Текст книги "Ядро и Окрестность"

Тут Фай попал в точку. О речных цивилизациях Максим знал, вода была для них всем. Египет изобрел шадуф – рычаг, поднимающий воду. Ему повезло со своим Нилом, тот сам орошал и удобрял землю. По всему остальному теплому поясу воду добывала мотыга.

Все яснее виделась последовательность. В зоне тропиков главной фигурой был сажальный кол. Он только рыхлил почву, к воде не имел никакого отношения. Она считалась даром небес, который нисходит на зреющий плод в строгом соответствии со сменой сезонов. Человек использовал климатическую машину, не прибегая к принудительному водораспределению. Масштабное регулирование стоков с развитой системой каналов и дамб, препятствующих наводнениям, сложилось на субконтинентах Азии: в Китае, Индокитае, Индии и дальше, – в местах, где имелись крупные водные артерии. На первых порах возникали местные примитивные системы. Воду отводили из малых притоков и озер. Лишь постепенно все они срастались в общую сеть, захватывая страну в целом.

Размышляя дальше, он понял, что вода выступает в разных лицах – иногда как питающая субстанция, иногда в виде источника энергии. В земледелии она питает растения и животных. Предантичные общества достигли больших успехов в водопользовании, что объяснялось размахом самой хозяйственной работы. В ней участвовали десятки миллионов человек. В результате к питающей функции прибавилась движущая. Вода – жидкость, ее агрегатный индекс говорит о промежуточном состоянии. Она имеет массу, но довольно легкую, стоящую недалеко от энергии и потому очень возбудимую и капризную. Текучесть воды позволяет использовать ее в транспортных целях. Речные цивилизации строили не только оросительные каналы, но и водные магистрали, по которым передвигались караваны лодок и судов с самыми разными грузами. Они не доросли до идеи воды в качестве двигателя или источника силы. Это было делом далекого будущего и стало практикой лишь в средневековой Европе с распространением водяных мельниц.

Максим внутренне содрогнулся, представив себе миллионы кубометров песка, глины, скальных пород, перемещенных скромной мотыгой. Он вспомнил давнюю то ли быль, то ли притчу о человеке, который столкнулся с горой. Человек хотел пошире развернуть перед собой горизонт неба. По слухам, там находилась земля, пригодная для обработки. Гора не сдвинулась с места. «Ты слишком слаб, чтобы тягаться со мной», – гремела она с высоты. – «Зато я буду повторяться в своих детях и внуках, а ты нет. Мы снесем тебя от макушки до основания». – «Хватит ли у вас на меня времени?» – «Время не имеет значения, ведь нам расти, а тебе уменьшаться».

Неужели человек со своей мотыгой, недоумевал Максим, сильнее циклопа? Горная цепь есть часть литосферы, в ней заключена планетарная мощь. Можно ли сравнить одно с другим. Но если подумать: камень выплавлен из мантии. Он ее и ест. Растение сосет камень – все эти мхи и лишайники так крепко цепляются за него безо всякой почвы – не оторвешь. Оленя кормит ягель. Человек стоит на самом верху. Он во столько же раз быстрее горы, во сколько она массивнее. Муравьиные действия мотыги берут на измор Большое время камня. Главное – добраться до земли, которую можно засеять.

Люди кетменя живут в мировой деревне на солнечной стороне Шара. Деревня занимает громадные континентальные выступы. Континенты просторны, деревне как раз это и нужно. Предмет ее труда очень тонок. Лучшие черноземы не идут в глубину больше метра. Чтобы получить урожай, следует как можно шире раскатать зеленый ковер полей и лугов. Поэтому мировая деревня и вросла в континенты. Она испытывает потребность в воде, но не морской. В морской воде есть нечто от жидкого минерала. Растению минерал не нужен, оно добывает необходимые соли из почвы. Мировой город тянется к морям и океанам. Над деревней жаркое солнце – небесное ядро. Когда оно покрывается пятнами, деревню знобит. Небесным теплом она собирает вещество земли в сгустки семян и плодов. В глубине корней и листьев создается россыпь тончайших и бесчисленных действий.

Почему деревня плоская? Такова биота. Ничего с этим не поделаешь. Она не вполне подчиняется гравитации, как это делают космические ядра, но собирает первозданную массу почвы, воды, воздуха и света в жизнедательный продукт. Стоит посмотреть на горы зерна и овощей в конце лета.

