Текст книги "Как переучредить Россию? Очерки заблудившейся революции"

«Разочарованные демократией». В качестве реакции на эту политическую шизофрению рождается общественная паранойя контрреформ. В этой стране еще никто не знает, что такое действительная демократия и реальный либерализм, но все уже их осуждают. Чем чаще правительство поминает всуе демократию, обосновывая идеологически свои действия, тем более навязчивой становится в обществе тяга к «диктатуре».

Эта тяга не имеет ничего общего с пресловутой ностальгией русского народа по «сильной руке» или с «врожденным» русским антидемократизмом. Если бы подобные настроения действительно были сильны, то в России давно бы уже реализовался другой политический сценарий. Современные «авторитарные» симпатии россиян есть лишь адекватная реакция на неадекватную политику реформаторов. Уберите «раздражитель», и популярный сегодня миф о неизменном русском авторитаризме рассеется как дым.

Но пока в посткоммунистической России сформировался порочный замкнутый идеологический круг. Непопулярная политика властей уравновешивается либеральным мифотворчеством. Население свое недовольство реальной политикой сублимирует в агрессивный «антидемократизм». Собственно говоря, повторяется история с коммунизмом и антикоммунизмом. В конце концов наступает момент, когда либерализм в России начинает восприниматься только чувственно. Он будет отторгаться массовым сознанием автоматически, без всяких попыток вникнуть в его содержание или разглядеть разницу между его апологетами.

Русское ближайшее будущее – это «эпоха разочарованной демократии». Какое-то время общество будет отвергать любые идеи, поданные в либерально-демократической оболочке. Причем это не поветрие, которое быстро пройдет, а исторический этап, не менее сложный и значимый, чем эпоха посткоммунизма. Его существование обусловлено нынешним состоянием русской культуры.

Это состояние русской культуры может быть описано при помощи троцкистской формулы «ни мира, ни войны». Русский человек не скован путами патриархальности. Патриархальная, традиционная культура была смята советским прессом. Но русским не присущ и динамизм человека «нового времени». Индивидуализм в России до сих пор существует больше как потенция, чем как реальность. Для того чтобы в этом нейтральном растворе началась хоть какая-нибудь реакция, нужен катализатор.

Только мощный идеологический разряд, причем не один, способен разбудить в русских культурных пластах энергию индивидуализма. Когда заработает этот «вулкан», небо России окрасится яркими либеральными цветами. Но до этого либеральные послания русскому народу не будут достигать цели.

В «эпоху разочарованной демократии» Россия обречена на консерватизм. Но каждая из двух возможных сегодня версий консерватизма имеет разную перспективу. Все зависит от того, победит ли примитивный «консерватизм выживания» или возникнет творческий «консерватизм обновления».

«Консерватизм выживания». Самым простым выходом из положения кажется движение по линии наименьшего сопротивления. Для современной России это означает заигрывание с левыми лозунгами и потакание антидемократическим настроениям масс.

Ослабление доверия к либеральным лозунгам, естественно, способствует росту ностальгии по прошлому, поэтому некоторый подъем прокоммунистических симпатий неизбежен. Точно так же неизбежна и ностальгия по эффективному администрированию. Поэтому «левобюрократический» идеологический натиск может сейчас снискать временный успех. Но это скорее наркотик, чем лекарство.

Русское общество переболело коммунизмом и имеет к нему стойкий иммунитет. Эта идея более не может выполнять функции «русской мечты», а ни в каком другом практическом качестве она в России никогда не существовала. Поэтому всплеск интереса к коммунистическим идеям носит очень ограниченный характер.

Точно так же бюрократическое выхолащивание либерализма до того виртуального состояния, когда его идеи теряют качественную определенность, не может избавить от необходимости искать новую «русскую идею». Формалистические эксперименты с либерализмом, позволяющие вместить в него «диктатуру закона», «борьбу с олигархами», «мочение в сортире» и многое другое, дают возможность потянуть время, но не решают проблемы.

