Текст книги "Тьма внешняя"

Лишь между двумя горными хребтами, орошаемый текущими с них реками, расположился благодатный край – колыбель здешней цивилизации.

Море было для них враждебной, чужой и чуждой стихией. Именно оно посылало на землю ураганы и сметающие все гигантские волны – цунами. Именно оттуда приходили источающие смертоносный яд отвратительные твари, пожирающие целые деревни, именно там обитали чудовища, один вид которых заставлял трястись в страхе самых храбрых. Неудивительно, что на протяжении почти всей своей истории окружающий их со всех сторон океан считался обиталищем враждебных богов – владык вековечного зла, ждущих своего часа, чтобы поглотить ненавистную им сушу, истребив род человеческий без следа. Во всех здешних легендах и мифах, повествующих о конце света, мир должен был погибнуть во вселенском потопе. И очень долго в их космогонии господствовала идея, что мир – это огромный остров, плавающий в бездонном и бесконечном океане, где-то в неизмеримой дали переходящем в небо. Мореплавание оказалось под запретом на многие века.

Довольно скоро – через какую-нибудь тысячу лет, после того как здешние обитатели научились ковать железо, большая часть материка стала единой империей.

Объединенные единой волей люди орошали засушливые степи и осушали соленые мангровые болота крайнего юга. От горных отрогов в пустыни протянулись подземные кяризы, чтобы пройти иные из которых человеку требовалось несколько дней. Сооружались города, посреди которых возвышались величественные храмы, высеченные из целых скал.

Текли века. Цари, поэты, мудрецы, бунтари, великие художники и ученые сменяли друг друга. Развивались ремесла, росли умения.

Люди плодились и размножались, число их непрерывно возрастало, пока, наконец, вдруг не оказалось, что на всех не хватает земли и хлеба.

Через какое-то время голод и нехватка самого необходимого вызвали бунты. Их подавляли, но они вспыхивали вновь.

Императоры издавали жестокие законы, призванные сократить число едоков, солдаты врывались в села и города, истребляя «лишних» детей, убивая ставших бесполезными стариков, а заодно и всех, кто пытался им в этом помешать.

Но людей становилось все больше. Истощалась почва, пастбища превращались в пустыни, голод приходил все чаще. Во взбунтовавшихся провинциях поголовно истреблялось население, и на очищенные земли устремлялся поток переселенцев, но уже через два-три поколения голод становился там столь же частым гостем, как и в других местах.

Отчаяние и безысходность порождали ереси поклонников зла и тьмы. Приверженцы их утверждали: в океане людей ждут благодатные, незаселенные земли, и стоит только почтить морских богов обильными жертвоприношениями, и те откроют людям путь к ним. Еретиков объявляли вне закона, по одному только подозрению в принадлежности к ним было предано лютой смерти бессчетное число людей, но их ряды все не убывали. Случалось, им удавалось захватить власть, и тогда тысячи и тысячи мужчин, женщин и детей под пение молитв и заклинаний сбрасывались в море. Но боги оставались глухи…

Потрясения подтачивали власть, полководцы свергали императоров, чтобы самим в свою очередь быть свергнутыми подчиненными. Не успевал новоявленный правитель воссесть на залитый кровью предшественника трон, как его настигала смерть от яда, кинжала или удавки тайного убийцы – душителя.

Бунты множились, и наставал момент, когда власть уже не могла сдержать их.

Государство рушилось, опустошительные войны прокатывались по материку от края до края, оставляя после себя пепел и развалины.

Целые города и области вымирали подчистую, и человеческое мясо становилось самой доступной пищей.

Только когда оставался в живых один из десяти, тогда кошмар прекращался, и начинался новый цикл. Так происходило не раз и не два.

Но все же мысль человеческая не стояла на месте, и пусть по крупицам, но копились знания. Что-то сохранялось в памяти уцелевших, что-то было записано в книгах, сохранившихся в древних подземельях, в храмовых тайниках и монастырях.

