Текст книги "История Москвы в пословицах и поговорках"

Кто в Москве не бывал, красоты не видал

Не буду повторять свидетельства иностранных путешественников о красоте средневековой и новой Москвы. Поговорим о ее восприятии соотечественниками, которое и породило пословицы «Кто в Москве не бывал, красоты не видал» и «Наша Москва – городам краса».

Красота Москвы, ее панорам и видов давно обращала на себя внимание москвичей и приезжих со всех концов России. В летописях обычно говорят о Москве – «чуден град». «Чуден» – значит красив, прекрасен, подобен чуду. Но, чтобы не только выразить свое впечатление, но изобразить, создать художественный образ этого «чуда», русская словесность должна была пройти долгий путь. Новая русская литература, по принятой сейчас периодизации, начинается с первых десятилетий XVIII века, с Ломоносова и Кантемира. В творчестве обоих зачинателей новой русской литературы присутствует московская тема: Кантемир в своих сатирах описывает быт современной ему Москвы начала XVIII века, а вот у Ломоносова уже находим попытки создать литературный образ столицы. Для описания ее красоты он еще употребляет древнерусское определение «пречудна»:

 
Москва, стоя в средине всех,
Главу, великими стенами
Венчанну, взводит к высоте,
Как кедр меж низкими древами,
Пречудна в древней красоте.
 

«Прекрасная Москва, приятная страна», «прелестный град», «русских городов владычица прехвальна великолепием, богатством, широтой» – такие характеристики встречаются в произведениях русских поэтов середины XVIII века. Это всего лишь оценочные отзывы, но еще не художественные образы. Развернутые описания Москвы делались лишь в учебных целях. Например, поэт-сентименталист Михаил Никитич Муравьев, преподававший великим князьям Константину и Александру (будущему императору Александру I) русскую словесность и историю, написал для них как учебное пособие очерк о Москве «Древняя столица», в котором наряду с разными статистическими сведениями изображает ее общий вид, пейзаж.

«…Удивительное многообразие положений, зданий, улиц распространяет по всему городу вид огромного и величественного беспорядка. Холмы, косогоры, долины застроены без различия. Почтенные развалины древности видят возвышающиеся подле себя здания новейшего вкуса, и хижины не боятся соседства великолепных палат. Монастыри, соборы, церкви, колокольни, удивляя своим готическим видом, представляют издали подъезжающему путешественнику золотые главы и острые верхи свои, окруженные белеющеюся оградою стен, которая, кажется, выходит из середины города. Любитель древности приближается с почтением к сему Кремлю, где происходило столько важных явлений Истории Российской…»

Первый же по-настоящему художественный литературный пейзаж Москвы было суждено создать Николаю Михайловичу Карамзину. Этим, как говорили тогда, видом открывалась написанная и напечатанная в 1792 году его повесть «Бедная Лиза». Автор смотрит на город от Симонова монастыря, расположенного на высоком берегу Москвы-реки:

«Стоя на сей горе, видишь на правой стороне почти всю Москву, сию ужасную громаду домов и церквей, которая представляется глазам в образе величественного амфитеатра: великолепная картина, особливо когда светит на нее солнце, когда вечерние лучи его пылают на бесчисленных златых куполах, на бесчисленных крестах, к небу возносящихся! Внизу расстилаются тучные, густо-зеленые, цветущие луга, а за ними, по желтым пескам, течет светлая река, волнуемая легкими веслами рыбачьих лодок или шумящая под рулем грузных стругов, которые плывут от плодоноснейших стран Российской империи и наделяют алчную Москву хлебом.

На другой стороне реки видна дубовая роща, подле которой пасутся многочисленные стада; там молодые пастухи, сидя под тенью дерев, поют простые, унылые песни и сокращают тем летние дни, столь для них однообразные. Подалее, в густой зелени древних вязов, блистает златоглавый Данилов монастырь; еще далее, почти на краю горизонта, синеются Воробьевы горы. На левой же стороне видны обширные, хлебом покрытые поля, лесочки, три или четыре деревеньки и вдали село Коломенское с высоким дворцом своим».

