Текст книги "Ядро и Окрестность"

Здесь Максиму можно бы возразить, да он и сам понимает, что мироздание вмещает все. Одна его половина остается простой – как раз та, что накапливает массу, другая, наоборот, невообразимо сложна, и мы ее никогда не поймем. Ну и пусть, зато первая в нашем распоряжении. Что касается второй, то и она постепенно открывается, насколько мы достойны ее секретов и тайн.

Итак, хочешь разглядеть малое, говорил он себе, например, отдельного человека или вообще людей, общество, государство, народы и страны, обратись к большому, лучше всего к самому большому из того, что есть. И он выбрал мироздание, а в нем ядро и окрестность в виде краеугольных камней. Их взаимодействие и определяет судьбу Вселенной.

Самая простая связь реализуется внутри пары. Он как раз и искал простую и элементарную, лежащую в основании вещей. Пара означает целое, причем не любое, а первоначальное. Вселенная может выглядеть как угодно, переживать потрясения, погружаться в хаос. Но если в каком-то ее уголке возникнет целое, это будет обязательно пара. Ее и надо изучать. Идея целого заключается в единстве сопряженных элементов. Не одинаковых, а именно сопряженных. Одинаковые сливаются каплями ртути, в результате остается все та же ртуть, ничего другого. Таково ядро. Его можно менять в любую сторону – никакой пары не получится. Сопряженные элементы те, что дополняют друг друга до целого. Раз дополняют, то у каждого есть свое. Свое дополняют чужим, чтобы образовать целое. Окрашено ли это соединение борьбой? Всегда и везде по-разному. Бывает мягкое сопряжение, бывает конфликтное, переходящее в борьбу. Однако знаменитое выражение о единстве и борьбе противоположностей мало что объясняет. В нем содержится лишь указание на работу пары, а это только первый шаг. Главное же состоит в том, чтобы понять, как организована эта работа, установить механизм связи внутри взаимодействующей пары.

Ядро и окрестность как раз и суть те самые противоположности. Их природа до такой степени разнонаправлена, что оба элемента образуют полюсы целого. Стоит еще раз перечислить особенности каждого. В чем главный признак ядра, его родовая черта? Ядро есть. С ним связано представление о количестве вещества. Чем его больше, тем дальше оно от перемен, лучше, надежнее фиксирует мир. Окрестность, наоборот, возникает в результате перемены. Чем меньше в ней материала, тем чаще идут превращения, она теряет прежний облик и получает новое имя. Много вещества – черты ее лица расплываются, фигура все больше напоминает шар. Чтобы остаться привлекательной, она не имеет права полнеть. Вот, пожалуй, главное, что определяет расстояние между ядром и окрестностью. О более тонких различиях можно говорить без конца. Жизнь стремится замкнуть элементы пары друг на друга, дабы возникло новое целое. Впрочем, и сами элементы хотят того же.

Ядро громоздко, сообразно своим количественным показателям, занято внутренней работой, поэтому инициативу взаимодействия с внешним миром берет на себя окрестность – сущность более живая и подвижная. Высокая удельная энергия как раз и делает ее такой. То, что активность исходит из окрестности, многое определяет в отношениях между сторонами пары. Окрестность импульсивна, затратна, быстро выдыхается, ей нужна постоянная подпитка. Жизнь ее протекает бурно, время летит быстро. Все это приводит к непрерывному ощущению голода, который можно ослабить только за счет ресурсов контрэлемента. Полюс ядра продлевает течение окрестности, а сам, пользуясь ее защитой, спокойно выполняет свою работу, поднимаясь по ступеням развития. Правда, это идеальный случай. На самом деле равновесием служит точка. Оба полюса раскачиваются вокруг нее с самыми разными исходами для себя и пары в целом.

