Текст книги "Палая листва в тумане"

«Ростов -на-Дону», «Владивосток», «Кишинев», «Москва», «Отрадное», «Калининград», «Баку», «Рязань», «Воронеж» и т. д.

Над ними – яркое звездное небо. Крупно – транспарант со светящимися буквами над сценой.

«АНТИЧНЫЙ ГОРОД ФАЗЕЛИС И ОТЕЛЬ «МАРИН ПРИНЦЕСС 4+» ПРИВЕТСТВУЮТ УЧАСТНИКОВ ВЫЕЗДНОГО ЗАСЕДАНИЯ ИЗДАТЕЛЬСКОГО ДОМА ПРАВДА КОМСОМОЛА».

Транспарант украшен цветами. Камера съезжает по ним вниз – гирлянды достают до сцены, и утыкается в сандалию докладчика. Потом – суетливо несется вдоль рядом античного театра, показывая, что в сандалии обуты все.

Сомнений нет, перед нами общий корпоративный прикид, стилизованный под древнегреческие прикиды.

А хорошо Ипатич постарался, собака, – говорит докладчик довольно.

Говорит прямо в микрофон (это, карта, а еще и софиты – приметы современности).

Хорош, Ипатич, собака… – шелестит по залу.

Где он там? – говорит докладчик.

Где он… где он.. да покажись.. – шелестит по трибунам.

Из задних рядов встает интеллигентного вида человек, рыжеволосый, в очках, ему явно неловко за то, что происходит. На нем, конечно, тоже «древнегреческая простыня».

Молодец, Ипатич, – говорит докладчик.

Издательский дом «Правда комсомола» благодарит тебя и выносит поощрение за организацию мероприятия, – говорит докладчик и «Ипатич» словно приподымается.

…в виде упоминания в корпоративном журнале «Издательский дом Правда Комсомола», – говорит докладчик и «Ипатич» сникает.

Который ты и редактируешь, – говорит он.

Сам же и напишешь, – говорит докладчик.

И смотри мне, не облажайся! – машет он кулаком.

Садись, – говорит он.

Ну садись, чего ты тут торчишь, – повторяет он.

Сядь, сядь, ты… торчишь… – шелестит по трибунам вновь.

Сядь урод! – кричит кто-то сзади.

Смех, аплодисменты. Докладчик, благосклонно дождавшись, когда мужчина сядет и смех затихнет, вновь поднимает указку. Камера показывает лица собравшихся. Они очень похожи на тех, кто присутствовал на советских съездах 37-го года (Неотличимы просто. А наряды в 37 году так даже дебильнее были – прим. В. Л.).

Значит так, друзья… – говорит он негромко и жестко (то есть, ему кажется, что он очень жестко это все говорит – В. Л.)

Ситуация в издательском доме такова… – говорит он,

На сегодняшний день наши филиалы вынуждены конкурировать с газетой «Жизнь», – говорит он.

Оставьте только «Жизнь», – говорит он.

На карте гаснут все огни, кроме желтых. Их очень много (сейчас экс-СССР как будто обоссали – В. Л.). Докладчик кивает головой, говорит:

С ними в упорную борьбу вступила новая национальная газета «Слободка», – говорит он.

«Слободку» оставить, – говорит он.

На карте гаснут все огни, кроме синих.

Сравнить с «Жизнью», – говорит он.

На карте горят синие и желтые огни, весь экс-СССР светится так, как будто его населению, наконец, разрешили жить по-человечески впервые за последние 100 лет.

Вот такие дела, ребята… – говорит мрачно докладчик.

А теперь нас, – говорит он.

На карте зажигаются красные огни. Они видны кое-где, их явно намного меньше, чем синих и желтых. Кое-где красных огней попросту нет.

Ну что, все понятно? – спрашивает докладчик.

Ребята, вы – директора и редактора филиалов нашей орденоносной газеты, – говорит он.

Я – председатель правления, моя фамилия Всуньгоркин, – говорит он.

…если кто еще не знает, – говорит он.

Смешки. Но по лицам примерно трети в зале понятно, что они и правда – по крайней мере очно, – не знали докладчика.

Это ничего, – говорит он.

Текучка у нас большая, – говорит он.

Но не потому, что как утверждают конкуренты, мы – «Македональдс» – говорит он.

…просто потому что коллектив большой, молодой, – говорит он.