А мировой город? Лежит вдали от континентов. Легкую и светлую воду, ее называют пресной, использует в качестве питьевой. Много ее идет на нужды производства. Однако по-настоящему жгучий интерес город испытывает к морской воде. Она несет его корабли во все концы Земли через пропасть расстояний. Куда же несет? К континентам, на которых расположена мировая деревня. Первые города строились по берегам рек и озер. Деревня находилась рядом. Продуктовый оборот был местным. Вторые и третьи города старались опереться на полноводные реки, имеющие выход к морю, а еще лучше, если перед ними расстилалась ширь самого океана. Вот так и шла жизнь: мировой город, будучи точкой на карте, правда все более жирной и ставшей почти пятном, постоянно искал встречи с континентальными массами Азии, Африки и Южной Америки. Максим чуть не забыл упомянуть Россию. Она ведь тоже континент, да еще какой!

Его мысль сама собой настроилась на другой масштаб. Не так ли точно действует космос. Спутники Солнца по мере их взросления удаляются от него, расширяя окрестность. Земля во младенчестве была перемешана внутри себя, никакой из слоев не успел как следует выделиться. Их разделение на ядро, мантию, каменную оболочку означало отталкивание легкого от тяжелого, вплоть до поверхности, а затем накрыло Шар водой, окутав сверху газом. Солнечная система есть, в сущности, то же самое. Если она еще не закончила своего развития, то ее окрестность продолжает расти, расстояния между спутниками, как и удаленность от самого Солнца, становятся все шире. Хорошо бы их замерить.

Он опять подумал о человеке, который готов был обрушить гору ради доброй земли. Больше всего деревня любит такую землю, называя ее кормилицей. Будь континенты вдвое и втрое, вдесятеро больше, деревня заполнила бы их без остатка. Правда, при условии воды и света. Ничто не может удержать ее от распространения, никакая сила. В этом она похожа на траву, которая растет повсюду. Недаром нашу планету называют зеленой. Хотя она голубая по цвету теплого океана и серая по цвету холодного, но зеленая в самой выпуклой части и белая у полюсов.

Континентальные выступы велики. Чего стоят китайские равнины или исполинский треугольник Индостана. Раньше до появления здесь деревни все это пространство занимала дикая буйная древесная жизнь, тростники, болота, джунгли. Но пришла деревня с мотыгой в руках, и все изменилось. Откуда пришла? В каком-то виде она жила здесь и раньше, только не была деревней, а чем-то совсем другим. Чтобы стать иным, надо из одного места уйти, в другое прийти. Нельзя измениться, не совершив движения. А так как перемена обитаемой среды есть самый простой способ развития, то племена, придумавшие клумбы и грядку, постепенно просочились на континентальные выступы. Просочились, принеся с собой приемы и навыки земледелия, выработанные дома. Существуют же теории диффузии человечества из древних ареалов в новые. На наших глазах белая раса перебралась через океаны, заселив Австралию и Америку. Это ли не доказательство. Деревня неукротима в своем движении к континенту, как набухшая почка, коробочка с семенами, как зеленый лист. Беда в том, что на ее пути встают горы, как, например, в Индии или Индокитае, пески великих пустынь: это и Китай, и Центральная Азия, Средний и Ближний Восток, а также необозримая Северная Африка. Природа всюду воздвигает неодолимые барьеры безостановочному росту, и по большому счету правильно делает, иначе вся поверхность Земли, став деревней, рано или поздно положила бы этому росту предел. Мы лишились бы многого, что украшает Шар: тех же гор и песков, тростников и болот, провалов, пещер и других таинственных мест. Ведь Шар дан не только человеку с его домашним скотом, но остальной флоре и фауне, древним отложениям, скалам, каньонам, фьордам и так далее.

