Текст книги "Светлые аллеи (сборник)"

Председатель

Была у меня когда-то дача. Жена по глупой жадности купила. Но я на ней как-то сразу надорвался и дальше дело не пошло. Кое-как потом продали.

И был в нашем кооперативе председатель. Боевой мужик. На отчётно-перевыборном собрании он прямо блистал. Его доклад вызывал оторопь восхищения. Перед нами стоял Павка Корчагин наших дней, правда довольно упитанный. Такой боевой братишка. Как он, не жалея времени и сил, радел о нас, которые это не ценят. Не спал ночами, не ел обедами… Своя дача из-за этого быльём поросла. Прямо горел на своём священном посту. Даже инфаркт и желтуху от этого перенёс.

Говорил он это не в лоб, а намёками. Закоулками подводил к этой магистральной мысли. Что он де святой человек и кости положит за народное и дачное дело. И весь его загорелый облик подтверждал это, а глаза были удивительно честными, как у отличника народного образования. Ему даже хлопали. Правда я не хлопал. Не потому, что не хотел, а потому, что кровавые мозоли не давали. Болели очень.

Потом была ревизия и выяснилось, что он несусветный ворюга. Разворовал страшную уйму наших денежек. У меня был шок. Если ему нельзя верить, такому человеку, то кому же можно?

Осенью опять состоялось собрание и выдвинули нового председателя. Кристального человека. Его уполномочили и доверили самое святое – печать и кассу. С тем и разошлись на зимовку.

А весной выяснилась страшная вещь. Все провода электричества за зиму сняли безработные злоумышленники и мы остались без света. Дачи разграбили и частично сожгли. Много домиков просто разобрали на кирпич. Нанятый новым председателем сторож ничего толком объяснит не мог, так как по его словам с октября по март месяц включительно находился в небольшом запое. Говорил, что это у него каждый год. Ещё с комсомола.

Мне как обычно не повезло. Как я не мечтал, мою дачу не разобрали, не сожгли и даже не выломали дверь. Я как-то надеялся, что добрые люди её сожгут, и моя дачная эпопея благополучно закончится. Вкалывай теперь.

И это было не всё. Весной вовремя не укрепили дамбу и нас затопило половодьем. Некоторые дачники на своих участках успешно ловили сетями рыбу. Вымокли все косточковые культуры. Потом начались проблемы с поливом. То кабель не тот, то мотор сгорел из-за фазы, то угнали понтон. И мы до июля месяца поливали всё на руках. А много ли ведёрком польешь? Чудовищные предпосылки для геморроя.

Председатель бегал, как угорелый, утирая лицо грязной майкой. Но дело не шло. Наконец наладили полив, но тут отключили за долги электрический ток. И договориться не удавалось.

Дачники грозили председателю мотыгами, старухи впадали в истерику.

К августу наш председатель как ни крепился, а всё же поседел и часто безпричинно плакал. Такой совестливый человек. А неприятности нарастали. От керосиновых ламп и пьяных окурков сгорели ещё три дачи. Свирепствовали медведка и колорадский жук. У сторожа сдвинулись внутренние часы и его зимний запой начался летом. Два пенсионера насмерть отравились несвежим спиртом. Участились случаи воровства из земли овощей и картошки. Толпами бродили бичи. Без вести пропадали куры. Всё шло наперекосяк.

И честного председателя, всячески при этом обзывая, сняли. Дела он сдавал, как побитая собака.

Поставили старого. Того Павку Корчагина и несусветного ворюгу. Он сначала кокетничал и отказывался. Говорил, смущаясь: «Я наверно воровать буду…» «Воруй! – убеждали его дачники – Главное чтобы полив был». Ему дали карт-бланш на всё. Он оживился и в конце, жестикулируя кепкой, даже выступил с небольшой программной речью. Её квинтэссенцией было: «Смотрите у меня!».

Ему опять хлопали. Расходились оживлённые и довольные. Каждый старался пожать председателю его павкокорчагинскую мужественную руку. Приглашали на самогонку и гуся…

А что было дальше, я не знаю – наконец нашлась семья идиотов, которая купила мою дачу.

