Текст книги "Cова Минервы вылетает в сумерки. Избранные философские тексты ХХI века"

Однако все существующее не есть виртуальность».[49]49
  Хоружий С. С. Род или недород? Заметки к онтологии виртуальности. // Вопросы философии. 1997. № 6. С. 67.


[Закрыть]

Да, для большинства это пока справедливо, но тенденция такова, что возможное, потенциальное, виртуальное состояние, сводящее человека к сознанию, в лучшем случае к голове профессора Доуэлла, все больше теснит реальность, в которой он действует как целостное телесно-духовное существо. Теснит его Бытие в сторону Ничто в буквальном смысле данного слова, ибо человек как чистое сознание теряет индивидуальность и растворяется в океане информации. Становится бессубстратным и без свойств, точкой пересечения отношений. На это состояние «безбытия», предметной пустоты начинают ориентироваться, из него исходят, им наполнены многие, особенно новейшие, философские течения.

Если возникновение метафизики совпадает с началом забвения бытия, то ее конец совпадает с его вступлением в стадию самоотрицания. Торжество научного позитивизма отразило сужение человеческого духа до «знательности», истощение его энергетических и ценностных форм, общее умаление, говоря словами К. Леонтьева, цветущего разнообразия жизни. Разумеется, эти тенденции не были однозначными, они сопровождались сопротивлением и борьбой. Наиболее резко против такого рода развития европейской культуры протестовал Ф. Ницше. Порицали западную мысль за «антиметафизичность», к которой она пришла, и многие русские философы – что она стала отвлеченной, бездуховной, «мертвой». Засилье рационализма и господство научного разума критиковали экзистенциалисты, хотя из-за апологии абсолютной свободы их отношение к бытию двойственно, в связи с чем экзистенциализм трудно считать его настоящим защитником. Поздний Хайдеггер не зря отказывался квалифицировать свою философию как экзистенциалистскую. «Если рассматривать всю историю европейской философии в ее основных направлениях, отвлекаясь от менее характерных путей ее развития, – писал А. Ф. Лосев в 1918 году, то можно выделить три следующих характерных тенденции: рационализм, меонизм, имперсонализм…

Вторая основная тенденция новой западноевропейской философии является необходимым следствием первой. Если разум лежит в основании всего, то ясно, что все, не укладывающееся в границы и схемы этого разума отбрасывается как обуза и рассматривается только как чистый вымысел, субъективное человеческое построение. Таким образом весь мир становится бездушным и механическим, он превращается в субъективную деятельность души. Все роковые последствия рационализма можно выразить одним словом: меонизм (от греческого me-on, не сущее), вера в ничто»[50]50
  Лосев А. Ф. Русская философия. // Русская философия. Очерки по истории. Изд-во Уральск. ун-та. 1991. С. 72–73.


[Закрыть] (курсив мой – В. К.).

Пока рационализм развивался в рамках метафизики, он имел положительный смысл. Его следствие – меонизм возникает на фоне и по мере вытеснения метафизического разума научным. В классическую эпоху связь меонизма с рационализмом почти не осознавалась, еще меньше усматривалась его связь с идеализмом. У них были разные знаки. Меонизм, в отличие от рационализма и идеализма имел отрицательный смысл. Как абсурд или солипсизм, впасть в которые для философии означало то же самое, что покончить с собой. Иронически описывая идеологию меонизма А. Ф. Лосев вспоминает об обитавшем в Сибири языческом племени, которое молилось пустоте – дырам и провалам в Земле (по-видимому, карстовым пещерам). Дыромоляи – такое прозвище получили члены этого племени. На современном этапе у высокопросвещенных поклонников ничто меонизм приобретает положительное значение. Ему находят союзников – различные маргинальные философские течения, апофатические определения Бога в теологии, некоторые мистические воззрения и восточные мифологии.