Все это – крупные формы, которые доверены Шару. Наша звезда умножает мельчайшие формы – основу химии – от лития через углерод и кальций все дальше и тяжелей – почетная и трудная работа. Шар получил эту основу в наследство от неизвестной нам древней звезды или звезд, уже успевших разбросать семена из раскрытой коробки по Млечному Пути. Шар сумел возвести из них крупные формы – дело тоже очень нелегкое и необычайно важное. В Солнечной системе много самых разных Шаров – больших, малых и совсем почти незаметных. Точное их число до сих пор не установлено. Все они несут свою высокую службу. Солнце неустанно создает свои элементы, немногие по названию, но не поддающиеся никакому количественному учету. Шары, наоборот, вырабатывают беспредельную номенклатуру форм, хотя их общая масса не идет ни в какое сравнение с продукцией Солнца. И формы эти от самых мелких, как, например, отдельная песчинка, порой бывают грандиозными, заслуживая отдельного имени: Эверест, пик Победы, ледник Федченко, Байкал. Шары не то чтобы соревнуются друг с другом, однако никто не хочет уступить пальму первенства в выработке самых разнообразных сочетаний массы, элементного и молекулярного состава. Максим вспомнил про Эверест на Земле. Марс, радиус которого вдвое меньше, сумел поднять над собой вулкан Олимп высотой в 27 км. Планетам земной группы повезло больше остальных, их атомарный список оказался намного длиннее. Поэтому по-настоящему острое соревнование развернулось между ними. Земля вышла в лидеры, выстроив помимо каменной, водной и газовой оболочек биосферу. Вот уж воистину, когда Вселенная творила Землю, она ей материнство обещала.

Однако чем все-таки прирастает деревня? Пространством, если оно еще есть. И людьми. Но пространство рано или поздно заканчивается, а люди нет. Наоборот, их становится все больше и больше. Во-первых, потому, что они живые существа. Их время течет стремглав. Во-вторых, сама Земля требует новых работников. Супружеская пара лишь тогда входит в силу в качестве земледельческой ячейки, когда рядом с ней поднялись дети и заполнили функциональный спектр хозяйственной жизни. В результате уже через два-три поколения Земля безнадежно отстает от людей. Вырвавшись вперед, они попадают в демографическую ловушку, похожую на глубокую яму, из которой выбраться невозможно.

Мировая деревня колеблется между бурным ростом населения, востребованностью рабочих рук и их катастрофическим избытком. Она не привлекает людей со стороны, как делает город, способом социальной возгонки. Она воспроизводит население естественным путем. Если есть земля, способная плодоносить, будут и дети. Едва встав на ноги, они уже ее работники, растут не по дням, а по часам, подобно стеблям бамбука.

Дети в Мировой деревне рождаются не столько хотением мужа, сколько земли. Раз она кормит, за ней нужно ухаживать, и тем заботливей, чем больше оскудевает силой от множества людей, припадающих к ее сосцам.

Голос Фая вошел в него издалека, как будто они находились в разных слоях одного и того же времени и теперь перекликались. Максим успел удалиться в окрестность. Там всюду порхали мысли, предлагая себя поймать. Их было много, одна лучше другой, его внимание постоянно раздваивалось. Это походило на сон, ведь во сне тоже много чего происходит, но без осознания самого себя. Если попал в поток случайных образов, тебя несет, как вещь. Не ты вызываешь их, они появляются. Так же точно и мысли: ты думаешь их, и вдруг в какой-то момент они начинают думать тебя.

– Плуг пришел на готовое, – повторил Фай, – без мотыги ничего бы у него не получилось. Самого себя не родишь, нужен родитель.

Максим ждал продолжения.

– Копает? – спросил он.

– Да, рвы, каналы, колодцы, но я не о том. Раз копает, то нивелирует, расширяя. Здесь и там создает ровные участки, террасы, сносит холмы. В конце концов все клочки объединяет в поле, только тогда приходит плуг. Ведь он не может перемещать грунт, лишь бороздит.

Вероятно, так и было, подумал Максим. Мотыга – дискретное орудие, ее труд разбит на короткие импульсы, однако именно она проложила путь непрерывному действию, образовав сплошное и плоское пространство. Его называют изоморфным, то есть одинаковым в каждой своей точке. Одинаковость или отсутствие формы как раз то, что снимает преграды перед потоком энергии. Она легко течет без остановки. Ведь всякая форма требует к себе внимания, цепляет. Физики говорят – сопротивление. Чем оно больше, тем слабее поток. Изоляторы состоят из неметаллов, это формы. А поле – проводник. Он тряхнул головой, пытаясь избавиться от ассоциаций, погружавших в сон механических мыслей. Речь шла о плуге. Он был настоящей энергомашиной. Совсем не то, что кетмень с человеком в качестве двигателя. Тот ходил вокруг да около, окучивая растения. Каждый новый взмах и удар, надвиг почвы к корням, поворот корпуса, смена позиции – все это были отдельные движения. Перерывы между ними обкрадывали поток. Да и кто, кроме человека, мог водить его по ухабам формы. Но человек слаб, даже мужчина, мускулистый и жилистый, с позвоночником, прорезающим спину, как глубокий арык глину. Животное могло, ведь формы больше не было. Оно медленно и бездумно переступало по полю. Одинаковая везде земля, разрываемая плугом, не требовала мысли, надо было лишь выдерживать направление, заключавшее мысль. Работник плуга как раз это и делал.