Лица в зале. Очень много пожилых, да и попросту старых людей. На пожилых женщинах – яркие бусы, «гавайские» украшения.

Вы директора и редактора, я – главный… – говорит мужчина.

Кому как не вам… кому как не я… кому как не мне, – говорит докладчик задумчиво.

Ребята, – говорит он откровенно и садится на край сцены, становится видно, что он в одних плавках под простыней.

Ребята, я вам вот что скажу, – говорит он.

Берет с пола сцены газету, обрывает тщательно с нее кусочек, прикрепляет его себе на грудь.

Шпильку дайте, – говорит он.

Шпильку… шпильку… – шепчет зал.

Робко выходит какая-то девушка, протягивает докладчику шпильку. Тот кивком благодарит, крепит себе обрывок газеты на грудь. Крупно – показано, что на груди у докладчика бумажный орден Ленина, что на титуле газеты.

Ребята, за нами Москва, – говорит докладчик.

В буквальном смысле, – говорит он.

Мы проимели все распространение, кроме Москвы, – говорит он.

Мы с вами сидим здесь, на берегу теплого моря, в чудесном античном театре… – говорит он.

Кстати, все в курсе, что это Греция? – говорит он.

Но ведь это Турция! – кричит кто-то из задних рядов.

Это Турция, – соглашается докладчик, – но это и Греция.

Вся Древняя Эллада, ребята, – говорит он задушевно, как мент на допросе.

Вся она была тут, в Малой Азии, – говорит он.

А в настоящей Греции этой самой Греции было совсем чуть-чуть, – говорит он.

Троя, Милет, другие города благословенной Аттики, – цитирует он рекламный буклет.

Все они располагались, вопреки расхожему заблуждению, вовсе не на территории современной Греции, – цитирует он (видно, что учил фразу – В. Л.)

…а на территории современной Турции, – завершает цитату он.

К чему я все это клоню? – говорит он.

Эллада была у эллинов в головах, – говорит он («еллин» произносит, как в старину – прим. В. Л.).

И они с этой Элладой в головах покорили весь известный им мир, – говорит он.

Что сделали бы вы, – говорит он, – если бы у вас в головах было что-то…

Ну… я не знаю… – говорит он, хотя по глазам видно, что прекрасно знает.

Ну что-то вроде… – говорит он и делает вид, что его осенило.

…ну вроде «Издательского дома Правда Комсомола»? – говорит он.

А? – говорит он.

… – молчание в зале.

Что бы вы тогда сделали? – говорит Докладчик.

Позвольте мне вам сказать, – говорит он.

Вы бы покорили ей весь мир, – говорит Докладчик.

Потому что это великая идея, – говорит он.

ВЕЛИКАЯ ИДЕЯ, – повторяет он.

В чем заключается наша идея? – спрашивает он собравшихся.

Собравшиеся встают, и, глядя в пол, декламируют, как по команде (отчего становятся очень похожи на жителей морского царства, загипнотизированных злодеем Планктоном в мультипликационном художественном фильме «Губка Боб Квадратные штаны» – прим. В. Л.). Лица у них деревянные.

Информируя, развлекай, развлекая, информируй, – говорят они.

Тишина. Докладчик, похожий сейчас на проповедника, горько кивает.

Верно, – говорит он.

Информируя, развлекай, развлекая, информируй, – говорит он.

Евангелие издательского дома «Правда Комсомола», – говорит он и крестится.

Будь оно у вас в голове и в сердце, вы бы весь мир уделали, – говорит он.

А вы… – говорит он.

А вы его не покорили, – говорит он.

Напротив, – говорит он.

Так скажите мне, что же было у вас в головах? – спрашивает он поднявшись.

Может быть, говна кило?! – спрашивает он.

Может, говна пироги?! – говорит он.

Кучи говна!!! – кричит он раздраженно.

Показано, что все присутствующие опустили головы и рассматривают свои сандалии.

А раз у вас в головах говно?! – орет мужчина.

Может, вы и есть говно?! – орет он в небо.

Камера поднимается вместе с криком мужчины. Показан ярко освещенный на берегу моря амфитеатр. Крики – уже неразборчивые – которые раздаются из него.

