Текст книги "Варфоломеевская ночь"

– Мы постоянно об этом думаем и не находим ответа.

– А его и не надо искать, он напрашивается сам собой, достаточно вспомнить, что королева Наваррская считалась при жизни первой политической соперницей Екатерины Медичи.

Монморанси замолчал, с улыбкой скользнул взглядом по группам танцующих, которые к тому времени уже поменялись партнерами, перевел взгляд на столы, за которыми спали наиболее «отличившиеся», посмотрел на Екатерину Медичи и слегка кивнул ей (на что она с улыбкой ответила ему тем же). Затем он снова обернулся к собеседникам и, увидев по их лицам, что они по мере сил подыгрывают ему, продолжал как ни в чем не бывало:

– Как вы думаете, чья очередь следующая? Помяните мое слово, вторым будет Колиньи. Это случится еще раньше, нежели мне представляется, но этого можно избежать, если вы все покинете Париж вместе с наваррским королем и адмиралом. Третьим будете вы, Монтгомери, уж вас-то она не упустит, день и ночь она думает о мести и о том, что такой благоприятный момент, какой выдался нынче, ей больше не представится. Не верите? Вы что же, полагаете, она искренне строит вам глазки и улыбается, словно она уже забыла то, что произошло тринадцать лет назад, и теперь преисполнена единственно миролюбивого отношения к вам?

– Черт возьми, – пробормотал Монтгомери, – картина, которую вы нам нарисовали, поистине чудовищна, если не сказать – преступна…

– Вы сами сможете убедиться в правдивости моих слов, как только будет произведено покушение на жизнь адмирала. Но уж тогда не мешкайте. Мой вам дружеский совет: немедленно же под любым предлогом уезжайте из Парижа, так как повторяю, следующим будете вы.

– Но факты, мсье? Есть ли у вас факты, подтверждающие такую чудовищную измену?

– Как! Вам нужны еще и факты? Да разве вы не читаете по лицам наших придворных, которые шутят, смеются, обнимаются, пьют из одной чаши с теми, кого только вчера готовы были безжалостно зарезать как непримиримого врага? Разве сама атмосфера, воздух, которым вы дышите, бокалы, из которых пьете, не пропитаны отравой, не начинены ядом? Ужели вы всего этого не видите? Посмотрите кругом. Герцог Гиз раскланивается и непринужденно беседует с адмиралом, Месье уверяет Конде в дружеских чувствах, Таванн, этот непримиримый враг гугенотов, мило беседует с Телиньи, будто они знакомы целую вечность или оба женаты на родных сестрах-католичках!..

– Это и нас тоже беспокоит, монсиньор. Вот почему не хочется ни пить, ни танцевать. Здесь пахнет изменой, но какой – никто не догадывается.

– Герцог Гиз подозрительно шепчется с придворными по углам, а потом они с выражением полнейшего счастья на лице отходят и начинают раскланиваться с гугенотами и пожимать им руки! Это о чем-нибудь говорит? Не хотят ли они усыпить вашу бдительность? Только что я заметил, как Гиз отправился куда-то вместе с неким Морвелем, заслужившим прозвище «королевского убийцы». Уж не готовится ли именно здесь очередное злодеяние? Думайте, господа, думайте и решайте, что делать, я предупредил вас об очевидной опасности, и этим исполнил свой долг. И последнее. Не огорчайте королеву-мать, делайте вид, будто вам ни о чем не известно и вы ничего не подозреваете, иначе она, поняв, что замысел проваливается, сразу же постарается ускорить его выполнение. Успокойте ее, старайтесь быть веселыми, такими, как все. Это отведет подозрения и даст время собраться и покинуть Париж, как я вам советую. Одно скажу на прощанье: будьте осторожны и подозрительны к каждому шороху у вас за спиной, помните, что при дворе французского короля Карла IX у вас нет друзей.

И он ушел в танцевальный зал, где продолжался балет. И тотчас к гугенотам, озадаченно глядевшим ему вслед, подлетела, будто пташки на пшено, стайка юных фрейлин королевы-матери; буквально вешаясь каждая избраннику на шею, они зачирикали, загалдели и потащили в танцевальный зал свои жертвы, которые, впрочем, не оказали им ни малейшего сопротивления.