Вселенная движется в двух измерениях – вширь, увеличивая размах эволюции, и вглубь, удлиняя ее лестницу. Путей и способов развития много, но в основании любого события или их группы лежит именно эта схема. Она проста и одновременно исчерпывает любые возможные варианты изменений, так как не отступает от принципа пары. На горизонтальной плоскости расположен законченный отрезок или период развития с ясно выраженной целью. Сущность периода всегда сводится к сопряжению элементов. Если они смогли прореагировать и возникло новое явление, то событие состоялось, период развернулся от начала до конца. Сближение, соударение, стыковка и сплав обоих элементов на горизонтальном уровне есть ключевой момент развития. Это клеточная фаза в жизни Вселенной. Обычно она остается в тени, все внимание сосредоточено на вертикали. Почему?

Вертикальное сечение сложено из периодов, разница между ними велика и сама бросается в глаза, как всякая иерархия. Верх и низ нельзя понимать как монотонное восхождение и спуск. Они в свою очередь образуют пару, и, как в любой паре, ее части функциональны. Низ рассыпан на множества, верх призван собрать их в единство. Клеточный уровень, открывающий горизонталь, тоже выполняет работу единения, но имеет дело с противоположными знаками, приводя их к нейтральному целому. Иерархия воздвигается из частных актов целокупности. Задача такого последовательного, послойно-дискретного движения вверх заключается в сложении тотальной целостности.

Ход мироздания разбивается на циклы. В каждом из них единица, доставшаяся от реликтового времени, распыляется на множество. После того как это множество достигает дна и не может дробиться дальше, наступает этап сборки. Восходящий вихрь перемен устремлен к единице, которая и запечатывает бытие. Множество эффекторов решает особую задачу, благодаря ему Вселенная насыщается формой.

Как это происходит? Единство, сумевшее собрать все принадлежащее ему вещество, перестает вести или, во всяком случае, резко ограничивает какую бы то ни было внешнюю деятельность. Все его внимание обращено на жизнь внутри самого себя. Это похоже на сон. Во сне человек отгораживается от окружающего, не принимает в нем участие, отключает привычное сознание и так далее. Казалось бы, если он неподвижен, то выпадает из круга перемен. На самом деле взрослый человек во сне теряет часть своего веса. Это ресурс, который организм расходует на собственную перестройку. Смысл ее в новой, более совершенной комбинации вещественных составляющих с формонесущими. Именно во сне происходит соединение взаимодополняющих факторов. При этом никакого покоя нет, наоборот, имеет место самая бурная деятельность. Только в активном состоянии она выходит на поверхность и приобретает макроскопические размеры в соответствии с масштабом того горизонта, в который вписана. Во сне же нисходит на уровень клетки, так как форма, а речь идет о ней, форма отрицает количество, переделывая вещество снизу доверху в актах предельной микроскопии. Процесс напоминает бродильный чан или бочку, в которой киснет капуста, прежде чем ее подадут на стол. Когда вся закладка захвачена ферментацией, слышно, как работает бочка.

Но вот единица, то есть вселенская «бочка», прореагировала внутри себя. Создана новая структура, впитавшая все достижения ядра и окрестности. Нужно просыпаться, и она встает со своей космической «постели». В новом цикле необходимо прежде всего определиться с направлением, в котором предстоит идти дальше. Здесь любая ошибка стоит очень дорого. Как же найти его, ведь число вариантов развития уходит в бесконечность. Понятно, что следует охватить наивозможно большее число вероятных исходов. Каждая проба будущего требует определенных затрат. Единица отдает свое тело на раздробление, чтобы покрыть всю площадь вариантов. При этом для каждой отделившейся части, которая отправляется в свободное плавание по этому пространству, отнюдь не обязательно нести большое количество вещества. Его экономия в поисках формы есть строгое правило. Поиск ведется вслепую, ошибки неизбежны. В случае промаха, что как раз самое обычное дело, потери должны быть сведены к минимуму. Чем мощнее единица в структурном отношении, тем лучше оснащены «поисковые группы». Очевидно, что в каждом предшествующем цикле дробление идет глубже, так как горизонты целого нарезаны тоньше. С ростом качества целого панорама будущего становится шире и видится яснее.