Нехватка земли побудила, наконец, преодолеть извечный страх перед океаном. Первые настоящие корабли спустили на воду в третьей империи, и с тех пор каждый год они уходили все дальше и дальше от ее берегов. Возвращался один из десяти, редко – редко привозя весть об открытой земле.

Сражаясь с гигантскими акулами и тритонами, иной из которых мог без особого труда перекусить пополам их утлые суденышки, мореплаватели добрались, плывя от одного острова к другому, сперва до южного, а позже и до северных полярных материков. Увы – вожделенная земля оказалась непригодной для жизни. Лишь на свободном ото льда побережье южного материка, и то спустя тысячу с лишнем лет, в эпоху пятой империи, были заложены рудники и построены каторжные лагеря. Истощалась не только земля, но и недра.

Так, наверное, и двигалось бы человечество по бесконечному кругу, если бы не невероятный подарок судьбы.

К тому времени уже шестая по счету всемирная империя завершала свой путь.

Она оказалась самой высокоразвитой из всех существовавших.

Здешние мастера уже додумались до примитивных паровых машин, были у них и запускаемые с катапульт летательные аппараты, созданные по образу и подобию здешних крылатых хищников, – они не очень хорошо летали и еще хуже приземлялись. Пожалуй, самым удивительным местным изобретением был электрический телеграф – ток для его работы давали посаженные в специальные бассейны морские твари.

Что же касается селекционных и агрономических достижений этой эпохи, то им могли бы позавидовать многие, куда более развитые цивилизации.

Но все это разумеется не могло спасти империю – численность населения, несмотря на все усилия властей, уже почти вплотную подошла к роковому пределу, и в ближайшие полвека должна была с неизбежностью разразиться катастрофа.

И вот совершенно случайно в почти недоступной долине, в горах на севере обжитого материка, рудознатцы обнаружили великое чудо – стабильный и достаточно широкий проход в параллельный мир. То оказался мир, подобный Земле, но за одним важным исключением. Мир этот населяли разумные термиты. Их цивилизация, к тому времени насчитывала более двухсот миллионов лет. Она, разумеется, не имела ничего общего с человеческой: насекомые не занимались наукой, не размышляли о смысле жизни, не выплавляли сталь и не строили машин. Тем не менее, это была настоящая цивилизация, основу которой составляли большие ассоциации нескольких десятков тысяч семей – своего рода государств. Большая часть поверхность планеты уже не первый миллион лет была ими освоена, почти все прочие виды были давно истреблены ими либо вытеснены в непригодные для разумных насекомых области.

К неудовольствию Зоргорна, ему так и не удалось с точностью выяснить: как именно объяснили жрецы и ученые этой планеты свою невероятную находку. Зато по достоинству оценили открывшиеся перед ними возможности тамошние владыки.

Были мобилизованы все силы, и в короткий срок были построены десятки тысяч боевых машин. Порох еще не был им известен, однако голь на выдумку хитра, и в качестве оружия были использованы огнеметы, в которых струя сырой нефти выбрасывалась силою перегретого пара.

Что могли не знавшие ни металла, ни огня, пусть и мыслящие насекомые, могли противопоставить людям? К термитнику, без труда прокладывая дорогу сквозь тщетно пытающихся преградить ей путь обитателей, подъезжала боевая машина, своей тяжестью сокрушала хрупкое глиняное сооружение, после чего выжигала огнем все, что уцелело.

Война длилась уже пятнадцать лет, и люди уже овладели большей частью материка, соответствующего в других континуумах Северной Америке (именно туда выходил межпространственный тоннель) Не было сомнений, что через один – два века вся планета окажется в их власти, а бывшие хозяева, и то в лучшем случае, уцелеют лишь в тех районах на которые человек не позарится. Точно так же, когда-то, сами термиты изгнали в холодные районы и на недоступные острова других гигантских насекомых и только-только появившихся земноводных.

Два мира пересеклись, и один поглотит другой, как это неизбежно случалось почти всякий раз, когда соединялись континуумы.

Континуум этот не обращал на себя слишком пристального внимания исследователей, хотя и служил своего рода учебным пособием для начинающих Хранителей.

Немало учеников Зоргорна писало работы по здешней цивилизации.

