных дисциплинах, но познании в целом. Каковы они и возможно ли их преодоление? А главное, в какой мере оно необходимо, является ли формализованное описание действительности высшей целью исследования (даже если не думать о его воплощении в практику)? Короче говоря, ситуация когда, по словам известного болгарского философа Савы Петрова, субстрат и субстанция вытеснены на периферию науки, а на первый план выдвинулось рассмотрение структур и функций, заслуживает гораздо большего внимания, чем ей обычно уделяется.[8]8
  См.: Петров С. Методология на субстратния подход. София: Изд-во «Наука и искусство». 1980; а также Зуев Ю. И., Секундант С. Г. Социальная детерминация субстратной категориальной парадигмы // Социальная детерминация познания. Тарту, 1985; Губанов Н. И. Чувственное отражение. М., 1986; Гагаев А. А. Теория и методология субстратного подхода в материалистической диалектике. Саранск, 1991. Вообще, литературы, посвященной «качественной» «гетевской» традиции, несравненно меньше, чем той, где обсуждаются абстрактно-теоретические, количественные методы, и совсем мало работ, где бы выявлялось взаимодействие структурной и субстратной реальности.


[Закрыть]

Обсуждая взаимоотношения системно-структурных функциональных и вещно-событийных, субстратных методов в науке, важно избежать малодушного сглаживания остроты существующих между ними противоречий. Надо признать принципиальный антисубстративизм системно-структурной методологии. Она не субстратна по определению. Представлять мир через связи и отношения, когда любой объект, вещь, любое явление, событие – не первичная, монолитная и самостоятельная единица ( «субстанция», «тело», «элемент», «квант»), а нечто сложное, производное, некая совокупность или компонент системы – ее differentia specifica. В этом сила системно-структурной методологии, обусловленная тесной ее связью со специальными научными исследованиями. По признаниям физиков, если описания твердых тел в классической физике носили феноменологический характер, то современная теория твердого тела, основанная на концептуальном и математическом аппарате квантовой механики, все свойства веществ, материалов объясняет структурой ( «конфигурацией») атомов. Подобный подход, по мнению некоторых методологов, является одним из главных измерений «нетрадиционной» науки второй половины XX века, имеющей дело с «такими системными проблемами, в которых преобладают информационные, реляционные или структурные аспекты, в то время как сущности, формирующие систему, являются для них гораздо менее важными».[9]9
  Системные исследования. Методологические проблемы. Ежегодник. М., 1983. С. 61.


[Закрыть]

Эффективность, распространенность системно-структурной методологии привела, как часто бывает, к сознательной или бессознательной абсолютизации ее значения. Сознательная абсолютизация выливается в различные концепции структурализма в духе неорационалистического философствования и в 70 – 80-е годы ХХ века привела к возникновению многочисленных вариантов «системной философии» (Э. Ласло, М. Бунге, А. Бам, А. Уемов и др.). При всем различии этих подходов общим для них является то, что на философию неправомерно переносятся особенности специального научного знания, что диалектические процессы взаимодействия теоретического и эмпирического уровней исследования заменяются абстрактными схемами логического порождения одних структур другими. Бессознательная абсолютизация не проявляется столь четко и концептуально, следовательно, анализировать ее труднее. Между тем во многих аспектах она носит глобальный характер. Вообще, мы видимо, слишком привыкли иметь дело с «готовыми направлениями», с концептуально оформленными односторонностями, а вот рассматривать тенденции самой реальности, различая среди них положительные и отрицательные, помогать формированию сознательного, то есть избирательного отношения к ним, способны далеко не всегда.

В чем же конкретно выражается абсолютизация структур и функций, приобретшая; в науке да и во всей современной культуре довольно широкие масштабы, и к чему ведет недооценка предметной, вещно-событийной компоненты в жизнедеятельности людей? Что означает и как проявляется это отрицание диалектики вещей и отношений, когда структурно-функциональные (в принципе – формализуемые, количественные) подходы считаются единственно научными, универсальными, обладающими монополией на постижение истины?