Нападки на бытие из одиночных и завуалированных становятся дерзкими и повторяющимися: его укрепления атакуют отряды легковой кавалерии чутких к духу времени дилетантов, под них ведут подкоп узкие фанатики новой «настроенности» этого духа, а на горизонте маячат толпы путаников, жаждущих отдаться любой необычной идее только потому что она необычная. Критика бытия перерастает в отказ от него, в прямую замену небытием и ничто, которые, толкуемые как первоначало и основа сущего, выходят на main stream философствования. «Природа боится пустоты», «небытие нельзя мыслить», «Ex nihilo nihil» (из ничего ничего не возникает) – эти аксиомы традиционного сознания теряют убедительность. Положение о вечности и самообоснованности бытия представляется все более сомнительным. Откуда оно взялось, если это материя? Откуда взялся Бог, абсолютный дух, если считать его творцом сущего? Непонятно. Гораздо более ясный ответ на эти «последние вопросы» можно получить, если, как оказывается, опираться на отрицательные категории. Вот, например, в такой конструктивной схеме.

 «1. Небытие предшествует Бытию и следует за ним.

2. Небытие, проявляясь в форме Ничто, изначально неопределенно и потенциально.

3. Процесс самопроизвольной аннигиляции Ничто приводит естественным путем к образованию мира Бытия.

4. Бытие существует в форме Нечто на основе Небытия и в единстве с ним.

5. Небытие выступает условием и ограничителем бытия».[51]51
  Солодухо Н. М. Отношение бытия и небытия как исходная философская проблема. // Гуманитарные и социально-экономические проблемы. Вестник Казанского технологического университета им. А. Н. Туполева. 1996. № 3. С. 57.


[Закрыть]

Небытийная картина мира все больше обрастает подробностями: важное значение придается различию между небытием и ничто; между абсолютным, чистым и наполненным ничто; выделяется несколько смыслов частицы «не»; кроме меона, рассматриваемого как возможность бытия, вводится дополнительное понятие укона как его абсолютное отрицание и т. д.[52]52
  Наиболее разработанная «картина небытия» предложена, пожалуй, в книге А. И. Селиванова «Бытие и постижение развивающихся миров». Уфа, 1998. Небытие общества, тоже думается впервые, было рассмотрено в диссертации Д. В. Воробьева «Основные формы социального небытия». // Автореферат дис. на соискание уч. степени кандидата филос. наук. Нижний Новгород. 1996. На защите диссертации один почтенный член Совета сказал, что на своем веку он участвовал во многих защитах, но впервые встречается с темой, посвященной «ничему», да еще его разным видам. Неужели анекдот о философах, будто они ищут черную кошку в темной комнате, заведомо зная, что ее там нет – правда? Протестуя против такой, по его мнению, очевидной дискредитации философии, он вышел из состава Совета.


[Закрыть]

Категория бытия всегда служила усмотрению единства мира. Это считалось ее главным назначением, хотя материалисты требовали субстратной конкретизации, которая бы обуславливала такое единство более определенно. Методологически бытие связано с монизмом, с признанием единственности истины. Категория небытия, напротив, используется преимущественно для обоснования множественности локальных миров и коррелятивна плюрализму. «Бытие – это не пустота или ничто, но многообразие пустот и многообразие ничто. Бытие не есть продукт сущего, основа сущего, принадлежность сущего. Бытие – это различен-ность объектов, та «конкретная пустота», благодаря которой различаются, а значит существуют предметы».[53]53
  Молчанов В. М. Выступление на заседании круглого стола «Бытие и время М. Хайдеггера в философии ХХ века». // Вопросы философии. 1998, № 1. С. 119.


[Закрыть] Как видим, ведя речь о пустоте и ничто автор, возможно из-за слишком основательного знания истории философии, боится оторваться от пуповины бытия и квалифицирует небытие как его некую разновидность. А именно: небытие (или бытие?) есть многообразие пустот. Небытие дробится на элементы и хотя это частицы пустоты, а не вещества меонизм не просто вера в ничто, а своеобразный зазеркальный атомизм (элементаризм). Физическое учение о материи – атомизм, физическое учение о пустоте – меонизм. Детализируя и опускаясь на средний уровень, спекулятивный меонизм как бы подает руку «меонбиокомпьютерным концепциям» Вселенной, теориям ее происхождения из лишенного вещества и излучения вакуума, из «пузырей», черных мини-дыр (тоже дыры и тоже много!) и т. п., претендуя тем самым на обретение научного статуса.