А исследование нынешнего – Таргиза, посвященное ремиссии отрицательных социальных процессов в период XVI династии третьей империи, даже была включена в Реестр научных трудов.

Почему-то именно эта цивилизация едва ли не больше всех прочих привлекала внимание Зоргорна.

Дело было не только в ее своеобразной социальной структуре или в прихотливых зигзагах истории человеческого сообщества по капризу судьбы развивавшегося в таком неприютном и, в сущности, чуждом для человека мире.

Быть может, он его просто полюбил. Какая странная мысль – полюбить чужой, по большому счету не особо привлекательный мир, да еще тому, кому никогда не суждено увидеть его своими глазами.

Вслед за этим, на ум ему пришло нечто совсем другое, с предыдущей мыслью не связанное. Как было бы великолепно, окажись в их силах пробить такой же проход в любой из обычных миров. Хотя бы в этот самый, напрягающий все силы в борьбе с муравьиной расой, такой скудный и малонаселенный в сравнении с другими.

Даже той Сомы, что бесцельно рассеивается, теряется в пустоте, после смерти живущих там, за один год с избытком хватило бы Миру на долгие циклы…

Но что проку мечтать о несбыточном и немыслимом? Это так же невозможно,

как и раскрыть великую тайну Достигших…

* * *

…Бог не дал мне детей. Наверное, я повредила себе что-то во чреве за те годы, когда ложилась со всяким, кто мог заплатить. Но, быть может, давшие мне Силу вернут мне и способность рожать? Ведь, раз их воля такова, что я должна стать королевой всего мира, то должна же я буду оставить кому-то свой трон после смерти? Хорошо, если б это была моя дочь…

* * *

– Значит, говоришь, обидели тебя? Кстати, можешь звать меня просто – Арно. Беспощадный, упруго поднявшись, прошелся взад-вперед по тесной комнатенке.

– И ты, узнав о Светлой Деве, уверовал в то, что она послана спасти народ, и решил сражаться на ее стороне? И ты, стало быть, веришь, что король – сын Дьявола, а дворяне и попы – его слуги, как говорят наши люди? – Он испытующе и сурово взглянул в лицо капитану.

– Не знаю… люди зря не скажут, конечно… Жорж Кер запнулся.

– Понятно, – вздохнул его собеседник. – Выходит, ты просто хочешь отомстить?

– Конечно же хочу! – Кер обрадовался возможности выкрутиться из опасного положения. – Да сам посуди, почтенный Арно! Я два десятка лет, без малого, служил верой и правдой этому королю, чтоб он сгорел! – вырвалось у разошедшегося капитана. И меня вышвырнули вон со службы, как щенка! Выгнали вместе с женой и детьми из дому! И пусть я и впрямь был бы виноват, ну ладно…

– Да… – протянул Арно. Кого ни спросишь – всех обидели. Того кнутом отходили, другого податями зажали, этого со службы выгнали и денег не заплатили, – его лицо вдруг отразило глубокое презрение.

«Неужели все-таки почуял что-то?» – с неподдельным страхом подумал капитан.

– Извини, конечно, – он покачал головой, я ведь понимаю – у кого что болит… А теперь послушай, как обидели меня. Почти год меня держал в темнице своего замка человек, которого я дважды спас от верной смерти. Как дикого зверя, прикованного к стене, без надежды выйти даже после смерти – мне сказали, что когда я сдохну, меня зароют тут, как падаль. В моей тюрьме было одно единственное окошко под самым потолком, и солнечный свет проникал туда только на час. Меня кормили помоями, а тюремщик, издеваясь, мочился мне в лицо. А до этого… До этого у меня отняли все, лучник. На его лице застыла маска ярости и горя.

– Все, ты слышишь! Честное имя, ту, которую я любил, дитя, которое должно было у нее родиться… Осталась одна месть! Некоторое время он сидел в молчании, не отводя наводящий жуть взгляд от Кера.