– Ты говоришь о рождении, – обратился Максим к Фаю.

– Все приходит через другое, не от себя. Вещь от вещи, человек от людей, те от Бога.

– Плуг от кетменя, – добавил Максим.

– Понятно, что от него, но как?

Максим знал: только античный бог выходит весь сразу из театральной машины. Все остальное надо ждать. Фай стал объяснять:

– Возьми человека или животное, не важно. С чего они начинаются? С клетки, – ответил он сам себе.

Максим усмехнулся: Фай был немножко наивен.

– Но это одна сторона, – продолжал тот.

– Какая же вторая?

– То-то и оно, какая. Клетка ведь начало жизни.

– Ну!

– Она самое простое, что может быть.

Максим был заинтригован. Обычно Фай больше слушал, чем говорил, по бережливости речи, которой был научен дома.

– Простое прививается к простому, они находят друг друга. Сложное его оттолкнет.

Максим все еще не понимал.

– Что самое простое в человеке? – спросил Фай, показывая глазами на низ своего живота.

– Ах вот ты о чем, – дошло наконец до Максима. – Ты считаешь, это зависит от места?

– От строения, – поправил Фай.

– Разве человек не равен самому себе во всем, из чего состоит?

– Голову с ногами не путай!

– Попробуй пожить без ног!

– Живут! Нельзя вырастить клетку будущего человека в желудке или сердце.

– Греки извели Афину из головы Зевса.

– Чтобы подчеркнуть ее ум, – возразил Фай. – Любое тело чем дальше от начала, тем сложней. Желудок дает тепло, в сердце рождается чувство, в голове мысли. Дети приходят не сверху, а снизу. Они должны повторить весь путь, чтобы стать людьми.

– Пройденный человеком?

– Одного человека мало. Раз он от земли, должен повторить землю, иначе не будет к ней привязан.

– Может быть, греческие боги все-таки из головы, раз живут на небе.

– Сказки. Я так думаю. Кетмень по форме трапеция. Земля мягкая, можно рыхлить одним углом как плугом, другой не нужен, вот тебе и сошник. Вместо грядки борозда. Сначала тянули руками, потом впрягли животное. Чтобы родиться, надо войти в семя того, чем станешь. Мы спускаемся вниз, – Фай опять показал взглядом, куда следует спускаться, – вниз за своими детьми, берем их на руки и вместе с ними поднимаемся вверх.

– До головы?

– Да, только не нашей с тобой, а их собственной. Она выше.

– Как плуг выше кетменя?

– Нет, между ними было много рождений, десять или сто, никто не знает. Во сне мы спускаемся за собой, – сказал вдруг Фай.

Это прозвучало как эхо в лесу. Оба слушали его некоторое время.

– В детстве после сна долго не понимал, где я, – проговорил Максим. – Все было похоже на новое рождение. Теперь уже просто засыпаю ночью и встаю утром.

– Да, с годами проходит, – вздохнул Фай. – У меня был хлопок. Во время сбора ни одной мысли в голове. Тело работало, душа спала. А ведь ночью в постели она что-то делает. Я понял, что застреваю между утром и вечером. Время измеряется движением. Оно короткое, их много, вот коробочка, вот, вот. Время становится очень мелким. Песчинки видишь, песок нет.

– Светлое будущее – песок?

– В пустыне видишь барханы. Мертвый песок не задевает зрения. Барханы сегодня здесь, завтра там.

Максим его понимал: человек должен совпадать со временем суток, сезонов, лет и всей жизни. Хлопок не совпадал с Фаем. Хлопку нужна была девушка, которая тонкими быстрыми пальцами набирала в фартук больше ста килограммов чистого волокна. Фай был медлительным. Когда думал, на лбу его вздымались волны морщин. Лучше всего он смотрелся у себя в просторном полуподвале, готовя плов для друзей. Работал ножом в ритме машины, нарезая на разделочной доске морковь, красный глянцевый перец и зелень. Широкое длинное лезвие, Максим сравнивал его с клинком, играло светом лампы. «Делаю плов – отдыхаю», – говорил Фай. На его лицо сходило вдохновенье.

Максим не любил готовить, поэтому ходил в собачники. Так назывались уличные столовые с народом, идущим сплошной чередой. Занимал очередь, уткнувшись в книгу, чтобы прогнать бестолковое время. Иногда до кассы доносился крик из глубины кухни: «Каша вся» – или что-нибудь в таком же роде. Это означало, что рисовая каша на молоке, любимая им, закончилась.

