Текст книги "История Москвы в пословицах и поговорках"

Много сил и средств положил Иван Калита на строительство Москвы. При нем в Кремле появились здания, которые и теперь, даже после перестроек, определяют его облик. Он начал возводить в Москве каменные храмы: построил Успенский и Архангельский соборы, церковь Иоанна Лествичника, что под колоколами, впоследствии получившую название Иван Великий. В 1339 году были возведены новые кремлевские стены и башни из дуба.

У А. М. Васнецова есть картина «Московский Кремль при Иване Калите». Известный археолог М. Г. Рабинович признает, что «наиболее обоснованной остается реконструкция Кремля времени Ивана Калиты А. М. Васнецовым».

«Попробуем, – пишет А. М. Васнецов в объяснительном очерке к картине „Московский Кремль при Иване Калите“, – представить зрителя, например, приехавшего из Корсуня или Царьграда иконописца, поразившегося невиданному деревянному городу и пожелавшего зарисовать его на доске или куске пергамента с середины Москвы-реки с одного из судов, пришедших снизу с товарами и находившихся неподалеку от впадения реки Неглинной, вблизи пристани и против Боровицких ворот. На первом плане виднелась бы пристань с судами и плотами. В эту эпоху ближайшими к реке воротами Кремля были Боровицкие, или „под Бором“, и, следовательно, ближайший путь для подвоза кладей был именно через эти ворота…

Далее за пристанью взору зрителя, любующегося видом Кремля Ивана Калиты, представился бы луг, заваленный выгруженным товаром, бревнами и белым камнем. За лугом виднелись бы прясла потемневшей от времени деревянной стены с воротами и башнями, подымающиеся в гору на восток по краю кремлевского уступа и идущие по лугу направо от ворот к Москве-реке. За Боровицкими воротами в самом Кремле на подъеме в гору виднелась бы древняя деревянная церковь Рождества Иоанна Предтечи, около церкви дома и палаты бояр; далее по горе в беспорядке нагроможденные избушки, избы, хоромы и всевозможные постройки служилых людей и ремесленников, крытые тесом, гонтом и соломой, а выше, на взгорье Кремлевского холма, виднелись бы разукрашенные расписными колонками, со слюдяными оконницами и позолоченным гребнем великокняжеские палаты с массой пристроек, надстроек и переходов; тут же каменные церкви с жестяными и деревянными крышами, резко выделяющиеся своей белизной на фоне серых бревенчатых построек».

Обычно русские князья, отправляясь в Орду, писали завещание, так как ни у кого из них не было уверенности, что он вернется живым. Писал такие завещания и Иван Калита. Одно из них, середины 1330-х годов, когда он уже был великим князем, дошло до нас. Это очень любопытный документ. Читая его, узнаешь о том, каков был княжеский быт, какие районы нынешней Москвы уже существовали в то время: таковы Дегунино (село Деигунинское), Капотня (село Копотенское), Коломенское, Напрудное, Ясенево (село Ясиньское), Нагатино (Ногатиньское) и другие.

Иван Калита, как говорится в завещании, «роздел учинил» всего имущества, сел и деревень между княгиней и сыновьями, чтобы не было споров. Но главное – чтобы не погибло дело всей его жизни, чтобы не распалось Московское княжество – завещал он Москвой владеть всем сыновьям совместно, дабы Москвой связывалось воедино все Московское княжество.

Иван Калита был в своем княжеском правлении столь удачлив, потому что постиг простую, но самую главную истину государственной деятельности, открывающуюся весьма немногим. Он понял, что власть для собственного укрепления обладает силой более действенной и верной, чем военная мощь и полицейский сыск. Эта сила – нравственность политики. Если правительство честно и последовательно выполняет свои обязанности перед народом, то его политика нравственна, государство крепнет и в нем царствует гражданский мир. Не случайно историки отмечают, что в правление Калиты не было никаких народных волнений.

В ханском ярлыке Иван Калита именовался великим князем владимирским, но фактически при нем уже не Владимир был столицей Руси, ею стала Москва. Нет ни указа, ни постановления, которым Москва возводилась бы в этот ранг, столицей ее назвало народное мнение. При внуке Ивана Калиты Дмитрии Донском уже забылось, что формально не Москва великий стольный город. Писатель того времени Епифаний Премудрый в «Житии преподобного Сергия Радонежского», не сомневаясь, утверждает: «Княжение великое московское досталося князю великому Ивану Данииловичу».