– Ладно, ступай, – бросил он наконец. – Не надо было бы тебя сразу в лейтенанты, так ведь некого… Найдешь улицу Лудильщиков, там, в новом дворце герцога и стоят лучники. Скажи Гасконцу, что я тебя прислал. И завтра же принимайся за дело.

…Только отойдя за полквартала, капитан облегченно вздохнул.

Чувствовал он себя так же паскудно, как два года назад, когда, охотясь за Толстопузым Жако, со своими ребятами вломился в дорогой бордель, и вытряхнул из постелей визжащих девиц нескольких человек, оказавшихся епископом и аббатами, прибывшими в Париж на диспут по случаю какой-то папской энциклики. Сперва напуганный епископ принялся совать ему золотые, а потом разразился площадной бранью, грозя перетрусившему капитану всеми мыслимыми карами. Но тогда он мог лишиться разве что капитанского значка, а сейчас дело шло о его голове.

Ну ладно, все хорошо, что хорошо кончается. Даже лучше, чем хотелось: он зачислен в войско к Дьяволице и вдобавок на хорошую должность. Мэтр Артюр должен быть доволен.

«Интересно, – подумал он вдруг, – а если бы и впрямь со мной так поступили, как я перед этим Арно распинался, – пошел бы я за Дьяволицей? А кто его знает. Хотя, пожалуй, что и нет.»

Спросив дорогу до улицы Лудильщиков, Кер направился к новому месту своей службы. Вокруг него царила атмосфера богатой ярмарки или большого праздника. Буквально всех окружающих захватила в плен какая-то веселая суматоха: хором ревели песни, громко смеялись, о чем-то спорили. Хмельная бабенка под одобрительные возгласы лихо отплясывала на опрокинутой бочке бесстыдно задирая юбки, из ее разорванного корсажа выпрыгивали мечущиеся груди. Какого-то проигравшегося в кости толстяка со смехом секли тетивой от лука по заголенному заду; два повара громко бранились из-за того, кому резать быка, а предмет их спора мирно пожевывал сено. Народ явно радовался тому, что отныне находится под рукой новоявленной владычицы Франции. Путь его лежал через самый большой городской рынок. Там его глазам предстало довольно веселое зрелище – народ, видимо уже вполне опьянившись свободой и безнаказанностью, принялся громить торговые ряды. Торговцев, пытавшихся защитить свое добро, били палками. Из стоявших поблизости харчевен выносили еду и выпивку и тут же поглощали их под горестно-равнодушными взглядами хозяев. У лавки менялы вспыхнула драка – не могли поделить деньги; сам владелец валялся здесь же, зажимая руками рану на животе.

Капитан не без труда пробирался по запруженным отрядами улицам. Дева строго запретила своим людям занимать дома простолюдинов, так что многие из пришедших в Руан разместились в набитых до отказа церквах и часовнях, во дворцах и домах знати и бежавших состоятельных горожан.

Но большая часть ее ратников в итоге оказалась на улице, под телегами, под рыночными навесами и натянутыми на шесты рогожами или просто под открытым небом, постелив солому. Вокруг чадивших костров сидели вперемешку женщины и мужчины, матери, не стыдясь, кормили грудью младенцев, а у колодцев уже выстроились очереди с разнокалиберными сосудами. Под ногами то и дело чавкало и скользило. Вонь смущала даже ко всему привычного капитана.

«Ну и ну! – пронеслось в голове у старого служаки – И как их при таком порядке еще не раздавили?? И ведь побеждают же! Ну ничего, я в них вколочу… Они еще узнают у меня, что такое служба!» – бормотал про себя Жорж Кер, не замечая, что уже невольно причисляет себя к бунтовщикам.

Над людскими головами торчали стяги на длинных древках, воткнутых в землю. Чаще всего это были просто неровно обрезанные куски синей ткани. Дева на них больше всего напоминала ожившее огородное пугало, а благородное геральдическое животное королей и императоров – какую-то бледно-серую однорогую корову.

Свернув в узкий переулок, больше всего походивший на щель, он двинулся извилистым грязным проходом между тесно сгрудившимися домишками, благоухающим ароматом отхожих мест и хлевов.

