Текст книги "Варфоломеевская ночь"

В середине июля, получив донесение об осаждении испанцами Монса и о потерях, которые несут гугеноты, адмирал вновь выдвинул на обсуждение проект оказания помощи французским войскам в Нидерландах, но король, помня взрыв недовольства, которое выразила его мать, медлил, не решаясь прекословить старой королеве. И все же адмиралу удалось уговорить его, Карл дал согласие. Де Колиньи немедленно отправил четырехтысячное войско к границе, а сам поехал в арьергарде с пятьюстами всадниками. И кто бы мог подумать, что через три дня войско попадет в засаду и будет разбито. Узнав об этом, король поспешил к матери. Та выслушала его и отрывисто засмеялась:

– Посмотрим теперь, захочет ли он еще раз поступить наперекор моей воле.

Карл вылупил глаза:

– Так это была ваша затея? Но для чего вы это сделали, матушка?

– Скоро ты об этом узнаешь, Карл.

Но, вернувшись, де Колиньи как ни в чем не бывало вновь потребовал войско, уверяя, что все вышло совершенно случайно, их застала врасплох целая армия испанцев, когда они ночью спали в лесу. Король потерял терпение и ответил решительным отказом. Боясь, что вожди гугенотов встревожатся неожиданной немилостью короля и, чего доброго, самовольно выступят в поход с целью сделать из Нидерландов гугенотскую республику, королева-мать заторопилась с приготовлениями к свадьбе.

Неделю спустя пришло письмо из Рима от французского посла; он уверял мадам Екатерину, что разрешение на брак от папы получено и его благословение уже в пути; какие-нибудь несколько дней – и оно прибудет в Париж. Екатерина тут же показала это письмо кардиналу Карлу Бурбонскому, и потребовала назначить дату венчания; к тому времени благословение уже прибудет. Кардинал внимательно осмотрел письмо, печать и подпись, прочел лживое донесение французского посла и в конце концов дал согласие. Немедленно принялись оговаривать все детали и решили, что обряд венчания будет происходить в понедельник восемнадцатого августа, в соборе Парижской Богоматери.

Едва кардинал ушел, Екатерина позвала одного из капитанов личной гвардии.

– Ты возьмешь две роты всадников, – сказала она, – и немедленно поскачешь по дороге на юг к границам Италии. Раздели отряд на три части и контролируй дороги: через Салуццо, Савойю и Франш-Конте. Папский посол не должен прибыть в Париж раньше восемнадцатого августа. Возьми этот кошелек, в нем двести луидоров, это для тебя и твоих людей. Выполнишь поручение – получишь столько же. А теперь ступай.

В один из дней накануне свадьбы Конде доложили, что его хочет видеть какой-то господин. Имени он не назвал, но просил передать, что приехал издалека, с границ Пуату.

Пожав плечами, Конде небрежно махнул рукой:

– Что ж, пусть войдет.

Через минуту в комнату, где сидел у окна принц и листал Плутарха, тяжело ступая грязными дорожными сапожищами грузно ввалился человек в плаще и, широко улыбаясь, остановился у порога.

Конде поднял голову; книга выпала у него из рук.

– Матиньон! Старый друг моего отца! Это вы?

– Я, принц, клянусь халатом Моисея, кто же еще! – воскликнул Матиньон и от всей души обнял молодого человека, совершенно не стесняясь при этом пыльного костюма.

– Где вы пропадали, Матиньон? – искренне сокрушался Конде, а глаза его так и сияли счастьем, разглядывая старого воина. – Мы все так долго не видели вас!

– Вы ведь знаете, принц, где я был, – ответил Матиньон, и как ни в чем не бывало развалился в кресле, – а вот теперь здесь, и, черт меня подери, если я в течение двадцати четырех часов куда-нибудь двинусь с этого места, исключая, впрочем, набеги на кухню и винный погреб.

Конде рассмеялся.

– Да, да, – воскликнул он, – вы пожинали лавры победителя женского сердца в объятиях герцогини Д’Этамп, я помню это. Но что же заставило вас покинуть ее? Вы ей надоели, и она вас прогнала?