Новое постклассическое сознание, которое недоумевает как бытие может существовать causa sui, реагирует гораздо восприимчивее, если о том же сказать: «происходит самопроизвольная аннигиляция Ничто, порождающая нечто». Очевидность бытия ему непонятна, чудо возникновения – очевидно. Ему кажутся неопределенными утверждения о законосообразности и действительности бытия, зато определенно ясно, когда говорится о его неопределенности и потенциальности. Начало как множество элементарных частиц, как «присутствие» – не мыслится, а вот как множество дыр и «отсутствие», в том числе самого объяснения (ведь «начала» еще нет) вполне мыслимо. Эти ходы мысли убедительнее, так как совпадают с представлениями синергетики о пустоте, порождающей порядок и компьютерным моделированием виртуальных миров. Они убедительнее бытийных опять-таки потому, что являются слепком не с познания существующих, а с изобретения искусственных вещей, чем в основном сейчас заняты люди. Вечное и объективное бытие воспринимается труднее, ибо почти не стало среды, которая не зависела бы от нашей преобразующей активности. В ориентации на небытие проявляется встроенность людей в систему техногенной реальности, которая обретает собственные законы развития. В постклассических условиях категория Ничто выполняет такие же обобщающие функции как и Бытие, но с тем решительным отличием, что через нее проходит окончательный разрыв с реизмом и субстанциализмом. Рокировка категорий бытие/небытие отражает «переворот миров», когда общей основой деятельности становится техника, «постав», а содержанием нашего сознания не чувственно воспринимаемые предметы, а информация – «различение», «дифферанс», «текст», если говорить о ней в гуманитарных терминах. В целом эрозия бытия и торжество небытия, подоплека перемен в их соотношении определяется не силой теоретических аргументов в пользу той или иной категории, а выбором догмы. Или, если брать эту догму в развитой форме – парадигмы. Смысл и характер догмы-парадигмы обуславливается ситуацией человека, изменением его положения в мире.

Итак, учение о бытии сменяется учением о небытии и ничто. Считать ли его некой новой онтологией, как в большинстве случаев полагают сторонники подобной трансформации? Представляется, что это робость перед последствиями, которые неизбежно вытекают, если додумывать вопрос до конца. Ориентация на небытие не другая онтология, а деонтологизация сознания вплоть до нигилизма и «ничтоизма». Вместо онтологии – нигилизм? Но под нигилизмом принято понимать отрицание высшего начала – Бога, а также идеалов добра и красоты, в политике – власти и авторитета. Конечно, он связан, даже обусловлен отрицанием бытия, однако последнее, с одной стороны глубже, фундаментальнее нигилизма, а с другой, не обязательно ведет к таким радикальным поведенческим установкам, оно может ограничиваться релятивизацией ценностей. Отождествление учения о небытии с нигилизмом деформирует оба понятия. Ближе к сути дела термин «ничтоизм», однако с ним мы попадаем в один семантический ряд с атомизмом и меонизмом, то есть разновидностями трактовок бытия/небытия, а не обобщенным представлением о мире, которое дает онтология. Думается, что наиболее адекватным определением учения о небытии и ничто будет «ничтология» или, произнося это слово по-латыни и в корреляции с онтологией – нигитология. По смыслу оно совпадает с термином «нигилология», предложенным Т. Имамичи, одним из немногих авторов, учитывающих вписанность споров вокруг бытия/небытия в социально-исторический контекст. «Поскольку ясно, что конечный вывод многих современных мыслителей – не бытие, но ничто или непостижимое, как в случае Кэйдзи Ниситани, или абсолютное Ничто как Отрицание, как в случае Китаро Нисида, поскольку фактически на место онтологии, изначальной темы метафизики, теперь постепенно становится нигилология»<sup>[54]54
  Имамичи Т. Моральный кризис и метатехнические проблемы. // Вопросы философии. 1995, № 3. С. 75.