Назавтра Генрих Наваррский давал праздничный обед, а вечером – торжественный бал, на котором все было так же, как и вчера, с той лишь разницей, что теперь никто не скучал, ибо у каждого, кто был приглашен, имелась постоянная подруга, которая не отходила от своего избранника ни на шаг.

Колиньи, выслушав тревожное сообщение, заявил, что все их домыслы – не что иное, как плод воображения, ни о каком предательстве он даже не мыслит. Король с матерью неизменно внимательны и предупредительны, а подозрения в неискренности двора основываются лишь на том, что мадам Екатерина от чистого сердца хочет мира в королевстве.

Генрих Наваррский заявил, что не видит причин для беспокойства, а потому остается здесь хотя бы для того, чтобы завоевать окончательно и бесповоротно сердце молодой жены, которое, с радостью сообщил он, начинает заметно оттаивать. Когда он полностью овладеет ее душой и телом, тогда и настанет время для того, чтобы покинуть Париж, как того хотела его покойная мать. Кстати, ему еще предстоит выяснить истинную причину ее смерти, и для этого он основательно изучит результаты вскрытия тела и черепа, опираясь на знания и ученость собственных медиков.

Конде прислушался к увещеваниям гугенотов и разделил их подозрения, а потому они все вместе долго думали, что им следует предпринять. Но тут явилась его возлюбленная – Рене де Шатонеф, и в ее объятиях юный принц тут же забыл, о чем ему говорили.

Лесдигьер с Шомбергом полностью разделяли опасения товарищей и советовали немедленно убираться из Парижа; что касается их самих, то они остаются, что бы там ни было, потому что не могут бросить короля.

Точно так же поступил и Матиньон, сказав, что останется с Конде, которому будет служить столь же верно, как и его отцу, и коли на то укажет перст судьбы, то он готов разделить участь принца, какой бы она ни была.

В среду двадцатого на улице Астрюс прямо перед Бурбонским дворцом было разыграно необычное представление. Здесь были Рай и Ад. В первом были католики, во втором – гугеноты. Последние вознамерились напасть на ангелов, представленных в лице Маргариты Валуа, принцессы Конде и герцогини де Гиз. Доблестные ревнители католической веры разгромили нечестивцев и опрокинули их в Тартар[21]21
  Тартар – наиболее темная и глубокая часть Аида.


[Закрыть], фосфоресцирующий огнями и исторгающий зловоние. В католиках все узнали короля, герцогов Анжуйского и Алансонского; побежденных гугенотов представляли Генрих Наваррский, принц Конде и их сторонники.

День закончился, как и положено, праздничным ужином и танцами.

В четверг в Луврском саду разыгрывали сцену превращения Актеона в оленя[22]22
  Миф об Артемиде и Актеоне. В наказание за то, что внук царя Кадма, юный Актеон, увидел ее во время отдыха, богиня Артемида превратила его в оленя с ветвистыми рогами, которого разорвали на куски его же собственные собаки.


[Закрыть], роль которого поручили Конде. Первым атрибутом новоявленного оленя явились большие ветвистые рога, что намекало двору, но только не Конде, на историю обольщения его жены, Марии Клевской, герцогом Анжуйским. Смешно было всем, кроме гугенотов, начавших подозревать, что над ними смеются. Не смеялась также полуобнаженная Артемида, продолжавшая с серьезным выражением лица насылать колдовские чары на Конде. Через минуту на вновь обращенного оленя с рогами и копытами набросятся импровизированные собаки, которых представляли придворные, выряженные в собачьи шкуры с масками на лице и хвостами сзади, и с невольным созерцателем прекрасного тела Артемиды будет покончено под гром оваций католиков.

Закончился этот день турниром, где воинственные амазонки, представленные королевскими братьями и другими защитниками католической веры, разгромили неверных турок, роли которых исполняли король Наваррский, принц Конде, Ларошфуко, Телиньи и другие гугеноты.