Постепенно их приглушает плеск моря…

***

Камера высоко поднимается в небо, и опускается прямо к воротам театра. Из него выходя оживленные участники конференции. Несмотря на то, что их только что морально изнасиловали, они выглядят оживленно, дискутируют, жестикулируют (от этого сходство с 37-м годом усиливается – при. В. Л.). Часть людей идут с жестяными венками на головах. У них гордый и счастливый вид. Другая – несет в руке большой черный шар. Они, напротив, понуры, не веселы…

Показана группка из пяти человек. В центре – невысокий человек со смышлеными глазами (но это сообразительность не инженера конструкторского бюро, а сообразительность жулика – В. Л.).

Он говорит, потрясая блокнотиком:

Нет, ребята, а наш Всуня гений, что не говори! – восклицает он, хотя остальные молчат.

Как он этих кретинов из отдела маркетинга припечатал, ух! – восклицает он (именно восклицает «ух» – В. Л.)

И как он… про типографии точно отметил! – говорит он.

Сейчас… значит… так… ага… нашел! – восклицает он.

«Типография это вам не хухры мухры, а место, где на специальном оборудовании печатается продукция, которая впоследствии продается, как печатная продукция» – цитирует он с восторгом, разбирая при ночном свете каракули карандашом.

Или вот… про почту, а?! – говорит он.

«Почта – государственное учреждение, посредством которого производится распространение печатной продукции подписчикам на периодические издания», – цитирует он.

Нет, ну, каково? – говорит он.

Или… «если рассвело, значит уже наступило утро», а?! – говорит он.

И как глубоко!

А вот… шутка… «когда газетой подтирают зад, то я говорю, подтирайте, главное, не страницей с подписным купоном», а-ха-ха!!!! – говорит он.

Гений, ну гений же!!! – говорит он возбужденно.

Ведь в точку, в точку, каждый раз в точку! – восклицает он.

И откуда в нем столько ума? – говорит он задумчиво.

Остальные мужчины смотрят на него безразлично. По мере продвижения к кафе, где уже танцуют танец живота усталые танцовщицы из Донецка, замаскированные под страстных турчанок, мужчины снимают простыни, оставшись в плавках. У мангалов уже извиваются пожилые женщины с бусами. Все берут себе выпить.

Да ты суетись ты так, кишиневский, – говорит один из мужчин.

А че? – спрашивает мужчина с легким вызовом, но в то же время, любопытствуя, он в любой момент готов или начать быковать, или встать в позу покорности, смотря какой туз в рукаве окажется у его собеседника (офисная субкультура – прим. В. Л.).

Всуне последние дни пошли, – говорит мужчина повыше ростом, злорадно улыбаясь.

Че, серьезно? – говорит мужчина, которого звали «кишиневский».

Ты дебил, в своем Кишиневе сидишь, и ничего не видишь, – говорит высокий.

А мне из Питера много видать, – говорит он.

Делает манящий знак рукой. Мужчины вокруг столика сталкиваются головами и обнимают друг друга за плечи, отчего становятся похожи на кучку пьяных армян-дезертиров, которые вдали от дома танцуют героический танец «Крепость» про то, как они всех победили.

Пацаны, грядут больше перемены, – говорит глава филиала в Санкт-Петербурге.

Все понимающе хмурятся, отчего становятся похожи на выпускников филологического факультета, прочитавших киносценарий фильма «Чужая» (особенно оратор – В. Л.).

Пацаны, делюсь с вами секретной информацией, – говорит он.

По поручению акционеров, – говорит он.

Акционеры забили тревогу, – говорит он.

Забеспокоились, что закапало меньше грева с акций, – говорит он.

Раньше Всуньке это с рук сходило, потому что он «инвестициями в производство» отмазывался, – говорит он,

А сейчас… где эти инвестиции… ищи их не ищи… нет… все равно что по пизде ладонью гладить, – говорит он.

Акционеры начали рыть, пробили по Всуне, выяснили неприятные вещи, – говорит он.

Общачок, что на волне бума 2000-хх, подняли, – говорит он.

Не на типографии пошел и не на развитие бля бизнеса, – говорит он.

А на что? – спрашивает мужчина с временной татуировкой «Калининград» на лбу.

А ты сам подумай, – говорит человек с татуировкой «Москва».

Все замолкают. Потом с понимающим видом кивают головами, отчего ударяются (они по-прежнему в кружке), и морщатся.