В карамзинской панораме Москвы без труда обнаруживаются те же детали, на которые обращали внимание и его предшественники, в том числе и М. Н. Муравьев, но здесь, пройдя горнило художественного преображения, они воспринимаются как нечто новое, увиденное и открытое Карамзиным. Его описание обладало такой огромной эмоциональной и художественной силой, что москвичи словно прозрели, увидев, как красив их город. С «Бедной Лизы» широко распространился обычай любоваться видами Москвы, они вошли в моду. Художники начали их писать, и картинами, изображающими Москву, как встарь прославленными во всем мире русскими мехами, теперь одаривали иностранных владетельных особ и послов.

В первом настоящем путеводителе (до этого издавались только справочники) по Москве «Записка о московских достопамятностях», написанном Н. М. Карамзиным в 1817 году («для некоторой особы, ехавшей в Москву», как было напечатано при ее издании, – этой особой была императрица Мария Федоровна), автор специально говорит о видах города. Первым он называет вид от Симонова монастыря, далее дается классификация видов по их достоинствам: «В самом городе, без сомнения, лучший вид из Кремля с колокольни Ивана Великого». Каким он был во времена Карамзина, он изображен на картинах Ж. Делабарта «Вид на Москву с балкона Кремлевского дворца в сторону Москворецкого моста» (1797 год) и «Вид на Москву с балкона Кремлевского дворца в сторону Каменного моста» (1798 год). Примечательно, что художник и на той, и на другой картине показал людей, любующихся панорамой. А поскольку среди них и купчихи в русской одежде, и мужики в простонародных, как их называли, кучерских, шляпах, и благородные дамы в модных платьях, и офицеры в мундирах, то можно судить, насколько широко уже вошел в быт к тому времени этот обычай.

Вид на Москву с Ивана Великого описал М. Ю. Лермонтов в очерке «Панорама Москвы». Поднявшись истертой (значит, много по ней прошло людей) витой лестницей на верхний ярус знаменитой колокольни, он окидывает взглядом расстилающийся вокруг город. Отсюда видна вся Москва: Петровский замок и Марьина Роща, Сухарева башня и Петровский (в то время так назывался Большой) театр, улицы центра с богатыми дворцами и окраинные с деревенскими избами, Москва-река и Яуза, храм Василия Блаженного, Поклонная гора, «откуда Наполеон кинул первый взгляд на гибельный для него Кремль», Каменный мост, Алексеевский и Донской монастыри, Воробьевы горы…

Не буду цитировать очерк Лермонтова, он хорошо известен, напечатан во всех собраниях его сочинений. Лишь обращу внимание читателя на его начало. Своей формой оно повторяет построение пословицы, о которой идет речь. Возможно, это не случайное совпадение: «Кто никогда не был на вершине Ивана Великого, кому никогда не случалось окинуть одним взглядом всю нашу древнюю столицу с конца в конец, кто ни разу не любовался этой величественной, почти необозримой панорамой, тот не имеет понятия о Москве…»

Однако вернемся к Карамзину и его «Записке о московских достопамятностях». «Но есть и другие виды прелестные, – продолжал Карамзин, – например, с бывшего места князя Безбородко, в Яузской части». Речь идет о начале Воронцова Поля, где раньше находилась церковь Николы в Воробине. В «Новом путеводителе по Москве» 1833 года об этой точке обзора написано: «Вы, почтенный читатель, конечно, не откажетесь остановиться и полюбоваться прелестнейшим видом Замоскворечья, частью набережной, Вшивой горки и Устья крутоберегой Яузы; точно, вид сей прелестен: это смесь столичного великолепия с милою простотою природы. Реки Москва и Яуза придают неизъяснимую прелесть сей картине, достойной поистине внимания наблюдателя и кисти художника. Перо наше слабо изобразить ее, но мы рекомендуем место сие и решительно можем сказать, что оно принадлежит к лучшим видам нашей столицы».

«Но ничто не может сравниться с Воробьевыми горами, – завершает свой перечень Карамзин, – там известная госпожа Лебрюн неподвижно стояла два часа, смотря на Москву в безмолвном восхищении». Знаменитая французская художница Э. Виже-Лебрен, ученица Грёза, в 1795–1801 годах жила в Петербурге, писала портреты императорской фамилии и придворной знати. В Москву она приезжала по поручению императора Павла специально для того, чтобы написать уже прославленный молвою вид Москвы с Воробьевых гор. В своих воспоминаниях о пребывании в России она назвала московскую панораму «поистине изумительным зрелищем». Среди москвичей долго сохранялось воспоминание о том, как художница целый день простояла на берегу Москвы-реки с палитрой и кистями в руках, но, сочтя недостаточным свое всемирно признанное мастерство для изображения такой натуры, отбросила палитру и сказала: «Не смею!»