Борьба внутри комплементарной пары есть движение. Вне пары его нет. Вот основной закон динамики. Системная пара удерживается на поверхности бытия, модулирует его во все то время, пока взаимодействуют ее органы. Плотность движения определяется накалом взаимодействия. Число и характер конкретных актов не поддаются учету. В них могут мелькать сколько угодно участников и сил, что создает сумятицу отдельных вложенных друг в друга и пересекающихся напряжений. В результате из поля зрения уходит минимальное событие и то, как оно устроено. Событие возникает в акте встречи материи с формой. Если эта встреча не состоялась, нет и его.

Типов движения всего два. Первый нацелен на соединение, сборку, сжатие и тому подобное. Оно связано с массой, у него условно-положительный знак. Второй тип направлен на отталкивание, разъединение, обособление, у него отрицательный знак. Он – выражение полюса информации. Все наблюдаемые в природе виды и роды движений составляют собой смесь двух основных, более или менее сложную. Притяжение и отталкивание, взятые отдельно друг от друга, отражают разные стороны динамики. С точки зрения законченного отрезка развития они частичны. Притяжение может рассматриваться в качестве предварительного действия. Оно накапливает массу – строительный материал нового цикла. Отталкивание насыщает его информацией. Совместная работа обоих типов есть целостный механизм взаимовлияния внутри пары, который создает корпус формы в окрестности.

Мироздание разделено на уровни. В каждом из них свое соотношение ядра и окрестности. Оно безусловно сказывается на характере целого. Оставаясь равным самому себе, своей сущности, в условиях мегамира механизм сложения обоих начал приобретает одни черты, спускаясь в макромир – другие и в среде микрочастиц – третьи. Масштаб есть фактор, меняющий картину мира. В строгом смысле слова подобия нет. Растущие размеры геометрических фигур постепенно уничтожают их углы, вещество теснит форму.

Целостная мегадинамика проявляет себя через особый силовой комплекс – известную всем гравитацию и до сих пор не замеченную антигравитацию. Гравитация слагает массу, имея своим фокусом ее центр. Это центральная сила, исключительно мощная, так как суммирует вещество в единое тело, последовательно сжимая его. Гравитация замыкает вещество в сферу данного радиуса, представляющую собой форму, близкую к нулевой.

Антигравитация, то есть разрежение и удаление, приводит в действие центробежные силы. С их помощью решается обратная задача – появление информации. На всех уровнях центральная сила стягивает массу в ядро, противоположные ей силы препятствуют его самоуничтожению в точке. Единицы окрестности связаны со своим ядром обеими видами сил. В результате траектории форм в окрестности рисуют эллипс, более или менее вытянутый, и никогда круг. Каждая орбита строго индивидуальна, как индивидуальна соответствующая форма. Силы отталкивания отличаются кривизной. В противоположность центральным силам они рассредоточены.

Разница между ядром и окрестностью имеет принципиальный характер. Масса окрестности с понижением масштаба становится все менее значительной перед лицом ядра. Это видно из сравнения электрона с протоном, планет с их спутниками-лунами, звезд – с окружением планет. Масса галактического ядра неизвестна. Вообще, чем выше космическая ступень, тем качественно ближе друг к другу оба полюса – массы и информации, ядра и окрестности. Их природы усреднены. С продвижением вниз по шкале масштаба различия между полюсами возрастают.

Окрестность выражает идею множества, ядро, наоборот, – единства. Почему множества? Потому что собирает не вещество, а его образы, варианты структур и состояний. Млечный Путь насчитывает сотни миллиардов звезд, окрестность отдельной звезды включает десятки, может быть, сотни и даже тысячи единиц. Остается предположить, что сумма звезд сопоставима в отношении массы с галактическим ядром, так как увеличение масштаба сближает массовые доли членов пары. Качественный перепад между ядром Млечного Пути и его окрестностью, вероятно, менее значителен, чем на звездном уровне. В последнем случае такой перепад достаточно велик: с одной стороны горячая материя (ядро), с другой – холодная (его окрестность). Надо полагать, что звезды при всем их необъятном количестве более монотонны, чем планеты. То же самое справедливо и в отношении к галактикам, если сравнивать их со звездами. Проще всего устроена метагалактика.