– Что, прогнала меня? Ха-ха, как бы не так! Да она вцепилась в мои штаны и не отпускала до тех пор, пока я не пообещал ей, что вернусь, как только наш король женится. «Per Bacco!»[14]14
  Клянусь Вакхом! (ит.).


[Закрыть]

– Значит, вы приехали на свадьбу Генриха Наваррского?

– А как вы думали, мой принц? Разве мог я усидеть дома, в то время как мои друзья и боевые соратники, съехались в Париж на празднества по случаю такого невиданного бракосочетания? И если я что-то и оставил в постели герцогини, то уж никак не свою совесть, веру и желание служить вам, ваше высочество, как я служил вашему отцу.

– Как, – растроганно произнес Конде, обнимая за плечи сидящего Матиньона, – вы приехали в Париж, значит, не только ради свадьбы?

– Конечно, нет. Мой долг – служить вам и умереть возле вас. Да и где мне быть, как не у стремени боевого коня сына великого Людовика Конде? Ах, принц, если бы только порассказать вам все приключения, выпавшие на долю мою и вашего отца за долгие годы нашей дружбы, то вы поймете, что Жерар де Матиньон не может сидеть дома и, впав в прострацию, ждать приближения смерти. Я старый воин и должен погибнуть либо в бою за нашу веру, либо за вас, принц, другого выбора у меня нет. Вот потому я здесь.

– Отец часто рассказывал мне о вас, – ответил юный Конде, – и вы сами знаете, как искренне люблю я вас и всегда скучаю без вашего общества. И если вы говорите, что приехали в Париж, чтобы быть моим верным другом и наставником…

– Именно так, а другого у меня и в помыслах нет. Приказывайте, монсиньор, старый солдат хоть сейчас готов исполнить любое поручение. Куда надо ехать: в Нидерланды, Испанию, Италию? Только для начала, принц, не мешало бы пообедать и выпить вина. Чертовски голоден и устал с дороги, а деньги, что дала мне герцогиня, все до единого су я спустил на постоялом дворе какому-то купцу, черт бы его побрал. Хорошо еще, что не проиграл лошадь.

Конде хлопнул в ладоши и отдал приказание. Прошло не более пяти минут, и в комнату к нему внесли столько еды и вина, что вполне хватило бы на пятерых.

Матиньон, не сходя с места, с удовольствием принялся поглощать то, что принесли, а юный принц, сидя рядом, с любопытством слушал рассказы старого воина, а заодно объяснял, как идет подготовка к свадьбе и как встречают гугенотов парижане.

Слуги, стоя в дверях, удивленно глядели на Матиньона. Недоумевая, какое право имеет этот человек вести себя так вольно в присутствии принца королевской крови, во все глаза разглядывали его, стараясь запомнить, дабы в будущем не попасть впросак.

И что уж говорить о вечере того же дня, когда за Лесдигьером и Шомбергом в Лувр пришел паж от принца Конде с просьбой немедленно прибыть к нему. Едва все встретились, как сердце старого Матиньона не выдержало: он упал в объятия друзей и расплакался, как отец, дождавшийся с войны любимых сыновей.

Благословение от папы наконец пришло; письмо прислал с нарочным из Рима кардинал Карл Лотарингский. Других писем быть не должно, решила Екатерина. И пусть папа беснуется сколько хочет, но она сделает свое дело. Зато потом он будет благодарен ей как неутомимому борцу за католическую веру, как мечу, который неустанно сечет головы мятежным еретикам.

В воскресенье семнадцатого августа около десяти часов вечера Екатерина Медичи приказала подать носилки к боковому крыльцу Лувра. Усевшись, надвинув на глаза капюшон и задернув шторы, она сказала, что хочет полюбоваться вечерним Парижем.