Если сначала квалифицировать, а потом доказывать, то кратко надо ответить, что односторонне функциональное воспроизведение реальности, без последующего учета роли ее субстратных элементов, специфики человеческого восприятия и человеческой меры вообще, есть, в широком смысле этого слова, сциентизм. Отрицание вещей, нужности дополнительного подхода, который бы начинал с эмпирических фактов, с «атомов», а не с целостности, означает отказ от признания существования чего бы то ни было самого по себе. Все и всегда берется через отношения, как функция, знак или манифестация другого. Отрицается самость, самостоятельность элементов, событий, ибо они, будучи включенными в систему, функционируют в ней ради целого и «для организации». Начиная с М. Фуко, Л. Альтуссера, провозгласивших «смерть человека», «теоретический антигуманизм», растворение истории в ее структурах, структурализм и системная философия опираются на предварительную дискредитацию значения явлений, роли чувственного восприятия мира как совокупности тел и вещей, на дискредитацию, в последнем счете, всей феноменологической предметной реальности нашего жизненного мира.

Структурно-функциональное снятие вещей, их превращение в точку пересечения отношений мировоззренчески означает снятие человека как эмпирического, телесного, чувствующего индивида, обладающего определенными природно-антропологическими константами. Растворяя вещи в функциях, мы растворяем необходимую основу для признания его первичности и идентичности, значения его собственного индивидуального бытия. Он становится элементом системы, который, в силу положения, всегда вторичен. Субстанциальная рациональность, предполагающая наличие непосредственных, неинструментальных связей между людьми, целиком вытесняется утилитарной, технической. Хотя признание чего-либо субстратом, телом не гарантирует существования у него человеческих качеств, отрицание подобного состояния разрушает почву для их формирования, ибо ясно, что безвещный и бестелесный предметный мир – это и бестелесный, безжизненный человек. (Лучше, пожалуй, слово «человек» писать тогда в кавычках, ибо на самом деле это будет уже только некий чистый, пустой, или чужой, разум).

К чему ведет абсолютизация методологического коллективизма, системных, в конечном счете формально-дедуктивных направлений рассмотрения человека, остроумно показал польский фантаст-философ Ст. Лем. Получается «антисолипсизм», симметрично солипсизму противостоящий, но столь же абсурдный: мир есть, меня нет, но я рассуждаю. «Солипсизм утверждает, что существую только «Я» – следует заявить, что существуют только другие. Эту доктрину, – иронически продолжает он, – можно отлично обосновать. Если бы другие люди не обращались ко мне, не отвечали на мои вопросы, захотели бы проходить сквозь меня, словом, если бы я ни для кого не существовал, разве не следовало бы мне признать, что меня в действительности не существует?.. Да если б и впрямь существовали только «другие», то среди бихевиористов, физикалистов воцарилась бы атмосфера всеобщего облегчения, успокоения, блаженства, исчезли бы миллионы забот, короче, возник бы сущий эпистемологический рай. Не придавая лично особого значения вышеизложенной абсолютно оригинальной концепции, я готов уступить ее заинтересованным лицам».[10]10
  Лем Ст. Сумма технологии. М.: Мир, 1968. С. 25.


[Закрыть] Действительно, если существование человека целиком обуславливается отношением и связью с другими, а другие, в свою очередь, тоже существуют как совокупность отношений, то его реальное телесное бытие, бытие «здесь и теперь» трансформируется в возможное. В бытие взаимодействующих сознаний. Снимая субстратное начало, отрицая вещи, структурализм предельно рационализирует человека, сужает его мир до мира информационных связей, а жизненную активность сводит к деятельности, цели которой заданы извне, системой. Человек предстает как продукт сложившейся ситуации, а все разговоры о какой-то его самодеятельности и субъективности, о выборе и свободе – беллетристика. Не он действует, а им действуют. Он исчерпывается своей социальной или еще у́же – коммуникативной ролью. Парадокс здесь также в том, что за любым явлением признается определенная качественная специфика, влияющая на индивида, а сам он берется без каких-либо собственных потребностей, импульсов и желаний, только в качестве результата влияния других. И шире: все здесь считается аргументом, все имеет самостоятельное значение, кроме того, что изучается. Последнее всегда следствие, функция, знак. Так жизнь заменяется знанием, вещи и события – информацией о них.