Разумеется, протестанты были не в восторге от интермедий, в которых, пусть и в шутливой форме, но их унижали. Неизбежный контраст сопровождал такого рода представления: смеющиеся лица католиков и хмурые, со сдвинутыми бровями, реформатов, затаивших в сердцах ненависть и обиду.

В пятницу около одиннадцати часов утра после окончания Королевского Совета, на котором Колиньи вновь поднял вопрос об оказании помощи принцу Оранскому и собственным войскам, застрявшим в Монсе, адмирал отправился домой. Дом стоял на перекрестке улиц Бетизи, Монетной и Тиршап. Король вместе с Беарнцем и Конде остался в Луврском саду играть в мяч.

Каждый день ходил адмирал этим маршрутом – из дома в Лувр: улица Бетизи, потом перекресток с Арбрсек, далее Фосе-Сен-Жертье, затем, обогнув площадь Сен-Жермен Л’Оссеруа, по улице Пти-Бурбон – прямо к Луврским воротам. Теперь все повторялось в обратной последовательности. Какое-то прошение подали ему сегодня утром гугеноты, он вспомнил о нем только сейчас, когда подходил к своеобразному тройному перекрестку, образованному улицами Тизон, Фосе Сен-Жертье и Аверон. Справа от него – площадь перед церковью Сен-Жермен-Л’Оссеруа, и здесь, у бокового крыла церкви, приютился двухэтажный дом каноника Вильмюра, бывшего некогда наставником юного Гиза. И кто бы мог подумать, что на первом этаже этого дома сидит убийца с аркебузой в руках. Момент был удачный, праздничные дни закончились, гугеноты понемногу стали разъезжаться, – самое время претворить в жизнь дерзкий план, королевы Екатерины Медичи и семейства Гизов. Сам каноник отсутствовал, зная, кого он приютил там, внизу.

Чуть больше десятка гугенотов сопровождало адмирала, так было всегда, они никогда не оставляли его одного.

У него развязался шнурок на туфле, он почувствовал это, когда наступил на него другой ногой. Чертыхнувшись, адмирал положил бумагу под мышку и нагнулся. Дальше ждать не было смысла, Морвель прицелился и выстрелил. Хотел – в ногу, но мешала охрана, только руки жертвы были видны сквозь нее да само тело. Рукам и досталось. Одна и та же пуля попала в указательный палец на правой руке, потом ввинтилась в локоть левой да там и застряла.

От неожиданности и резкой боли адмирал вскрикнул и поднялся. Окровавленный палец болтался неизвестно на чем, казалось, его можно было стряхнуть. На другой руке крови было мало, но она безжизненно повисла как плеть.

– Наконец-то они достали меня! – воскликнул Колиньи побледнев и бросив взгляд в сторону дома, где еще витало в воздухе легкое голубое облачко, и куда побежали гугеноты, чтобы схватить убийцу. – Я знал это, ждал и был готов.

– Адмирал! – закричали оставшиеся. – Слава богу, вы живы, мы быстро доставим вас домой. А убийцу найдут! Он поплатится! Они все поплатятся за это!

Тесно сплотившись вокруг вождя, все вместе быстро отправились к нему домой. Послали за Амбруазом Паре, тот отсек ненужный теперь палец, обработал и завязал рану, потом, распоров рукав куртки, полез доставать пулю из кости.

Посланные вдогонку гугеноты, опустив головы, вернулись ни с чем. Убийца оказался проворным. Где-то у черного хода этого самого дома его ждала лошадь. Аркебуза осталась на месте, а ее хозяин исчез так быстро, что его даже не увидели, услышали только торопливый цокот лошадиных копыт, удалявшийся в сторону площади Трех мэрий.

Едва узнав о случившемся, король Наваррский, Конде, Ларошфуко, Телиньи и другие, игравшие в мяч, сразу помчались к дому адмирала. Король же в гневе швырнул на траву ракетку и воскликнул:

– Черт подери! Настанет ли когда-нибудь мир в моем королевстве?! Когда здесь перестанут отравлять и убивать?

Адмирал лежал бледный на подушках и тяжело дышал. Из-под повязок на обеих руках все еще сочилась кровь.