Спился

Мы сидели с Васей в гадюшнике и с аппетитом приканчивали третью бутылку. Выпили мы уже много и поэтому хотелось ещё.

– Да, жалко Сухова, – думая о чём-то своём, вдруг сказал Вася и нервно закурил.

– А чё жалко-то? – не понял я.

– Спился чувачок, – грустно сказал Вася и, скорбно помолчав, пояснил – Видел его недавно. Трясётся весь. Фуфайка прожженная. Ужас. А какие руки золотые были. У меня до сих пор этажерка его стоит. Давай за него.

– Давай, – поддержал я И мы допили.

Васю развезло, особенно в коленках, и я кое-как допёр его домой.

На следующий день ближе к вечеру, скитаясь в поисках пяти рублей у хлебного магазина, я встретил Сухова. Он смотрел на меня с какой-то тревожной жалостью. Как смотрят на человека, у которого рак, а он не знает.

– Ты чего? – спросил я.

– Да сегодня с Васькой утром похмелились. Еле до дома потом его дотащил. Он говорит – ты спился совсем. А я гляжу, ты ещё ничего, – рассказал простодушный Сухов.

– Врёт он всё, этот Васька, – от возмущения у меня даже прошла голова

– Козёл! Пусть за собой сморит.

– А что такое?

– Что, что… Спился Васька на нет, вот тебе и что, – зло сказал я.

И, жалея своего безвременно спившегося товарища, мы пошли к Маньке, у которой был не очень вонючий украинский спирт, и она торговала им через форточку.

Антишумахер

Я– нетипичный мужчина. А может типичный немужчина. Не знаю. Но я абсолютно равнодушен к машинам и авто. У меня к ним даже врождённая и хроническая антипатия, перешедшая позднее в открытую форму.

Даже в глубоком детстве я не играл в машинки, а предпочитал им куклы. Но, увы, играл я с ними не так, как играют девчонки. Мои задатки и наклонности выяснились очень рано – я любил раздевать куклы, а освободив от одежд, придавать им различные двусмысленные и пикантные позы. Это мне нравилось, да и сейчас нравится. Правда с кукол я переключился на живых женщин, но сути дела это не меняет.

Так что в марках машин я разбираюсь на уровне «легковая», «грузовая» и автобус. Ну и, конечно, трактор. А от слов «жиклёр», «карбюратор» и «искру не даёт» меня охватывает тоска и бессилие. На человека, разбирающегося в анатомии автомобиля, во всех его железных кишках и требухе, одним движением пальца нащупывающем его эрогенные места, я смотрю, как на бога. То есть с подозрением, потому что уверен, что разобраться в этом невозможно. А человек этот, как и бог – обыкновенный шарлатан и жулик. Шофёр из меня, естественно, тоже никакой. Сами посудите – реакция, как у бегемота. Пока дойдёт что и как. А также отсутствие глазомера и даже ухомера.

Ко всему фантастическая рассеянность и реальная тупость. Всё это создаёт определённые трудности при езде и остановах. Поэтому я старался с машинами не общаться.

Но однажды злое копыто судьбы наступило мне на мою мозоль. После смерти одного родственника мне досталось в наследство консервная банка под названием «Москвич». А всех москвичей я не любил ещё с армии. Если бы я знал, что он мне достанется в наследство, я бы отправил этого своего родственника загодя в самый лучший санаторий, сводил бы его к хорошему ветеринару или врачу… Главное, чтобы он жил, жил и жил. Но тем не менее это случилось и этот «Москвич» был в моей судьбе. И хорошо, что был, в смысле, что уже прошло.

Начал я ходить на курсы шоферов, начались самые страшные полгода в моей жизни. Знаки и правила я освоил на удивление быстро. Но вождение…

Когда я впервые уселся за руль, инструктор внимательно оглядел меня и, вздохнув, спросил: – Передачи-то переключать умеешь?