Вид с Воробьевых гор стал одной из главных достопримечательностей Москвы. Н. М. Загоскин, популярнейший романист тридцатых годов XIX века и большой знаток и патриот Москвы, автор книги «Москва и москвичи», название которой использовалось впоследствии многими, признавался: «Что грех таить, и у меня также есть господствующая слабость: я люблю… показывать Москву». И далее он говорит о выработанных им теоретических основах показа Москвы: «Вы не можете себе представить, как я забочусь о том, чтоб показать Москву с самой выгодной для нее стороны; как стараюсь соблюдать эту необходимую постепенность, посредством которой возбуждается сначала внимание, потом любопытство, а там удивление и, наконец, полный восторг».

О том, как Загоскин свою теорию проводил на практике, рассказывает в «Литературных воспоминаниях» писатель И. И. Панаев. В первый же день знакомства Загоскин, бросив все дела, взялся ему, петербуржцу, «показать Москву во всей красоте». Он повез Панаева на Воробьевы горы, привел на место, с которого, по его мнению, открывался лучший вид, и сказал: «Смотрите».

«Я повиновался и начал смотреть, – продолжает свой рассказ Панаев. – Действительно, картина была великолепная. Вся разметавшаяся Москва, с своими бесчисленными колокольнями и садами, представлялась отсюда озаренная солнцем. Загоскин лег возле меня, протер свои очки и долго смотрел на свой родной город с умилением, доходившим до слез.

– Ну. Что… что скажете, милый, – произнес он взволнованным голосом, – какова наша Белокаменная-то с золотыми маковками? Ведь нигде на свете нет такого вида. Шевырев говорит, что Рим походит немного на Москву, – может быть, но это все не то!.. Смотри, смотри!.. Ну, Бога ради, как же настоящему-то русскому человеку не любить Москвы?.. Иван-то Великий как высится… Господи!.. Вон направо-то Симонов монастырь, вон глава Донского монастыря влево…

Загоскин снял очки, вытер слезы, навернувшиеся у него на глаза, схватил меня за руку и сказал:

– Ну, что, бьется ли твое русское сердце при этой картине?

Чудный летний вечер, энтузиазм Загоскина, великолепная картина, которая была пред моими глазами, заунывная русская песня, несшаяся откуда-то, – все это сильно подействовало на меня.

– Благодарю вас, – сказал я Загоскину, – я никогда не забуду этого вечера…»

Обзор города с Воробьевых гор до настоящего времени остается необходимой частью экскурсии по Москве для гостей столицы. Почти всегда можно увидеть там и «неорганизованных» москвичей. Вид на Москву имеет магическую силу: сколько возвышенных мыслей и благородных порывов родилось здесь при его созерцании! Вспомним хотя бы юных Герцена и Огарева. «Запыхавшись и раскрасневшись, стояли мы там, обтирая пот, вспоминал Герцен. – Садилось солнце, купола блестели, город стлался на необозримое пространство под горой, свежий ветерок подувал на нас, постояли мы, постояли, оперлись друг на друга и вдруг, обнявшись, присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать нашей жизнью на избранную нами борьбу…»

С годами одни места обзора Москвы переставали ими быть, так как новая многоэтажная застройка закрывала их от зрителя: так произошло с «прелестным» видом «с бывшего места князя Безбородко, в Яузской части». С другой стороны, те же многоэтажные дома становились новыми площадками, с которых можно полюбоваться Москвой, как, например, стала ею крыша одного из первых высотных домов. «На самую высшую точку в центре Москвы я поднялся в серый апрельский день, – пишет М. А. Булгаков в фельетоне 1922 года „Сорок сороков“. – Это была высшая точка – верхняя платформа на плоской крыше дома бывшего Нирнзее, а ныне Дома Советов в Гнездниковском переулке. Москва лежала, до самых краев видная, внизу. Не то дым, не то туман стлался над ней, но сквозь дымку глядели бесчисленные кровли, фабричные трубы и маковки сорока сороков».