Всуня совсем загордился, – говорит мужчина «Санкт-Петербург».

Забыл, что благосостояние конторы держится на нас, – говорит он.

Рядовых тружениках, которые словно пчелы… – говорит он.

Трудятся, – говорит он.

Хорошо, акционеры помнят, – говорит он.

И все-таки ребята, Всуня гений, дайте я вас поцелую, – говорит Кишинев.

Все недоуменно глядят на него, потом краем глаза замечают фигуру нависшего над ними человека, – видимо представителя высшего менеджмента, – и согласно кивают. Снова слегка ударяются. Ждут, пока над ними вновь не зажигается небо.

Значит, ребята, акционеры Всуне предъяву кинули, на весь общак, – говорит Санкт-Петербург.

За, так сказать, использование целевых средств не по назначению, – говорит он.

Он, лошок, обещал через три дня полный отчет сделать, и умолил слета этого не отменять, – говорит он.

Чтоб, значит, не было у рядовых сотрудников подозрений, – говорит он.

Однако, сам собирается лыжи намылить, – говорит он.

После этого прижимает к себе приятелей еще ближе – мы видим крупно глаза и лбы с надписями «Кишинев», «Санкт-Петербург», «Москва», «Калининград», «Пермь» и «Отрадное», – и шепчет:

Лодку подводную на парах держит… у причала… тут… – говорит он.

Маленькую, как у контрабандистов, в Венесуэле, – говорит он.

Все ахают и переглядываются, страшно вращая глазами.

Гаденыш удумал нас три дня здесь продержать, а потом смыться, – говорит с ненавистью Санкт-Петербург.

Он даже за отель и за «все уплочено» не уплотил (произносит «уплочено» и «уплотИл» – прим. В. Л.)

Нас здесь потом как заложников держать будут, – говорит он.

Вот что урод удумал, за нашу верную службу в филиалах, – говорит он.

Но акционеры наши не лыком подшили свои костюмы от «Версаччи», – цедит с ненавистью Санкт-Петербург.

Они выяснили все ловкие ходы этого терпилы, – говорит он.

И нашли нормальных пацанов в теле нашей организации, – говорит он.

Пацаны, – говорит он.

Братва… – говорит он.

Крупно – лица мужчин, видно, что они еле сдерживаются, чтобы не расплакаться.

Акционеры доверили мне операцию по ликвидации Всуни, – говорит Санкт -Петербург.

Этого короеда, сошедшего с прямого пути честного сотрудника издательского дома, – говорит он.

В награду я получу его место, – говорит он.

А вы – войдете в центральную дирекцию, пацаны, – говорит он.

Именно нам, старейшим редакторам издательского дома, – говорит он.

Доверена важнейшая задача, – говорит он.

Не дать лошку уйти и вернуть общак издательского дома «ПК», – говорит он.

Кто со мной? – спрашивает он.

Все со мной, – говорит он, внимательно оглядывая друзей.

Не спускать со старичка глаз, – говорит он.

Сейчас ему кажется что он на коне, но часы его сочтены, – говорит он.

Сик транзит глория, – говорит он.

Приятели улыбаются. От перспектив у них загораются глаза. Мужчина с надписью «Кишинев» на лбу, говорит:

А кто… ну… исполнит…

Всуню? – добавляет мужчина напряженно, хотя и так понятно, кого.

Молчание. Над кружком голов начинают вспыхивать фейерверки. Кто-то произносит имя, его не слышно, только шевеление губ, всполохи небесных огней на лицах. Все улыбаются.

Ретроспектива. Мы видим человека, который отвечал за кинопроектор. Это «Ипатич». Он одет в пиджак с заплатками на локтях и на нем шейный платок. Внизу у «Ипатича» – шорты. Он стоит с подносом с тремя рюмками и штофом у дверей большого кабинета. Мы успеваем заметить «Генеральный директор Правда Ком…». Потом – дверь автомобиля, которую услужливо открывает «Ипатич». Генеральный директор усаживается в машину, и с размаху захлопывает дверь. «Ипатич» несколько минут бежит рядом с машиной, и отпадает от нее, только сумев выдрать руку из защемившей ее двери. Потом… Потом… В общем, непрерывная цепь унижений, видно, что в прошлой жизни человек по имени «Ипатич» конкретно согрешил против буддийских индуистских?) циклов.