Ядра и окрестности различаются морфологией, их вещество качественно несводимо. Ядро стоит на сравнительно низкой отметке качества. Химическая линейка окрестности гораздо длиннее и представительнее, форма эволюционно опережает полюсы массы и информации. Внутри ядра отношения строятся по принципу: больше исходного материала, беднее его качество, архаичнее элементная природа. Мегамир как раз и представлен архаикой. Его объекты несут предельное количество вещества.

К самым крупным наблюдаемым объектам относятся центры галактик. Настоящие ли это ядра, цельнолитые шары, или собрания сверхкрупных звезд? Говорят, что в центре многих галактик находятся «черные дыры». Их масса так велика, что поглощает свет, оттого и возникает образ космического провала. Главный вопрос в том, как «дыра» вписана во всеобщую экономию природы. Ради чего живет? Вид топлива, на котором работает? Раз представляет собой очень крупное образование, то и устройство ее уступает в сложности звездам, а преобразуемая материя эволюционно предшествует их веществу. Иначе зачем бы их создавала Вселенная. Звезды пережигают водород в гелий. Это начало их пути. Некоторые поднимаются в своем развитии все выше и выше. Но откуда берется сам водород? Считается, что он продукт Большого взрыва. Если это так и все звезды мироздания сложены из материала Взрыва, то у галактических ядер нет собственной творческой функции. У звезд она налицо и у планет тоже, а более крупные ядра не имеют. Не странно ли это? А ведь существует еще и метагалактика. По крайней мере, так утверждает наука. Значит, где-то пылает ее центральный сгусток. Интересно, чем он занят? Вселенная похожа на эстафету. Ее материал проходит стадии передела от простого вещества к сложному и далее ко все более тонко организованному вплоть до высочайших форм.

Звезды формируют окрестность Большого сгустка. Вероятно, первые генерации звезд имели примитивную окрестность. Ее материал мало чем отличался от самих ядер. Со временем этот материал нарабатывался не только ядром, но и самими звездами. Как рыбы мечут икру, так и звезды в конце своей жизни выбрасывают в примыкающее пространство вещество значительно более высокой пробы, чем полученное при рождении. Оно мигрирует в окрестности центра, постепенно смешиваясь в определенной пропорции со струями водорода и гелия. Этот замес дает начало газопылевому облаку, из которого возникает дочерняя звезда или звезды. Понятно, что сваренное звездное вещество по своей объему далеко уступает легчайшим элементам при вхождении с ними в смесь.

Звездная продукция используется в строительстве планет различной морфологии, в том числе близких по своему химическому составу к Земле и другим родственным ей объектам: Меркурию, Венере и Марсу. Можно предположить, что в детский период Галактики планеты земного типа еще не появлялись, им не из чего было собрать свое тело. При вступлении Млечного Пути в зрелый возраст таких планет становится все больше, однако, судя по нынешнему состоянию Солнечной системы, их массовая доля в общепланетном регистре невелика.

Максим прислушался. Тишину на улице раскачивали два голоса. Молодежь ушла, вместо них на бревна пришли соседи. Он узнал в них Савелия и Прохора. Чтобы не отвлекаться, закрыл глаза, но образы были тусклыми. Вместо надежных обрисовок дымились тени.

Голоса пробивали тишину, как мухи стекло:

– Немец чем отличается? Подбородком. – Голос принадлежал Савелию.

– Как то есть?

– Так, подбородок поставлен на кулак.

– Вверх смотрит? – спросил Прохор.

– Не вверх, а вперед. Уж вот побили, а подбородок не уронил.

– Что говорить, народ твердый, – согласился Прохор, – нам бы вот так.