Ее донесли до самого конца улицы Трус-Ваш, потом, миновав два перекрестка, вышли к монастырю Сен-Мерри. У Сент-Круа де Ла Бретонри носилки повернули налево и очутились на улице Сент-Авуа, в самом ее начале. Она была шире, чем предыдущие, за исключением Сент-Оноре, и народу здесь было побольше; впрочем, жители торопились поскорее разойтись по домам, пока совсем не стемнело и они не стали жертвами ночных разбойников, к коим единодушно причисляли гугенотов, потому как те были бедны и путем ночного грабежа пополняли кошельки. Так учили их проповедники, и поскольку никто не смел сомневаться в правдивости высказываний святых отцов церкви, то гугенотов стали ненавидеть еще больше, нежели после того, как духовенство окрестило их безбожниками.

Но все же прохожие бросали любопытные взгляды на необычное и несколько несвоевременное шествие, в центре которого качались носилки без каких-либо опознавательных знаков. Это мог быть какой-нибудь вельможа, возвращавшийся домой из Лувра или, наоборот, отправляющийся в гости к любовнице. То же можно было сказать и о даме. Неплохой случай поживиться для грабителей-гугенотов, авось их сразу поубавится, ведь носилки сопровождали вооруженные с ног до головы швейцарцы в шлемах и красных мундирах, поверх которых блестели стальные нагрудники.

Между особняками Мезм и Монморанси носилки остановились. Рука в перстнях, высунувшаяся из-за шторы, показала вправо. Миновав еще ряд домов, та же рука сделала знак остановиться. Они находились прямо посередине улицы Катр-Фис. На них глядел сверху зарешеченными цветными стеклами готических окон громадный дворец. Тому, кто вздумал бы забраться на шпиль одной из четырех угловых башен или на самый верх конической крыши этого колосса, едва видимой с земли сквозь частые зубцы стен, люди внизу показались бы муравьями. Дом принадлежал семейству Гизов.

Королеву-мать ждали. Это было видно по тому, как, едва носилки остановились у главного входа, двери тотчас раскрылись и на крыльцо вышли придворные. Едва Екатерина ступила на землю, они низко склонились. Впереди стоял молодой герцог Гиз.

– Ваше величество, вы неосторожны, – произнес он. – Мы ждали вас раньше, а вы… в такое время…

– Обратно я поеду еще позже.

– Вы можете остаться здесь.

– Завтра свадьба.

– Тогда я дам вам еще охрану.

Екатерина кивнула:

– Это будет нелишне. Всякие подозрительные личности то и дело попадались на пути. Черт знает во что превратился Париж – какое-то логово бандитов и нищего сброда.

– Дело рук гугенотов. Но скоро город от них избавится.

– Что вы хотите сказать?

– Лучше меня скажет герцогиня, она давно уже ждет вас.

Герцог жестом пригласил королеву-мать войти.

В комнате, весь интерьер которой дышал искусством итальянских мастеров эпохи Ренессанса, начиная с подсвечников работы Челлини[15]15
  Челлини Бенвенуто (1500—1571) – великий итальянский скульптор и ювелир, работал одно время при дворе Франциска I.


[Закрыть] и кончая полотнами Тициана и Приматиччо[16]16
  Приматиччо (1504—1570) – итальянский художник, скульптор и архитектор, работал при дворе Франциска I, где жил восемь лет. Строил замки в Блуа и Фонтенбло.


[Закрыть], развешанными по стенам, стояла у окна женщина, закутанная в длинную накидку с откинутым назад капюшоном. Сложив руки на груди, она неподвижно смотрела через стекло на высокие шпили Тампльского аббатства, в некоторых окнах которого горел неяркий свет.

Едва королева-мать вошла, женщина обернулась. Эта немолодая уже особа сорока лет от роду была все еще хороша собой, как и в дни молодости, за что современники сравнивали ее подчас с Дианой де Пуатье. Выше среднего роста, с глазами цвета изумруда, она обладала взглядом, осанкой и жестами подлинной королевы, слыла умной и образованной, и всегда умела отдавать быстрые и точные приказы, и безжалостно наказывала тех, кто их не исполнял. Звали эту женщину Анна Д’Эсте. Она была вдовой Франциска де Гиза и матерью Генриха. Ныне она уже шесть лет как замужем за герцогом Немурским.

Кроме нее в комнате находился еще один человек. Он сидел за столом и при появлении королевы-матери встал и коротко поклонился. Это был герцог Омальский, родной брат покойного Франциска де Гиза, дядя юного Генриха.