Причиной и поводом для появления пословицы «Кто в Москве не бывал, красоты не видал» послужили, конечно, панорамы Москвы. И сейчас широкие ее панорамы все еще прекрасны, даже обезображенные новым строительством, не учитывающим ни общего вида города, ни московской специфики. В 1957 году К. Ф. Юон написал картину «Новая Москва», на которой изобразил вид с Воробьевых гор. Художник, воплощая свой замысел, акцентировал внимание на новостройках, в первую очередь на стадионе «Лужники», занявшем прежние луга. Но все равно Москва и на этой картине предстает белой громадой с проблесками золотых куполов, как и на старом, столетней давности, пейзаже Айвазовского…

На грани XIX–XX веков в художественном восприятии Москвы, в эстетическом любовании ею был обнаружен новый аспект, что сыграло такую же роль, как в свое время открытие московских панорам Н. М. Карамзиным.

Правда, нельзя назвать имя того, кто впервые сделал это открытие, но оно свершилось и нашло свое воплощение и в литературных произведениях, и в изобразительном искусстве. Люди, как будто бы отведя глаза от дальних панорам, посмотрели рядом с собой и увидели, что переулок, улица, которыми они, не глядя на них, пробегали к зрительной площадке, так же прекрасны, что их красота, отличная от красоты просторных далей, не менее говорит душе. Конечно, такой взгляд на Москву был подготовлен рисунками и гравюрами городских улиц начала и середины XIX века, которые были в основном документальными, репортажными работами, но потребовались десятилетия, чтобы появился поэтический «Московский дворик» В. Д. Поленова, «Улица в Замоскворечье» и «На Арбате» М. М. Гермашева, серии гравюр И. Н. Павлова «Уходящая Москва», «Московские дворики», «Уголки Москвы».

И одновременно все определеннее эстетика города осознается литераторами. В 1899 году поэт-символист В. Я. Брюсов писал в письме И. А. Бунину: «Вы не любите городской весны, а моим раздумьям она ближе, чем грязь в деревне и голые сучья обесснеженного леса. Мы мало наблюдаем город, мы в нем только живем и почему-то называем природой только дорожки в саду, словно не природа камни тротуаров, узкие дали улиц и светлое небо с очертаниями крыш. Когда-нибудь город будет таким, как я мечтаю, в дни отдаленные, в дни жизни, преисполненной восторга. Тогда найдут и узнают всю красоту телеграфных проволок, стройных стен и железных решеток». Впрочем, Бунину тоже не была чужда эстетика города. Вспомним хотя бы его стихотворение «В Москве»: «Здесь в старых переулках за Арбатом, совсем особый город…»

Это обращение к камерному московскому пейзажу неизмеримо обогатило эстетическое восприятие Москвы, увеличило количество ее признанных прелестных видов. Талантливый, чутко чувствовавший красоту города исследователь ее архитектуры и истории Евгений Николаев в середине 1960-х годов составил для себя небольшой список таких видов, озаглавив его «Точки зрения»:

«1. Солянка на последнем изгибе (левая сторона, если идти к Яузским воротам). Видно: как стоит Яузская больница.

2. Середина бульвара, идущего к площади Ногина. Видно: церковь на Кулишках, купол Опекунского совета, колокольню церкви Троицы в Серебряниках.

3. Волхонка (около дома конца XVII в. у Пречистенских ворот). Видно: Замоскворечье, церковь Григория Неокесарийского и колокольню церкви Троицы в Вишняках…»

Каждый москвич, не спеша побродив по пречистенским переулкам, или по улицам Замоскворечья, или вокруг Ивановского монастыря, или по Девичьему полю, или в какой-нибудь другой части старой Москвы, отметит много таких «точек зрения». Свидетельство тому – регулярно появляющиеся на всех художественных выставках московские пейзажи.

Сейчас появился еще один вид на Москву – из космоса. О нем рассказывает космонавт-москвич А. Лавейкин: «В свободное от работы время я наблюдал в иллюминатор Землю. Ее поверхность из космоса видна так же хорошо, как из самолета, с той лишь разницей, что все несколько уменьшено да края ее закругляются. Очень красивы космические закаты и восходы.