[Закрыть]</sup>. Буквальное соединение слов «nigil» и «logos» действительно дает нигилологию, но по-русски благозвучнее, а главное, более отвечает историко-философской традиции употребления (хотя по принципу противоположности), если произносить и писать «нигитология».

Учение о бытии – онтология, учение о небытии – нигитология. Это сопоставление вносит ясность в решение «основного вопроса философии», каким он стал в наше время. Появление нигитологии, претендующей на то, чтобы занять место онтологии, есть отражение победы идеализма и меонизма над материализмом и атомизмом, деятельности над созерцанием и общением, культуры над природой, технологии над культурой. Победы не в том смысле, что больше нет ни природы, ни культуры, а в том, что они потеряли для нас определяющее значение, перестали быть «первичным», подобно всему естественному, попавшему в зависимость от состояния, темпов и направления развития искусственного. В этом главная причина перехода к «парадигме небытия», сквозь призму которой мы начинаем смотреть на мир и опираться на нее в теоретических построениях. Эти же обстоятельства обуславливают набирающий в философии скорость переход от онтологии к нигитологии. Но в таком случае в философии ли?

Правомерно ли, следуя этой парадигме, говорить о возникновении «новых онтологий», «метафизики ничто» или «философии небытия», как делают, не отдавая себе отчета в том, что действительно делают, сторонники нигитологии? По-видимому, нет. Заменять бытие на ничто и считать последнее разновидностью бытия означает просто боязнь довести свою мысль до конца. И подобно тому как нигитология не «новая онтология», а отрицание онтологии вообще, так и метафизика, философия, основанные на ничто, превращаются в нечто иное – умирают. Это «нечто иное» можно характеризовать по-разному. В русле эволюционной эпистемологии распространяется радикальный конструктивизм, согласно которому «знание не есть отражение или презентация чего-то внешнего… Основные тезисы, выдвигаемые его представителями, заставляют говорить об «эпистемологии без онтологии», о познании без бытия, при этом любые обвинения в солипсизме отвергаются конструктивистами в самой категорической форме. Аргументацию они черпают главным образом из кибернетических и синергетических моделей современного научного знания и, прежде всего, тех его областей, которые в более широком смысле объединяются глобальной парадигмой, называемой теорией самоорганизации».[55]55
  Цоколов С. А. Радикальный конструктивизм: эпистемология без онтологии? // Вестник Московского государственного университета, философия. 1999. № 2. С. 105–106.


[Закрыть] Нет пророка в своем отечестве. В нашей литературе эти идеи намного раньше блестяще развивались в теориях мыследеятельности Г. П. Шедровицкого и его школы. «Не путаясь» в философской традиции, он развивал их как бы на чистом месте, в контексте проектного сознания и творчества, идя от гуманистики, от человека и встречаясь с теориями самоорганизации, идущими от естествознания. В целом это переход от теоретизации на базе естественной реальности к теориям искусственного.

Но познание без онтологии, хотя бы как цели, в самом деле не философия. Постмодернисты поступают вполне логично, когда воюют с онтологией и метафизикой вместе, в совокупности, причем если Ж. Деррида, дискредитируя их, как-то анализирует ситуацию, объясняет преимущества своего подхода, то представители новейшей генерации постмодернистов предлагают перестать опровергать и онтологию, и метафизику. Не потому что хотят сохранить, а просто «не связываться с ними»: мертвую собаку не стоит и пинать. «Деррида должен отказаться от старых проблем, оставленных трансцендентальной философией, а не заново их формулировать. Поскольку он от них не отказывается, я вынужден считать его реакционером».[56]56
  Философский прагматизм Ричарда Рорти и российский контекст. М., 1997. С. 82.