Так Москва и в государственном смысле стала столицей Руси – «первопрестольной».

Москва белокаменная

 
Но вот уж близко. Перед ними
Уж белокаменной Москвы,
Как жар, крестами золотыми
Горят старинные главы.
 

Такой предстала Москва перед Татьяной Лариной – героиней пушкинского романа в стихах «Евгений Онегин». Такой предстала она 8 сентября 1826 года перед самим поэтом, которого фельдъегерь вез из ссылки, из Михайловского, в Москву по повелению Николая I. Пушкин еще не знал, как повернется его судьба. Но в виду белокаменной Москвы его оставляет тревога и целиком захватывает радость встречи с родным городом, с которым он был разлучен пятнадцать лет. И, прерывая рассказ о героине романа, он дает волю своим чувствам:

 
Ах, братцы! как я был доволен,
Когда церквей и колоколен,
Садов, чертогов полукруг
Открылся предо мною вдруг!
Как часто в горестной разлуке,
В моей блуждающей судьбе,
Москва, я думал о тебе!
Москва… как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!
 

Русская литература конца XVIII – начала XIX века отметила, что слово «белокаменная» стало постоянным эпитетом, прилагаемым к названию города, а порой и синонимом этого названия. «В престольном граде славного Русского царства, в Москве белокаменной, жил боярин Матвей Андреев», – пишет Н. М. Карамзин в повести «Наталья, боярская дочь». «Ты, как мученик, горела, Белокаменная!» – писал Ф. Н. Глинка, уверенный, что эпитет понятен читателю без существительного.

Но прежде, чем войти в произведения изящной словесности, постоянные эпитеты долгое время пребывают в народной речи и фольклоре. Постоянный эпитет в паре со своим существительным воспринимается слушателем или читателем в гораздо более глубоком и широком значении, чем каждое из них само по себе. В их сочетании заложены многовековая народная эстетическая традиция и исторические воспоминания, которые вошли уже в сущность народного характера, народной души. Поэтому-то постоянные эпитеты и создаваемые ими образы не гаснут, не выцветают и не становятся штампами с течением времени. А поэты и прозаики пользуются этими образами, не боясь обвинения в плагиате.

Первые каменные постройки появились в Москве в 1330-е годы в княжение Ивана Калиты. Это церкви Спаса Преображения на Бору, Успения, Ивана Лествичника, Петра-апостола, Архангельская. Были они маленькие, одноглавые, не выше княжеских хором. Со всех сторон их теснили бревенчатые церковки, жилые дома, сараи.

Возведенные Иваном Калитой дубовые стены и башни Кремля – «град дубов» – представляли собой замечательное крепостное сооружение, но военное дело быстро совершенствовалось, деревянные стены уже не были такой надежной защитой, как прежде.

И в 1366 году внук Калиты молодой московский князь Дмитрий Иванович (еще не Донской, до Куликовской битвы остается четырнадцать лет), как рассказывает летопись, «со всеми бояры старейшими сдумаша ставити город камен Москву, да еже умыслиша, то и сотвориша. Тое же зимы повезоша камение к городу».

Для строительства использовался «белый камень» – известняк высокого качества, поддающийся обработке и в то же время прочный, морозоустойчивый и долговечный. Наиболее известные каменоломни находились возле села Мячкова при устье реки Пахры. Добывали, или, как говорят, ломали, камень летом, а доставляли на место зимой, по санному пути.

В 1367 году, когда камень был заготовлен и привезен, строители «заложи Москву камен и начаша делати беспрестани». Крепостная стена с девятью башнями, длиною около двух километров, высотою в три, а толщиною в два-три метра была возведена за один строительный сезон. Таких огромных строительных работ Русь до этого не знала.

Уже год спустя новые стены спасли город от разорения: в 1368 году литовский князь Ольгерд пришел с сильной дружиной к Москве, но не смог ее взять. Неприступной оказалась она и в 1370-м, когда Ольгерд вторично привел свое войско под ее стены.

Каменный Кремль был гордостью Руси. В «Задонщине» – поэме о Куликовском сражении – подчеркивается, что войска выступили на битву «из каменного града Москвы». В «Сказании о Мамаевом побоище» обращается внимание на это же: «Князь же великий Дмитрий Иванович […] выехоша из города каменного Москвы во все трои ворота: во Фроловские и в Никольские и в Костянтиновские». В одной из летописей конца XIV века помещен список русских городов: «А се имена градам русским дальним и ближним». В нем перечисляются названия городов, и только в одном случае, при имени Москвы, дана справка, что город «Москва камен».

