Текст книги "Ядро и Окрестность"

– Какой системы?

– В нашем случае Солнечной. Нигде в другом месте этого небесного дома не найти такого же высокого отношения массы к пространству.

– Ну и что?

– Как что! Это и есть точка отсчета. Надо же с чего-то начинать. Пространство каскадно. Мы ищем самую нижнюю ступень, поднимаясь к верхней.

– Почему ты выбрал небесную механику для доказательства?

– Принцип везде один и тот же. Вселенная повторяет себя в главных чертах, а детали всегда разные. И вот еще что: чем выше смотришь, тем яснее открывается скелет. На низовых уровнях все заслоняют и даже отводят глаза частности, мешая разобраться в сути. Небо же, наоборот, очень удобно, оно велико, движется медленно, подставляя себя со всех сторон взгляду. Его порядок легко прочитывается.

– Порядок – это убывание массы от начала к концу?

Фай не случайно переспрашивал. Он делал отметки в голове.

– Масса, естественно, убывает по мере удаления от начала. Это лучше, чем если бы ее разбросали в космосе без всякого плана. По крайней мере, у нас появляется нить, но одной массы мало, чтобы вывести закономерность. Вслед за Солнцем идут планеты земной группы. По сравнению с ним бросается в глаза резкая убыль вещества. Однако дальше, вопреки ожиданию, всплывает Юпитер и другие гиганты из недр эфира. Линейный порядок разрушается, поэтому ориентиром служит не количество вещества, а его нормирование по пространству.

– Разве сдвиг массы относительно себя самой ни на что не указывает? – перебил Фай.

– Не понимаю.

– Было больше, стало меньше или наоборот безотносительно к пространству. И что?

– Если все больше и больше – это мегамир, меньше и меньше – мир погружается в кристаллы, молекулы и так далее. Без пространства не получается. Только теперь оно проводит границы не внутри отдельного цикла, но между циклами: метагалактика, звездные острова каждый со своим центром, сами звезды со шлейфом планет. Не исключено, – продолжал Максим, – что гиганты из класса Юпитера занимают промежуточное положение. С одной стороны, принадлежат местному солнечному циклу, с другой – звездному, более обширному и мощному.

Глаза у Фая заблестели.

– В этом что-то есть. В самом деле, ведь должен, в конце концов, существовать межзвездный переход, благодаря которому происходит укрупнение циклов и вещество стягивается в новое единство.

– Думаю, должен – в подобие молекулярной связи. Но ты забегаешь. Прежде нужно понять устройство отдельного цикла, его работу. Мировое пространство повторяет себя в каждом из них с поправкой на масштаб.

– Что ты считаешь главным в цикле?

– Неравномерное распределение массы. Почти вся она собрана в начале координат.

– То есть в нулевом пространстве? – уточнил Фай.

– Да, в нулевом. Затем идет резкий спад. Похоже на обломок скалы, рухнувшей в море: столб воды и брызг. На Солнце нельзя смотреть открытыми глазами. Планеты, и то не все, видимы лишь вечером и ночью в его лучах. Небольшие холодные шары.

– Не такие уж и маленькие.

– Все вместе почти в тысячу раз легче Солнца.

– Хорошо, есть неравномерность, что из этого следует?

– Двоичность пространства. Установив ее, можем изучать функции каждой части.

– Нулевой по отношению к периферии? – спросил Фай.

– В нулевой сосредоточена почти вся масса. Разве это ни о чем не говорит?

– Только о большом и малом, тяжелом и легком.

– Вот-вот, но тяжелое инерционно. Легкое, наоборот, импульсивно и подвижно. Из всего момента количества движения Солнечной системы львиная доля принадлежит планетам.

– Это давно известно, – сказал Фай, теряя интерес.

– На одной стороне – масса, – продолжал Максим, – на другой – движение.

– Спор о словах, – возразил Фай.

– Применительно к планетам движение – слово из учебника. Их запустили, они следуют по своим орбитам из года в год, миллионы лет, белка в колесе, ничего не происходит, автоматы. Но ничуть не автоматы, они действуют.

