Текст книги "Cова Минервы вылетает в сумерки. Избранные философские тексты ХХI века"

Противоречие между свободой творчества и задачами сохранения природы, исторической памяти, другими потребностями людей раньше всего проявилось, пожалуй, в архитектуре. Ведь она средостение искусства и жизни. В конфликте великого русского зодчего В. Баженова и императрицы Екатерины II вокруг строительства Кремлевского дворца принято сочувствовать архитектору. Но есть и другие оценки, которые мы считаем более правильными, а сам конфликт символическим. «Баженову в высшей степени было свойственно ощущение творчества как самодовлеющего начала, не признающего над собой власти и стремящегося к абсолюту. Проект его Кремлевского дворца – яркий тому пример. В нем в угоду творческому озарению были принесены зодчим воистину великие жертвы. И к чести Екатерины II можно отнести то, что она осознала это».[31]31
  Разумовский Ф. Герой и жертва архитектурного театра // Знание – сила. 1988. № 5. С. 86.


[Закрыть] Ради идеальных геометрических абстракций В. Баженов «бестрепетно отверг» подлинные средневековые стены и башни Кремля. Н. М. Карамзин, почувствовав всю глубину противоречия между баженовским проектом и ценой его реализации, сказал, что «им можно удивляться единственно в мыслях, а не на деле». В последующие годы Москва немало пострадала от строений, которые удивляли нас «на деле». В современных услових, когда строительство ведется ради строительства, а не жизни, города вообще могут исчезать, не успев быть обжитыми.

Но вот в XX веке в архитектуре начала, наконец, развиваться ветвь «возможной архитектуры». Устраиваются выставки, проводятся конкурсы, награждаются премиями заведомо неосуществимые и практически бесполезные, однако интересные проекты. Культурные функции таких проектов достаточно самостоятельны и не нуждаются в обязательной реализации. В таком же направлении может развиваться и наука. Пусть будет «наука для науки» или «экологически чистая наука». Пусть создаются утопические проекты и существуют «дизайн-мечты» научного типа. Пусть филологи и философы переопределяют, как им вздумается, понятия, называя это «борьбой с фаллоцентризмом» или «деконструкцией». Таким способом человечество будет откупаться от интеллектуалов, которые уже отчуждены от жизни, от биороботов, хакеров, единственным смыслом существования которых стала переработка информации. Тем более, что теперь они нередко могут видеть образные воплощения своих замыслов на экране компьютера, манипулировать ими вплоть до изобретения и разрушения целых Вселенных. Нашу же единственную реальную Вселенную разрушать не обязательно, хотя бы и ради свободы творчества.

Поскольку науко-техника стала социальным институтом, то и относиться к ней надо как к институту – регулировать и контролировать. Общество должно оценивать смысл изобретений, их возможное влияние на его дальнейшее развитие, на судьбу человека. Не все технически возможное следует осуществлять и если Кант ограничил знание, чтобы дать место вере, то сейчас надо ограничивать науку и технику, чтобы дать место естественному миру, сохранить пространство для других, не интеллектуальных способностей и запросов человека. Ограничить на стадии их, перехода в практику. Не лучше было бы людям, если бы исполнялось все, что они пожелают, говорил Гераклит. Свободное творчество вовсе не тождественно благу, само по себе оно аэкологично и агуманно и легко становится антиэкологичным и антигуманным. Перед ним нужно ставить социально-гуманитарные» фильтры, которые бы соотносили все проекты с мерой человека. Если такие фильтры не будут, ставиться сознательно, их поставит природа вещей, пределы земного шара, антропологические и психические константы Homo sapiens. Преодолевшее их творчество перестанет быть человеческим. Еще Аристотель в своей «Этике» писал, что изобретательность хороша там, где служит благородным целям, иначе она преступна. Предусматриваемая законодательством многих стран ответственность за науко-творчество должна подкрепляться социально-психологическим формированием вокруг него атмосферы требовательного здравомыслия и технологической сдержанности. Ясно, например, что, наряду с ограничением числа запусков ракет в космос, нужно бы немедленное квотирование работ в генной инженерии, при синтезе новых химических веществ, исследований в области искусственного интеллекта. Не останавливая программ науки как таковых, квотирование придаст им большую безопасность, заставит ученых искать экономные приемы деятельности. Подобные ограничения являются действенным, а не увещевательным стимулом для направления творчества в сторону создания экологически ориентированных производств.