Он повернул голову и поглядел на тех, кто к нему пришел. Первыми были главари, остальные стояли сзади, их было много, прибывали еще, во всех углах дома были гугеноты, и отовсюду раздавались громкие проклятия в адрес убийц и клятвы мщения Гизам, поскольку не сомневались, что это их рук дело.

Генрих Наваррский подошел, присел на стул рядом с раненым:

– Нас, кажется, не обманывали, адмирал, и, сдается мне, за нами началась охота. Сначала моя мать, потом вы, а следующие – я и Конде… Монморанси был прав.

– Кто же охотники? – глухо спросил Колиньи.

– Искать их не надо, кто – и без того ясно. Только слепой да умалишенный может не увидеть и не понять.

– Гизы?

– Не только. Одни они не решатся. Ничто не делается без участия и согласия мадам Екатерины.

Колиньи покачал головой:

– Я верю в искренность короля и его матери. Это не их рук дело. Король любит меня, называет отцом, его мать всегда доброжелательна ко мне.

– И все же вспомните: нас предостерегали. Сначала герцогиня Ангулемская, потом ее муж, а за ними и остальные.

– Дело рук Гизов. Но я не убивал Франциска, он был моим соратником в итальянских походах. Его сын заблуждается. Как бы там ни было, я прощаю своим врагам…

– Нам надо покинуть Париж, злодеяния на этом не кончатся. Неудача еще больше обозлит врагов.

– Я не оставлю короля, мать сейчас же возьмет его в оборот, и тогда дело помощи Нидерландам пропадет, мы упустим Фландрию и гёзы не дождутся помощи. Нассау и Ла Ну проклянут нашу нерадивость.

– Это ваше последнее слово?

– Раны не опасны, я скоро поправлюсь, и мы продолжим нашу борьбу.

– Адмирал, адмирал, уезжайте отсюда, сдалась вам эта война! Вслед за вами уедем мы, здешний воздух вреден, в нем запахи пороха и крови!

– Вы можете уехать, король отпустит вас, а я его не оставлю. Со мной будут мои слуги, король защитит их.

– Разве он смог защитить вас?

– Он накажет виновных, я уверен. Он любит меня и не простит моим врагам.

После полудня король собрался ехать к адмиралу. Его мать не пожелала оставлять их одних: черт знает, до чего они могут там договориться вдвоем – возникнут еще подозрения, как будто их и так не хватает в связи со смертью Жанны Д’Альбре. Заодно она прихватила сиятельных вельмож – злейших врагов адмирала в вопросах веры. Еще одно театрализованное представление, которое Колиньи со свойственными ему чувственностью и простотой принимает за чистую монету.

Карл прослезился у постели адмирала и громогласно поклялся сурово покарать обидчиков «своего отца».

– Эта боль причинена мне, а раны нанесены в сердце Франции! – воскликнул он. – Но я найду убийц, и моя месть будет страшной!

– Искать далеко не надо, – ответил Колиньи, – и так ясно, откуда повеяло дыханием смерти. Вскоре приметы и свидетели скажут об этом.

Беседа принимала щекотливый характер, и Екатерина, для виду несколько раз приложив платок к глазам, предложила королю уйти, дабы дать больному покой.

Немедленно было начато следствие, которое поручили президенту де Ту и советнику Кавеню. Им без особого труда удалось, допросив свидетелей, установить виновных в покушении – семейство Гизов. Лошадь была из их конюшен, на аркебузе стояло клеймо Лотарингского дома. Почуяв неладное, Гиз решил вовремя улизнуть, пока еще не собрали основные улики. Король нехотя отпустил герцога, но пообещал, что немедленно же разыщет его, если установит причастность к покушению. Гиз тут же поспешил убраться, но на полдороге свернул налево и заперся у себя во дворце. Теперь от его лица в качестве защитников выступали мать и дядя. На них он полностью и положился, а сам тем временем, невидимый, но для нужных лиц вполне досягаемый, принялся внедрять в жизнь план, первым и самым деятельным союзником в реализации которого должна была стать Екатерина Медичи.

Итак, два акта трагедии уже были сыграны: один – с женщиной, другой – с мужчиной. Оставался третий, заключительный. Массовый.