Уходя на Куликовскую битву, воины-москвичи знали, что их родные за стенами каменного города будут в безопасности.

Два года спустя, в 1382 году, хан Золотой Орды Тохтамыш собрался в поход на Москву. Дмитрий Донской, узнав об этом, уехал на север, в Кострому, собрать войско для отражения татар, уверенный, что москвичи отсидятся за крепкими стенами.

23 августа Тохтамыш подошел к Москве. Москвичи решили до подхода войска обороняться. «Имеем бо град камен тверд и ворота железны, и не терпят татарове стояти под градом нашим долго». Три дня штурмовали татары стены, теряя воинов, но безуспешно.

«Видя неудачу, – пишет Н. М. Карамзин, – Тохтамыш употребил коварство, достойное варвара». На четвертый день осады хан вступил в переговоры с москвичами, заявив, что он враг не горожанам, а великому князю, что он не разорит город, а лишь возьмет дары, осмотрит Москву – и удалится. Пришедшие с его войском сыновья нижегородского князя, враждовавшего тогда с Дмитрием Донским, поклялись, что хан сдержит свое обещание. Москвичи поверили клятвам нижегородцев, поскольку они были русскими и христианами, – и открыли ворота. Татары разорили и сожгли город, побили жителей и ушли, увозя награбленное, уводя пленников.

Об этом горестном событии рассказывает «Повесть о Московском взятии от царя Тохтамыша». Описывая разорение Москвы, автор повести вспоминает, какова была она до нашествия: «Бяше бо дотоле видети град Москва велик и чюден, и много людий в нем и всякого узорочия», а после нашествия – «не видети иного ничего же, разве дым и земля, и трупиа мертвых многых лежаща».

Так стали москвичи жертвой своей доверчивости, забыв, что никогда нельзя верить обещаниям врага и клятвам предателя. Хотя татары разорили город, сожгли жилые дома и церкви, но они не смогли разрушить стены Кремля, и целое столетие они служили верной защитой городу. Хан Едигей в 1409 году подошел, постоял, а на штурм не решился «пристроения ради градного, – сообщает летопись, – и стреляния со града». В 1439 году безуспешно осаждал Москву хан Махмет, в 1451 году – царевич ордынский Мазовша. Были и другие походы и осады с тем же результатом.

Построенный из мячковского камня Кремль Дмитрия Донского дал повод еще в XIII веке назвать Москву белокаменной.

Как выглядел белый камень, из которого были возведены стены Кремля, можно увидеть в подземном переходе на Варварской площади: там оставлены не закрытыми облицовкой несколько белокаменных блоков нижней части одной из башен Китайгородской стены – Варварской, сложенной из того же подмосковного известняка.

С каждым годом каменное строительство в Москве увеличивалось. В XV веке был создан специальный Приказ каменных дел. Белый камень использовался как для возведения храмов, так и в светском зодчестве: из него были построены палаты для митрополита, дворец для князя, жилые каменные дома строили для себя богатые купцы.

Со временем белый камень был в значительной степени вытеснен кирпичом. Новая кремлевская стена, поставленная взамен обветшавшей белокаменной в конце XV века Иваном III, сделана из кирпича, но новые стены и башни включали в себя белокаменные детали. Некоторое время спустя кирпичные стены Кремля стали белить известью «для крепости».

Краснокирпичную кремлевскую стену Ивана III затем белили в течение почти четырех веков. Такова была традиция, безусловно, рожденная не только заботой о сохранности кирпича, но и памятью о белокаменном Кремле Дмитрия Донского. Белым изображен Московский Кремль на живописных полотнах конца XVIII века (например, на широко известных картинах Ж. Делабарта), и на картине П. П. Верещагина «Вид на Кремль» 1860 года, и даже на картине А. М. Васнецова «Московский Кремль» 1894 года. Белить Кремль перестали только в самом конце XIX века.

Немало белокаменных построек разных веков сохранилось в Москве до настоящего времени: Грановитая палата в Кремле, Спасский собор Андроникова монастыря, колоннады Градских больниц, военного госпиталя в Лефортове, Странноприимного дома Шереметева, ныне больницы имени Склифосовского на Сухаревской площади. Многие здания декорированы белым камнем, он использовался для фундаментов, из него сложен цоколь храма Василия Блаженного. Между прочим, из мячковского камня сделаны львы на воротах Музея современной истории России (бывшего Английского клуба) на Тверской.