Более того, если мы обречены на творчество, то в не которых случаях выход может состоять в том, чтобы «идти до конца» не только в мысли, но и на практике, вплоть до творчества по разрушению. Полный кругооборот природы предполагает гибель, переход в инобытие всех ее форм, их преобразование в иное качественное состояние. Соответственно, имитация природы, искусственное воспроизведение полного цикла жизни должны включать воспроизведение ее смерти. Смерть вплетена в содержание жизни как самый глубокий фазис ее обновления. Нужна искусственная смерть! Нужно развертывать деятельность по ликвидации результатов деятельности. Понятая в своей подлинности, идея безотходного производства предполагает ликвидацию всего произведенного и превращение его в сырье для другого производства. Замкнутый технологический цикл должен распространяться на искусственную среду в целом, постепенно перерастая в кругооборот искусственного. А вводить его надо под лозунгом: смерть искусственному! Подобно естественному оно тоже должно «умирать», преобразовываться в инобытие и уничтожаться. Тогда вторичное сырье превратится в первичное, а природа будет нужна лишь для подпитки этого «искусственного кругооборота искусственного».

Стихийно идеи подобного рода все чаще получают реальное применение. Самое эффективное производство по уничтожению средств и продуктов производства развертывается в военном деле. Разоружением, конверсией заняты миллионы людей, в них вкладываются миллиардные капиталы, и такое занятие становится постоянным делом. Забот по уничтожению ядерного, химического, биологического оружия, не говоря об обычном, хватит на долгие годы. А к тому времени устареют, потребуют уничтожения новые виды оружия, которые сейчас параллельно разрабатываются. Другой пример: в Нью-Йорке взрывают, пуская под бульдозер вполне пригодные для жизни 10-этажные дома, чтобы на их месте построить небоскрёбы. Это рационально и потому, что они будут комфортабельнее, а главное, потому, что открываются дополнительные возможности для творчества архитекторов, строителей, появляется работа для сотен тысяч людей. Похожие процессы начались и у нас России, когда запускают программы реновации, уничтожая 5 этажное жилье.

Главное, чтобы новое не занимало живой природы, было на том же месте. Известно, что современные технологии устаревают через каждые 3–5 лет. С такой же скоростью целесообразно оборачивать и основанные на них производства, строя на этом месте новые заводы. Таким образом, можно сносить, заменяя новыми, города. Но строить именно на этом месте. Чтобы использовать искусственное в качестве сырья – оно не должно быть отходами и создавать другое на использованных территориях – они не должны оставаться незанятыми и загрязненными. Благодаря имитации смерти перед человечеством открывается огромное поле деятельности по переделке сделанного. Решается самая трудная задача – занять себя, ослабить удушающую хватку творчества, накопленных знаний и богатства, которую они набрасывают на жизнь и любовь. Производство приобретает внутреннюю цель и автономное дыхание, а творческая активность новые каналы реализации, через которые ослабляется ее напор, что особенно важно для сфер, где она должна быть ограничена. Проблемы не решаются одними запретами. Не решаются они и полным попустительством. Взаимодействие, знание, где подтянуть, а где ослабить, где закрыть, а где дать выход – это единственно реалистичный подход к ним.

Анализируя отношение «человек – мир», отмечая усиление в нем влияния субъективности, волевого, творческого вектора, восходящего по линии: отражение – предметная деятельность – мыследеятельность – проектирование – игра, а также читая рассуждения о феномене «сверхтворчества», вдруг начинаешь слышать некую парадоксальную ноту: тенденцию к «потере творчества». Вернее, к исчезновению его человеческого качества, а поскольку творчество как парадигма до сих пор связывается с активностью человека, то и самого творчества. Обретая бытийный статус, оно как будто усиливается, но ведь это бытие мысленное и мыслимое, значит, – беспредметное или объективно «игровое», значит – бессубъектное. Если парадигма отражения отводила человеку роль зеркала мира, то парадигма творчества как мысенной рефлексии оставляет ему роль табло, на которое выводятся события, происходящие где-то в другом месте. Творчество «бытийствует», но это не бытие человека. И не бога, и не природы в их традиционном понимании. Это бытие неопределенных, неравновесных, нелинейных, самоорганизующих явлений космического масштаба. Своеобразная теургия, которой говорили русские философы-космисты начала века. Теургия – но без бога. Деперсонализованное, десакрализованное, универсальное развитие. Саморазвитие! Поскольку это саморазвитие, то в нем есть и источник – «творчество» как некий новационный процесс. Думается, что за подобным видением творчества стоят достижения современной технологии по созданию искусственной реальности. Возводимые в ранг всеобщности, они онтологизируются, «бытийствуют». Это не теургия, а техноургия или все же теургия, если силу, от которой полностью зависит наше существование, называть, как и раньше, богом. Человекоподобный Бог заменяется Технобогом. Теология – технологией. Не случайно Ст. Лем написал книгу «Сумма технологии» в парафраз «Сумме теологии» Фомы Аквинского.