А пока король предоставил улицу Бетизи и часть Монетной для гугенотов, дабы они, собравшись все вместе, чувствовали себя в безопасности.

А на улицах и площадях Парижа, по которым Гиз пробирался к дому, вовсю свирепствовали, кричали, брызгая слюной изо рта, насылали проклятия на противников Христовой веры и призывали обрушить на их головы справедливую кару монахи из близлежащих монастырей и проповедники с амвонов церквей. Так ли уж трудно было им настроить толпу на убийство? Фанатики выполняли чудовищную миссию среди населения, и оно, истово крестясь и молясь богу, в религиозном угаре, которым заражено было отнюдь не сегодня, клялось беспощадно истреблять гугенотов по первому же знаку, данному церковью или любимцем, защитником истинной веры – Гизом. И молодой герцог понял, что звездный час пробил.

На улицах Парижа повсюду ходили вооруженные толпы гугенотов и кричали о возмездии, которое они свершат сами. Они окружили дворец Гизов и, потрясая оружием, требовали выдать убийцу адмирала, в противном случае они разнесут «рассадник заразы». Ничего не добившись, они отправились к Лувру и там произвели ту же манифестацию с теми же угрозами.

А святые отцы продолжали разжигать злобу и ненависть в обнищавшем народе, в простых крестьянах и бедняках, которых голод погнал сюда из деревень, но которые и в городе не нашли ничего, поскольку он был перенаселен из-за огромного числа гугенотов, все кругом оккупировавших, все кругом поевших. И тут же напоминал монах этим людям, уже сжимавшим в руках оружие и потрясавшим кулаками, как жрут, пьянствуют и веселятся гугеноты на свадебных торжествах за счет городской казны, за счет налогов, взимаемых из их кармана, в какие нарядные одежды они одеты в противоположность дряхлому рванью народа. Доставалось даже королю и его матери за то, что они допустили такое беззаконие и издевательство над гражданами королевства, устроив богопротивную свадьбу; но они были оправданы, поскольку было оговорено, что не иначе как колдовством сумел король еретиков заполучить себе в жены их принцессу, жемчужину Франции.

Париж кипел. Париж готовился отомстить. И теперь предстояло сделать последний шаг.

Оба, Екатерина и Гиз, сразу же поняли это. Он послал гонца с запиской. Она тут же прислала его обратно с клочком бумаги, на котором написала:

«Приходите немедленно под любым видом в сад Тюильри со стороны конюшен, так вас не заметят. Пароль: Месса».

Тем временем Колиньи наконец почувствовал, что готовится какое-то злодеяние. Все предупреждали об этом, в том числе и те самые гугеноты, что бродили по улицам Парижа и видели вооруженные толпы.

Первым забил тревогу всегда подозрительный Монтгомери, и тут же покинул столицу вместе со своим отрядом. Следом за ним исчез герцог де Лонгвилль. Потом Анри де Поплиньер; этот сказал на прощанье адмиралу и королю Наваррскому, как и все остальные:

– Последуйте за нами, пока еще не поздно.

Но адмирал не послушал. Он не мог оставить короля одного, это означало бы крушение планов по примирению враждующих партий, которое он видел в совместной борьбе против Габсбургов.

Двадцать третьего августа днем в саду Тюильри, по одну сторону которого возвышался замок, собрались представители католической партии, чтобы составить два заговора: один против гугенотов, другой – против короля. Оба должны были осуществиться в одно и то же время. Переодетого до неузнаваемости Гиза встречали королева-мать, герцог Анжуйский, Таванн, герцог Омаль и итальянцы: Невер, канцлер Бираг и Альбер де Гонди, бывший воспитатель Карла IX, имевший и по сей день на короля большое влияние; ныне он – граф де Рец.

Тема беседы одна – когда? У Екатерины вопрос другой – кого? Впрочем, об этом она уже знала, имена давно вертелись на языке. Неудачное покушение на адмирала вызвало бурную реакцию, навеянную отчаянием и злобой: она терпеть не могла, когда ее планы внезапно срывались. Так она и объявила сразу же, не допуская недомолвок:

– Колиньи, Монтгомери, Кавань, Комон, Кервенуа, Ларошфуко, Тединьи, Монпезак.