Белый – и вообще светлый – цвет характерен для Москвы. Достаточно взглянуть на город с какой-нибудь возвышенной точки, чтобы убедиться в этом. Но традиционное сочетание постоянного эпитета «белокаменная» с именем Москвы привлекает внимание не только к цвету городских построек. Главное в этом слове – его символическое, духовное наполнение.

В традиционной русской символике цветов белый имеет четкое значение добра, чистоты, совершенства, величия. Древнеславянский бог добра, света и солнца носил имя Белобог.

Белой ощущал Москву обладавший феноменальной поэтической интуицией великий поэт Серебряного века Александр Блок. Узнав, что его стихи приняты к печати в московском альманахе, он написал по этому поводу: «Мне лично тут еще, кроме всего другого, особенно важно, что мои стихи будут помещены в московском сборнике – оттого, что Ваша Москва чистая, белая, древняя, и я это чувствую…»

Москва златоглавая

Златоглавая – также постоянный эпитет Москвы. Невозможно, да и бесплодно рассуждать о том, какой из них – «белокаменная» или «златоглавая» – важней или известней. Оба они неотторжимы от Москвы.

Иногда в пословицах эпитет «златоглавая» встречается в иной форме: «златоверхая», «Москва – золотые маковки».

В советские годы в Союзе предпочтительнее было называть Москву белокаменной, а эпитет златоглавая старались не употреблять, хотя он крепко помнился и в забвение не уходил. В эмиграции же русские люди, наоборот, делали упор на эпитете «златоглавая», как, например, в известной песне:

 
Москва златоглавая… Звон колоколов…
Царь-пушка державная… Аромат пирогов…
 

Пушкин в «Евгении Онегине», описывая Москву, говорит и о золотых главах, правда, не используя этот эпитет впрямую:

 
Как жар, крестами золотыми
Горят старинные главы.
 

М. Ю. Лермонтов в «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» создает лирический и величественный образ Москвы, используя оба эпитета:

 
Над Москвой великой, златоглавою,
Над стеной кремлевской белокаменной
Из-за дальних лесов, из-за синих гор,
По тесовым кровелькам играючи,
Тучки серые разгоняючи,
Заря алая подымается…
 

Лермонтов изображает Москву XVI века, времен Ивана Грозного. Пушкин описывает современную ему Москву двадцатых годов XIX века. Между той и этой Москвой – три века, разные эпохи, разная жизнь. Вид города неминуемо должен был измениться. Но, несмотря на это, художественный образ Москвы один: то же неповторимое своеобразие, те же выразительные черты, отличающие в ряду исторических столиц мира этот единственный в своем роде, уникальный город. Поэтому-то устойчивый в веках художественный образ Москвы и нашел выражение в таких же устойчивых народных эпитетах.

Конечно, описание Лермонтова – авторская фантазия, художественная реконструкция, а не документ. Но обратимся к рассказам современников. Русская пословица замечает: «Гость недолго гостит, да много видит». Проследим по свидетельствам гостей-иностранцев устойчивость в веках общего облика Москвы.

XVI век. «Записки о московитских делах барона Герберштейна»: «Город Москва… В этом городе есть крепость, построенная из кирпичей и омываемая с одной стороны рекою Москвою, с другой – рекою Неглинною… Крепость же так велика, что, кроме обширных палат князя, великолепно выстроенных из камня, митрополит, также братья князя, вельможи и весьма многие другие имеют в ней большие деревянные палаты. Кроме того, в крепости находится много церквей, и эта обширность дает ей вид настоящего города».

XVII век. Немецкий ученый и путешественник Адам Олеарий: «Каменные церкви по всей стране имеют по 5 белых башен (глав), на вершинах которых водружены тройные кресты. Но в Кремле церковные главы покрыты гладкою крепко золоченою жестью, которая при солнечном свете ярко блестит и тем придает всему городу снаружи великолепный вид».

Павел Алеппский, архидиакон, секретарь антиохийского патриарха Макария: «Город виден за 15 верст, восхищая взор своею красотою и величием, своею возвышенностью, множеством башен и стройных куполов церковных, сверкающих золотом».

Яков Рейтенфельс, курляндский дворянин: «Местоположение ее весьма красиво; она поражает своими, приблизительно, двумя тысячами церквей, кои почти все каменные и придают городу великолепный вид».