– Перед тем как войти в Чехословакию, – снова начал Савелий, – собрал нас замполит: «Учтите, народ хотя и свой по крови, но дух не наш. Из кабалы не вылазил. Через вас будут судить о строе. Стало быть, насчет поведения, чтобы комар носу, женщины и дети особо». О детях он зря. Кто же их тронет. Вошли. Огляделся я, живут крепко, не нам чета. Сидел бы у себя дома, какие мне европы. Война сшибает народы лицом в лицо. Развели на постой. Чешка безмужняя с дочерью. Куда он делся, не моего ума дело. Мужики всегда в отходе, женщины в доме. День-два, у меня все ж таки паек, едим и спим вместе. А дочь видит.

– Сколько ж ей? – спросил Прохор.

– Тринадцать-четырнадцать, девчонка. Я без внимания – ребенок. Мать отлучилась – она в слезы. «Ты чего?» – «Меня обходишь?» – «Не понимаю!» – «Да, ты только маму любишь». Тут до меня дошло. «Нельзя, Криста, ты еще маленькая, мама будет ругаться». – «Нет, ты за нее прячешься, а сам не любишь». Что делать, обижать жалко, и так не привык – малолетка.

– Уступил? – спросил Прохор.

– Пришлось, но и девка, я тебе скажу. Такого к себе дорогого отношения больше не встречал. Стирает мои кальсоны, подносит к губам и целует – смотри, мол, как люблю. Люди женятся и выходят замуж, – заключил Савелий. – Почему народы не идут под венец?

– Это как?

– Обыкновенно. Наши русские ребята за ихних девок, а те же чехи наоборот.

– Ну и что?

– Не стало бы войн.

– Мы с немцами воевали.

– Так же и с ними.

– Ты дальше чехов не ходил, а я Германию изведал, немок повидал. Скажу тебе, отворотясь не насмотришься. Какой дурак пойдет – ни кожи ни рожи. Да не в том дело, главное, без души. Все ж таки баба должна быть добрей. С солдата какой спрос – или он, или его.

– Агитпроп косит всех без разбора.

– А баба стойче, у нее сердце.

– Фюрер и баб разложил, они от него млели.

Максим по приезде перекинулся словом с каждым. Давно он слышал, будто от нервов помогает пустырник. Где ж искать, как не здесь. Редких трав не осталось, но от Москвы далеко, и он на всякий случай спросил. «Да вот же он».

В тени у забора росли крупные граненые стебли. Их необычный вид притягивал глаза. Оба старика не нарастили брюх, как в городе. Воздух здесь здоровый, подумалось ему. Он присел к ним на пять минут. В тот раз разговор тоже задел войну. Савелий служил в стрелковых войсках, Прохор – в танковых. Спорили о криках.

– Все кричали, – кипятился Савелий, – не молчком же подниматься в атаку. Это в разведке тихо.

– Танкисты не кричали, – отводил Прохор. – Иногда за Родину, но только если выскакивали из подбитой машины. Вчетвером друг перед другом нечего кричать. А в пехоте, да, и «ура», и все остальное.

– Мы и за Родину, и за Сталина, – соглашался Савелий, – чаще за Сталина.

– Что так? – спросил Максим.

– Само срывалось после «ура».

– Насчет особистов на фронте, вербовали?

– Те сами находили, на ком был их интерес. Подходит: «Товарищ сержант, есть разговор». Мы друг друга боялись. Скажешь невпопад – с него тоже требуют, у каждого своя работа.

– Выходит, свой опаснее немца? – спросил Максим.

– Да ведь как сказать, – уклонился Савелий, – с немцем проще. Ты на него со всеми вместе. А если на тебя, допустим, материал поступил в органы, хотя и свои рядом, ты один против целой силы, никто не оборонит. Да мы и не успевали друг друга знать. Только приглядишься к человеку, его уж нет. Особист отводит в сторону: «Товарищ сержант, что говорит комвзвода?» А все просто, тот обидел рядового, рядовой настучал. Я на это не шел. Один раз снял седло с немецкой лошади, обрезал крылья. Кожа, во! – Савелий показал большой палец. – Начсвязи хватился, а я уже порезал на подметки, десять пар. «Где кожа?» – «Нету». – «Больше у меня не получишь ни одной награды». Так потом и не представил ни разу.