Королева вошла, бросила взгляд на герцогиню и ее деверя и, не дожидаясь приглашения, уселась на стул около стола, застеленного красным лионским сукном.

– Наконец-то мы дождались вас, мадам, – проговорила герцогиня и села напротив. Сын занял ее место у окна и принял ту же позу.

– Ожидание всегда кажется бесконечным, в особенности тогда, когда от результатов желаемой встречи зависит воплощение в жизнь некоей сокровенной мечты, которую лелеешь годами, – ответила Екатерина.

– Кажется, нам нетрудно будет договориться, ведь то же желание обуревает и вас, хотя мотивы наши различны.

– Вы правы, герцогиня, мы говорим с вами об одном человеке, о злом гении французского королевства, которое он хочет прибрать к рукам. Имя его – адмирал де Колиньи, и обвинение, которое я собираюсь предъявить ему от имени дома Валуа, не менее грозно и безапелляционно, чем то, которое собираетесь предъявить вы от имени Лотарингского дома, не так ли?

Анна Д’Эсте кивнула:

– Девять лет я жду этого часа, и только желание отомстить за смерть мужа и отца моего Генриха дает мне силы для борьбы и помогает жить. Все годы я молила господа о ниспослании кары небесной на голову убийцы, но мольбы оказались тщетны; незримая рука провидения охраняла его. И вот настал день, когда он перешел дорогу другой женщине, не менее ненавидящей его, чем я; день этот объединил нас союзом, который явится грозным мечом правосудия. Что касается меня, то мотивы моей мести ему вам известны. Именно с его благословения некий фанатик девять лет тому назад застрелил моего мужа, ярого борца за католическую веру. Что же касается дома Валуа, то для него будет вовсе не лишним устранить с дороги вождя партии гугенотов, сеющих смуту и раздоры в стране еретическим учением кальвинистский церкви.

– Не совсем так, герцогиня, – глухо ответила Екатерина Медичи и, желая дать точный и всеобъемлющий ответ, задумалась. Огонь мести постепенно загорался в ее глазах, устремленных в одну точку.

Она знала: всей правды сказано не было, Гизы имели еще одну цель – устранить главу протестантов, что давало им возможность взять верховенство в борьбе двух партий. Но это же создавало угрозу трону. Зная об этом, Екатерина, тем не менее, сама пошла на союз с Гизами. Устранив их рукой Колиньи, она избавилась бы впоследствии и от главы Лотарингского дома, с которым обойдутся так же те, кто будет мстить за своего вождя. Только так она думала решить проблему будущего государства, которым ей приходилось править, только так она представляла мир между двумя партиями, оставшимися без главарей.

– Не совсем так, – снова повторила королева-мать, оглядела поочередно членов тайного собрания, с помощью которого она собиралась придать некую силу законности своим замыслам, и продолжила, глядя теперь уже на одну герцогиню: – Истина зарыта гораздо глубже. Всем известна его сумасбродная идея колонизации Нидерландов, из которых он хочет сделать не что иное, как гугенотскую республику. Но не является ли эта программа войны с Габсбургами продолжением печально известных итальянских войн, которые и породили в стране партию обездоленных, называющих себя протестантами? Хуже того, он втянул в игру короля, которому внушил, что поход на Нидерланды принесет Карлу славу освободителя.

– Что же король? – спросила госпожа де Немур. – Ужели он не видит, какой пагубный характер может принять война против свояка? Такого решения не одобрят и не простят ни в Риме, ни в Мадриде.

– Король слеп и глух к моим увещеваниям и во всем подчиняется адмиралу, которого любит и называет отцом. Он отдалился от родной матери, а как-то раз даже заявил, что я ненавижу и желаю его смерти, дабы посадить на престол другого сына, который делает вид, что искренне и беззаветно любит меня и сам мечтает занять трон старшего брата.

– Здесь явно не обошлось без колдовских чар, которыми так умеют завораживать свои жертвы еретики, – подал голос герцог Омальский. – Пагубному влиянию адмирала должен быть положен конец, иначе они сообща превратят королевство в гугенотскую республику с центром в Брюсселе.