– И все?

– Да, это главари! Остальные – овечки, пусть убираются. Но прежде всего вопрос к Гизу: как это могло случиться? Ведь вы говорили, что Морвель – отличный стрелок.

– Рука провидения увела пулю в сторону, мадам. Его заслонила охрана.

– Слишком долго хранит ему жизнь эта рука! Необходимо сегодня же ночью покончить с ним и теми, на кого я указала.

– Монтгомери улизнул, теперь он далеко, – доложил Таванн.

Екатерина глухо застонала:

– Снова он от меня ушел! Не свершится возмездие! Но пусть ему повезло сегодня, все одно он от меня не уйдет. А пока другие положат свои головы.

– Все?

– Только те, о которых я упомянула.

Гиз остановился:

– Я не понимаю вас, мадам. Вы что, не боитесь за собственный трон, за жизни ваших сыновей? Вы же знаете, что творится в Париже: гугеноты вооружаются и вот-вот пойдут штурмом на Лувр, а ведь их несколько тысяч! Вам не страшно? А ведь вы обещали моему дяде еще два года назад, что пойдете на все, чтобы избавить страну от еретиков и заставить короля Наваррского принять мессу. Полагаете, теперь, под дулом аркебузы, перед угрозой смерти, глядя на убитых соратников, он по-прежнему будет упорствовать?

– Это было давно, герцог, и я передумала.

Она говорила искренне. Будущее страшило. Гизы возобладают над протестантами, а это страшнее для трона Валуа. Впрочем, когда это будет – еще неизвестно, и к тому времени она сумеет и против них занять оборону. Не важнее ли момент нынешний, чем тот, который маячит неизвестно где? Она молчала, а окружение, переглянувшись меж собой, начало атаку.

– Ведь вы сами говорили, мадам, что адмирал, а за ним Жанна и Генрих Наваррский послужат вам живой приманкой для гугенотов, – сказал Таванн, – которые должны быть наказаны за неподчинение вашим приказаниям и воле короля. Разве это не ваши слова? Разве не решалось тогда то, что должно случиться сегодня?

Да, она говорила об этом, но никогда не воспринимала всерьез собственных слов. Она, как хорошая торговка, спекулировала «массовым избиением» инаковерцев, то оттягивая это событие на неопределенный срок, то выманивая солдат и деньги у понтифика с испанцем. И вот теперь играм пришел конец. Ей предстоит платить по счетам. Она должна выбирать: ее приперли к стене. Два чудовища нависли, грозя сожрать живьем, не одно – так другое: Сцилла и Харибда – католики и гугеноты. Первые могут устроить государственный переворот, вторые не успокоятся, пока не отомстят зачинщикам покушения, среди которых ее сын.

Екатерина молчала, коротко глядела на каждого по очереди. Кажется, они все собрались здесь для того, чтобы объявить гугенотам еще одну настоящую войну. А эдикт о мире? Значит, ей предстоит самой нарушить его и потерять последнее уважение со стороны кальвинистов? Так она и сказала Таванну, а он возразил:

– Не убьете вы их сегодня, они прикончат вас завтра в собственном дворце. Посмотрите, какие орды бандитов бродят по Парижу и открыто угрожают королю, потому что не верят, что тот, кто организовал покушение на адмирала, будет наказан.

– Вспомните 67-й год, – напомнил Невер. – Вас едва не захватили тогда с королем в Mo, только чудом вам удалось спастись. Что было бы, если бы они захватили власть, а на трон сел принц Конде? Мало вы тогда испытали треволнений? Разве не стоит отомстить за унижение, которому вы подверглись, за страх, что тогда претерпели? Однажды вы уже послушали нас, начав с Жанны Д’Альбре. Время ли сейчас останавливаться на достигнутом, когда гугеноты пылают жаждой мести и вновь мечтают захватить короля уже в Париже? Когда они все здесь, под рукой и их не надо искать?