Фай не только мыл и разделывал овощи, но и ходил по базару, выбирая и торгуясь, то есть поступал как женщина. Его время было намного тоньше, чем у Максима. Где-то должно существовать особое место, предполагал он. Там заняты тем, что нарезают время. Для Востока – одной мерой, для Запада – совсем другой. Максим живет посредине.

Фаю предложены хлопковое поле и рисовый чек. Внутри дувала огород. На нем работает отец Фая. Он как заведенный машет кетменем и, хотя не жалуется на усталость, скоро уйдет на покой. Фаю живется здесь сторожем между Востоком и Западом лучше, чем в пекле Востока, где остались его братья, чтобы не осиротел кетмень.

Максиму показали песок, назвав его светлым будущим. Песок простирался во все стороны и уходил за горизонт. Он легко его увидел, как только о нем услышал. Это было не какое-нибудь кремнистое зернышко, а желтая безграничная поверхность песка. Постепенно он поймал себя на том, что поверхность отложилась от глаз. Им не удавалось зацепиться за какую-нибудь неровность. Иногда, правда, ветер наметал барханы, зрение получало глубину. Он мог определить расстояние от себя до них и от них до горизонта.

Однажды на улице его остановил прохожий – полнота души переливалась в улыбку. От него Максим узнал о запуске первого искусственного спутника. Внезапно он оглянулся. Барханы лежали по-другому, некоторые стали холмами, и на них пробивалась трава. Пока она зеленела, он обратил внимание на то, что в его столовой белые батоны ели уже бесплатно. Максим покупал два кружка сливочного масла, к нему два стакана чая с сахаром – недорого, сытно и вкусно, вот и налегал на бесплатный хлеб. Тарелка пустела – нарезку снова подкладывали.

В другой раз он шел рядом с немцем из союзной Германии. Его звали Осей. Не хватало слов, но их заменяла дружба. У магазина в нише сидела женщина прямо на асфальте с узлами. Она, конечно, не вписывалась в столицу, но чего не бывает в жизни. Осей снял с плеча фотоаппарат и стал наводить объектив. «Я должен это снять», – сказал он, как человек, готовый запечатлеть редкий кадр из мира социальных животных. Максиму стало стыдно за Осей. Он бы так не сделал в чужой стране.

Шли годы. По утрам он выглядывал в окно. Перед ним лежали плоские крыши домов, построенных недавно. Их называли «брежневки». Вдали можно было различить горбатые крыши пятиэтажек с темными швами между бетонными плитами – «хрущевки». Еще дальше отдельными редкими корпусами стояли дома, возведенные пленными сразу после войны. Их первые этажи украшали арочные окна. Выше шли балконы, на которые никто никогда не выходил. Максим старался достать глазами горизонт. Он хотел совместить свою жизнь с Большим временем, которое постоянно отодвигалось в будущее, как высокие облака, светлые и безводные. Без Большого времени не было среднего. Малые времена, не получая поддержки сверху, проваливались в бессмысленную точку. Он все больше ощущал себя в глубине звезды, массивной и тускло дымящей в память прежнего молодого огня, но уже насквозь прогоревшей.

– Всюду ли можно найти ядра с их окрестностью? – снова спросил Фай. – Или только в мире физики?

– Конечно, всюду, ведь кроме притяжения и отталкивания других сил нет. Их смеси бывают самые разные. Они нам застилают глаза, мешая видеть чистые движения.

– А как среди людей? Они тоже входят в плотность и разрежение? Например, страна или группа стран.

– Все входит, вплоть до отдельного человека. В каждой стране есть государство. Это – ядро, на которое нанизана вертикаль. Общество погружено в окрестность. Оно расходится веером в разные стороны, как ветви от ствола. В центре земного сообщества находятся державы этого самого ствола. Все остальные размещены на горизонталях, образуя крону. Дерево не может состоять из одного ствола.

– Боковые народы?

Максим улыбнулся:

– Есть те, что стоят под прямым углом к вертикали. Они находятся в самом низу. Ближе к небу угол становится все более острым.

– Россия – ствол?

– Для тебя – да.

Фай смотрел вдаль. Максим подумал, что тот разглядывает свою страну, измеряя угол ее отклонения от России.

– Зачем наши войска вступили в Афган?

– Хотим обезопасить свою окрестность. Сколько сил положено на развитие Средней Азии. И что, коту под хвост?