К сожалению, отношение к «обесчеловечиванию творчества» пока довольно бездумное. Большая часть философов и методологов его не замечает вообще, продолжая рассуждать о все возрастающем творческом потенциале человека, увеличении сферы его свободы и активности. Другая, с сознанием превосходства над близорукостью представителей традиционной трактовки творчества как человеческой деятельности, увлеченно ищет и разрабатывают новую «творческую (креативную) онтологию». Вот пример относительно мягкого поиска подобного рода, когда атрибут творчества приписывается органическому миру. «Жизнь как таковая есть Творчество. Она предстает как «творческая волна», и одновременно как креативный процесс – волнообразное движение на всех уровнях организации жизни. С этой позиции Творчество – не только прерогатива человека, как считает большинство мыслителей, но феномен, пронизывающий все сущее, все живое».[32]32
  Субетто А. И. Творчество, жизнь, здоровье и гармония (Этюды креативной онтологии). М., 1992. С. 13.


[Закрыть] А вот рассуждение абсолютного креативиста, панкреативиста – «Креатора»: «Творчество является статистическим эффектом, таким же, какими выступают температура, давление, теплота. Суть вопроса в субъективном наполнении творчества следовательно состоит в том, чтобы выделить в творческом процессе группы людей, образующих статистический ансамбль, нелинейный режим функционирования которого реализует метаморфоз под названием «творчество»… Личность или группа людей – производителей гениального и талантливого – выполняют роль аналоговых машин, в которых, как известно, решение некоторой системы уравнений выдается на осциллограф благодаря тому, что разыгрываемые в этих машинах электромагнитные процессы подчиняются решаемой системе уравнений. Талант ценен тем, что он моделирует процесс, который можно было бы смоделировать другим способом, но что пока не удается осуществить по техническим причинам».[33]33
  Николко В. Н. Творчество как новационный процесс. Философско-онтологический анализ Симферополь, 1991. С. 100, 135.


[Закрыть]

Таким образом, субъективная творческая роль человека в том, что он хороший (если, конечно, талантлив) осциллограф, на котором отражаются следы не зависящего от него объективного «творческого» процесса, да и то доз тех пор, пока «по техническим причинам» его не удастся лишить и этой роли. Когда же удастся, он будет не нужен вообще. «Объективное творчество» прекрасно существует и без человека, а человек, по-видимому, может обойтись без творчества. Продолжение данного рассуждения требует сказать, что и раньше люди не имели творчеству никакого отношения. Придется пересматривать всю историю культуры, которая полностью обессмысливается, ибо творческое «все» означает отсутствие чего-либо специфически творческого. Креатор становится Терминатором.

Хотелось бы верить, что этот перенесенный на проблему творчества дикий технократический беспредел, нечто случайное, выражение взглядов одинокого провинциального фанатика (творчества, как он считает, и антитворчества, как у него получается). Но это не так. К нему, как мы видели, вполне логично ведет теория организационно – деятельностных игр, к «деантропологизации творчества» открыто призывает немало других авторов.[34]34
  См., например, сборник: Формы представления знаний и творческое мышление. Новосибирск, 1989.


[Закрыть] Впрочем, немало из них, как мы видели, призывают к деантропологизации всего, что существует, в том числе самого человека. Прежде всего, через формализацию, математизацию, перевод на языки программирования. Ведутся работы по математическому моделированию души, есть и «модели Бога». Это идейные провозвестники новой компьютерной цивилизации, своего рода разведчики будущего, готовящие для него соответствующую почву. Навстречу им выдвигаются суперкомпьютеры пятого, шестого поколений, творческие возможности которых резко возрастают, так что они скоро «смогут даже лгать».[35]35
  См.: Мичи Дж. Компьютер-творец. М., 1987.


[Закрыть] Сциентизм, технократизм, креативизм являются выражением реального процесса технизации среды нашего обитания формирования систем техно интеллекта и вытеснения человека из все новых и новых сфер деятельности. И не просто деятельности – жизни. Газеты с восторгом описывают соревнования по шейпингу. Это что-то вроде конкурсов красоты, но гимнастические упражнения, долженствующие сформировать совершенную женскую фигуру, делаются по программе компьютера и, что самое интересное, результаты конкурса определяет тоже компьютер. «Кто на свете всех милее, всех румяней и белее» решает наше новое волшебное зеркальце – техника, оставляющая человека в роли постороннего даже в этом вопросе. Что же говорить о других.