Максим прочитал в одной книге, будто Земля, обходя свое Солнце, не выполняет никакой работы. Во время работы расходуется энергия, потому что при переносе предмета из одной точки в другую нужно преодолеть силы трения. Земля летит в пустоте, рассуждал автор, ничего не задевая своими боками, откуда же возьмется трение. Без него не будет и работы. И Максиму стало обидно за Землю. Однако если она действует, а не просто перемещается неизвестно зачем и для чего, то все предстает в ином свете.

– Хорошо, пусть не автоматы, – сказал Фай.

– Не знаю, как ты, я бы поставил на этом месте ударение. В одном случае движение велико, в другом нет. И там, где велико, массы с булавочную головку, где нет, наоборот, тяжелое ядро. Толкнешь в сторону стены – брызнут кирпичные крошки.

– Раз ядро и удар такой силы, это означает большущую работу.

– Не о работе речь, хотя и о ней тоже. Не исключено, что планеты выполняют не меньшую работу, чем Солнце, только оно пускает в ход массу, а планеты действуют с помощью скорости. Почему?

– Ты же сам сказал, легкие и импульсивные.

– Договаривай, – настаивал Максим, – все разжевано, остается только положить в рот.

Фай улыбнулся:

– Пружина заключена в структуре движения?

– Именно!

– А в ней на первый план выдвинуто информационное начало, – догадался Фай, – в противовес массе, из которой Солнце. Странно, – протянул он, как бы возражая самому себе. – В старину считалось, что Солнце вращается вокруг Земли, потом решили, все наоборот – Коперник, Бруно. Теперь выясняется, не так все просто.

– Что не так?

Фай задумчиво смотрел мимо него:

– Я всегда считал, мне казалось, что планеты – придаток своих звезд. Могут быть, могут и отсутствовать.

Максим насторожился, ему вспомнилась случайная встреча. Он шел полем. Впереди пожилой мужчина подкашивал траву, набивая ею мешок. Далеко вокруг никого не было. Он порадовался за это место, оставленное в покое. Лес шел стороной, напоминая о средней прохладной России. Говорят: тише воды, ниже травы, – надо бы наоборот, тише травы. Он никогда не слышал ее шума. Лес очень большой организм, думал он. Пусть стоит вдалеке на заднем плане. А полевая трава скромна и беззвучна. Уходящее солнце плавало в собственном свете, как в масле. Он поравнялся с человеком. Можно было пройти мимо, но их свела не дорога, а простор этого поля. Что-то в нем шевельнулось, он остановился. Старик поставил свою косу на пятку.

– Кролики? – спросил Максим.

Тот легко заговорил:

– Баловство. Болеют, не знаю, что им надо. И сидеть дома не будешь. Вышел на пенсию, никому не нужен. А все загадывал, когда ж конец.

– Жене нужен, – сказал Максим.

– Сирота, уже два года как.

– Я о жене, – поправил его Максим.

– Так и я о ней. Вторая мать. О первой горевал меньше. Молод был и крепок. Что я теперь, стою на одной ноге.

Максим вдруг произнес фразу, которая показалась ему нелепой здесь, в окружении деревьев и трав:

– Говорят, нейтрон вне атома живет всего несколько минут.

Старик опешил, лицо его стряхнуло привычное уныние и даже как будто помолодело.

– Почему уходит в отказ?

– Откуда я знаю. Опыты проводят всякие. И не в этом дело, – отмахнулся Максим. – Сам по себе, отдельно от других не живет, вот что важно.

– Не знаю, – протянул старик, – важно ли. Мы с тобой стоим на Земле. – Он повел рукой вниз.

Максим почувствовал, что стоит не в траве, а на планете. Едва заметная выпуклость поля доказывала ее шарообразность.

– Вот она, а вот Солнце, – продолжал старик, повернув голову резко, как птица, в сторону света. – Земля провалится, небо не почует перемены ни на волос.

– Это еще почему?

– Потому! Было девять, стало восемь – ни жарко ни холодно.

– Зря ты так. – Он незаметно перешел на «ты». – У тебя жена умерла – горе, целая Земля пропадет – и ладно.