– За боевые медали платили десять рублей, – сказал танкист.

– Не в рублях дело. Особисту мелко. Это политруку.

– А что политрук? – спросил Максим.

– То самое, ему на командира не стукнешь, они заодно, себе дороже.

Бревна были увязаны шестеркой. Они сидели на самом нижнем, как на скамье. Оба в кедах и джинсах, подвернутых снизу. Молодо одеты, подумал Максим. От молодежи бьет током, как от голого провода. Штаны на коленях порваны, светится тело. Он представил себе, как дома они старательно рвут новокупленные синие штаны в подражание богатым, которые хотели казаться бедными. Пряди хлопка неряшливо свешивались бахромой. Девушки рвали ткань во многих местах, наивно думая, что притянут больше взглядов. Женщины ходили в брюках и были похожи на мелких мужчин. Мелкие невзрачны. Максим с ужасом смотрел на тех, кто зимой обнажал спины, как раз ближе к придаткам. Мужчины толпами уходили из жизни. Он во второй раз застал страну, потерявшую пол. Тогда – вслед за войной и теперь – в судорогах перемен, неистовых, как сама война.

До службы в армии он считал ее силой в блеске оружия и в сбитых коробках марша. Но рядовые ели шрапнель на комбижире и ждали приказа, как зэки, мотавшие срок до свободы. Да и лейтенанты на взводах были те же пролы в погонах. Казалось, если ты сила, то почему молчит твой мотор. Все было надежно устроено – на капоте, под которым мотор, висел замок, а ключ от зажигания спрятан в сейфе. Сейф находился в комнате особиста за дверью, обитой кровельным железом. Он прислушивался к шепоту душ, никогда не появляясь перед строем. Политрук, наоборот, собирал людей, читал им газету, беседовал. Один караулил массу, другой – одиночек. Командир с их помощью мог перекидывать взводы и роты из правой руки в левую и из левой в правую, как пистолет в тире. Удалось же перед войной срезать головку армии. Можно ли срезать силу? Нельзя. Она есть произведение трех мировых элементов. Если нет хотя бы одного, все уходит в песок. Как держать ее в подчинении? Нет, не в подчинении, это слабо сказано, надо уметь обращать единицу в ноль и снова ноль в единицу. Враг у ворот – армия сжата в кулак. Горизонт пустой – пальцы безвольно опущены.

Версаль запретил немцам развертывать вооруженные силы. Пришлось согласиться, однако ж головы не теряя. И выдернули из тройки массу. Без массы нет тела, способного вести войну.

Оно есть, но невидимое, так как составлено из кадрированных частей. В них нет рядовых и унтеров, все сплошь офицеры, хорошо обученные и готовые к походу Стоит кинуть клич, под головку подведут корпус. Малое время понадобится, чтобы привинтить одну часть к другой, и тело шагнет по команде, грянув слитно: «Сегодня нам принадлежит Германия, а завтра весь мир».

Вождь поступил иначе. Он сохранил массу, но обезглавил ее. Сколько десятков тысяч вошло в число – не узнать. От батальона и выше. Не только люди, но и матчасть. А сам стал головкой матчасти. Все эти инженеры, конструкторы, ученые прошли скопом на совещаниях и цепочкой в допросных беседах через его кабинет. Он сталкивал их лбами, высекая искры и заряжаясь чужим электричеством. Тут и самолеты, и танки, и пушки – всего не вместить. Будущую войну приведут в движение моторы. А первый маршал – конник, зато хорош тем, что ничтожен и плох, ничего не понимая в моторах. Значит, все нужно брать в собственные руки. Всю жизнь его рассекала эта трещина – способные люди были не надежны, надежные обделены смыслом.