– Умею, – гордо ответил я, думая, что он имеет виду телевизор. Первый там канал, второй…

Но он оказывается говорил о других передачах, о которых я даже не слыхивал.

Сильно он со мной намучился. Начинался урок и первым делом мы заезжали в винно-водочный, где инструктор брал себе бутылку. Трезвым он ездить со мной откровенно боялся. На сильные ощущения он оказался слаб в коленках. Но и водка не всегда помогала, к концу занятия порой приходилось закупать ещё и валидол.

Так что права мне пришлось просто купить. И потом начать потихоньку ездить самому и я безумно боялся кого-нибудь задавить. Содрогаясь от омерзения, со змеином клубком тоскливого ужаса в животе я усаживался за руль, долго водя ручкой, нащупывал нужную передачи и наконец рывками выезжал на улицы родного города. И улицы преображались – на них становилось оживлённее и веселее. Видимо, чтобы подбодрить меня, водители других машин начинали мне активно сигналить. Некоторые даже приветственно махать рукой. Я только не понимал одного – почему эти руки сжаты в кулак? Я ехал по городу и моя машина была похожа на молнию – очень часто она ударяла в дерево. Как таёжный охотник-промысловик, я оставлял на своём пути зарубки.

Когда я возвращался домой, меня спрашивали…

– Ну и как сегодня?

– Нормально, – уныло докладывал я и начинал перечислять – Четыре раза назвали козлом, пять раз идиотом и по одному разу долбоёбом и пидорасом. Ну и так по мелочи. Нет, сегодня не били. Так что сегодня нормально. Кстати, почём сейчас новое крыло?

– Дерево?

– И ещё столб.

Да и машинка мне досталась та ещё. Повадки у неё были, как у хорошей собаки – стоило её оказаться на улице, как она начинала резвиться, искать контакта с другими машинами… Ну что было хуже всего, она как собака старалась не пропускать ни одного столба. Завидя столб, она сразу через все преграды устремлялась к нему. Собаки справляют у столбов нужду, а зачем это нужно машине, я так и не понял. От меня требовалось все мои умения и воля, чтобы её переубедить с помощью баранки и тормозов. Но, увы, порой машина оказывалась у столба быстрее, чем я успевал это заметить. Может она хотела покончить свою жизнь самоубийством? Как знать…

И ещё она иногда вредничала и отказывалась заводиться. По хорошему машина не понимала. Приходилось вылазить наружу и пинать её по баллону, желательно при этом сквернословя. Часто это помогало.

Но вообще-то моя машина была мужского рода – «Москвич». И он мне достался уже пожилым, с целым букетом болезней. Страдал старческой прожорливостью бензина, недержанием масла, пониженной кислотностью аккумулятора, метеоризмом (постоянно попёрдывал), шизоидным типом зажигания, развалом, причём полнейшим, задних колёс, нервным тиком передней фары, параличом генератора и грыжей одного колеса. Ко всему повышенная потливость стёкол, лишай на заднем сидении и ларингит звукового сигнала. Но несмотря на старость у «Москвича» ещё случались ночные поллюции – ночью непроизвольно спускал один из баллонов.

Машина была цвета морской волны. Но после этих встреч со столбами поверхность машины скоро стала походить на морскую волну не только цветом, но и формой. Такое небольшое волнение на поверхности. И однажды, как водится, случился девятый вал. По рассеянности я проехал на ручном тормозе от дома до первого красного светофора. Жму на тормоза, а тормоза уже перегорели. Что мне оставалось делать?

Среди машин, скучавших перед красным светом, я выбрал на глазок, какая подешевле, чтобы потом поменьше платить, и врезался в неё. В общим сэкономил.

В конце концов я продал «Москвич», вернее что от него осталось на запчасти. Став опять пешеходом, я испытал неимоверное облегчение и из пивной не выходил до закрытия. Помнится на радостях даже блевал.

Так закончилась моя позорная шоферская эпопея. И я считаю, что легко отделался и, конечно, моему ангелу-хранителю пришлось попотеть в то время. Не исключено, что он даже поседел.