– Не в том смысле, просто все останется на своих местах.

– Так она его держит.

– Кто кого? – не понял старик.

– Земля держит Солнце, не дает ему упасть.

– Куда?

– На мировую поверхность. – Видя, что говорит неясно, Максим поправился: – В центр Галактики. Притянет, оно и упадет.

– Сейчас тоже тянет.

– Выдерни у птицы хвост, будет летать?

– Не хвост, а перо. Восемь перьев останутся, как-нибудь полетит.

– То-то и оно, как-нибудь. А ты говоришь, ни на волос перемены.

Фай напомнил своей репликой тот давний разговор. По-настоящему ощутить Землю могло бы только все человечество, сомкнув руки. Его бы легко хватило. Отдельный человек слишком крошечное создание. Его руки могут обнять жену или мать, никак не Шар, на котором он стоит в траве или копает его глину, как сейчас в котловане под газовый ввод.

Он представил себе живую бесконечную цепь. Она успела уже много раз опоясать Землю – род человеческий достиг небывалой мощи, продолжая увеличиваться на глазах. Однако не отставал ли его совокупный разум от массы тела, с грустью подумал Максим. Все большое есть источник силы, иначе зачем ему гнаться за размерами. Сила становится сначала неуклюжей, потом грубой и даже бесчувственной. Она не будет обнимать Землю, скорее продавит ее хрупкую оболочку. Другое дело отдельный человек или небольшая группа. Она настолько же умнее всего непомерного рода людей, насколько он тяжелее ее.

Разве народы договариваются друг с другом о самом важном для них – например, о войне и мире? Этим заняты их вожди. Чем мельче группы, тем тоньше и гуще связи, оплетающие их. Неужто пролетарии всех стран соединятся когда-нибудь? Ясно, что нет. Слишком велико их число, хотя, казалось бы, живут и работают рядом и чуть ли не друг на друге. Земледельцы тем более не сойдутся в одну голову. Их разделяет много гор, лесов, полей и рек.

Вожди представляют свои страны, ездят по всему миру, встречаются и беседуют – такова их работа. Им, безусловно, легче найти общее понимание. Но они не сами по себе, за их спиной колышутся ветрами века необозримые посевы людей. Все требуют тепла и света, главное же – пространства, которого все меньше, потому что людей все больше. Как же быть? Вожди поневоле следуют за своими народами. Если не следуют, им дороже. Народ сведен в массу. Ее нижние слои испытывают огромное давление. С ростом глубины тяжелее печать гравитации, не позволяющая придонным элементам до времени всплывать на поверхность. Они должны провариться миллионами градусов. Тогда водород станет гелием, тот перейдет в литий и так далее. Вожди, достигшие поверхности своего народа, отмытой водами его истории, все равно что благородный металл рядом с оловом и железом.

Масса разламывается сверху. Здесь не наложены скрепы давления. Воздух и эфир не скрепы. Трещины не сразу проникают до основания, но захватывают постепенно все более тяжелые слои. Сначала были февраль-март, все ходили с красными бантами на груди. Наступило лето вместе с июньским переворотом. За ним последовал октябрь, проложивший дорогу уже непосредственно к преисподней Земли. Оттуда через разломы и трещины начинают выдавливаться придонные слои с неполным развитием. Земля в своей утробе не успела соткать их в целостное существо с телом, душой и зачатками духа. Законченным было тело. В народной глубине оно завязывается в первую очередь. Его вызывают к жизни условия труда и быта, необычайно суровые вблизи ядра. В нормальной обстановке при постепенном развертывании в человеке всех его свойств, примерно на полпути от нулевого пространства к единице, над телом встает душа. Ближе к поверхности просыпается дух. Он устроен так, что дышит воздухом Земли – легкие не сгорают от избытка кислорода, ловит глазами солнце – они не слепнут от света. В обстановке переворота твердь человечества опускается вниз в раскрытые трещины, изнутри хлещет огнерыжая магма, оставляя после себя лунный пейзаж.