В рамках системно-структурной методологии довольно долго спорили о том, включать ли в структуру элементы или считать ее системой чистых отношений. Как более последовательная, победила вторая точка зрения, что еще раз подтверждает принципиальный антисубстративизм структурных методов. Ведь через элементы в структуру врываются вещественно-энергетические характеристики бытия, нарушающие ее выделенность, грозящие растворить в окружающей среде. Стремясь к строгости и точности познания, структурализм их как бы локализует, заключает в капсулу, лишая значения и рассматривая не более чем точки пересечения отношений. Этим достигается логическая однородность и целостность метода, его принципиальная формализуемость. Подобная тенденция прослеживается с истоков познания. Хорошо известно, что мышление, первоначально непосредственно включенное в предметную деятельность людей, постепенно эмансипировались от нее, теория отделилась от практики. Меньше внимания обращается на дальнейший процесс освобождения формы от содержания в самом мышлении, на происшедшее разделение абстрактных и эмпирических, структурных и субстратных методов, на образование единого языка науки (логики, математики), все более независимого от ее предметных областей. Этапным на этом пути стало образование понятия информации как самостоятельной общенаучной категории. Несмотря на различие взглядов на информацию, с ее первичной сущностной основой, которая нам именно и важна, согласны практически все: информация – это бытие, взятое со стороны его формы или, говоря современным языком, со стороны структуры. В силу того, что она является системой чистых отношений (той или иной их мерой), количеством без качества, формой без «содержания» (материи), она допускает неопределенно большое число конкретизации – может быть информацией о чем угодно, о любых предметах и явлениях. Ограничения на систему накладываются компонентами, субстратная природа которых задает ее определенную реализацию и тем самым позволяет интерпретировать теоретический формализм.

Ситуация нашего времени не требует развернутого доказательства превалирования абстрактной, информационно-рациональной стороны жизнедеятельности людей – в производстве, быту и, конечно, познании. Отражение мира современным человеком изначально пронизано концептуальностью. Не случайно в науке вместо чувственного познания говорят теперь об эмпирическом, предполагающем первичную логическую обработку чувственных данных. Исследования восприятия показывают, что оно далеко не автономно от рационального уровня отношения к миру. Также не случайно ведущим направлением в психологии становится когнитивизм. По вопросу соотношения теоретического и эмпирического преимуществом начали пользоваться взгляды, признающие не два качественно разных типа знаний – эмпирическое и теоретическое, а один – теоретический, вернее разные уровни его теоретизации. Научное знание неделимо, оно теоретично по существу – таков лейтмотив современной методологии. Речь таким образом ведется о двух уровнях одного интеллектуального способа освоения мира, а его чувственно-эмпирическое освоение как самостоятельная деятельность не выделяется. «Дихотомия» рационализма и сенсуализма, теоретического и эмпирического, сопровождающая всю историю познания, в настоящее время весьма определенно разрешилась в пользу теоретического. Соответственно этому предметы и вещи начали трактоваться, прежде всего как носители информации, как «исторически первые знаки». Естественный мир фактов и событий становится проявлением искусственного мира знаков и символов.

Так же легко превалирование структурно-логических подходов прослеживается в сфере социально-гуманитарного знания. В процессе интенсивного сближения истории с социологией большую часть пути проходит история. При классификации исторического знания описание событий, «нарратив», изучение деяний и биографий выдающихся личностей чаще всего относят к его низшему типу. Если потребность в дальнейшей разработке истории систем и структур ( «системной истории») не оспаривает никто, то оправданность «временной истории», выявления мотивов людей, субъект – субъектных отношений, то есть проблематика понимания, едва получив «права гражданства», вновь начинает объективироваться и рационализироваться, истолковываясь как вид объяснения, коммуникации и декодирования информации.