Шагов через двести дорогу Керу преградила необъятная свинья, разлегшаяся в луже. Он не удержался, чтобы не пнуть ее сапогом; та в ответ недовольно всхрюкнула, но с места не сдвинулась. Высунувшаяся из-за ограды растрепанная старая женщина принялась визгливо браниться, что, мол, налезло в город всяких прощелыг, которые так и норовят обидеть бедных людей и их скотину, но вот она ужо пожалуется Светлой Деве, и тогда он узнает…

Оставив позади вопящую старуху, Кер направился туда, где над островерхими кровлями вздымались стены бывшего герцогского дворца. Именно там и располагалась искомая улица.

Уже возле дворца ему пришлось вновь остановиться, чтобы пропустить необычную кавалькаду из полутора десятков всадников.

Во главе ее на гнедом жеребце ехала женщина. Рыжие волосы ее были собраны в толстую косу, в которую была вплетена широкая синего атласа лента с приколотыми к ней золотыми украшениями. Непокрытую голову охватывала диадема тонкой работы с крупными серыми жемчужинами. На шее висела тяжелая золотая цепь, спускавшаяся на начищенный до зеркального блеска панцирный нагрудник. На ней было длинное платье зеленого бархата, из-под которого выглядывали сапоги дорогой кордовской кожи с золотыми шпорами. Короткий меч на бедре довершал ее убранство. В числе сопровождающих ее было и несколько женщин, при оружии и в доспехах.

Будь на месте Жоржа Кера кто-то более начитанный, он наверняка сравнил бы всадницу с королевой амазонок из рыцарского романа.

Но капитану, не обремененному книжной премудростью, показалось, что она смахивает на вырядившуюся шлюху.

При ее приближении люди, расположившиеся у дворцового фасада, низко поклонились. Не обращая на них внимания, женщина ловко спрыгнула с седла и скрылась за дверью.

Во рту капитана враз пересохло, когда он вдруг догадался, кто это может быть.

– Это она… Дева?? – спросил он сидевшего на телеге босого парня лет шестнадцати с двумя кинжалами за поясом.

– Ну ты сказал, добрый человек! – с нескрываемой насмешкой ответил тот. – Это Арлетт из Арраса – слыхал про такую небось?

Разумеется, Кер слышал о бывшей содержательнице борделя, командовавшей у Девы целым знаменем, и не раз громившей в пух и прах рыцарские дружины.

– Дева! – продолжил его юный собеседник, – Да разве ж она такая? Да если б ты Светлую Деву увидел, ты до сих пор бы на коленях стоял! Я когда ее увидел – только один раз это было… – он замолчал, не в силах выразить словами распиравшие его грудь чувства к повелительнице. Эх, – ну тебе говорить, дядя – как послужишь ей с мое – узнаешь! – он вновь рассмеялся.

– Щенок ты, – непритворно обиделся капитан, – да ты еще пешком под стол ходил, а я двумя сотнями командовал!

– Двумя сотнями это кого же – свиней или баранов? – гоготнув, спросил вышедший из-за телеги мужик, небрежно поигрывавший увесистым шестопером.

– Да нет, – хохотнул сопляк, – бери выше, не иначе волов: ишь какой гордый!

Сочтя за лучшее не вступать в конфликт, Жорж Кер отошел прочь, сохраняя достоинство.

* * *

В то время, как те, о ком было рассказано выше, входили в ворота столицы Нормандии, а Людовик де Мервье размышлял, как извлечь из того, что им предстоит, наибольшую выгоду, в одном из парижских подземелий встретились люди, которых так же весьма беспокоило все происходящее. Они спустились сюда через замаскированный люк в чуланчике книжной лавки, принадлежащей одному из них.

…Кроме Парижа, стоящего на земле, был еще один Париж – подземный.

Подвалы соборов и церквушек, отелей и замков, сторожевых башен старинных крепостных стен, забытые подземелья снесенных или сгоревших в многочисленных пожарах домов и складов, заброшенные тайные ходы, когда – то прорытые не то для обороны, не то еще для чего-то, погреба, пещеры, промытые водой…

Римские каменоломни и древняя канализация, убежища первых христиан и последних язычников, крипты, где галло-римляне прятались от франков и франки – от норманнов.