Аналогичные явления происходят в области духа. Философствующие критики, эстетики, особенно в странах, дальше продвинувшихся по пути технизации жизни, спорят о феномене упразднения личности творца. О замене его некой творящей субстанцией, об обратимости означающего и означаемого. Не человек читает текст, а текст «читает» человека, не мы говорим на языке, а язык говорит нами. Все это вливается в мощный поток теоретического «снятия» человека. Пафос деантропологизации нарастает во всех формах жизни. Противонаправленные призывы к гуманизму, философская антропология и методы герменевтики оказывают определенное сопротивление, но оно несоизмеримо с влияние сциентистско-креативистских взглядов и настроений.

Хитрость дьявола не только в «творчестве зла», а и в том, что при всеобщем пиетете к творчеству, человеческая жизнь становится все менее творческой. Композитор был более творческой личностью, нежели «музыкальный программист», так же как художник в сравнении с компьютерным графиком. «Происходит пассивизация творчества, а в конечном счете и репродуктивной активности человека, – отмечают психологи. – Одним из самых коварных признаков этого… следует считать явление «утраты желания жить». Нам кажется, что именно феномен тотальной пассивизации человека может стать наиболее грозной опасностью нашего общества на пороге третьего тысячелетия».[36]36
  Симкин Г. Н. Атомы поведения или этология культуры // «Человек». 1990. № 2. С. 26.


[Закрыть] В современных условиях за парадигмой творчества скрывается не богатство жизненных сил или божественное чувство высокого подъема, «оправдывающее человека», а растущее влияние техники. Еще недавно считалось, что горшок не может превзойти горшечника, и техника всегда будет управлять человеком. Думали, что машины делают лишь то, что им предназначено делать людьми. Теперь приходится признавать, что творение, отчуждаясь от своего создателя, способно существовать самостоятельно. Надо считаться с возможностью развития искусственной реальности без творческих импульсов со стороны человека. Это касается и собственно теоретической деятельности, где возник феномен самопорождения структур, саморазмножения знаний и информации.

Как же ко всему этому относиться, особенно людям, сознание которых не успело подвергнуться техническому перерождению?

Проблема сохранения человеческого творчества встает в один ряд с задачами сохранения природы, человеческой чувственности и души. Нужна экология творчества как субъективного, спонтанного начала человека. Наше сознание не зеркальное отражение естественной «додеятельностной» реальности и не табло для выведения данных об искусственной, спроектированной. Оно играет в этом естественно-искусственном мире самостоятельную, незаменимую роль. Иначе получается, что все имеет значение, все аргумент и причина, даже мертвые камни и типографские знаки, а живое, динамичное, одаренное волей и мыслью тело, всегда только функция и следствие. Это невероятно и потому неверно. Наше сознание – двуликий Янус, способный как к воспроизведению существующего, так и созданию нового. Каждый человек несет данное противоречие и пока его выдерживает, он остается субъектом жизнедеятельности, существом познающим и творческим.

Онтологическая трактовка творчества как бытия в целом, маскирует становление техногенной цивилизации. Хотелось бы предложить отказаться от нее, ибо она лишает человека его последней сокровенной специфики. Хотелось бы напомнить об иных подходах к реальности опять в частности о М. Хайдеггере, о Восточной традиции, рассматривающей мир как вечно повторяющееся движение, или указать на другие, уже научные модели Вселенной, не считающие ее сотворенной или творящейся, предполагающие ее циклическую пульсацию. Однако, поскольку креативизм есть доведенный до логического конца эволюционизм и техницизм, господствующий в современном теоретическом сознании, то это, по-видимому, бесполезно. Предложения останутся невостребованными! Придется считаться с существованием взглядов, признающих все бытие творческим, а творчество бытийным. Придется, наряду с человеческим, признать также существование собственно машинного творчества и призывать к коэволюции друг с другом. Этот призыв более реалистичен и имеет объективные основания быть услышанным. Пусть компьютер пишет стихи – нам важны сочиненные поэтом, пусть производит музыку – нам важна исполняемая певцом или создаваемая композитором. Машины будут играть в шахматы, люди будут проводить свои состязания. «Один мир – два образа жизни» – таков, по-видимому, лозунг нашего выживания в человеко-машинной цивилизации. Но в условиях технической экспансии за коэволюцию естественного с искусственным надо бороться. Сохранение ниши для человека становится самой универсальной глобальной проблемой. Она обобщает все остальные кризисные проблемы нашей цивилизации и судьба творчества целиком зависит от ее решения. Человек творческий и человек гуманный скованы одной цепью. Это цепь жизни, которую нельзя разорвать, не уничтожив саму» жизнь.