– Вот именно, герцог, – кивнула королева-мать, – вы словно читаете мои мысли. В создавшейся ситуации действовать надо тем более решительно, чем скорее и напористее действует сам адмирал. Совсем недавно я узнала, что он с согласия короля послал помощь войскам в Монс, которая, благодаря богу, была разбита испанцами. Но это не остановило заговорщиков, коими я отныне объявляю короля – своего сына – и адмирала. Альба просит меня объяснить, чего ради на подступах к Монсу стоит трехтысячное войско гугенотов, которых вновь отправил Колиньи, и не означает ли это начало военных действий? Что могу я ответить? Что адмирал снова собирает полки, и что уже везде говорят, что гугеноты, прибывающие в Париж якобы на свадьбу их короля, получают приказ адмирала сразу же отправляться воевать во Фландрию? Знаете ли вы, сколько у него уже солдат?

– Я слышал о пяти тысячах, которые концентрируются где-то близ Мо, – произнес Генрих Гиз.

– Если бы так, – усмехнулась Екатерина. – У него уже больше десяти тысяч пехотинцев и около трех тысяч конницы, не считая тех, что стоят под стенами Монса. С такими силами можно завоевать не только Париж, но и всю Францию.

В комнате повисло молчание. Никто и не догадывался о подлинном размахе, с которым развернул адмирал свою деятельность. Цифры были страшные, они грозили, они витали в воздухе, звенели набатом в ушах и пугливой змейкой крались по извилинам сознания, заставляя сердца заговорщиков трепетать в страхе.

– Ужели все это – гугеноты? – ужаснулась герцогиня. – И ведь они с каждым днем все прибывают в Париж целыми семьями!

– Чего же хочет адмирал? Каковы его планы? – спросил герцог Омальский. – Не думает ли он и вправду овладеть Парижем?

– Не думает, потому что я с ним не ссорюсь, – ответила королева-мать, – и делаю вид, будто мне глубоко наплевать на их дружбу с королем и на их замыслы, в которые они меня не посвящают. Но я не была бы французской принцессой и дочерью флорентийских герцогов Медичи, если бы не понимала, что планы адмирала направлены на разрушение единства монархии с тем, чтобы, развалив государство, превратить его в некую протестантскую федерацию. Для того ли тогда боролись последние короли династии Валуа за единство страны, чтобы после их смерти она перешла в руки кальвинистов, мечтающих превратить ее в некую раздробленную республику на манер швейцарских кантонов?

– Но на короля можно воздействовать, избавив его от пагубного влияния адмирала, – хитро сощурив глаза, проговорила герцогиня, – а Альбе объяснить, что всему виной Колиньи с его программой, и действует он при этом против мнения двора и правительства…

– Ничуть не бывало! – отрезала Екатерина Медичи. – Филипп не такой дурак, чтобы не понять, что вина в оказании помощи нидерландским гёзам лежит на французском короле. Что бы там ни говорили о пагубном влиянии на сознание Карла французского адмирала.

– Он сам может начать войну против Франции, – внезапно произнес герцог Д’Омаль, – видя, что французы стягивают войска к границам Фландрии, собираясь отнять у него то, что он считает своей колонией и что приносит ему немалые доходы. Ведь именно здесь находятся все важнейшие торговые пути Европы. Не хочу нагонять лишнего страха, но Филиппу нетрудно будет собрать войско в два, в три, в пять раз превышающее численность французского! Ведь о нем говорят во всем мире, как о великом защитнике христианства, особенно после того, как он разгромил турок.

– Не говоря уже о том, – упорно гнула герцогиня, – что адмирал мечтает объединить всех французов под своими знаменами, пользуясь тем, что у нас царит мир.

– Честное слово, не понимаю, что это за программа! – воскликнул Генрих Гиз и принялся нервно ходить по комнате. – Куда она направлена, о чем гласит? Почему ему не сидится на месте в своем двухэтажном особняке и не спится сладко с молодой женой? Чего он добивается? Переустройства мира?

– Он мечтает превратить Францию в гугенотскую республику! – ответила мать. – Его программа – программа южного дворянства, гугенотов!