– Велика ли разница в том, предводитель это или рядовой протестант? Все они на одно лицо, – произнес Бираг, – все обуреваемы жаждой мести, и если мы не примем мер, то всей католической Франции грозит погибель, ибо, спихнув с трона Валуа, еретики посадят на него Генриха Наваррского (Екатерина вздрогнула). Для того ли вы устроили эту свадьбу, государыня, чтобы выпустить их живыми, в то время как есть возможность обезопасить себя, убрав с дороги бандитов и смутьянов, угрожающих престолу?

Екатерина подняла голову. До этого смотрела под ноги, раздумывая, сомневаясь, дрожа и страшась того, на что ее уговаривали. Ужели они и вправду хотят захватить власть? Отчего такая ненависть?

– Вспомните Жарнак и Монконтур, мадам, – добавил Д’Омаль, – вот когда пришло время взять реванш за поражение, и они надеются не упустить эту возможность. Это же послужит лучшим бальзамом на раны Колиньи. Выздоровев, он подаст сигнал к выступлению. Трон предназначается либо принцу Конде, либо его кузену; вместе они поделят Францию.

Екатерина побледнела, ее стал бить мелкий озноб. Медичи никогда не думала о приходе к власти гугенотов, и сейчас это представилось чем-то чудовищно невообразимым, несовместимым с ее правлением, с волей, которую она направила на создание цельного государственного аппарата абсолютной монархии. И теперь все должно быть разрушено? Что она строила, чем жила и дышала, что любила и к чему стремилась? А ее сыновья?!

Екатерина сжала кулаки. На глаза навернулись слезы обиды. Она повернула лицо к сыну. Внутри что-то перевернулось, сердце застучало так, будто готово было вырваться иэ груди и улететь к ее Генриху, которого она всегда больше всех любила, ради которого боролась за трон и уже видела его на нем. А теперь его хотят отнять эти бандиты вместе с их адмиралом? А она так мечтала о мире с ними. Ну что ж, они сами будут виновны в том, что понесут заслуженную жару.

Зная слабую струнку Екатерины, Д'Омаль зловеще прибавил:

– Спросите у вашего астролога Руджиери. Он скажет вам…

Медичи вздрогнула и порывисто обернулась. Никому она не верила так, как астрологу. Да и не одна она. В те времена все верили в предсказания магов и чародеев.

– Что? Что сказал Руджиери? – впилась она испуганным взглядом в герцога.

– Потому что мы только что из его башни, где он наблюдает за звездами.

– А-а… И что же… Что он увидел?

– Он уверил нас, что видит большую черную массу, затапливающую все вокруг потоками крови.

Теперь она уже не на шутку перепугалась, особенно после того, как Таванн добавил, не давая повода для сомнений, будто обрушил последний удар:

– А впереди шел король Наваррский вместе с принцем Конде. Если не верите, спросите сами.

Она глухо застонала и схватилась рукой за сердце. Мимолетная слабость. Сколько их было жизни? Теперь она призналась самой себе, что несколько дней тому назад всерьез перепугалась, увидя такое скопление гугенотов, съехавшихся на свадьбу. Значит, это и была та самая черная масса? И теперь ее нужно уничтожить, или она затопит королевство…

– Они лишены рассудка… – проговорила королева-мать, уставясь в точку вдали, которая оказалась огромным крестом. Место ранения Жанны Д’Арк; сюда же в последний раз смотрела другая Жанна. – Чего они добиваются? Своей смерти?

Ей ответил граф де Рец:

– Бог всегда лишает рассудка своих овечек, которые понимают, что обречены и все же идут на смерть.

– Да, – сказала Екатерина, и никто не понял, отвечала ли она каким-то своим мыслям, резюмировала ли слова Гонди или соглашалась с тем, на что ее уговаривали.

С тайной мыслью об удаче, но все же желая проверить, убедиться в том, что они правильно поняли, сын стал наносить последние удары:

– Город вооружается несмотря на запрет короля! Парижане собирают кирасы и аркебузы, прицепляют к поясам кинжалы. Нельзя обманывать ожидания народа, иначе он не простит. Упусти мы сейчас возможность, протестанты свершат возмездие, и тогда будет нелегко, поскольку они станут готовы к битве. Мы же нападем первыми, врасплох, ночью, когда они будут видеть сладкие сны.