Но более всего меня поразил вид Москвы. Было безоблачно, мы шли над Европой ночью. Города здесь расположены близко друг к другу. И вот на фоне этого огненного ковра вдруг появилось огромное звездообразное пятно с лучами шоссе, расходящимися в разные стороны. Москву нельзя спутать ни с одним городом. Она очень большая и красивая. На фоне серебряных огней квартир хорошо видны оранжевые фонари проспектов: Ленинского, Вернадского, Ленинградского, Садового кольца. А дальше – огоньки шоссе, ведущих в Клин, Тверь, Петербург, Тулу, Курск, Орел…»

В сентябре 2001 году Правительство Москвы обратило внимание на сохранение прославленных московских видов. Было принято решение об охране восьми московских панорам, то есть о запрещении строительства, искажающего и закрывающего их. В первый список вошли виды на Кремль, на Красную и Театральную площади, а также вид на площадь Яузских ворот.

Вслед за ними можно назвать очень много адресов – Москва красива и древней, и новой красотой, потому что в ней строили не только кварталы из унылых, безликих, стандартных многоэтажек.

Москва не сразу строилась

Это, пожалуй, одна из самых известных, самых употребительных пословиц, в которых упоминается Москва.

Случается, что, начав какое-нибудь дело, через некоторое время обнаруживаешь, что движется оно медленно и результат не оправдывает ожиданий… И тут-то память подсказывает эту вселяющую надежду старинную пословицу. А для большей связи со своим делом обычно ее начинают с соединительного союза «и»: «И Москва не сразу строилась».

Переносное, метафорическое значение этой пословицы ясно и недвусмысленно: всякое серьезное дело и большой замысел требуют для своего осуществления длительной работы. В справедливости этой мысли все мы неоднократно убеждались на практике.

Для понимания метафорического смысла пословицы «Москва не сразу строилась» вполне достаточно элементарного знания о том, что Москва, ныне огромный город, была основана много веков назад как небольшая крепость. Об этом знает каждый школьник. Но зато не метафорический, а прямой смысл пословицы, относящейся собственно к самой Москве, не столь прозаичен и не лежит на поверхности. Если, уяснив метафорическое значение пословицы, на этом не остановиться, то в ней обнаруживается и второй заключенный в ней вопрос – главный вопрос и главная тайна Москвы: почему этот город «и над малою рекою стал велик и знаменит».

Кроме собственно пословицы «Москва не сразу строилась», известны еще несколько, которые можно считать ее вариантами: «Не вдруг Москва строилась», «Не разом Москва строилась», «Не в день Москва построена», «Москва веками строилась», «Москва создана веками, Питер – миллионами». Каждая из них имеет свой смысловой оттенок, но вместе они дополняют и поясняют основную.

Главная мысль всех перечисленных пословиц в утверждении, что Москва – исторический город. Такая настойчивость народной молвы в повторении и пояснении темы означает, что то, в чем она хочет всех убедить, очень важно и имеет принципиальное значение. И это действительно так: историчность – основа Москвы как города, именно благодаря ей она входит в число великих исторических столиц мира, таких, как Рим, Париж, Лондон, занимая среди них особенное и достойное место как уникальный памятник мировой цивилизации.

Во-первых, Москва – исторический город, потому что она древний город, основанный по крайней мере не позже середины XII века, а скорее всего и гораздо раньше: «Москва веками строилась».

Во-вторых, Москва – исторический город, потому что, становясь современным городом XVIII, XIX, XX веков, она неизменно сохраняла память о всей своей истории. Эта память – в различных постройках, в расположении и наименованиях улиц, в народных преданиях, постоянном интересе москвичей к историческому прошлому родного города.

Пословица утверждает: «Москва создана веками», а возведенные в ней в прошедшие столетия здания являются частью современного города, такой же естественной и органичной, как сегодняшние постройки. Прошлое и настоящее здесь существуют в одном временном измерении: люди, живущие в новых зданиях, посещают церкви, построенные пять веков назад, покупают товары в тех же лавках и магазинах, в которые ходили их прадеды, как, например, у Яузских ворот овощной магазин находится в торговом помещении XVII века. Проходя мимо Кремля, москвич обязательно приостановится и посмотрит на древние стены… Постоянное, обычное, даже в какой-то степени бытовое присутствие истории на московских улицах придает восприятию города особый оттенок. Здесь история – такая же живая реальность, как и современность. Здесь в жизнь потомков активно вмешиваются исторические лица, споры о деятельности которых будоражат общество не менее, чем деяния современных политиков.

Московский очеркист 1880–1890-х годов Д. А. Покровский свой путеводитель по улицам Москвы начинает ссылкой на народное мнение и собственный опыт знакомства с городом: «Про Москву говорят, что она строена самою историей и ею тоже насквозь пропитана: и московскую, да и вообще русскую историю в Москве можно изучать просто, прохаживаясь и разъезжая по улицам да прислушиваясь к названиям улиц, переулков, площадей, урочищ, церквей и вникая в их смысл и значение».