XVIII век. Граф Луи-Филипп Сегюр, французский посланник при дворе Екатерины II: «Вид этого огромного города, обширная равнина, на которой он расположен, и его огромные размеры, тысячи золоченых церковных глав, пестрота колоколен, ослепляющих взор отблеском солнечных лучей, это смешение изб, богатых купеческих домов и великолепных палат многочисленных гордых бар, это кишащее население, представляющее собою самые противоположные нравы, различные века, варварство и образование, европейские общества и азиатские базары, все это поразило нас своею необычайностью».

XIX век. Цезарь Ложье, офицер наполеоновской армии, описывает Москву перед вступлением в нее французов: «Прекрасная столица под лучами яркого солнца горела тысячами цветов: группы золоченых куполов, высокие колокольни, невиданные памятники… Мы не устаем смотреть на огромный город с его разнообразными и причудливыми формами, с куполами, крытыми свинцом или аспидом; дворцы с цветущими террасами, островерхие башни, бесчисленные колокольни заставляют нас думать, что мы на границах Азии».

Маркиз де Кюстин, посетивший Россию в 1839 году, был поражен красотою панорамы Москвы, открывшейся ему при подъезде к городу: «Огромное множество церковных глав, острых, как иглы, шпилей и причудливых башенок горело на солнце над облаками дорожной пыли, в то время как самый город и линия горизонта скрывались в дрожащем тумане, всегда окутывающем дали в этих широтах. Чтобы ясно представить себе все своеобразие открывшейся передо мной картины, надо напомнить, что православные церкви обязательно заканчиваются несколькими главами. Число их различно, но никогда не бывает меньше пяти, что имеет символическое значение: они служат наглядным выражением церковной иерархии. Прибавьте к этому, что главы церквей отличаются поразительным разнообразием форм и отделки и напоминают то епископскую митру, то минарет, то усыпанную камнями тиару, то попросту грушу. Они то покрыты чешуей, то усеяны блестками, то позолочены, то раскрашены яркими полосами. Каждая глава увенчана крестом самой тонкой филигранной работы, а кресты, то позолоченные, то посеребренные, соединены такими же цепями друг с другом. Постарайтесь вообразить эту картину, которую даже нельзя передать красками, а не то что нашим бедным языком! Игра света, отраженного этим воздушным городом, – настоящая фантасмагория среди бела дня, которая делает Москву единственным городом, не имеющим себе подобного в Европе!»

XX век. Норвежский писатель Кнут Гамсун: «Я видел прекрасные города, громадное впечатление произвели на меня Прага и Будапешт; но Москва – это нечто сказочное!.. С Кремля открывается вид на целое море красоты. Я никогда не представлял себе, что на земле может существовать подобный город: все кругом пестреет зелеными, красными и золочеными куполами и шпицами. Перед этой массой золота в соединении с ярким голубым цветом бледнеет все, о чем я когда-либо мечтал».

Между первой и последней цитатой – пять веков. Каждый описывал то, что он видел своими глазами. Тем более убедительны совпадения.

Исторически закономерно, что именно церкви стали основными зданиями, определяющими облик Москвы. Они были первыми каменными сооружениями в городе и при частых пожарах, регулярно опустошающих деревянный город, только они и оставались. Кроме того, после пожаров и разорений прежде всего восстанавливали храмы.

Безусловно, сыграло свою роль и то, что церкви строили на видных, возвышенных местах, что заботились об их красоте. Конечно, было бы нелепо утверждать, что строили их исключительно красоты ради, но ни в коей мере нельзя забывать и того, что при их создании удовлетворялись не только религиозные потребности, но и эстетические чувства. В. О. Ключевский писал: «Человек украшает то, в чем живет его сердце… Современный человек, свободный и одинокий… любит окружать себя дома всеми доступными ему удобствами, украшать, освещать, согревать свое гнездо. В Древней Руси было иначе. Дома жили неприхотливо, кое-как… Местом лучших чувств и мыслей была церковь. Туда человек нес свой ум и свое сердце, а вместе с ним и свои достатки».

В жизни москвичей прошлых веков церкви, кроме прямого, религиозного назначения, выполняли роль общественных центров, связанных со всеми сторонами нравственного, патриотического, хозяйственного, эстетического бытия человека.