Но не знала Екатерина, что это Гизы вместе с ее любимым сынком Анжуйским распускают по городу слухи о том, что на них движется из Мо десятитысячное войско гугенотов.

Апофеозом заговора стали слова Гиза. Последний штрих подвел он под сомнения и колебания королевы-матери:

– Вы слышали, что кричат гугеноты? Завтра утром они пойдут к королю и потребуют ответа. Они грозятся убивать всех без разбора, они клянутся сами сурово наказать обидчиков адмирала. Горе нам всем, если они докопаются, что виновниками покушения являются герцог Гиз, королева-мать и ее сын герцог Анжуйский.

Екатерина сжала зубы. Этого она вынести уже не могла. В словах звучала прямая угроза ее жизни и жизни… кому же? Ее ангелу Анжу!

Внимательно наблюдая за ней, Гиз вкрадчиво добавил:

– Начали разыскивать причастных к покушению на адмирала. Грозили убить меня, потом Месье…

Она вздрогнула всем телом, губы задрожали. Взгляд – раненой пантеры. Как бы не упала в обморок. Но Гиз не желает замечать этого и продолжает кромсать словами-ножами трепещущее сердце:

– Убийца когда-то служил у Месье, скоро это станет известно. Ваш сын мстит адмиралу как полководцу враждебной партии, с которой он воевал; он является его первейшим врагом – так говорят гугеноты.

– Что они еще говорят? – глухо спросила Медичи.

– Колиньи становится хозяином Парижа, он отбирает это место у Анжу, который не может ему простить этого. Если то, что я сказал, дойдет до короля, он обвинит Месье и в приливе ярости…

– Что?..

– Собственноручно убьет его.

Она знала это. Бешеный Карл неуправляемым. А то, что Анжу участвовал в заговоре против адмирала – об этом король узнает из допросов после ареста одного из заговорщиков, хотя бы Гиза.

Тянуть время нельзя. Уже завертелись колеса механизма расследования злополучного покушения, выявления его организаторов. Теперь гугеноты не успокоятся, и король нынче – самая сильная фигура! – их союзник.

– Кажется, я сама себе уготовила ловушку, из которой могу выбраться теперь одним-единственным путем, – пробормотала Екатерина так, что никто не услышал.

И она приняла решение первой нанести удар, как советовали царедворцы. О последствиях она уже не думала.

А Гиз выдал еще пару фраз, поставивших окончательную точку в ее решении:

– Больше покушений не будет, адмирал пошел на поправку. Если король, уступив ему, даст согласие на объявление войны Испании, вы, мадам, перестанете быть властительницей; им станет Колиньи, и тогда неизбежна новая гражданская война. Выходит, вы зря пожертвовали дочерью ради мира.

Екатерина подняла бледное лицо и уставилась ему в глаза. Снизу вверх. Левое веко дергалось, губы дрожали. Она хотела сказать, но не могла. Он помог ей:

– Что касается массового избиения, то оно неизбежно воспоследует после устранения зачинщиков мятежа, их главарей, о которых вы говорили, ибо все гугеноты бросятся на их защиту. Только так можно сохранить мир в королевстве; пока гидра вся здесь, необходимо устранить ее присоски, которые она раскидала по всему Парижу и которыми собирается пить нашу кровь.

Гиз замолчал. Она думала. Все ждали.

Мир! Вот что было важно для нее и ее детей. Такой ценой? Что ж, пусть так. Кто хочет мира, должен готовиться к войне. И если это единственный способ, то она пойдет на это, что бы там потом ни говорили. Ее верные советники единодушны, и она должна быть с ними, ибо они – опора трона, ее сила, ее войско. Да и могут ли все в один голос быть неправы?

Ей надо подчиниться. Так они хотят, и значит, так должно быть. Ей надлежит быть заодно, она не может не оправдать ожиданий, они – сваи, на которых стоит престол ее сыновей, убери их – он закачается и упадет. Тем более, что все их слова – безжалостная правда, она и сама это видела и приняла решение чуть меньше четверти часа назад. Остальное время ей требовалось для окончательного утверждения его.