Все течет, все изменяется. Эти изменения могут превращать явления в свою противоположность, когда истинное становится ложным, полезное вредным и наоборот. Важно вовремя понять новую роль того или иного фактора. В противном случае, стремясь к добру, мы будем плодить и поощрять зло. Особенно в фундаментальных вопросах человеческого бытия.

Разрастание искусственной реальности, поставившей перед человечеством проблему выживания, требует по-новому взглянуть на задачи и предмет философии. Заключенный в век Просвещения ее брак с наукой должен, по-видимому, быть расторгнут. Обстоятельства склоняют к взаимодействию с религией, которая тоже нуждается в пересмотре многих своих традиционных функций. И философии, и религии – обеим надо найти новое место в техногенном мире, не пародируя науко-технику и не приспосабливаясь к ней любой ценой, а беря на себя заботу по защите ценностей гуманизма, человекоподобного бога и богоподобного человека. Это почва, на которой, возможен их новый исторический союз.

Для того, чтобы он состоялся и имел смысл, важно учесть, по крайней мере 3 условия: 1) философия должна отказаться от претензии стать научной (философия как наука – это методология); 2) религия не нуждается в доказательстве бытия бога (это тоже превращает ее в нечто самоотрицательное – «научную веру»); 3) союзники не должны пытаться поглотить друг друга, заменить религиозную веру в живого бога какой-либо безличной космической утопией или вытеснить философию богословием. Несоблюдение данных требований во всех случаях означает фактическое прекращение существования философии, религии и науки как самостоятельных форм духовности. В техническую эру вообще неверно и опасно руководствоваться чисто научным мировоззрением. Взгляд на реальность должен опираться на полноту телесно-духовных сил человека и исходить из его меры как микрокосма Вселенной. Мировоззрение людей должно быть прежде всего человеческим, синтезирующим в себе все частичные формы их внешней, «до» «пост» человеческой активности.

Не углубляясь в прежние отношения между философией и религией, стоит отметить, что в контексте их нового исторического союза наиболее трудная роль у философии. Отказываясь быть «философией только разума» и стремясь стать «философией духа», быть рефлексией над всей культурой, она сталкивается с претензией религии на монополию в выражении духовности. Эта претензия проявляется как в повседневной жизненной практике, в пропаганде в средствах массовой информации, когда возрождение духовности сводится к возрождению религии, так и в теоретической литературе. Появляются мнения о ненужности философии и целесообразности ее замены богословием. Подобные идеи высказываются и богословами (например, А. Кураев) и, как ни странно, светскими авторами, самими философами. Со ссылкой на исторические авторитеты, от Иоанна Златоуста до А. Шопенгауэра, утверждается что никакой, ни религиозной, ни просто философии быть не должно. «Философия – это эрзац богословия, нужный лишь тем, кому по их безбожию недоступно неподдельно учение об Истине (Христос есть путь, и истина, и жизнь). Ибо не мир вмещает в себя Бога, но Бог вмещает в себя мир».[37]37
  Антонов М. Философия краха или крах философии // Эпоха. Философский вестник. 1991. № 0. С. 26.


[Закрыть]

Если в общественном мнении возобладают такие установки, то конечно, никакого сотрудничества между философией и религией не получится. В свете этих опасений мы хотим подчеркнуть право на существование философии и не научной, и не религиозной, иными словами, право и возможность быть философией духа, понимая последний как возникший на Земле естественным путем. Мы вполне можем позволить себе трактовать Дух в качестве продукта эволюции живого телесно-социального существа, каким является человек. Если не терять трезвого взгляда на вещи (трезвый – не обязательно узко научный, математизируемый), то можно конкретно-исторически проследить, как формировалась духовность человека вместе с культурой. Если же считать духовность сверхъестественной, то сверхъестественна и вся культура. Развитие человеческого духа – это развитие взаимодействия природы и культуры, генно – культурная эволюция, этно– и антропогенез, о чем свидетельствуют многочисленные археологические данные и на чем стоят все наши базисные представления о человеческой истории. Следствием этого развития является как вера, ее типы, формы, так и способности к познанию, его уровни и методы, вплоть до искусственного интеллекта.