Тут можно было наткнуться на забитые доверху костями склепы времен Хильдерика и Людовика Толстого, покинутые винные погреба с заросшими плесенью бочками, языческие гробницы-колумбарии, еще хранящие хрупкие гипсовые и стеклянные урны с пеплом тысячелетней давности.

Возрастом и размерами парижские катакомбы могли поспорить с катакомбами Рима и Константинополя. Они росли все тринадцать столетий существования столицы. Их бесконечные коридоры и галереи уходили Бог весть на сколько ярусов вглубь земной тверди. Они охватывали город и предместья, проходили под улицами и площадями, под Лувром и аббатством Сен-Дени, под Дворцом Правосудия и Двором Чудес, под рынками, тюрьмами и особняками, даже под Сеной, оканчиваясь далеко за стенами города.

Как поговаривали, были люди, прекрасно знавшие эти подземелья и способные пройти по ним куда угодно, хоть и в королевский дворец.

Их отнорки вели к колодцам и к потайным дверям в подвалах домов и отелей, выходили где-нибудь на пустырях, маскируясь в неприметных ямах, заросших бурьяном.

В этих запутанных лабиринтах можно было легко скрыться от преследования, ибо стража не спускалась сюда. Но слишком многие опасности подстерегали здесь человека. На нижних ярусах, залитых зловонной водой, можно было легко задохнуться в спертом воздухе, тут очень просто было заблудиться – достаточно погаснуть факелу, и человек оставался навсегда замурованным во мраке. Не раз и не два отважившиеся спуститься вниз натыкались на скелеты тех, кому не повезло. Кроме того, о подземельях ходила зловещая молва, населявшая их то летучими мышами-оборотнями, то огненными призраками и привидениями, и даже бесами, будто бы прорывшими к ним ходы от самой Преисподней.

Несмотря на все это, подземный город вовсе не был покинут людьми. Одни его галереи облюбовали воры и грабители – и кто знает, сколько предсмертных криков и напрасных молений о пощаде они слышали?

Другие избрали своим приютом нищие и бездомные: тут же их и хоронили товарищи по несчастью. Какие-то были приспособлены обывателями под склады; по некоторым ловкие торговцы доставляли в Париж товар, минуя заставы, или проносили мимо загребущих рук портовых досмотрщиков привезенные на кораблях грузы.

Не было лучшего способа сохранить тайну, чем доверить ее этим подземельям.

И вот в одном из их закоулков и собрались те, о ком пойдет рассказ.

Чувствовалось, что помещение это очень старое.

Низкий арочный свод, опирающийся на массивные четырехугольные колонны, пол, выложенный истертыми и потрескавшимися плитами мрамора.

Быть может, оно было сложено еще руками римлян.

Тут было, против ожидания, достаточно сухо и тепло, воздух тоже был довольно чистый. В углу находился выложенный из старинного кирпича колодец, чьи стены, толщиной более фута, возвышались над полом примерно на столько же. Поверх него лежала железная решетка, позволявшая убедиться, что колодец уходит в темную глубину на десятки туазов.

Несколько толстых свечей белого воска разгоняли тьму. При их свете на низком своде было можно разглядеть какие – то замазанные известью изображения.

В нишах стен стояли сосуды из глины и мутного зеленого стекла, из-под неплотно прикрытых крышек которых шли острые запахи. На большом столе, изрезанном и закопченном, в беспорядке лежало великое множество разнообразных инструментов, алхимических приспособлений, связки каких-то трав и кореньев, позеленевшая бронзовая клепсидра и несколько зеркал разной формы и размера. Приоткрытая дверь шкафа позволяла увидеть дюжины две книг, видимо, самых ценных приобретений хозяина. На полу были вычерчены мелом полустершиеся письмена – вперемешку арабские, иудейские, латинские, греческие; замысловатые знаки, вписанные в круги и пентаграммы

Кроме люка в потолке, задвинутого сейчас деревянной крышкой, тут был еще один вход, закрытый основательной дверью из толстых ореховых досок, давно уже не отпиравшейся.