Вожди стоят в особом отношении к народу. Они нужны ему, как таинственный минус своему плюсу. Народ заряжен энергией. Ей следует дать направление, иначе она расплещется в никуда. Движения не будет, действие не состоится. Не случайно в предгрозовые времена простые люди ищут того, кто мог бы их возглавить. Казалось бы, чего проще, если народное собрание охвачено одним чувством, пусть впереди него встанет любой, неважно кто, и за ним пойдут. Но все чего-то ждут, никто не хочет первым поднести спичку. Дело даже не в том, что спичка сгорит, а хватит ли у нее огня.

Вожди успевают пройти, по крайней мере, половину пути от нуля до единицы, поэтому состоят из смеси души и тела. Тело, обработанное душой, уже не давит на землю с силой монумента. Наоборот, его размеры заметно меньше, чем у среднего человека из простонародья. Ему не довелось пахать и сеять, ходить за скотиной, стоять у станка. Все таковые ближе к ядру с его металлической основой. Например, Учитель, окрасивший Октябрь в цвет крови, совсем не отличался ростом. Рост был чуть выше карликового. У других тело, все еще не достигая нормы, смотрелось почти как настоящее русское тело. Но никого из них не называли учителем. Тот был один, остальные ходили в ранге вождей.

Душа в смеси с телом есть особое состояние. Тело хочет одежды и пищи. В сущности, его легко удовлетворить – ведь больше желудка не съесть. Душа, забытая духом, необъятна в своих желаниях. Прежде всего в стремлении к власти. Власть – от слова «владеть». Все, что видит душа, то и хочет сделать своим. Видит же не так, как тело, видит весь мир, его и стремится заполучить. «Даешь Варшаву!» За ней маячат другие столицы – Будапешт, Вена, Берлин – голова кружится от счастья. Тяжелая голова набита мыслями, как пуля свинцом, пуля летит в сторону всяческой контрреволюции – капиталистов, помещиков, попов, белогвардейцев и прочей нечисти. Голова свинчена с телом, оба пришли из разломов земной коры, образовав новую химеру.

Рядом с Учителем всегда возникал вождь, они шли в паре, но постепенно портреты вождя вытеснили все вокруг. Их было так много, что виделись сквозь закрытые веки. Лишь некоторое время спустя черты расплывались в пятно и пропадали. Так устроено зрение. Оно помнит упавшие на сетчатку следы света и тени, особенно следы контрастные. В праздники изображения заключали в раму из электрических ламп. Вечерами они зажигались, украшая верхние этажи домов. Тогда защитить глаза было непросто.

Фай недоуменно поглядывал на Максима. Тот делал резкие движения головой, стряхивая память, как ртуть в градуснике.

– Ты чего?

– Да так, привиделось и захватило.

– Не понимаю.

– Как бы это сказать, мысли приходят сами собой – ничего не поделаешь. Главное, не допустить появление образа. Если образ и мысль смыкаются, это уже сила.

– Что ж плохого?

– Сила всегда живая. Ты смотришь на нее, она в ответ на тебя.

– Мысль не смотрит?

– Дразнит, мелькнет и пропала. У нее нет массы, только скорость.

– А образ?

– Образы массивны, как звезды, восходят и долго не гаснут. Ты говорил про Землю и Солнце, – напомнил Максим.

– Да, да. Сначала Солнце ходило вокруг Земли, так считали древние, потом Земля перестала быть центром. Не изменится ли снова представление о ее космической роли, так ли мала она, как принято думать?

– Пылинка, мерцающая в столбе света? – сказал Максим с легким уклоном в вопрос и, слегка прищурясь, как будто изучал Фая.

Тот молчал.

– Возьмем автомобиль. У него есть двигатель, такой же неподвижный, как корпус, но вырабатывает энергию, только ее, ничего больше. Очень массивный – оттого передняя часть машины намного тяжелее задней. Зачем и для чего производит, не знает. Его дело нагнетать компрессию в цилиндрах и толкать поршни. Таково Солнце.

– С двигателем понятно, – кивнул Фай. – Что есть корпус?

– Вся система в целом.

– Почему тогда масса сосредоточена в двигателе?