Выдающийся историк XIX века, основоположник научного изучения Москвы Иван Егорович Забелин также отмечает насыщенность города «следами» истории и рассматривает их как свидетельства и вехи того пути, которым он идет через века, исполняя свою историческую задачу, свою идею.

В 1867 году Забелин опубликовал обширную статью «История и древности Москвы», поводом к написанию которой послужил выход книги «Москва. Подробное историческое и археологическое описание города» И. М. Снегирева (известного исследователя, его старшего современника и учителя). Начатая как рецензия, работа И. Е. Забелина вылилась в серьезный труд.

«Что такое история Москвы? – спрашивает Забелин. – В чем заключается смысл такой истории? Авторы (на титульном листе рецензируемой книги было обозначено, что она написана „при сотрудничестве издателя“ А. Мартынова. – В.М.) в заглавии своего труда определяют историю Москвы как историю города. Но в чем же должна заключаться история города, вдобавок, города первопрестольного, столицы обширного государства, города, который лег краеугольным камнем в основание этого государства? Очевидно, Москва как город имеет в своей истории великий политический смысл, которого нельзя обойти даже в мелочных изысканиях о каком-либо ее историческом урочище. Что способствовало ей из мелкой княжей вотчины сделаться центром всей русской земли? Не торговля, конечно, не образованность и никакие другие частные условия народного развития. Она развилась общим земским делом, великим делом народного единства, великим политическим движением народа к сознанию своей исторической цели.

Если было так, то Москва должна была выразить, и в действительности выразила, в каждой линии, в каждом направлении своих стен, улиц и переулков, великую народную, а не царскую только, идею политического единства. Она росла и развивалась по мере того, как росла и развивалась в народе эта идея. Каждый новый твердый шаг этой идеи оставлял неизгладимый след в собственном ее гнезде, в городе Москве».

Таким образом, Забелин определяет идею истории Москвы как собирание и объединение русских земель. Эта идея общенародная – земская, то есть всей земли, всего государства, в ней заинтересованы в первую очередь народные массы, а не только князь или царь, встающий во главе движения объединения. Но в историческом процессе участвуют силы с самыми разными, часто прямо противоположными интересами, поэтому путь развития земской идеи Москвы в конкретных обстоятельствах оказывается непрост и труден, растягивается на много веков и – уходит в будущее.

Чтобы убедиться в верности утверждения Забелина об идее и «неизгладимых следах» истории Москвы на ее улицах, стоит походить по созданному веками современному городу, время от времени задавая себе тот же вопрос: «Что такое история Москвы? В чем заключается смысл такой истории?», а также можно припомнить пословицу: «Москву вся Русь строила и сама в ней засела».

В теории И. Е. Забелина носителем и движущей силой исторического процесса развития Москвы является народ. Поэтому и Москва как город («Москва-матушка» – говорит о ней народная поговорка) может быть уподоблена человеку. Проходя все возрастные этапы, человек живет своим прошлым так же реально, как и настоящим, использует одновременно практический опыт, полученный им в младенчестве, и знания, которые ему дала современная наука. Лишь во всем объеме это сбереженное прошлое и настоящее позволяют ему ориентироваться в современном мире, а порой и предвидеть будущее. И чем разумнее человек, тем бережнее он сохраняет опыт минувшего.

Так же разумно поступает и город, «пропитывая» свое настоящее прошлым. Нет более убедительного аргумента за то, чтобы жить по разуму и совести, как иметь перед глазами зримые следы исторического пути. Но нему шли наши предки, подготавливая мир для нас, сейчас по нему идем мы, готовя будущее для своих детей и внуков. История – вечный и мощный генератор народной энергии, а также мерило праведное (так называется древнерусский сборник законов и правил жизни), по которому может поверять свои помыслы и деяния тот, кто имеет смелость непредвзято посмотреть на себя.

Москва является историческим городом прежде всего в том, что в основу ее градостроительства легли принципы исторической преемственности, исторического развития.

До татаро-монгольского нашествия на Руси было столько городов, что соседи-скандинавы называли ее Гардарикой, что значит Страна городов. Многие из них были стерты с лица земли, и там, где они высились, стало дикое поле или поднялся лес. Москва не раз, как и другие города, подвергалась нападениям и разрушениям, но всякий раз снова вставала на прежнем пепелище. Преемственность места поселения – это уже начало истории, зарождение традиций.