В общем не люблю я автомобили. И боюсь только одного. Что когда-нибудь один из них в отместку за мою нелюбовь меня задавит. И мы будем в расчёте.

Вот так

Вот так проживёшь с одной женой всю жизнь и ничего толком не видел. Ничего не испытал, кроме скуки. И становишься жёноненавистником. Чего-то не хватает. Слишком всё без изменений, изо дня в год. Потом вдруг – бац! И внезапный, как укус слепня, развод. Живёшь в одиночку. Завихряются события. Начинаются любовные романы и повести. И опять чего-то не хватает. Слишком всё с изменениями. Хочется покоя и чистых неодорированных носков. Определённости в завтрашнем дне и сегодняшней ночи. И так пока снова не женишься на ком-нибудь голубоглазом. А что будет дальше, смотрите выше. Или вокруг.

Одиночество навсегда

Первое на что я обратил внимание, когда впервые увидел Настю – это была, извините за искренность, её жопа. И я даже не обратил внимания, внимание как-то само обратилось. Попробовало бы оно не обратиться.

На такую жопу, как на улыбку Моны Лизы можно было смотреть бесконечно. Вы не поверите, но она жила отдельной от своей обладательницы, но не хозяйки жизнью. Жизнью сложной, может быть даже духовной. Она то без видимых причин вдруг кокетливо вздрагивала, то по ней пробегала какая-то мятежная волна, то пока Настя не видит, она вопреки законам инерции уходила куда-то в бок. Иногда, когда было весёлое настроение, ягодицы играли, как будто их подкидывал жонглёр. Хотел бы я быть этим жонглёром. И чувствовалось в ней что-то эпическое. Она была энергетическим центром этого мира.

На это творение природы можно было молиться и называть себя жопопоклонником. И это без всяческих педерастических мотивов.

Один мой знакомый, но тем не менее талантливый поэт после ночи, проведённой с любимой, выразился в стихах так: что когда он держит задницу этой любимой (секс сзади), то ему кажется, что у него в руках весь земной шар. По-моему сильный образ, а поэт – счастливый человек, если чувствует такое. Не знаю, что он написал бы, если бы подержал за задницу Настю. Наверно почувствовал бы в руках вселенную.

Но если говорить начистоту эротического в ней было не больше обычного. Иной наливной или слегка курдючного вида провисший зад раскрепощал мою фантазию больше.

Но вернёмся к знакомству с Настей. Главное я уже отметил. Потом по мне, как акварельной кисточкой мазнули её большие серые глаза с красивыми ресничками. И я сразу как-то понял, что это были глаза одинокого человека. Несмотря на козырную внешность и на безусловную востребованность мужчинами – одинокого. И ещё. В глазах одиноких людей обычно присутствует и мелькает горечь и усталость. В её же глазах ни горечи, ни тем более усталости не наблюдалось.

Обыкновенный ищущий любви или партнёра взгляд, какой бывает у собак, когда они потеряются.

И мне Настя сразу как-то приглянулась. Когда я узнал её поближе, то понравилась ещё больше. Хотя красавицей, откалиброванной в сознании телевидением и порножурналами, она не была. Просто миленькая внешность. И мы с Настей вместе работали. И даже не вместе, а в одной фирме. Я простым работягой, она переводчицей на самом верху. Фирма была иностранной и поэтому переводить с английского на русский и обратно приходилось много. Видел я её, только когда нас возили в столовую. Пять минут туда и столько же обратно. И я на Настю постоянно смотрел. Любовался. Её очень красивой, кошачьей грации шеей. Чуть одутловатым лицом. Ищущими глазами. Искала она, конечно, не меня. Но заметив мои угрюмые взгляды, стала на них отвечать.