Философия духа особенно уязвима перед фактом существования теософии, а еще более антропософии. Когда философы, модничая, вслед за новой идеологической толпой, объявляют себя верующими, они подрывают право на свое профессиональное существование. Философия разума оказывается излишней, потому что есть наука и методология, а философия духа – потому что есть религия, теософия и антропософия. Но мы уже говорили, и жизнь подтверждает постоянно, что духовность не тождественна религиозности и эзотеризму. Многие миллионы неверующих не менее духовны и нравственны, альтруистичны, эмоциональны, других миллионов верующих. Чтобы внести вклад в выживание человечества, философия не должна подпадать под иго не только чистого разума, но и чистого, оторванного от природы духа. Философия не тождественна науке, но она вполне может быть естественной. Философия не тождественна религии, но она вполне может быть духовной. В отличие от строгой науки, которая «не мыслит», а вычисляет, философская рациональность выражается в обычном языке, предполагающем, наряду с логикой, образное, метафорическое постижение реальности.

Наука и атеизм тоже не являются монолитно спаянными. Философия может быть ненаучной, но атеистической (не «анти», но именно «а», когда вера рассматривается в качестве необходимого компонента культуры – по Фейербаху, Фрейду, Фромму). В противном случае, в самом деле все духовное следует оставить за теоантропософией и богословием. Если предметом религии является, главным образом, духовный опыт человека, и она не ориентирована на решение посюсторонних вопросов, то атеистическая философия духа не уходит от мира. Ни от мира, ни от духовности. Подобно науке она направлена на него, подобно религии она не исчерпывается рациональным отношением к нему. Философия духа рассматривает мир через призму способностей человека как целостного континуального существа.

Признав необходимость расковать (с)кандальные цепи, соединяющие философию с наукой и ее право на новую связь с религией при сохранении своей самостоятельности «в поле духа», надо разрабатывать наиболее значимые варианты их совместного противостояния произволу научного разума. Когда, в каком смысле они могут это делать? И (или) не делают, уходят от проблем сциентизма и технократизма, боясь быть обвиненными в обскурантизме, торможении прогресса, противостоянии творчеству и т. п. В 1993 году католическая церковь сняла проклятье с Галилея и тем самым как бы извинилась перед наукой. Это очередная ирония истории, ибо теперь перед наукой как раз можно было не извиняться. Поскольку она стала такой влиятельной и амбивалентной, что возникла очевидная потребность в ее регулировании, то фактически подтвердилась, по крайней мере частично, историческая правота церкви в ее настороженном отношении к научному разуму. Парадокс же в том, что именно философия и религия крайне робко его критикуют. Безуспешно стремясь угнаться за техническим прогрессом, «обновиться», они отказываются от традиций, рискуя полностью утратить свою внутреннюю специфику и внешнее общественное оправдание. Они весьма вяло реагируют даже на самые вопиющие акты научно-технической агрессии против природы и человека, хотя какие-то попытки, в основном в контексте биоэтики, предпринимаются. В разгар начавшейся манипуляции жизнью, замены полового размножения клонированием Всемирный Совет Церквей высказался против свободного вмешательства в эволюцию живого. «Применение биотехнологии при производстве новых форм жизни, – говорилось в его заявлении, – угрожает чистоте творения. Человечество стоит перед соблазном с помощью биотехнологии изменить жизнь на Земле в соответствии с безбожным технократическим мировоззрением».[38]38
  Биотехнология. Вызов Церквам и обществу // Журнал Московской патриархии. 1990. № 12. С. 55.


[Закрыть]

С такого рода заявлениями можно только солидаризироваться – всем, и верующим, и атеистам. Более того, их надо понимать шире, относя ко всему научно-техническому творчеству, к процессу становления ноосферы в целом. Задача сохранения естественных начал, почвы, самой субстратной бытийности человека – подлинный вызов времени в начавшееся третье тысячелетие мира от Рождества Христова. Совместно отвечая на него, философия и религия будут способствовать как выходу человечества из кризиса, так продлят и свое собственное существование. Это должен быть союз ради жизни на Земле и на Небе. Перед фактом его необходимости становятся искусственными, ненужными внутрирелигиозные конфессиональные споры и противоречия. Как и споры философии с религией. Им/нам всем угрожает нерегулируемая экспансия постчеловеческих технологий. Взаимодействие философии с религией нужно для их приведения к мере человека ради продолжения его бытия.