Когда Москва стала княжеской вотчиной, а затем Московским княжеством, ее правители продолжали на том же месте – на Боровицком холме – обустраивать старинное поселение, которое возникло здесь с самого начала. В XIV веке в московской крепости – Кремле – были построены храм Успения Богородицы, Архангельский собор, церковь «Иоанна Лествичника, что под колоколами» (колокольня Иван Великий), и с тех пор они шесть веков стоят там же с теми же названиями.

Расположенные вокруг Кремля села образовывали с ним хозяйственную и административную общность – эта территория собственно и была Московъю и Москвой, а сам Кремль, являвшийся ее частью, именовался Городом. Это название сохранялось за ним и ближайшей, примыкавшей к нему территорией Китай-города в живой речи москвичей еще в начале XX века. Купец, отправляясь в свою контору и лабазы на Никольской или Ильинке из собственного особняка где-нибудь на Пречистенке, говорил: «Еду в город».

В первые века Московского княжества села с Городом представляли собой фактически единую территорию, распространявшуюся примерно до границ нынешней Московской кольцевой автодороги. Так что современная Москва – исторический город даже в своих новых районах. Археологи при раскопках у Кольцевой дороги находят такие же предметы быта, как и в Кремле.

В те же первые века Москвы наметилась и планировочная структура Города и сел. От Боровицкого холма в направлении соседних городов и княжеств – Твери, Рязани, Смоленска, Новгорода, Пскова – возникли проезжие дороги. В будущем им предстояло стать большими улицами, связывающими центр Москвы с окраинами. Эту функцию они осуществляют и в настоящее время.

Постепенно осваивались ближайшие к Городу земли за пределами крепостной стены. Перед главными воротами Кремля образовалась торговая площадь (будущая Красная площадь), на берегу Москвы-реки у пристани возникли амбары, склады для привозимых товаров, а вдоль дорог началось строительство жилья, мастерских, постоялых дворов.

Растущему княжеству требовались новые работники, ремесленники, специалисты различных профессий. Они и шли сюда охотно, так как до Москвы реже, чем до других городов, доходили татары. Людей, приходивших из других русских земель, селили слободами по профессиональному признаку: одной слободой – кузнецов, другой – огородников и так далее. Соответственно выбиралось и место: кузнецы, поскольку имели дело с огнем, селились у реки, огородники – на плодородной земле. Улицы и переулки прокладывались, как было удобно местным жителям, поэтому слободы отличались одна от другой и своим обликом.

Москва прирастала слободами, и этот расширявшийся город окружали новой линией защитных крепостных стен. Так образовались Китайгородская стена, стена Белого города, Земляной вал, но слободская планировка улиц оставалась в неприкосновенности.

Структуру города очень точно сформулировал М. В. Ломоносов: «Москва стоит на многих горах и долинах, по которым возвышенные и униженные стены и здания многие городы представляют, которые в один соединились». Позже публицисты и поэты обыграют выражение «многие городы» и будут находить их в современной им Москве вплоть до настоящего времени, потому что до сих пор, несмотря на все перепланировки, сохраняется ее слободская схема.

Об истоках и принципах московского градостроительства дает представление рассуждение известного русского писателя-этнографа С. В. Максимова: «Собственно тех улиц, которые мы понимаем и чувствуем под этим строгим именем и образы которых, с европейского примера, указал нам Петр Великий, – в прямую стрелу проспектов, коренные русские люди пробивать и проламывать не умеют. Они настолько о том не заботятся, что выводят их, как бы намеренно и совсем противно петровскому вкусу и указам, и вкривь, и вкось, и тупиками… Уважая и любя соседа, пристраиваются к боку и сторонкой, так, чтобы его не потеснить и потом жить с ним в миру и согласии: не всегда в линии, как в хороводе, а отчего же и не в россыпь? Должно строиться так, как велят подъемы и спуски земли, берега рек и озер, лишь бы только всем миром или целой общиной… Когда их кругом облагали беды и нужды и приходилось ютиться друг к другу как можно теснее и ближе, зародилось что-то похожее на нынешние улицы с проулками и закоулками. Так сталось в больших городах, спрятавшихся за двумя-тремя стенами».