Тренировала свою неотразимость. Я же, возомнив о себе, предложил её как-нибудь встретиться. На что я надеялся неизвестно. Её окружали красивые молодые самцы. И каждый с непристойным предложением. Впрочем, как и я. Изящные, умненькие и денежные иностранцы с такими же предложениями, спрятанными под улыбку. И объективно говоря, по внешним данным я должен быть последним, с кем бы ей захотелось встречаться. Но тем не менее. В ответ она сказала, чтобы я перезвонил – здесь неудобно разговаривать. Я перезвонил, нёс всякую белиберду, а она ответила, что ничего не получится, что главное для неё – работа. Я сначала не понял, а потом узнал, что служебные романы здесь сурово карались и заканчивались увольнением одного из участников. Ещё позже я догадался, что таким элегантным способом меня просто отшили. Её голосок в трубке был удивительно блядским. Это её «да, слушаю» с несколькими придыханиями – было что-то. Но не грубо, а прозрачно – как оргазм феи. И я пересиливая себя, чтобы не выглядеть окончательно нелепым и смешным, перестал на неё смотреть. Не боец я по натуре.

Потом мне сказали, что она из столицы и раньше работала на радио – вела какую-то ночную эротическую передачу и голос – это профессиональное.

Есть такая игра у женщин. Показать доступность, спровоцировать мужчину на какие-то начальные действия, а потом сказать: «Что вы себе позволяете, голубчик?» и мужчина чувствует себя растерянным идиотом.

Я видел, что так же как со мной, она переглядывается и с другими. Но тоже без конкретного результата. И не я один обжёгся – много нас. Но тем не менее было обидно.

Работали у нас и ещё женщины, абсолютно нормальные сучки – напряжённая половая жизнь, пиво, шашлыки, покупка машин и квартир. Сгусток ума и воли. А Настя была одна, несмотря на свою уникальную жопу. Я чувствовал, что у неё какая-то проблема в интимной сфере, но дальше фригидности мои дедуктивные способности идти отказывались.

Потом произошла реорганизация фирмы и всех переводчиц и делопроизводителей перевели к нам, и я стал видеть Настю чаще. И вообще встал в тупик. Оцените следующее. Несмотря на работу в эротической передаче, она услышав какую-нибудь пошлость или двусмысленность, краснела, как маленькая девочка. И это в тридцать лет. Она вообще была единственным человеком в нашей фирме, который мог краснеть и не от водки. Но никто, кроме меня, это не ценил. Принципиально не ругалась матом. Тоже тревожный фактик. А ведь была когда-то замужем, но ничему не научилась.

Другие продвинутые по службе женщины нас работяг сторонились и в принципе считали вонюче-портяночным быдлом. Настя видела в нас равных и всегда шла на разговорный контакт, который мы мечтали сменить на половой. И вообще она была удивительно простая и коммуникабельная. И это не та простота, граничащая с дебильностью, как у многих, а какая-то другая. Человек очень закрытый, но простой.

Она никогда не тянула одеяло на себя, не жаловалась на тяготы человечьей жизни. И говорила о людях только хорошее. В ней было мало женского кокетства, но много женственности. Если суммировать, то она выглядела белой вороной. А белых ворон стараются уничтожить. Это особенность животных и, естественно, людей. Не специально, конечно, а на подсознательном уровне. Непохожий значит опасный. Значит «ату его!». Тем более в женском коллективе. А тут ещё сменили босса и прислали нового – человека с хемингуеевской внешностью и красивыми, но пустыми глазами. Он оказался идиотом и тяжёлым параноиком. Видимо сказалась хемингуеевская внешность.

Прессинг желающих пристроить в красивом теле свой член мужчин, новый босс и, главное, прищуренное отношение других женщин – всё это наслоилось и сказалось. И Настя уволилась. Видимо не могла уже терпеть. Как птичка устала жить в холодном пространстве с нехваткой кислорода и улетела в другие края. Я об этом узнал слишком поздно и даже не успел попрощаться.

А через полгода после её отъезда мы узнали, что она была инфицирована СПИДом. Вот и всё. И при чём здесь жопа?

В дверь позвонили

В дверь позвонили. Кратко так, дзинь и всё. Петрович спрятал колбасу в холодильник; хлеб, подумав, оставил и пошел открывать.

– Здоров! – сказал стоящий у порога Сысоев. Сказал как-то смущённо и заискивающе. В глазах неуверенность.