Кстати, за что он его так? – говорит человек с надписью «Калининград» сочувственно.

Старая история, – говорит человек с надписью «Кишинев».

Он до меня кишиневским филиалом рулил, – говорит он.

Ретроспектива. Большое помещение в виде императорского дворца. Все те же люди что присутствовали сейчас в театре, но в костюмах 18 века. На лбу у них мушками выложены названия городов. Москва. Санкт-Петербург, Воронеж, Казань, Алма-Аты, Таллин, Саратов… На возвышении – в костюме императора, на троне, Докладчик. Он говорит, глядя на световую карту экс-СССР с красными, желтыми и синими точками:

Значит… поскольку… а восемьсот двадцать три процента в квартале прошлого года, – говорит он.

В сравнении с двумястами пунктами индекса года этого… – говорит он.

Ну что, утомил вас цифрами? – говорит он, убирая от глаз лорнет без стеклышек.

Расскажу исторический анекдот, имевший впрочем место быть… – говорит он.

Значит, когда Александр Македонский вошел в Индийский океан, то он заплакал, – говорит он.

Знаете, почему?! – говорит он.

Потому что ему нечего было больше покорять! – говорит он.

Орлы, – говорит он голосом императрицы Екатерины из черно-белого фильма сталинских времен.

Я хочу, чтобы мы плакали, войдя в любой водоем! – говорит он.

Смех, аплодисменты (видно, что из собравшихся и в самом деле получились бы отличные придворные, они смеются любой чепухе, которую им скажут – В. Л.).

Внезапно встает человек, в котором мы узнаем «Ипатича», поправляет себе парик и говорит:

Извините Василий Михайлович, но это, наверное, был Ганг.

Абсолютное молчание. Жужжит муха. Показано, как она от люстры дворца – арендованное поместье в Подмосковье – пикирует на лоб « Ипатича». На нем крупно же – «Кишинев».

Докладчик молча поднимает брови.

Ганг… не океан… я… историк по образованию… поверьте… – бормочет «Ипатич»

Молчание.

Вот Вы сказали океан… а там Ган… вроде бы так, да не так… чт… – мямлит он в смятении.

Молчание.

Честное слово я вовсе не… – бормочет «Ипатич».

Все молчат. Докладчик, наконец, глядит в лорнет на несчастного. Тот дрожит.

А… Ну да… Ганг… – говорит Докладчик, милостиво улыбаясь.

Смешки, шушукание. Докладчик возвращается к выступлению. «Ипатич» с видом человека, который прошел над пропастью, да еще и во ржи! – садится. На его лице – гордость за то, что он отстоял Истину (такое бывает свойственно людям до 25, работающим в офисе и отбившимся от предложения самим скидываться на питьевую воду в кулере – прим. В. Л.)

Крупно – лицо. От гордости переходит к разочарованию, потом к горечи…

Отъезд камеры. Мы видим «Ипатича», который стоит в костюме слуги в входа в зал и держит поднос с бокалами. Проходящие мимо коллеги не обращают на него никакого внимания. На лбу слуги – следы от слова «Кишинев», мушек нет… Видно, что человека подвергли гражданской казни.

Крупно – лица заговорщиков, собравшихся предотвратить крах издательского дома.

Нет, он слажает, – говорит мужчина с буквами «Кишинев» (все названия городов стилизованны под древнегреческие).

С тех пор, как его на уборку помещений перевели, совсем сдал, – говорит он.

Плачет, сам с собой разговаривает… – говорит он.

Верно, нам другой нужен, решительный, – говорит «Санкт-Петербург».

У тебя есть кто? – говорит он мужчине с надписью «Калининград».

Был один… отмороженный, – говорит человек с надписью «Калининград».

Из морячков… Олежкой звать, – вспоминает он.

Ну, дебил, конечно, не без этого, – говорит он.

…но у них на флоте так принято, – говорит он.

Особенно если в море не ходил, – говорит он.

Тот за карьеру и бабушку бы свою исполнил, – говорит он.

Лицо собеседников принимают презрительное выражение.

Ну в смысле и даже даром, – говорит он.

Глаза мужчин преисполняются уважением.

Фамилия у него съедобная еще была, – вспоминает редактор.

Кашкин, что ли? – говорит он.

Так и где он сейчас? – спрашивает «Санкт-Петербург».