– Но их цели? Чего они хотят? Каковы пункты программы? Я хочу это знать! Я должен уметь владеть оружием, с которым вышел биться мой враг.

– Что ж, герцог, я объясню вам вкратце, – произнесла Екатерина Медичи голосом, каким она разговаривала со своими детьми, когда наставляла их на путь истинный. – Чего хочет Колиньи, хотите вы знать? Я вам отвечу. Защитить, поддержать нидерландских гёзов, которые по сути своей являются не кем иным, как теми же протестантами. Его цель при этом – объединив всех французов, заставить католическое дворянство служить своим идеям, иначе – тому, чему учит их Кальвин, вернее, учил.

– Ну уж этого не будет! – воскликнул Гиз. – Никогда принцы Лотарингского дома не пойдут на поводу у протестантов, а коли те будут упорствовать, мы вырежем всех еретиков повсеместно на всей территории королевства!

– А начать надо с Парижа, – произнес герцог Смальский в наступившей тишине.

Королева-мать повернулась в его сторону. Брови чуть приподнялись.

– С Парижа? – спросила она.

– Да, мадам.

– Что вы хотите этим сказать?

– Только то, что судьба уготовила нам прекрасный случай удалить опухоль, назревшую внутри страны. Овечек для стрижки предостаточно, и самые жирные собраны здесь, в одном месте.

Эта мысль показалась ей дикой и нелепой. Ей, ревнивой поборнице мира, предлагают устроить резню! И кого же? Ее подданных, с которыми она заключила мир и вся вина которых состоит в том, что ради любви к своему королю они съехались на его свадьбу! Устроить кровавое побоище в собственном доме, у трона ее сыновей!

Она смерила герцога уничтожающим взглядом:

– Вы соображаете, что говорите? Предлагаете вновь начать кровопролитную войну после того, как с таким трудом удалось заключить мир! Новый крестовый поход против еретиков во славу креста!

– Но, мадам, ведь такой удобный случай, другого не представится. А после свадьбы они разъедутся по своим крепостям и оттуда вновь станут угрожать Парижу.

– В том, что говорит герцог, есть немалая доля здравого смысла, ваше величество, – проговорила Анна Д’Эсте, буравя Екатерину острым взглядом. – И если бы только вы дали согласие… – она замолчала, не сводя глаз с королевы.

Паузы допускать нельзя было. Заговорили о том, о чем давно уже говорили без нее, думали, мечтали, лелеяли эту мысль, потирали руки. Однако не давили, все знали, что такое опала, но было необходимо подать мысль, которая в короткое время должна дать благодатные ростки.

– Париж, словно пороховая бочка, к которой стоит только поднести горящий фитиль, – взволнованно заговорил Гиз, останавливаясь подле матери. – Гугеноты не платят за постой, обворовывают горожан, разбойничают на улицах, повсеместно затевают потасовки… Чаша терпения народного переполнилась! Их ненавидят, их мечтают убивать, горожане выходят из домов с оружием в руках, готовые по первому же зову уничтожать еретиков…

Екатерина сильно хлопнула ладонью по столу. Герцог замолчал. Наступила тишина. Кажется, Гиз увлекся и наговорил лишнего, а она, судя по всему, к этому еще не готова.

– Замолчите, Гиз! – сказала она. – Добрая половина сказанного вами – ложь. Дай вам волю – вы уничтожите всех гугенотов королевства, а потом во главе черни пойдете штурмовать Лувр!

Гиз побледнел.

– Ваше величество неправильно меня поняли. Я хотел только сказать, что политическая обстановка в городе и в стране в целом крайне напряжена. В любую минуту может разразиться вспышкой народного бунта. Ни к чему ждать этого, а потом упрекать себя в бездействии, лучше заблаговременно дать сигнал самим, чтобы не потерять уважения и любви народа.

– Что вы предлагаете, герцог?

– Уничтожить всех главарей гугенотов, дабы оставить их без головы. Некому станет командовать ими, они окажутся бессильными и неспособными ни к какому вооруженному выступлению против правительства.