[Закрыть] (Так Деррида попадает в фундаменталисты). Отвергаются все основные категории метафизики/философии, внутренне связанные и обусловленные бытием. Деконструктивизм, как ни парадоксально, есть радикальный конструктивизм. Характерны заголовки Венских лекций Рорти «Истина без соответствия реальности», «Мир без субстанции и сущности», «Этика без всеобщих обязанностей».[57]57
  См. там же.


[Закрыть]

В таком виде философия похожа на кофе без кофеина, вино без алкоголя, еду без калорий, секс без партнера и т. п. пустые продукты и занятия. Парадигма небытия, наиболее полно реализованная в постмодернизме (в особых терминах и на одной, специфически гуманитарной части культурного спектра), в отличие от классического мышления (где она только пробивает дорогу) не предполагает истины – вместо нее информация и коммуникация; все меньше связь с созерцанием и предметной реальностью – вместо них мыследеятельность и исчисляюще-сортировочное мышление; нет культурных ценностей, регулирующих общественную жизнь – вместо них социальные технологии. Метатехника или, быть может, мета-нойя как игра ума – вот «метафизика» постмодернизма и «философия» небытия. Это конец философии как мудрости и даже как мировоззрения. Подобно эстетическим, этическим и религиозным формам духовности, она продолжает существовать вопреки парадигме небытия, поскольку и насколько ею не захвачена. Философия разделяет общую судьбу культуры, которая вслед за природой погружается в традицию. Потому что размывается их опора – вещно-событийное бытие – Sein и его живое естественно-социальное человеческое проявление – Dasein.

При спорности интерпретаций содержательной сущности бытия – материально оно или идеально, актуально или потенциально, его логический смысл выражается вполне четко. Это принцип тождества: А=А, быть значит совпадать с самим собой. Предмет существует если и когда его изменения происходят в границах определенной формы, до момента ее разрушения и превращения в нечто новое, иное. Нечто новое, иное тоже бытие, но для этого предмета, для этой формы, вида, типа, качественного состояния бытия оно – гибель, смерть, ничто. Отказ от парадигмы бытия – это отказ от приоритетности принципа тождества в мышлении и его вытеснение принципом противоречия, когда А≠А и это отношение выражает снятие, отрицание одной формы бытия другой. Принцип противоречия лежит в фундаменте становления, идущего рука об руку с потенциализмом и виртуализмом. В истории философской мысли в борьбе влияний между тождеством и противоречием поворот в пользу последнего принято связывать с диалектикой Гегеля. Но как подчеркивает П. П. Гайденко, до сих пор не осознается, что это был поворот в пользу небытия, «искушение» (дьявольское?) метафизики и религии, вообще классики модернизмом, а потом и нигилизмом. «Устраняя закон тождества, Гегель тем самым по существу полностью пересматривает значение и роль понятия бытие – центрального понятия античной, средневековой и ранней новоевропейской онтологии. Как показал Аристотель, категория бытия органически связана с законом тождества – она стоит и падает вместе с ним… С точки зрения Аристотеля Бог есть чистая актуальность и лишь в качестве такового он является условием возможности всякого конечного существования. Убеждение в том, что актуальное бытие есть предпосылка потенциального, составляет кардинальный принцип античной и средневековой философии: тезис немецкого идеализма о становящемся Боге – специфически новоевропейский».[58]58
  Гайденко П. П. Искушение диалектикой: пантеистические и гностические моменты у Гегеля и Вл. Соловьева. // Вопросы философии, 1998, № 4. С. 79.