– Потому что энергия все еще материя, хотя и стоит между массой и информацией. Чем выше этаж мироздания, тем больше масса сливается с целым. Сверхмасштаб наполнен веществом, – продолжал размышлять он. – Все соотношения между базовыми элементами сдвинуты в его сторону. Информация ничтожна. Движения почти нет, да и пространства тоже. Спускаясь вниз, Вселенная, наоборот, сочится энергией. Ее норма растет.

– Это ведь открытый космос, вбирающий галактики, – возразил Фай. – Не там ли пространство?

– Нет, внизу, где движение. Между галактиками очень мало пространства, настолько они массивны.

– На Земле тоже, – вспомнил Фай, – производство энергии связано с большим расходом вещества. Это касается и строительных материалов, и топливных элементов. Слушай, Макс, – сказал он вдруг, – а ведь нас постоянно оттесняют в сторону массы.

– Тебя и меня?

– Россию. Хотя и мы тоже вечно копаем и перетаскиваем.

– Как иначе? На шабашке не делают числовых машин, только строят, да и то – дороги, траншеи, фундаменты.

– Россию, – повторил Фай. – Себе выбрали информацию, – он кивнул в сторону светящихся облаков, – нам сбагрили материю. Вот оно, мировое разделение труда! И без конца удивляемся: до того уж богаты ресурсами, что вопреки всему плохо живем. Какими ресурсами мы богаты? – продолжал он. – Таблицей Менделеева? Попробуй ее достать из-под земли, миллиарды тонн породы. Копаем Шар земной, пробиваем его оболочку – нефть, газ, уголь, минералы. Чему обрадовались сдуру!

– Хотя бы это, – сказал Максим, – другого ведь нет ничего. Раньше зерно, лес, пенька, демидовское железо. Теперь вот нефть и газ. Сколько-то продержимся.

– Атом, – напомнил Фай.

– И он тоже. Не все лен и сало.

Фай молчал, обдумывая сказанное. Максим стоял по пояс в отрытой глубине. Самым неудобным было резать дно у стенок. Сухая и плотная глина, зажатая со всех сторон, с трудом поддавалась железу. Фай продолжал сидеть на корточках. Их лица оказались рядом. На другом конце участка парни ворочали надгробья рычагами ломов. Изредка доносился звук падения камня на резину. Бригадир, покинув бытовку, уехал по делам. Он ухаживал за хозяином, выказывая расторопность и быстроту, невзирая на тяжесть комплекции. Фай следил за ним глазами, принимая вид человека, поглощенного работой. Даже в минуту отдыха чистил свой кетмень, пребывая в готовности к исполнению команды.

– Говоришь, нефть и газ? – продолжил он. – Я мальчишкой пропадал на уборке хлопка. Занятия в школе начинались в ноябре. Летом работал на огороде – кукуруза, бахча.

– Хлопок с камнями? – поддел его Максим. О чем-то таком он слышал.

– Попробуй отчитаться за миллионы тонн. С каждым годом планы поднимали.

– Мы идем за массой внутрь Земли, берем готовое, вы мотыжите поверхность. Ваш путь мы уже проделали, потому и говорим про себя Евразия. А вы чистая Азия, отличаетесь от нас, как твой кетмень от лопаты.

Фай хорошо знал Азию. Его лицо темнело ею, но хотелось ему не Востока, а Запада. Он иногда проговаривался Максиму о своем желании зацепиться за Москву. Лучше всего было бы жениться на местной, получив прописку на ее площади.

– А как же Курган-Тюбе в родном Таджикистане? – спрашивал Максим.

– Буду тянуть своих в Москву. Что там делать: хлопок и рис. Ты верно сказал, слишком много коротких и слабых движений. Здесь, – он пощелкал пальцами, – длинные и сильные.

Максим улыбнулся – Фай схватывал на лету. Он шевелил кожей головы, морщил лоб, внутри него защелкивались капканом створки ума. Максима удивляло то, что понимание для Фая было физическим процессом. Он понуждал свое тело к мысли, собирая кожу.