Вольная душа он, перекати-поле, – с досадой говорит «Калининград».

Опять во флот подался, – говорит он, и головы понимающе кивают.

Хотя грозил, что к конкурентам уйдет, – говорит «Калининград».

В «Коммерсант»? – спрашивает Санкт-Петербург.

Кажется, – отвечает «Калининград».

Значит, точно из уродов, – говорит «Санкт-Петербург» с ненавистью.

Все снова кивают.

Крупно – место корпоратива. Собравшиеся гуляют отчаянно, все уже разговаривают в полный голос, никто никого не слушает. Время от времени к группке заговорщиков подходит кто-то, что-то мычит, пытается выпить на брудершафт. Тогда его (ее) прогоняют. Музыка, свет пляшет, мелькают смуглые турецкие аниматоры, оглядывающиеся в поисках «своей Наташи».

Слышь, слышь, иди сюда! – время от времени зовет аниматора очень полная белокурая женщина с сибирским акцентом.

Ну я Наташа, – говорит она.

Крупно – гостиничная ленточка у нее на руке. «Nina Simbuhtseva, ap. 345»

Аниматоры, почему-то, испуганно убегают дальше. Снова – кружок заговорщиков на фоне ночного неба.

Значит, сами исполним, – говорит «Санкт-Петербург».

А когда? – спрашивает «Кишинев».

А вот прямо сейчас, – говорит «Санкт-Петербург».

Чего тянуть? – говорит он.

Все и исполним, – говорит он.

По малой, так сказать, лепте в общую кассу, – говорит он.

По очереди пристально глядят друг другу в глаза. Встают.

Отлить бы сначала, – говорит «Кишинев».

Потом некогда будет, – говорит он.

Это да, это дело, – говорит «Санкт-Петербург».

Предложение принимается, – говорит он.

Полный поссилиум, – говорит он.

Все смеются. Видно, что люди отучились радоваться настоящей жизни и их юмор приобрел специфический офисный оттенок. Огни дискотеки сливаются в один. Отъезд – это отражение звезды в море. Шесть молчаливых фигур у моря. На заднем плане шум, крики, танцы. Мужчины молча мочатся в море. На поясах у них – дебильные бутафорские мечи украденные турецких «римлян», которые уже возятся со старыми дебелыми блондинками в кустах, и ножи с барбекю. Мужчины молчат. Тихий плеск.

Ох, хорошо, – говорит изменившимся голосом кто-то.

Концы в воду, – говорит кто-то.

Смеются…

***

Майка на весь экран.

На майке нарисовано огромное сердце, как его представляет масскульт – раздвоенное сверху, пронзенное стрелой. Сердце красное. На нем черными буквами надпись.

«Я ЛЮБЛЮ ИТАЛИЮ».

Мы некоторое время видим только майку и слышим неодобрительное цокание.

Отъезд камеры. Мы – в цеху швейной фабрики. Судя по тому, что дверь изнутри заперта несколькими засовами, и свет в коридоре не очень яркий, это нелегальная швейная фабрика. Мы видим человека, который цокал. Это неприятного вида пожилой мужчина в обтягивающих джинсах. Камера показывает джинсы сзади. Мы видим, на что похоже раздвоенное сверху сердце на майке. На мужчине – модные кроссовки золотистого света, несколько золотых цепей на руке и на шее, рубашка, слегка расстегнутая до пупка. Он выглядит как молдаванин, который знает толк в шике.

Значит, это итальянец, понимаем мы.

Догадка оказывается верной, когда мужчина говорит на итальянском (в кинотеатрах Молдавии титры не понадобятся – прим. В. Л.)

Нет, какая-то ерунда получается, – говорит он.

Сердце у вас какое-то… не сердце, а задницы… – говорит он.

Я конечно, люблю задницы, – говорит он и смеется.

Смех на заднем плане.

Но покупатель, он консервативный, – говорит итальянец.

Итальянцы вообще народ консервативный, – говорит он.

Мы обожаем семейные ценности и Деву Марию, – говорит он и улыбается так, что становится понятно, он бы и Деву Марию облапал.

Мы прошли через тысячелетия, мы – итальянцы! – говорит он с гордостью о народе, придуманном в 19 веке международным авантюристом Джузеппе Гаррибальди.

А ты мне что подсовываешь? – говорит он.