[Закрыть]

Критикуя гегельянство и противопоставляя ему философию Вл. Соловьева, автор статьи призывает возвратиться к онтологии и метафизике, без которых нельзя преодолеть нигилизма и отказа человека от самого себя. Актуальный, совершенно оправданный призыв, однако оставаясь в пределах истории философии, последовать ему трудно даже теоретически. Отрицание бытия, как мы видели, зашло гораздо дальше диалектики и гностицизма, а модернизм перерос в пост(гипер)модернизм. Отход от субстанциальности, предметности и онтологии после Нового времени нисколько не приостановился, наоборот, он принял радикальные формы. Все это действительно упирается в ситуацию человека, в изменение его места в мире. Оно всегда, как и мир менялось, но сейчас перемены угрожают ему как носителю бытия определенного качества, превышают его меру. Возникновение нигитологии символизирует конец антропоцентризма не только с научной точки зрения, но и ценностно, как гуманизма, когда человек рассматривался как цель и смысл бытия. Говоря словами гетевского Фауста, «большая дерзость притязать на то, чтоб что-то значить, превратясь в ничто».

Относительно человека, его трансформации в иное лучше говорить о его трансформации в никто, подобно тому как принцип тождества, равенства вещей самим себе, когда речь идет о людях, о социальности называют принципом идентичности. По существу это лишь разные слова и все сказанное о тождестве, его связи с бытием относится и к идентичности, к человеку. «Тотальный кризис идентичности» – так иногда описывают положение, в которое попал человек в наше время. Другими словами о том же можно сказать как о тотальном кризисе человеческого бытия, философским выражением которого является кризис онтологии и ее замена нигитологией. Потеря тождества, идентичности, онтологии это логико-научные и философские термины для обозначения, а для многих маскировки от самих себя, потери людьми личностного статуса, его растворения в социотехнических системах, превращения человека из субъекта деятельности в ее фактор.

Проблему сохранения/потери идентичности обсуждают пока преимущественно в психологическом аспекте, рассматривая судьбу индивида; в лучшем случае социально, заботясь о возрастной, этнической, культурной, а теперь уже половой идентичности.[59]59
  Наиболее основательной по этим вопросам является статья В. Хесле «Кризис индивидуальной и коллективной идентичности» // Вопросы философии. 1994, № 10.


[Закрыть] И практически не осмысляется кризис идентичности человека как родового существа, угроза его снятия, демонтажа и перехода в постчеловеческое состояние. Здесь поле для фантастов, прогнозы которых, становясь реальностью, выглядят скорее страшно, чем привлекательно. Генная инженерия, манипулирование телесностью, психотехнологическое зомбирование, программирование, минующее личность обучение, пересадка чужих и замена естественных органов искусственными, бесполое размножение, вживление электронных чипов в мозг – феномены научной повседневности, один за другим переходящие в повседневность жизни. Мы на пороге появления компьюто-органических кентавров и систем искусственного интеллекта, превосходящего человеческий. Всего этого люди, жившие в ХХ веке, но в его начале, не предполагали. Их фантазия развертывались в плане изменения мира. Сам человек представлялся неизменным, вершиной развития, из-за чего в философской оценке подобных процессов мы не можем опереться на «классику», на историю философии и культуры. Что касается современного отношения к ним, то в общественном мнении превалируют журналистские описания новых захватывающих проектов биотехнической трансформации людей, заканчивающиеся куцыми, «дежурными» оговорками о возможных опасностях такого рода занятий. Ответственно они не продумываются.

Какую роль в отношении таких перспектив должна бы играть и какую фактически играет философия? В декларируемых намерениях она заботится о человеке, его сохранении и благополучии, но само появление нигитологии вместо онтологии и тем самым оправдание его «смерти», превращения в никто подрывает дальнейшие жизненные возможности Homo sapiens. Особенно огорчительно видеть, когда это делает один и тот же автор: печалится о кризисе гуманизма и одновременно приветствует успехи в демонтаже природы человека, радикальном изменении окружающей среды, требуя его скорейшей адаптации к ней. Не мир приспосабливать к человеку, а человека к миру – вот во что превращается ориентация на неограниченное и нерегулируемое развитие. Теоретики, как всякие узкие профессионалы и, следовательно, частичные люди (частично, люди) готовы радоваться победе своей теории, хотя бы это была победа над человеком. «Теперь, когда человечество повернулось лицом к космосу, – обосновывает А. Н. Чанышев необходимость замены «культуры бытия» культурой небытия, – когда люди стали всего лишь землянами, им открылось пространственно-временные интервалы, где почти ничего нет. Но не только перед собой, но и в повседневном будничном мире открыли земляне силы, способные все превратить в небытие. Последнее уже не безобидная пустота Демокрита, а нечто способное растворить в себе любое бытие… Вот почему теперь легче представить и понять небытие, вот почему возможна моя философия, «философия небытия».[60]60
  Чанышев А. Н. Трактат о небытии. // Вопросы философии. 1990, № 10, С. 160.