Однажды Максим шел мимо стройки, огороженной забором. Доска разошлась, он увидел по ту сторону великолепного боксера с рельефными мышцами. Остановился, залюбовавшись. Пес подскочил к распаху, стараясь протиснуться. Оскаленная морда, похожая на дьявола, сверлила его глазами. Бугры мышц не могли одолеть лаз, и тут с собакой что-то произошло. Тряхнув головой, поняла, что нужно делать, став похожей на человека, решившего задачу. В двадцати метрах отсюда забор кончался, открывая улицу. Она ринулась в обход, и Максим едва унес ноги.

– Ты рассказывал про автомобиль, – вернул его Фай к себе. – Где в нем Земля?

– Она движитель.

– Колесо? – переспросил Фай.

– Движитель. Ни моторный блок, ни кузов сами не перемещаются, везут колеса.

– Все планеты – колеса? – настаивал Фай.

– По крайней мере, они вращаются.

– Солнце тоже вращается.

– Тоже, – согласился Максим. – Но ради самого себя, поворачиваясь вокруг собственной оси. Но ему принадлежит и поступательное движение. Колесом оно служит ядру галактики. Для него наше Солнце – движитель.

Очередная плита рухнула на резину.

– Покрышка от колеса, – сказал он, вздрогнув. – Бывает же такое. Слова пришли из разных миров и вот сложились.

В глазах у Фая стоял вопрос. Максим собирался с мыслями. Одно дело иметь самому, другое – передать найденное, и не из рук в руки, как вещь твердых очертаний, но из своего ума в чужой. Сколько раз он убеждался в том, что мысль изреченная есть ложь. Может быть, те странные люди из детской книги, которые общались с помощью предметов, не прибегая к словам, просто не желали лгать. Ведь, принимая разводной ключ, не спутаешь его со скрипичным.

– Понимаешь, – начал он. – Материя и движение стоят по разные стороны двоичности. Каждый отвечает за свое. Материя облекает в плоть, рождает энергию. Стронуться с места уже не может – слишком нагружена собой.

В спортзале Максим видел штангиста. Тот поднял снаряд, и вес ему засчитали. Руки были такими толстыми, что Максим затруднился определить, выключены они в локтях или нет. Все заросло мышцами.

– На помощь приходит материальный объект меньшей массы, – продолжал он. – Тот владеет движением и становится колесом. Тяжелая масса едет, но не как седок, развалясь на мягких подушках. Ей тоже нелегко, она везет массу следующего масштабного уровня.

– И так без конца, – воскликнул Фай, – где пружина от мировых часов?

– О пружине я ничего не знаю, что вижу, то и говорю.

– Что значит везет, ведь не в прямом же смысле?

– Хорошо, пусть не везет. В самом деле, невозможно себе представить маленькую планету, на плечах которой звезда. Однако, как ни крути, звезда только двигатель, светит и греет, подвешенный на цепях Млечного Пути.

Максим поднял голову к западу. Фай машинально сделал то же самое. Он держался за ручку кетменя, тот стоял на подошве, напоминая сапожную лапу. Оба смотрели на Солнце, стараясь разглядеть в нем котел.

– Кто-то должен стать мастером движений в этой паре, – сказал Максим, – раз их труд разделен. Земля намного меньше и легче, делает то, к чему назначена. Пусть не везет, – продолжал он через минутную паузу, – образует в пространстве спираль. Солнце внутри нее, как в коконе. Все внешние воздействия остаются в стороне. Оно может без боязни окунуться в работу.

– В чем она?

– У Солнца свой маршрут. Огромная масса спрямляет его траекторию. Разогретый шар светит своим спутникам, но по отношению к себе слеп, не видит того, что впереди. Земля накидывает вокруг него широкие петли, выхватывая глазами все неровности пути.

– Предупреждает?

– Думаю, да. Выбирает и показывает.

– Что? – не удержался Фай.

– Направление, что же еще.

– Но разве она может влиять на поведение Солнца?

– Конечно, может, иначе зачем была бы нужна. Место занимать? Все места во Вселенной пронумерованы.

«Как кресла в кинотеатре», – добавил он про себя, вспомнив Алика и «Встречу на Эльбе».

– Действия спутников и Солнца взаимоувязаны, – добавил Максим. – Они видят, знают. Оно следует их указаниям.