Отъезд камеры. Мы видим собеседника итальянца. Вернее, собеседницу. Это молодая еще женщина лет тридцати пяти, которая выглядит на сорок пять из-за работы. Она в косынке, халате, выглядит, как советская швея-передовик (только СССР проиграл холодную войну, так что она теперь трудится на западный Гулаг не на дому, а на выезде – В. Л.). Женщина моргает, видно, что у нее проблемы со зрением. Глаза у нее слезятся.

А как же Берлускони, сеньор, – говорит она.

А что Берлускони? – спрашивает мужчина, вспыхивает свет, мы видим, что у него на волосах бриолин, и он переборщил с искусственным загаром.

Как может Берлускони выигрывать выборы в стране, в котором семья на первом месте? – спрашивает женщина.

А еще Дева Мария, конечно, – говорит она.

Ты думаешь, это мы выбираем Берлускони?! – говорит итальянец.

А кто его выбирает? – говорит женщина, в руках у нее портновский сантиметр, из нагрудного кармана халата торчит блокнот, карандаши.

Не мы же, – говорит она, – мы нелегалы, у нас права голоса нет…

Это все международные корпорации, – говорит итальянец.

Они давно уже рулят миром вместо правительств, – говорит он (видно, что человек, во время, свободное от посещений сайтов знакомств с женщинами Восточной Европы, почитывает итальянскую версию сайта «лефт.ру» В. Л.).

Капиталисты эти, – говорит он, морщась.

За спиной пары распахиваются двери и несколько секунд мы видим, что происходит в соседнем зале. Там – уходящие вдаль ряды столов со швейными машинками. За ними сидят, согнувшись, женщины в косынках. Они переговариваются, перекрикивают шум, смеются. Когда дверь распахивается, они замолкают, хотя итальянец даже не поворачивается к ним спиной. Видны кое-где мужчины, которые прохаживаются по залу.

Дверь закрывается.

Синьор, мы работали над эскизом всю ночь, – говорит женщины.

Корпорации эти гребанные, – продолжает о наболевшем итальянец.

Если мы будем что-то менять, то следующую партию просто не успеем в срок… – говорит женщина.

Макдональдс ужасный, Голливуд бездуховный, – говорит мужчина.

Женщина замолкает и терпеливо слушает.

Вот скажи, почему бы всем не есть итальянскую пиццу, – говорит мужчина.

Замечательную, здоровую, итальянскую пиццу, – говорит он.

Смотреть потрясающие итальянские фильмы, классику, а не эту голливудскую ерунду, – говорит он.

«Сало», «120 дней Гоморры», «Ночной портье» – говорит он.

Это же золотая сокровищница фонда мировой культуры, – говорит он голосом советского экскурсовода, который показывает «Мишек в сосновом лесу» финнам, которым толкнул пузырь водки за два «Плейбоя».

Кто там?! – орет он, потому что стучат в дверь.

Новенькие, – кричат из-за двери.

Пароль, придурок! – кричит итальянец.

Джузеппе идет на Пьяченцу! – виновато кричат из-за двери.

Мужчина подходит к двери, высовывает швабры из петель, снимает замки. В помещение входят три женщины. Они похожи на цыганок, им на вид лет по шестьдесят, но они в форме – сухопарые, подвижные. Несут себя дерзко, как цыганкам по протоколу и положено (себя, а еще 5 граммов героина – В. Л.). Останавливаются, глядят мужчине прямо в глаза. За ними стоит толстый итальянец в комбинезоне. Он очень похож на мужа-рогоносца из комедий итальянских нео-реалистов, которые (и мужья и нео-реалисты) спали с солдатами за еду в послевоенной Италии (что навсегда оставило свой след в их золотой сокровищнице фонда мировой культуры, добавляю голосом советского экскурсовода я – В. Л.)

Еще раз станешь ломиться без пароля, сядешь за швейную машинку, – говорит итальянец-босс ему.

С чем пожаловали? – говорит босс цыганкам.

Они не понимают по-итальянски, – говорит виновато толстяк.

Беженки, с греческого корабля, что затонул, наверное, по новостям видели, – говорит он.

Эти три уцелели, из полиции сбежали, приткнулись в притон к Мишло, своих, наверное, искали, – говорит он.

Жестами показали, что шьют, – имитирует он движение руки с иголкой.