[Закрыть]

Короче говоря, пусть погибнет мир и человек вместе с ним, зато мы будем иметь свидетельство правоты философии, которая эту гибель, объясняя ее неизбежность, обосновывает и по мере сил ей содействует. Как пришедшему к врачу больному она говорит человечеству, что оно не должно беспокоиться, диагноз болезни подтвердился и его смерть наступит в соответствии с наукой. Но радуясь философии, утоляющей «жажду небытия», приветствуя торжество нигитологии, называйте это хотя бы соответствующим именем: философия смерти. Философия небытия – танатософия. Она больше не занимается бессмысленным делом поддержания здоровья, сразу прописывая одно назначение – в морг. И чем скорее, тем лучше. «Последовательнее».

Отказ от принципа тождества и категории бытия означает, что все сущее рассматривается как бесконечный поток перемен и любая вновь появившаяся форма нужна только для того, чтобы быстрее исчезнуть. В этом смысл универсального эволюционизма, если исходить из него как мировоззрения. Процессуальность уносит даже пространство, самое «последнее» и абстрактное представительство бытия. «Время есть разум пространства. Пространство есть плоть времени» называется одна из композиций известного «художника науки» Ричарда Пуссет-Дарта. Торжество идеализма, виртуальности и становления, меонизм и нигитология, кризис идентичности означают, что пространство терпит поражение от времени. Время – «распределенное» и всеобъемлющее Ничто. Проблема пространства и времени самый тонкий слепок с основного вопроса философии как в его историческом материально-идеальном варианте, так и в виде отношения бытия и ничто, которое он принял в нашу эпоху. Имена двух самых выдающихся произведений ХХ века «Бытие и время» М. Хайдеггера, «Бытие и ничто» Ж. П. Сартра предельно обобщенно выражают сущностное противоречие человеческой жизни, «основной вопрос», заложенный в ней изначально, но лишь достигнув роковой остроты, он мог быть так глубоко осознан. Притом принципиально по-разному. Консерватор и фундаменталист М. Хайдеггер разрешает его в пользу пространства (присутствия) и бытия, радикал и нигилист Ж. П. Сартр в пользу времени (отсутствия) и ничто. Он более «со-временен».

Достойно гибели все, что существует, любое настоящее должно быть готово уйти в прошлое, провозглашала диалектика как теория развивающегося бытия. Все недостойно существования, настоящее есть трамплин для будущего утверждает синергетика и опирающаяся на нее теория универсального эволюционизма. Перенесенные на человека и общество данные установки можно охарактеризовать: первую как принцип прогресса, вторую как прогрессизм. Подобно диалектике и синергетике они находятся на одной линии, но прогрессизм, вслед за синергетикой, переступает через меру, отделяющую бытие от небытия. Это «усиленный прогресс», в нем снимаются ограничения, связанные с необходимостью сохранения идентичности вещей и развитие приобретает самоценное значение. «Мы не производим продукты. Мы производим прогресс» – девиз, под которым работают передовые американские компании. Главное, чтобы непрерывно появлялось что-то иное, новое, а нужно ли оно человеку, нужен ли сам человек вопрос второстепенный. Прогресс еще понятие онтологии. Прогресс означал господство человека, его разума и культуры над природой. Превращаясь в прогрессизм, он ведет к полному уничтожению природы, господству техники над культурой и человеком, в том числе его разумом. Прогрессизм – понятие нигитологии. Это прогресс ради прогресса, развитие, «очистившееся» от гуманизма как последнего препятствия на пути экспансии чисто искусственной реальности, которая тоже бытие, но «другое», для нас, существ живых и естественных – смерть, ничто.