Четыре человека собрались сейчас в этом подземелье.

Первый – хозяин книжной лавки, прямо под которой находился этот зал – близоруко щурившийся пожилой толстяк, напоминавший безобидного хомяка. Немногие, близко его знавшие, могли лишний раз убедиться, как обманчива бывает внешность.

Второй – еще не старый человек с мягкими чертами лица в черном облачении и тщательно выбритой тонзурой.

Это был приор небольшого парижского аббатства Святого Мартина, магистр канонического права, которого частенько можно было увидеть в архиве капитула, изучающим старинные дела о колдовстве.

Третий – шателен Эмери де Виль, высокий, лет тридцати, одетый в отороченный вытертой белкой сюркот. Все знали его как алхимика – неудачника.

На четвертом, как и на канонике, была монашеская сутана, низко надвинутый капюшон которой почти скрывал лицо. Но манеры его подсказывали, что облачение святого брата он носит не по праву.

Эти люди давно и неплохо знали друг друга. Не пойманные, под разными именами фигурировали они во многих процессах и, случись выплыть на свет Божий хотя бы некоторым их делишкам, не миновать бы им костра, или, в виде особой милости, да и то при условии полного раскаяния – виселицы. Многие странные происшествия, темные дела и внезапные смерти прояснились бы, окажись эти четверо в умелых руках заплечных дел мастера.

Но едва ли не впервые собрались эти четверо в одном месте и в одно время, презрев обычную конспирацию, благодаря которой и были живы до сих пор.

В молчании они расселись в стоявшие тут деревянные кресла.

– Как ваши успехи, мессир? – начал разговор лавочник, обратившись к приору.

– Увы, сын мой, по-прежнему ни крупинки золота. Только пепел да все те же слитки похожие на дрянное стекло.

– По-моему, мы собрались тут не для того, чтобы обсуждать поиски философского камня, – прозвучал скрипучий голос лжемонаха.

Лавочник предпочел промолчать. Приор внимательно посмотрел на человека в сутане и тоже промолчал. Неведомо было, в самом ли деле он, чье настоящее имя было им неизвестно – командор таящихся от людских глаз последних храмовников, хранитель магического наследия ордена. Но в том, что касалось тайных знаний, он мог потягаться с ними вместе взятыми, а обиды прощал не лучше, чем любой из королей.

– Вам что-нибудь удалось выяснить, брат? – обратился между тем тот к де Вилю.

– К сожалению, нет, – с легким акцентом, изобличавшим в нем уроженца Франш-Конте, ответил тот. Некоторое время я даже подозревал, что все это – дело рук ваших братьев по Ордену.

– Я вначале и сам так думал, – сообщил его собеседник.

– Я тоже не понимаю, что происходит, – заявил каноник. Могу только сказать, что ничего подобного мне не приходилось видеть. Творится и впрямь что-то неладное. Нигде ничего похожего не описано. Стало особенно много бесноватых, а от знакомого инквизитора (при этих словах лавочник непроизвольно поморщился) я узнал, что пытаемые колдуны теперь часто не просят пощады, а грозят скорым возмездием.

– А не может ли это и в самом деле быть приходом… Антихриста? – выдавил из себя лавочник. Его тон и выражение лица дали слушателям понять, что эта мысль очень беспокоит его.

– Странно это слышать от вас, уважаемый, – пренебрежительная усмешка скривила губы священнослужителя. Такие мысли простительны глупым кумушкам, но вы…

– А что говорит королевский астролог? – донеслось из-под капюшона сутаны,

– ведь вы вхожи к нему?

– Что может сказать этот невежда? – пожал плечами приор святого Мартина. Как всякий профан напускает туману, но с тем расчетом, чтобы понравиться хозяину.

– А все-таки? – настойчиво спросил тот.

– То же, что обычно говорят: Луна в секстиле с Марсом, Меркурий и Марс в угрожающей связи с Луной.

– Луна в секстиле с Марсом… Действительно – зловещее сочетание, – пробормотал лавочник.