Когда-то она и сама так думала, но теперь…

– Нет! – резко оборвала Екатерина. – Мне нужен только Колиньи, он – всему голова, и ее надлежит отрубить в первую очередь. Равного ему среди них нет, и это быстро охладит пыл всех остальных горячих голов. Оставить его в живых с его программой – значит подчиниться требованиям южного дворянства. Я не договорила, вы перебили меня, так слушайте дальше. Колиньи добивается включения в состав Франции Нидерландской республики с ее мировой торговлей и промышленностью, сосредоточенными в Антверпене. Сюда же примкнут и богатые буржуа, привыкшие к вольным обычаям и самоуправлению. Чем это грозит Франции? Развалом существующего строя и смещением столицы королевства в Антверпен или Амстердам. Кому это выгодно, спросите вы? Дворянству юга. Оно давно уже связано с Нидерландами политикой и торговлей. Теперь им надо разбить испанцев, чтобы в контакте с буржуазией объединиться против двора, против нас с вами, против тех, кто управляет государством.

– Но ведь это антикатолитическая программа! – воскликнула госпожа де Немур. – Как же король может не понимать, что она направлена против всех и вся: духовенства, Рима, Испании, против него самого, наконец!

– Потому их и называют протестантами, – пренебрежительно бросил герцог Омальский.

Екатерина продолжала:

– Теперь вы все понимаете, что, покуда жив адмирал, нельзя допустить краха французского королевства. Этот человек не должен жить еще и потому, что постоянно мешал мне и королю проводить мирную политику, организовывая раз за разом восстания и мятежи и нарушая тем самым наши мирные эдикты. Своими действиями во Фландрии он настроил против нас испанского короля, которому стоит только двинуть войска, как с Францией будет покончено. Его пагубному влиянию следует положить конец, и эту миссию должны взять на себя мы с вами, пока он настолько не околдовал короля, что скоро заменит ему и отца, и мать, а меня за ненадобностью они просто отправят в изгнание. Ну, а что касается особ Лотарингского дома, то, думаю, становится ясным, что король сделает так, как посоветует ему адмирал, этот Тифон[17]17
  Тифон – ужасное стоголовое чудовище со змеями вместо ног и человеческим туловищем до бедер, порождение Геи-Земли и мрачного Тартара. Зевс низверг огнедышащего Тифона в Тартар.


[Закрыть], эта меотийская проказа[18]18
  Меотийская проказа – окрестности Меотиды (Азовского моря) считались в дрввности нездоровым местом.


[Закрыть]. Он – крупный лосось, и одна его голова стоит больше тысячи лягушек. Так, помнится, говаривал когда-то герцог Альба. А теперь, когда стала ясной позиция адмирала, я спрашиваю вас всех, каждого по очереди: чего заслуживает сей человек за все его прегрешения перед истинной верой в прошлом и настоящем? Вы, герцогиня?

– Смертной казни!

– Вы, Гиз?

– Смерти!

– Вы, герцог?

– Смерть ему!

– Я за этим и пришла. Рада, что обнаружила между мною и вами, надеждой и опорой французского трона, полное единодушие. Невидимая рука провидения до сей поры хранила адмирала от смертоносного жала меча, несущего справедливое возмездие, но на сей раз его час пробил. Смерть Колиньи угодна господу и явится подлинным спасением для нашего королевства. Герцогиня, вы привели человека, о котором говорили?

– Он давно уже ждет, мадам.

– Где он?

– В соседней комнате.

– Готов ли он?

– Он преисполнен ненависти и жажды действовать, к тому же ему хорошо заплачено.

– Приведите его сюда.

Гиз быстро вышел, а королева тем временем надела на лицо маску. Через минуту герцог вернулся с человеком, заслужившим прозвище «королевский убийца».