В поле притяжения сциентизма попадают сферы культуры, казалось бы, чуждые логико-информационной обработке материала, например, искусство. Его усиливающийся интеллектуализм, особенно ярко проявляющийся в абстракционизме, можно считать проекцией нарастающей рационализации духа художников. Поэзию убивает рефлексия. Это признают и творцы, и критики абстрактного искусства, в центре которого находится не чувственный объект, а система функциональных связей. Объект как бы растворяется в формулах, графиках, геометрических отношениях. Главным в изображении становится не содержание воспроизводимого на картине явления, а система связей между элементами картины, некая совокупность «организованных напряжений». Тезис «бытие есть структура» (ранее, в 20-е годы, «содержание есть форма») стал ведущим для его создателей. Концептуальность, наукоподобие абстрактного искусства проявляется как в изобразительных вещах, так и в музыке, литературе, где тоже можно видеть отход от воспроизведения явлений и бегство в мир, свободный от субстратов. Мыслительные компоненты в нем явно преобладают сравнительно с наглядностью изображения, рассчитано дискурсивное теснит эстетически образное, чувственная интуиция трансформируется в интеллектуальную. Вплоть до возникновения «технологического искусства» – «искусства» без человека.

Сциентизированное сознание готово все превратить в информацию. «Всякий процесс чувственного освоения тоже можно представить как процесс получения информации. Вероятно, с определенной степенью огрубления чувственное наслаждение можно было бы определить как получение информации из несистемного материала… Представим, например, в качестве текста кусок съедаемой пищи. Весь процесс его употребления может быть разбит на этапы взаимодействия с нервными рецепторами, кислотами, ферментами».[11]11
  Лотман Ю. Структура художественного текста. М., 1970. С. 76. 10


[Закрыть] В «научно-кислотной» форме можно представить любой акт человеческой жизни, но надо хотя бы осознать, что при этом достигается и что теряется, выявлять границы применимости подобных подходов и, включая их в философскую рефлексию, давать соответствующую мировоззренческую оценку. Иначе, окончательная цена такого научного познания, по-видимому, сам человек. И мы ее уже платим – собой (отчуждением, кризисом эмоциональности, профессиональным идиотизмом, одиночеством, зомбизацией).

Было бы странным отрицать право художника и обязанность теоретика отражать мир, каким он становится под воздействием научно-технической революции. Вполне понятно ее многообразное влияние на восприятие действительности. Однако столь же ясно, что содержание человеческой жизни не исчерпывается дискурсивно-логической стороной. Пределы этому ставит природа человека как естественного существа. Хотя его сознание развивалось в процессе социализации, оно зависит от его биологического субстрата, от способов восприятия реальности с помощью 5 органов чувств и мозга, образовавшихся в ходе конкретной земной эволюции. Формы сознания не изолированы от «устройства» своего носителя. Потребность в образно-эстетическом, интуитивном, наглядном восприятии мира, в переживании неповторимости своего бытия в нем неотделима от человека как конечного телесного существа. Несмотря на социально-историческую изменчивость способов удовлетворения данной потребности, она сопровождает его всегда, проявляясь в сфере культуры прежде всего через искусство, основное назначение которого состоит в раскрытии жизни человеческих чувств и тех областей духа, на выражение которых не может, по самой своей сути, претендовать наука. Мерой проникновения условного, логического, границей абстрактного в искусстве служит оно само. Экспансионизм информационности не может быть беспредельным и при нарушении меры вызывает ответную реакцию в виде гиперреализма, фигуративизма, поп-арта и тому подобных течений, которые уже вообще отрицают духовность и культуру как враждебные человеческой чувственности, ведущие, в пределе, к ликвидации человека. Искусство не мыслимо без мысли, но равным образом оно перестает существовать, когда теряет образность, чувственную связь с реальностью, с материальным миром, с «традицией».[12]12
  Неизбежность определенной традиции в искусстве и любом деле коренится, в конечном счете, и несмотря на все изменения, в «традиционности человека», живое тело, голова, две руки, две ноги и что-то еще. Как бы мир не менялся, пока это дело людей, с «традицией» придется считаться.


[Закрыть] Его специфика именно в способности превращать любые абстракции в нечто психологически понятное, переживаемое так же, как живет повседневный человек в мире своих жизненных представлений. Никакая умственная деятельность, совпадающая с художественным творчеством в других отношениях, но этой способностью не обладающая, не искусство. «Концепт-искусство» – это, в сущности, прикладная, игровая наука. «Бесполезное мышление». Говоря обобщенно, недооценка субстратного начала и вещно-событийного видения мира ведет к эрозии непосредственного жизненного окружения человека, к его превращению из целостного телесно-духовного существа в существо информационно-духовное, притом бездушно-духовное, у», которого все чувства замещены информацией.