Белофинны осадили не Красную армию, а его. Напоролся на знаменитую линию, как слепой об угол здания. Сырая масса отдельно от формы – ничто. Легко собрать по призыву деревенских парней. В казарму втащить и ладно. Семилетка – не сено-солома. А толковый командир тот, в котором деревни не осталось ни капли. Весь из материала нынешнего века. Такая школа требует времени. И что после школы? Опять личность. Тогда вся борьба его пойдет насмарку, личность всегда одна, как магнит среди железных опилок.

– В пять лет набирал полную рубаху пыли, – сказал Прохор, – падаешь на землю, бух, пыль из-под рубахи вверх – разорвалась бомба. Нас было восемь у отца-матери. В Свердловске закончил полковую школу, в часть приехал в обмотках – это как! Если в горящей машине огонь присосется к ногам, не отдерешь. За полтора года четыре раза ходил в атаку, каждая – гибель танку. В бою встретил итальянца: «Сымай сапоги, они тебе жмут, мне как раз».

– С немцем не дрался?

– И с ним тоже, нас по фронтам кидали, как городошную палку. У немца сапог с низким подъемом, нога устроена по-другому.

И каски разные, вспомнил Максим. Каски лежали всюду в кирпичном мусоре, он легко отличал свои от чужих. Своя круглая, у немца с вырезами у висков, как будто он имел фигурную голову. Наш боец носил под каской шар. Или ядро. Если четыре класса, то ядро. Если семь, Максим про себя взвешивал, с семью классами голова уже теряла брахицефальность, близкую к нулевой форме, и становилась слегка вытянутой.

– Шинель дали с убитого красноармейца – длинная, не по плечу, и кровь не отмыта. Их миллионы, легче снять с бывшего человека, чем пошить новую.

Он вспомнил: по улице шла старуха.

– Сынок, доведи до остановки, в груди защемило, как бы не упасть.

По дороге Максим услышал. В войну работала в полевом госпитале. Посадили на машину вместе с другими, повезли. Оказалось, на похороны, только не отдельные, а общие, сразу для многих павших. Братской могилой служил ствол заброшенной шахты. Вокруг темного провала стояли люди. Военные музыканты играли траурный марш. Тысячи мертвых свезли со всей округи. Была она не полем боя, а бойней. Старуха оборвала рассказ, пробовала снова заговорить, но ее как будто душили. Вместо голоса в горле бился клекот.

– Не могу понять, зачем их раздевали.

– Как раздевали? – перебил он.

– Каждого до трусов, молодые ребята. Подносили к краю шахты, оркестр играл два такта, полуголых мертвых мальчишек швыряли вниз. Одного за другим, быстро, следующий, следующий, следующий.

– Трусы, – произнес он механически, – почему не форма.

И тут же его пробило: вождь сделал ставку на массу, формы у него не было, боялся ее. Как ни велико Солнце, нужна окрестность, которая его прикрывает. Скорлупа, обнимающая яйцо. Курице не хватает кальция – она сносит голое яйцо. Теперь голую, раздавленную массу бросали вниз. Мертвые умеют держать взгляд, не мигая. Небо, сначала необъятное, последнее, проваливалось в исчезающий круг. Невесомость подхватывала их, как вторая смерть, свободная от боли. Боль ждала внизу, когда тело от удара превращалось в мешок костей.

– В Нижнем Тагиле, – подхватил Савелий, – выскочил с вагона на базар купить хлеба. Карманники-щипачи вытащили деньги. С ними, с деньгами, в тряпочке держал бумажку с молитвой – мать написала. «Стань, – говорит, – в посадках, чтоб тебя не видели, и молись: „Господи, я еще ничего не успел, иду на фронт, боюсь помереть, спаси и сохрани"». Обращался своими словами, готовых молитв не знал. Таблицу умножения выучил, а «Отче наш» – нет.