– Как же следует, если путь его прям, тяжесть тела препятствует маневру?

– Само по себе информационное наклонение спутников уже оправдывает их жизнь в свете Солнца. Но я не исключаю и прямого действия.

– Как? – выдохнул Фай.

– Через отталкивание, другого способа нет. Солнце тянет к себе, планеты – в противоположную сторону. Это руки мироздания, эффекторы, – уточнил Максим.

– Эффекторы?

– Да, всякое тело нуждается в специальном органе, который шевелит среду: руки, ноги, лапы, крылья, щупальца, что там еще.

– Уши, усики, – подхватил Фай.

– Нет, они информаторы. Чем меньше тело, тем мощнее эффекторы. В относительных единицах, – добавил Максим. – Мы удивляемся, почему муравей сильнее слона. Потому и сильнее, что намного-много меньше.

– Что помогает малому быть сильным? – не отставал Фай.

– Я же сказал, оно мастер движений. Действие равно произведению вещественных факторов на информацию. Доля вещества падает, роль информации растет, и наоборот.

– Вещество – это масса и энергия, – уточнил Фай. – А поле?

– И оно тоже. Но лучше говорить материя. Каждый фактор обнаруживает себя отчетливо, достигает наибольшей высоты, лишь получив свободу от остальных. Например, та же самая информация растет с убылью массы. Информация обратно пропорциональна массе.

Фай тряхнул головой.

– Солнце лежит у начала координат, из спутников набрана окрестность. Так тебя следует понимать? – не отставал он.

– Именно. Окрестность всегда составлена из объектов меньшей массы.

– Зачем все это нужно? Еще одно представление о мире среди многих других?

– Нам не уйти от того, как устроена и движется материя. Это касается каждого человека. Ядро галактики смотрит на звезды, те – на свои спутники. Земля спускается к нам и ждет.

– Чего ждет?

– Чтобы мы ее поняли. И не только ее, но все вокруг, потому что все наше, а мы принадлежим всему.

Фай молчал, обдумывая сказанное.

– Мы с тобой копаем, – снова заговорил Максим. – Что делает хозяин?

– Торгует.

– Чем?

– Раритетом. Точно не знаю. Баб между делом проговорился.

Бабом они называли бригадира. Фамилия его была Бабич. Он производил ее от какого-то славного предка.

– Он что же, разбирается, хозяин?

– Наверно, раз торгует.

– Вот видишь, у него в руках формы тонкой работы, у тебя кетмень. Почему? А ведь ты не моложе его. Он имеет дело с информацией, причем не сам ее получает, присоединяя новую к старой, но всего только обращает на рынке, крутит колесо отношений. Провернул движением языка – посыпались деньги. Мы приставлены к массе, находимся у начала координат. Он силою своего ума отнесен к окрестности.

– Это ловкость, никакая не сила, – угрюмо поправил Фай.

– Причем отнесен к ее глубине. Баб занимает середину радиуса.

– Какую середину! Есть несколько мелких подрядов. Этот вот закончим, опять начнутся простои. Будем чистить подвалы, носить раствор под стяжку где-нибудь за городом.

– Как влияют спутники, – продолжал Максим. – Ты ведь спрашивал.

– Влияют через расстояния. – Фай холодно улыбнулся.

Холод возникал из-за легкой асимметрии лица. Правая сторона – он был правша – шевельнула угол рта, левая осталась неподвижна. Максим давно обратил внимание: в открытой улыбке не было перекоса лицевых мышц. С возрастом у многих людей рот заметно провисал тем самым углом, который чаще прикасался ко лжи и сомнению.

– Ты меня не понял, – возразил он улыбке. – Битый час толкую об информации, она вложена в расстояние, через него и действует. Здесь работает правило рычага. Скажи мне, чему равен момент силы?

– Ее произведению на плечо.

– Ну вот, плечо – радиус, соединяющий Солнце с той самой ступенью окрестности, которую занимает спутник. Однако не радиус создает момент, а вложенная в него информация.

– Ты что же, отрицаешь пространство?

– Покажи его, – возразил Максим.