– Я вот думаю, не следует ли попробовать погадать на человеческих внутренностях? – изрек именующий себя магистром.

Лица троих его собеседников приобрели озабоченное выражение.

– Не очень-то это нам помогло прошлый раз, – буркнул де Виль.

– Гадать следует на печени девственницы, вошедшей уже в брачный возраст, и умершей ненасильственной смертью. А тогда это была совращенная и утопившаяся в колодце монахиня. – Кстати, – это уже к лавочнику, – вы не пробовали обратиться к духам? Ведь вы, кажется, из нас наиболее сильны в этих материях?

– Я уже пытался воззвать к Габориму…[32]32
  Габорим – в соответствии со средневековой демонологией – высший демон, повелитель огня.


[Закрыть] – начал книготорговец.

Пламя свечей дружно качнулось при последнем слове, должно быть от налетевшего откуда-то сквозняка.

Все четверо замерли, нервно переглянувшись

– Тише, мэтр, не надо упоминать подобных имен вслух, особенно здесь, – свистящим шепотом сообщил храмовник. – Как-никак тут было святилище… —

он замолк, многозначительно приложив палец к губам.

Они еще долго вели свой разговор, полный недомолвок и многочисленных намеков, внимательно глядя в глаза друг другу. Успели догореть свечи, и на две трети сгорели зажженные им на смену. Только тогда они покинули подземный зал, чтобы больше уже никогда не встретиться.

Никто из них, разумеется, даже близко не смог подобраться к отгадке тайны того, что творилось сейчас в их мире. Лишь многие десятилетия спустя единственный из них, кто уцелеет в уже недалекой буре, будучи глубоким старцем прочтет книгу немецкого епископа. В ней клирик упомянет о возможности сотворения Богом других миров, подобных Земле.[33]33
  Вопреки общераспространенному мнению, идеи о множественности обитаемых миров высказывались задолго до Джордано Бруно. Например, еще в первой половине XV их проповедовал в своих трудах кардинал Николас Кузанский; подобной же точки зрения еще раньше придерживались последователи еретического религиозно – философского течения аверроизма.


[Закрыть]

И тогда он вдруг задумается… Но догадка его будет слишком смутной и неопределенной.

* * *

– Ну что, брат Жорж, – крякнул командир стрелков, разливая по стаканам терпко пахнущую жидкость. – Причастимся?!

Хотя из погребка небольшого церковного подворья давно уже было вынесено все вино, однако тут осталось еще немало того, на что грабители не позарились: настойки из одуванчиков, бузины и даже медовая брага.

– Так что, выпьем напоследок за то, чтобы вздернуть твоего барона вверх ногами на воротах его отеля – ну самое, позднее, к осени!

– Так он подох уже, – сообщил капитан, на этот раз говоря чистую правду.

– Ну выпьем, тогда, за то, чтобы жариться ему в Аду на самой горячей сковороде! За это, разумеется, стоило выпить.

– На, закуси, – он пододвинул Жоржу ломоть копченой оленины и, словно спохватившись, торопливо вынув из-за пазухи маленькую золоченую коробочку. Открыв ее, щедро посыпал мясо перцем.

– Да ты чего?! – у капитана изумленно поползли вверх брови

– А что такого, брат?

– Он же в цену золота!

– Ну и что? – невозмутимо ответил его собутыльник. – У меня в мешке его полтора фунта. Ешь, не обижай старика.

Жюсс оказался маленьким, седым уже гасконцем. Левая рука его, на которой не хватало двух пальцев, плохо разгибалась, и он время от времени закладывал ее за отворот кафтана.

Узнав, кто перед ним и зачем его прислали, он вовсе не удивился, но весьма обрадовался. Со вниманием выслушав придуманную капитаном историю (тот уже в третий раз за сегодняшний день рассказывал ее), Жюсс тут же принялся многословно, как это и было принято в его краях, рассказывать о себе, время от времени сбиваясь на свой малопонятный капитану язык. Во время разговора он время от времени прикладывался к стакану и заставлял Кера делать то же самое.