– Почему под хвост? Как жили, так и будут жить. Кто им угрожает?

– Раньше англичане пробовали нас прощупать. Их сменили американцы. Если Афгану не помочь, то может попасть во враждебные руки. Район неустойчивый, отсталый, его легко соблазнить. Без него наша окрестность под угрозой.

– Ты говоришь – пространство и время. Как они соотносятся с ядром и окрестностью?

– Через первосущности, положенные в основу мироздания.

– Это какие же?

– Масса и информация.

– Пространство и время, по-твоему, не сущности?

– Трудно сказать, что они. Пространство, во всяком случае, не умозрительно. Я бы определил его как набор сред – каждая с особыми свойствами. Ядро окружает себя поясом сред и с ним взаимодействует.

– Что за этим поясом?

– Соседние ядра со своей окрестностью. Пустоты нигде нет. Время связано с движением. Никто еще не научился видеть его отдельно.

– Понятно, что оно не фигура.

– Среда явлена в объектах, они как раз фигуры.

– Время обнаруживает себя в скорости.

– Которой нет без пространства. Вообще элементных пар бесконечно много, от основания бытия к вершине. У всех есть общая черта: один элемент изображает материю, другой – движение. Пространство и время, вероятно, исходная пара. Ничего более основательного мы не знаем. Людям дано это в виде самой незыблемой опоры ума. Может быть, есть и другое, но человек не дорос. Масса и информация дают следующую ступень, более осязаемую. В ней рядом с идеальным присутствует сущностное начало. Масса – это материальный субстрат, информация противостоит ей как элемент бестелесный, но раздающий свойства. У субстрата нет и не должно быть никаких свойств. Он их получает от того, кто имеет. Получая, становится не тем, чем был раньше, увеличивая свою реальность. Сущность проникается способностью к действию, через него себя обнаруживает и постоянно проявляет. Между массой и информацией стоит энергия, выступая в виде посредствующего звена, середины. Благодаря ей обозначен замысел перехода через пропасть от начального элемента к конечному.

– Середина уравновешивает?

– У нее много свойств. Постепенность отрицает мгновенность действия. Оно может быть сколь угодно быстрым, но никогда мгновенным. Промежуточное состояние позволяет времени осмотреться. Но я бы подчеркнул в нем еще одно качество, обычно скрытое. Середина или смесь, химера, на них нельзя смотреть как на спокойное перетекание ряда от первой половины к последней. Раз она смешивает оба полюса, избегая взрыва, значит, не похожа ни на какой из них и в некотором смысле вынесена в иное измерение. О числовой последовательности этого не скажешь, а в материальной совместность противокачеств означает шаг в развитии системы.

– Как все-таки пространство и время преобразуются в массу и информацию?

– Никто тебе этого не скажет. Эти категории носят слишком отвлеченный характер, мы можем судить о них только на основании той самой смеси, которая принимает самые разные сочетания.

– В смеси элементов пара в определенном смысле свертывается, уподобляясь единице, но не настоящей, поставленной в завершение цикла, а связанной с приостановкой действия из-за смешения полюсов.

– Например?

– Возьмем тот же космос. Звезде вместе с набором планет предшествует туманность или облако. Его вещество качественно однородно. Разделения на полюсы еще не произошло. Они даны лишь в возможности. Такое состояние неустойчиво, поэтому длится недолго.

– Почему ты решил, что оно неустойчиво?

– Протооблако существует в реальной среде, испытывая постоянно внешние возмущения. Будучи аморфным, оно является лакомым куском для своих соседей. Реакцией на эти вызовы как раз и является борьба за собственную субъектность. Внутренние ресурсы протооблака идут на строительство собственного звездного дома.

– Баб, – предупредил Максим.

Фай вскочил на ноги и, не оглядываясь, стал зачищать края котлована. В распахнутые ворота въезжал «Белорус». Баб сидел в кабине рядом с водителем. Видно, хозяин решил подключить технику. Укладка плит вручную ломами очень затягивала ремонт. Скорее всего, дело было не в переплате рабочим, а в устройстве его часов, которые отдельными стрелками показывали разное время. Чем крупнее были действия, цепляемые самой короткой стрелкой, тем увереннее хозяин входил в собственное Большое время. Он двигался намного быстрее своей страны в соответствии с обратной пропорцией между массой и скоростью. Масса принадлежала ей. Трактор был собран благодаря сжатию социальной материи. А скорость развил хозяин.