– Да вот оно, всюду, мы в нем находимся. – Фай свободной рукой указывал в разные стороны.

– Это все воздух.

– Хорошо, дальше воздуха. Какая-нибудь сфера. Не знаю: тропо-мезо-экзо.

– Чем дальше от поверхности, тем слой становится более разреженным, но ты не найдешь места без всякого слоя вообще. Да, конечно, состав меняется. Вблизи планет один, между ними другой. Еще дальше третий, все тоньше и тоньше. Ни пощупать, ни увидеть, и, может быть, только по запаху догадаешься, какой из них перед тобой.

– Пахнут? – спросил Фай.

– Слои, – повторил Максим, – от центра ядра чем дальше, тем легче: жидкость, газ, корпускулы, поля. Тяжелые и мутные сферы сменяются прозрачными и почти бесплотными, но материя нигде не прекращается. Наоборот, от самой малой рассеянной и неуловимой вдруг начинает сгущаться, пока не станет новым ядром. Где тут пространство?

– Все то, что ты перечислил.

– Нет, это сферы, одна в другой. Топографическая карта расписана горизонталями. Чем выше местность, тем гуще горизонтали. На равнинах они раздвинуты широко. Вот модель так называемого пространства. Сжатие и растяжение, но не пространства, а вещества. При этом сжатие совпадает с накоплением массы. Сборка и сгущение материи направляют ее развитие внутрь. Там происходит главное. С внешней стороны она выглядит малоподвижной и информационно пустой. Разрежение есть, напротив, источник всех различий и любой комбинаторики. Мир представлен совокупностью сфер. Все они не только единственны в своем роде как целое, но и внутри каждой нет одинаковых точек. Любая точка определяется двойной характеристикой: массой и информацией. Первая говорит о материальном субстрате, вторая о его движении. Устройство сфер или слоев таково, что в центре лежит ядро, на периферии собраны элементы качества. Их взаимодействие рождает богатство системы.

– Россия – Солнце? Таджикистан – что?

– Солнца в ней мало, у вас его больше.

– Мы маленькая страна, с юга прижата к Памиру – «крыше мира». На севере узбеки, к нам много воды течет с «крыши», к ним попадает не сразу.

– Завидуют? – спросил Максим.

– Как сказать. – Фай замялся.

– Тебя на хлопок посылали с каких лет?

– Третий-четвертый класс, увозили автобусом в пятницу с ночевками. Вечером в воскресенье были дома. Это дети. Старшеклассники пропадали два полных месяца на уборке.

– Ночевали где?

– Обычно в колхозном клубе, казарме. С девяти утра до шести в поле, с перерывом на обед.

– Я думал, у вас сборщицы девушки.

– Какие девушки, все. Кусты начинают созревать – обольют химией, чтобы листья осыпались. Тогда уже проходит комбайн. После него мы – ручная сборка самая ценная.

– В корзину?

– Зачем? В фартук, обе руки должны работать.

– И сколько?

– Мой рекорд – восемьдесят килограммов. Опытные сборщицы приносят на весы в два раза больше.

– Вот видишь – девушки, а за ними не угнаться. Почему так, они же слабее ребят.

– Я тебе скажу: слабость нужна. Руки тонкие, легкие, не устают.

– Что затягивает работу?

– Весь хлопок не сразу созревает. До конца октября народ привязан к полю.

Максим слушал и думал, как ему получше ответить на вопрос Фая. Тот жил недалеко от Солнца. Оно стояло высоко над головой все лето, нагревая воздух, как печь духовку. В детстве Максим часто заглядывал в духовку. Железо, отделяющее ее от топки, прогорело в середине. В отверстии лежал огонь. Рваные края были обведены малиновым светом. Фай кончил школу, поступил в институт, хлопок с ним не расставался. И Фай все чаще стал поглядывать в сторону России. Она была прохладной и даже морозной с приходом зимы. Все покрывалось снегом. С южных гор в долины стекали громадные ледники. А на севере на крышах домов висели сосульки. Он об этом узнал из книг. Но самое главное, там, куда он стремился, не собирали хлопок, его превращали в ткань, раскрашивали и носили.