«Деньги пришёл занимать»-зажёгся в голове у Петровича сигнал тревоги.

– О, кого я вижу! – однако мужественно сказал он и посторонился, пропуская Сысоева на свои 52 приватизированных квадратных метра.

Пока Сысоев возился со шнурками, Петрович, глядя сверху на его голову с двумя макушками, пересиливая себя, сказал:

– Проходи, щас чайку попьём.

И ему внезапно захотелось ударить по этим двум макушкам чем-нибудь тяжёленьким и железным. Но он был воспитанным человеком.

Через минуту Сысоев сидел, сложа ручки, на кухне, молчал и улыбался, чтобы Петрович расслабился.

– Чего это у тебя здесь колбасой пахнет? – спросил вдруг он, принюхиваясь.

Петровича передёрнуло.

– Да это с улицы. Колбасный цех за углом – объяснил он и открыл форточку.

– А-а – сказал Сысоев. – Вкусно.

Петрович разлил по чашкам бледный и уже испитой чай.

«Даст, если чаем угощает. Главное не сразу, главное не спугнуть» – думал Сысоев.

Пили молча. За стеной громко учились на пианино.

– Хороший чай, – душевно сказал Сысоев – только заварки мало.

Он был плохим дипломатом.

– Откуда, Стёпа, заварка? Остатнее допиваем, – начал жаловаться на бедность Петрович и, честно глядя в глаза Сысоеву, подумал: «А вот хрен ты у меня, чего получишь».

Сысоев что-то почувствовал, да и слова про заварку его не обнадёжили, и он повёл разговор про разное. Минут десять болтали о том, о сём. И Петрович уже стал подумывать, что он ошибся в Сысоеве – тот просто так пришёл. Мой друг дружески зашёл меня проведать, а я уже бог весть чего подумал, успокаивал себя Петрович, прихлюпывая чай. Но тут Сысоев зачерпнул полную ложку варенья, потом ещё одну пополнее, и у Петровича понурилось внутри – за деньгами пришёл! – и он совершенно ник месту сказал:

– Вот, Стёпа, так и живём. С копейки на копейку.

Сысоев перестал рассказывать о том, какие лещи ловятся на Анисином озере, и он мстя зачерпнул ещё одну ложку. Аж на стол наляпал. «Сволочь, – думал Сысоев, сплёвывая косточки, – вчера деньги получил, а теперь с копейки на копейку».

А Петрович развивал:

– Ботинки вот на зиму нужны и фиг чего укупишь. Чрезвычайно стеснённо живём материально.

Сысоев хотел сказать: «А на какие шиши ты мягкий уголок купил, паскуда?» Но естественно не сказал.

– Вчерась вот бабки получил, долги раздал и осталось хрен да маненько.

– распалялся Петрович. Говорил он так искренне, что ему даже стало жалко себя.

Сысоев сочувственно кивал и вдруг, даже отказавшись покурить, стал прощаться.

– А ты чего приходил – то? – спросил Петрович, изображая рассеянность и недоумение, когда Сысоев вторично возился со шнурками. Он глядел на две макушки Сысоева и сейчас ему хотелось их погладить. Сысоев молчал и только угрюмо сопел.

– Может ложечку дать для обуви? – был до конца гостеприимным Петрович.

– Да не, я так – отказался Сысоев.

– Такты заходи, если что. Когда с деньгами там трудно или проблемы какие, – частил Петрович. У него было такое чувство, что Сысоев на него обиделся.

Сысоев запнулся и, набычившись, выдавил:

– Не займёшь двести? Во нужно.

Стыд волновал его волосы.

– Отчего же не занять? – неожиданно для себя сказал Петрович и почувствовал, что-то тяжёлое спадает с его души – Сразу бы сказал. Всё стесняешься. А то одного варенья на двадцать рублей съел.

– На неделю. Максимум до четверга, но я постараюсь пораньше, – говорил Сысоев, а сам думал, пошутил Петрович про варенье или всерьёз…

Больше они не дружили.