Церкви возводились в ознаменование важнейших исторических событий и, таким образом, являлись памятниками. Так, церковь Всех Святых на Кулишках на Варварской площади построена в память о Куликовской битве. Храм Покрова на Красной площади, более известный как храм Василия Блаженного, возведен в память победы над Казанским ханством, церковь Покрова в селе Покровском (ныне Покровская, в недавнем прошлом Бакунинская улица) и Казанский собор (на углу Красной площади и Никольской улицы, снесен в 1930-е годы, восстановлен в 1993 году) – в ознаменование освобождения Москвы от шведско-польских интервентов в начале XVII века. Можно продолжать дальше. Храм Христа Спасителя – в память Отечественной войны 1812 года, часовня в Ильинском сквере – в честь русских гренадеров, погибших в 1877–1878 годах в боях за освобождение братского болгарского народа от турецкого ига.

В слободах ставили храмы во имя святых, покровительствовавших, по народным преданиям, ремеслу или занятиям слобожан. Например, считалось, что святой Власий оберегает скот – и поэтому не случайно в Конюшенной слободе, к тому же в месте, которое называлось Козье болото, поставлена церковь Власия Священномученика. Церковь Трифона-мученика, хранителя птиц и покровителя охотников, по преданию, построена царским охотником-сокольничим.

В панораме Москвы XIV–XV веков церкви и прежде всего кремлевские соборы – Успенский и Благовещенский уже играли градоорганизующую роль: к ним тяготела вся остальная застройка, они были центрами основных частей города – слобод. В XV веке появились каменные жилые дома, но все равно самыми величественными и красивыми строениями оставались храмы. В церковном зодчестве русская архитектура воплотила свои высшие достижения. На Красной площади поднялся удивительный храм Василия Блаженного. «Узорочный стиль» и «нарышкинское барокко» XVII века, ордерные постройки и классицизм XVIII, ампир первой половины XIX и вплоть до неорусского стиля и модерна конца XIX – начала XX века – все этапы русской архитектуры представлены церквами Москвы. Их создавали выдающиеся зодчие, и не случайно среди архитектурных памятников города, охраняемых государством, так много храмов.

С XVIII века архитекторы уже учитывали градостроительную роль церквей, которые организовывали не только планировку отдельных улиц и площадей, но и всю традиционную панораму Москвы.

Иностранцы пишут о тысячах церквей. Отечественная народная молва утверждает, что их «сорок сороков». Арифметический ум быстро подсчитывает: сорок на сорок – тысяча шестьсот. Но этот счет неверен.

Церкви в городе по территориальному признаку делились на сороки, называвшиеся также староствами или благочиниями, и было их в Москве не сорок, а менее десяти, и в каждом сороке – не по 40 церквей, а чаще всего меньше. Еще в Древней Руси существовала единица измерения – сорок; сороками считали шкурки мелких пушных зверей: сорок шкурок – комплект на шубу. Но со временем слово «сорок» стали употреблять в значении «довольно много, но не очень», точно так же, как слово «тьма» в древнерусском счислении, обозначавшее определенное число – 10 000, стало употребляться в значении «очень много», а выражение «тьма тьмущая» – невероятно много, несчетно. То же произошло и с выражением «сорок сороков», которое вовсе не означает число 1600, а значит всего лишь «достаточно много».

«Путеводитель к святыне и священным достопримечательностям Москвы» 1882 года сообщает, что «приходских и домовых церквей в Москве вне Кремля считается триста тридцать три», с кремлевскими и монастырскими – около четырехсот. К 1917 году, по подсчетам П. Г. Паламарчука, их стало около семисот, в основном за счет того, что увеличилась территория Москвы. Так что церквей в Москве в отношении к общей застройке не так уж много. Однако именно они благодаря своей выразительности и удачному размещению в плане города создавали его своеобразие.

Сносы 1920-х и последующих годов лишили Москву многих великолепных храмов, многие из оставшихся полуразрушены. Но часть церквей, признанных архитектурными памятниками, отреставрированы и сияют золотом своих куполов. Они, и вознесенные над Кремлевским холмом, и зажатые многоэтажными домами в улицах и переулках, хранят память о том, как московские зодчие в течение полутысячи лет создавали Москву – один из самых своеобразных городов мира.

Москва белокаменная, Москва златоглавая – этот образ жив и сейчас. Жив в фольклоре, жив в сознании современного москвича: смотришь на Кремль, и глаз не замечает ни серых коробок Нового Арбата – бывшего Калининского проспекта, ни гостиницы «Россия», а в памяти звучат стихи:

 
Над Москвой великой, златоглавою…