Максим думал, зажав голову тисками рук. Человек состоит из тела, души и духа. Не каждый человек. В большинстве люди заканчиваются душой. Душа изобретает самые разные орудия, в том числе нужные войне. Дух не изобретает – ему это скучно, как взрослому возиться с игрушками. Труд его молитвенный и устремлен к Богу. Простая начальная душа не знает Бога, у нее нет органов, погруженных в невидимое. Поэтому, когда говорит: покажи, напрасно требует – ей нечем увидеть. В центре души вождь, его можно видеть и слышать, потому что он земнородный. Иногда спускается к людям, но делает это редко и неохотно, предпочитая замещать себя своими портретами. Чем больше Бога, тем меньше вождя, поэтому имеющие духа должны покинуть жизнь, чтобы народ, став целиком душевным, уже не гнушался вождем.

Он сжимал свою голову, не позволяя растекаться мыслям по древу. Бывает мирное время, бывает война. Мир стоит над людьми в подобии звезды, такой же светлый и теплый, а в середине лета жаркий. Вещество мира заключено в оболочку форм. Люди мира идут по улице неспешной походкой. Женщины средних лет перегружены сумками, девушки налегке, дети звенят голосами, рабочие стоят у станка. Все повторяется изо дня в день. Жизнь, проходя, остается, потому что смерти нет. Когда мир стоит над людьми, красуясь чередою форм, ее, то есть смерти, не может быть, особенно в середине лета. Иной человек, конечно, находит конец, но это случается редко. Так в погожий настоянный на духоте день наплывают облака с тучами, чтобы пролиться дождем. Похороны движутся к кладбищу, усопший лежит в гробу на подушке, скоро сама земля будет ему пухом. Вся процессия долго помнится – одинокая смерть лишь подчеркивает обилие жизни.

Но вот на небо всходит война вместо мира. Она сплошь из вещества не потому что ее много, но стянута в одно. Накопленное мирным трудом обращается в пыль и прах. Однако то вещество, из которого состоит война, наделено высочайшими качествами. Пушечная сталь выдерживает давление пороховых газов, танковая броня отражает удары снарядов, самолеты вонзаются в небо, соревнуясь в скорости и маневре. Все для того, чтобы размять вещество мира в порошок. Наступит Лето, атомы порошка соберутся в молекулы. Вовсю заработает химия сложных соединений, понуждаемая к действию новым теплом.

Так и должно быть. Война – молот, мир – приходит не после себя. Он штампует горы самых разнообразных форм. Среди них и те, что войдут в корпус войны и будут сеять смерть.

Распространенность химических элементов экспоненциально падает от начала таблицы к концу. Земля собрала много железа, больше остальных планет, даже таких грандиозных, как Юпитер. Беда в том, что чистое железо мягкое. Ему нужны присадки из марганца, хрома, никеля, ванадия и так далее. Немного, но без них не обойдешься, только с ними не так все просто. Это уже не штамповка, а очень сложная технология производства стали и сплавов, без которых нет современной войны.

Немцы вломились в Россию средним танком. Очень быстро выяснилось, что их т-ш не годится. Он был вытеснен модификацией. К концу войны появился «Тигр». Немало славных тридцатьчетверок он записал на свой счет. Хорошо, что тигров в природе единицы, иначе объели бы весь этот солнечный мир прежде, чем подохнуть с голоду. Смерть вышибают смертью, как клин клином. Красная армия и стала тем самым клином.

У детей тело растет в душу, они очень ждут ее. Вместе с ней приходит зрелое сильное тело, к мальчикам – мужское, к девочкам – женское. Взрослые должны устремляться дальше детей, но немногие к этому готовы. Дальше – значит увеличивать в своем составе духовное начало. Тогда будет затронуто также и тело. Не бывает, чтобы человек прибавлял в росте на целую голову, а плечи и грудь прежние. Он меняется, все в нем от прошлого переходит в будущее. У духовного человека тело кроткое и мирное. Бурное нужно душе, она командует им, оно – материей. Усваивая духовное состояние, человек все больше устает носить свое тело. О таком говорят – постарел. Если совсем изможден, так что опирается на палку, – глубокий старик. Поэтому люди боятся в себе духовности, связывая ее с увяданием.