Вселенная есть непрерывно развивающаяся система, стремящаяся ко все более высокому уровню организации, предполагает теория прогресса. Предполагать при этом, что смыслом ее существования является сохранение идентичности человека ни на чем не обоснованное самомнение. Знаменитое положение Канта, что человек всегда должен быть целью и никогда средством научно и космически несостоятельно. Это установка практического, а не теоретического разума. Установка жизни, а не логики, предписывающей конец всему, что существует. Как говорил, обсуждая проблему самоубийства А. Камю, легко быть логичным, но нелегко быть логичным до конца. Мы добавим, что этого и не надо. Как из-за превосходства практического разума над теоретическим и превалирования жизни над логикой, так и исходя из той же логики. Теория, исключающая своего носителя, не менее несостоятельна, чем предположение, что он должен быть ее целью. Развитие «без остановок» столь же абсурдно, как и «остановка развития». Дурная бесконечность также бессмысленна как и конец. Прогресс, становящийся прогрессизмом, есть нигилизм. Прогресс и нигилизм есть меонизм, когда о нем говорят в социально-гуманитарной плоскости. А. Ф. Лосев вскрыл внутреннюю связь этих явлений, показав, что меонизму «вполне соответствует специфически новоевропейское учение о бесконечном прогрессе общества и культуры. Исповедовали в Европе часто так, что одна эпоха имеет смысл не сама по себе, но лишь как подготовка и удобрение для другой эпохи, что эта другая эпоха не имеет смысла сама по себе, но она тоже – навоз и почва для третьей эпохи и т. д. В результате получается, что никакая эпоха не имеет никакого самостоятельного смысла и что смысл данной эпохи, а равно и всех возможных эпох, отодвигается все дальше и дальше, в бесконечные времена. Ясно, что подобный вздор нужно назвать мифологией социального нигилизма, какими бы «научными» аргументами ее ни обставлять».[61]61
  Лосев А. Ф. Диалектика мифа. // Философия, мифология, культура. М., 1991. С. 31.


[Закрыть]

Аналогичным образом, когда хотят как можно скорее адаптировать человека к меняющейся окружающей среде – что если ему, например, вживить в мозг электронные чипы, увеличивающие возможность переработки информации, то сразу решится множество проблем – это вздор, техническая мифология, ибо тут же возникает необходимость его замены более плотно «чипоначиненным» роботообразным, потом другим, третьим и т. д. вслед за несущейся вперед и увлекающей нас в свою про-пасть (бездну, хаос, ничто) техноэволюции. Хотя, правда, для тех, кто в духовном плане стал уже стал роботообразным, это не пропасть, а вершина развития, «область счастья». Они уповают на то, как «роботы будут играть с нашими детьми и станут слугами для взрослых. Они смогут заменить человека в половой жизни (?! Вот чистый образец ученого идиота – В. К.). Они будут судьями в суде. Они могут быть сиделками в больницах. Они будут заниматься уборкой, освобождать нас от других неприятных дел».[62]62
  McNally Ph., Inagatullah S. The rights of robots. Technology, culture and law in the 21-st century. // Futurus. 1988. V.20. N.2. p. 133–134.


[Закрыть] Сразу хочется спросить: какие же «приятные дела» останутся людям? Соревноваться с компьютерами в скорости вычислений? «Творить» новых более совершенных роботов? Все это какое-то постигающее человечество шизоумие. Возникают целые социальные группы отрицающих себя людей, диссидентов и отказников от жизни. Не довольствуясь собственным перерождением они, опираясь на объективную логику технического прогресса, хотели бы сделать подобный образ жизни господствующим и всеобщим. Сохранение природы, культуры, жизни, самого традиционного человека требует противостояния этой тенденции. Другими словами, борьбы с идеологией прогрессизма и оправдывающей ее философией ничто.