Цыганки согласно кивают. Итальянец, пожав плечами, делает шаг в сторону. Толстяк заводит цыганок в цех (двери на короткий миг распахиваются).

О чем я? – говорит он женщину.

Об эскизе, сеньор, – говорит да.

Ах, да, – говорит он.

Нарисуйте новый, а если из-за этого задержитесь… – говорит он.

…просто оставь их в ночную смену, – говорит он.

Но сеньор, мы и так вчера поздно закончили, и вторую ночь подряд девочки не вы… – говорит женщина.

Мария, оставь меня, ради Бога!!! – вскидывает руки итальянец, и начинает жестикулировать, как итальянец (хотя до этого стоял молча).

Цены растут, инфляция, сырье дорожает, в мире черт знает что творится! – говорит он.

Корпорации эти!!! – говорит он.

А ты мне со своими швеями! – говорит он.

Ничего с этими молдаванками не станет! – говорит он.

Поработают на час больше, не сдохнут! – говорит он.

Сеньор, я, между прочим, тоже молдаванка, – говорит женщина, со слезами на глазах.

Мария… – говорит итальянец.

Ну, ты-то Совсем Другая… – говорит он.

Берет женщину за подбородок. Поднимает, чтобы взглянуть в глаза. Не отрывая взгляда, отступает в сторону и запирает цех со стороны их помещения.

И вы на мне женитесь? – задает молдаванка вопрос (очевидно уже ритуальный в их прелюдиях, потому что снимает с себя халат – В. Л.)

Мария… – говорит укоризненно итальянец.

Дай только эта старая карга, София, сдохнет, – говорит он, засовывая руку под женщину.

Как вы так… ох! О жене… – говорит начальница швей.

Я никогда не любил ее, жениться на ней заставили меня родители-идиоты! – говорит итальянец, подталкивая женщину к прозрачным полиэтиленовым тюкам в углу.

Упокой Господи их души! – говорит он.

Держа правую руку в трусиках женщины, левой горячо крестится. Потом срывает с женщины бюстгальтер. Мы видим, что под халатом производственницы таились бездны. У женщины отличная фигура, красивая грудь… О них многое можно было бы сказать, но в такой момент у всех мужчин красноречие подводит (включая меня – В. Л.).

Какая у тебя красивая фигура, какая грудь! – восклицает итальянец, заваливая женщину на тюки (как видите, все мужчины в ответственный момент и правда тупеют, – В. Л.).

Ах, сеньор, – говорит женщина, раскинув ноги пошире, и стонет.

Сеньор… – говорит она.

Если уж вашей жене так неможется, то, может, выпишем из Молдавии мою маму, чтобы она была сиделкой у вашей Софии? – говорит она куда-то вниз.

А?! – появляется голова итальянца между ее ляжек.

Я говорю, наймите мою маму сиделкой к вашей бедной парализованной Софии, – стонет женщина.

Хорошо, обещаю! – восклицает итальянец, и снова скрывается в кустах.

Ах… сеньор… – говорит женщина.

Ну что еще! – говорит раскаленный итальянец, появляясь из-под тюков уже без штанов, громоздится на швею.

Сеньор, зря вы наняли цыганок, – говорит женщина, крепко обнимая начальника.

Это еще почему? – пыхтит тот.

Цыгане воруют и лодырничают, – говорит она.

Подумаешь, – говорит итальянец, накачивая подружку.

Вы, молдаване, тоже воруете и лодырничаете, – говорит он.

В цеху будут трения… – говорит швея.

Хи-хи, – говорит она, поняв, что сказала двусмысленность.

Итальянец поднимает голову. Крупно – образец майки с нашивкой в виде сердца. Стрела… Потом – просто вся одежда, которая висит в другом углу на вешалках. Она, почему-то, светлеет. Отъезд камеры. Это уже образцы продукции в цеху. Общий план цеха. Рабочие пересмеиваются, поглядывают на центральные двери. Понятно, что все, что происходит, происходит не в первый раз Время от времени женщины оборачиваются, и с неприязнью глядят в угол, куда посадили трех цыганок. Тех это совершенно не смущает, они работают, время от времени поглядывая на остальных швей.

Слышны обрывки разговоров.

…мой на пасху думал приехать, пока не остано…

…рать, сколько у него денег, мне здесь все равно с ним не жи…