При их недавней первой встрече в Лувре Анна Д’Эсте высказала мысль, что в роли убийцы должен выступить человек Месье, это придаст законность акту возмездия. Екатерина была против. Но герцогиня настояла. Вопрос так и остался бы висеть в воздухе, если бы госпожа не Немур внезапно не согласилась: их популярность в народе слишком высока и бояться было нечего – риск невелик. Наварра останется под юбкой тещи, а Конде получит губернаторство в одной из областей. Вот и нет вождей и некому мстить. Не говоря о еще более возросшей популярности у горожан, Гизы станут к тому же еще в большей чести у папы и у Филиппа II, их покровителя и союзника…

…Незнакомец шагнул через порог и остановился в дверях, не смея ступить ни шагу дальше. Молодой герцог прошел вперед и встал между ним и Екатериной.

Королева-мать бросила на вошедшего быстрый и оценивающий взгляд. Впечатление сразу же – отталкивающее. Одет неброско, скорее небрежно, рот перекошен, нижняя губа разорвана, нос кривой, с горбинкой, маленькие черные глаза посажены так близко, что кажется, будто и переносицы нет; они колючи, жестоки, в них нет сострадания, только немой укор судьбе, не испытывающей к нему ни жалости, ни благожелательности, и готовность мстить и убивать любого, на кого укажут. «Сущее отребье, обозленное на все человечество, – подумала Екатерина. – Такой, не задумываясь, убьет даже собственную мать. Впрочем, хороша, должно быть, и мать, родившая такое чудовище».

Тем не менее она осталась довольной выбором герцогини. Жестом приказав неизвестному подойти, заговорила с ним.

– Как вас зовут? – спросила королева-мать.

– Шевалье Шарль де Лувье де Морвель к вашим услугам, – послышался хриплый голос из-за с трудом разодранных губ.

Екатерина повернулась к герцогине:

– Мне как будто уже знакомо это имя. Где я могла слышать его?

– Этот человек уже хотел убить адмирала три года назад. Тогда ему не повезло, пуля угодила в другого.

– Вот оно что…

И она снова обернулась к Морвелю:

– Надеюсь, на этот раз случай не сыграет злой шутки.

– Нынче оплошности не будет.

– Постараюсь поверить вам. Но помните, никто не должен заподозрить умышленное убийство, это будет всего лишь несчастный случай и ничего больше. Вы организуете вооруженное столкновение с группой гугенотов, провожающих обычно адмирала из дома в Лувр, и в свалке сделаете свое дело. Не мне вас учить как – пулей ли, кинжалом – все равно. Учтите, его всегда сопровождает с десяток гугенотов, вооруженных до зубов, поэтому вас должно быть, как минимум, раза в два больше.

– Я понял, мадам. У меня есть к вам вопрос.

– Говорите.

– Не будет ли среди сопровождающих его людей некоего капитана по имени Лесдигьер?

Брови королевы-матери в неподдельном изумлении взметнулись вверх:

– Чего ради вам вздумалось спросить об этом? Вы имеете какие-то личные счеты с этим человеком и хотели бы заодно устранить и его?

– По счастью, он не является моим личным врагом, к несчастью, не является и другом, но мне не однажды доводилось слышать и видеть, как дерется этот господин. Если он будет там, мне придется взять с собой не менее полуроты наемных убийц. А если к тому же с ним будет его друг мсье Шомберг, то я не ручаюсь за успех предприятия, хотя, видит бог, сделаю все возможное. Я возьму с собой десяток аркебузиров; это не говоря о том, что у каждого из моих солдат будет за поясом заряженный пистолет.

Екатерина переглянулась с герцогиней и сухо и отрывисто рассмеялась:

– Успокойтесь, господин Морвель, Лесдигьер вместе со своим другом в свите короля Наваррского, и вам с ним не придется встретиться.

– Благодарю вас.

И Морвель опустил лицо. Казалось, он размышлял о чем-то, буравя маленькими черными глазами рисунок на ковре; наверное, не хотел, чтобы в его глаза долго и напряженно смотрели, как вот эта дама, что перед ним.

Неожиданно он поднял голову:

– Я хотел бы задать еще один вопрос.

– Спрашивайте.

– По мне – надежнее будет выстрел из аркебузы, произведенный из окна. Не надо будет ненужных жертв. Что скажете на это?

Екатерина недоверчиво посмотрела на него:

– А сможете ли вы попасть, ведь стрелять придется с дальнего расстояния, иначе вам не уйти от немедленной расплаты?