Примитивный консерватизм создает идеологический вакуум. Поскольку этот вакуум уже не может быть заполнен обычным для России способом за счет взятой взаймы у соседей «национальной мечты», то в образовавшиеся пустоты хлынут всевозможные идейные обломки, в первую очередь самые разнообразные националистические и шовинистические «конструкции».

Ни одна из этих конструкций не в состоянии обеспечить нормальное функционирование русского самосознания, раздираемого на части непримиримыми противоречиями. Общество, лишенное самосознания, не сразу, но неминуемо погрузится во тьму междоусобиц. Сопутствующие этому процессу экономические и политические кризисы будут казаться главной причиной русских бед. На самом деле они станут лишь внешним, «звуковым» оформлением духовной катастрофы.

Простое идеологическое решение, которое напрашивается сегодня ситуационно, к которому склоняется власть и которое вроде бы готово приветствовать общество, – это «дорога вверх по лестнице, ведущей вниз».

«Консерватизм обновления». Реальный консерватизм, в отличие от мнимого, должен не потакать настроениям современного русского общества, а идти наперекор им. Идеология, действие которой ограничено рамками «эпохи разочарованной демократии», вовсе не должна шарахаться от демократии и либерализма, как от прокаженных. Но она также и не должна заблуждаться в вопросе о готовности к ним русского общества.

В современной России нет демократии, но в России будущего может и должна быть демократия. Задача будущего политического поколения – привести Россию к демократии. Это задача на десятилетия, потому что Россию отделяет от демократии культурная пропасть, которую нельзя перепрыгнуть ни в один, ни в два прыжка.

Сохранение статус-кво русской культуры под флагом защиты ее самобытности означает на самом деле консервацию того инертного состояния, при котором искры личной инициативы затухают, не успев развиться в пламя. Единственно возможный путь к индивидуальной свободе лежит через преодоление этой пресловутой «культурной самобытности» России. Мужество реального консерватизма состоит именно в признании необходимости культурной революции как условия спасения России.

Консерватизм в любом его проявлении отрицает политический субъективизм либерализма и ценность его поверхностных достижений в посткоммунистической России. Но «консерватизм выживания» повернут назад, ибо, выбирая между культурой и индивидуализмом, предпочитает «не трогать» русскую культуру. «Консерватизм обновления» должен быть повернут вперед, так как его выбор – индивидуализм и свобода. Но, в отличие от господствовавшего до сих пор «либерализма», «консерватизм обновления» учитывает, что культура не может быть просто проигнорирована, что изменение ее должно составить содержание целой исторической эпохи.

Признав необходимость культурной революции, «консерватизм обновления» ставит крест на русской идеологии как особом историческом феномене, поскольку он «снимает» дилемму «развитие или самобытность». Его ответ историческому вызову – развитие. Соответственно, исчезает потребность осуществлять духовное движение в превращенной форме, так как коренное антагонистическое противоречие осознано и названо. Нет больше необходимости держать постоянно под рукой очередную «великую иллюзию», способную сковать разрушительную энергию мечущейся русской души.

В этом случае двери остаются открытыми. Изменение русского культурного типа, которое происходит на наших глазах и которое будет происходить во много раз быстрее, когда это будет осознано как национальная задача, создает благоприятную почву для развития реального, практического, а не иллюзорного либерализма. Король умер, да здравствует король! На место исполнившей свою миссию «русской идеологии» в Россию придет просто идеология.

Очерк 9
Гражданская война культур

Стороннему наблюдателю русская политическая жизнь кажется одномерной и неинтересной. Куда ни глянь, всюду вертикаль власти с одной стороны и политическое безразличие – с другой. В действительности внутри русского общества идет очень напруженная борьба, пусть и скрытая, гражданская война.

Причины «тихой войны», идущей в обществе, коренятся в культуре, а точнее – в борьбе двух русских «субкультур», имеющей, разумеется, как социальное, так и политическое измерение, ареной для которой стала вся современная Россия. Мы наблюдаем своеобразное «культурное межсезонье», когда старая культура, лежавшая в основе определенного типа общества и государства, прекратила свое существование, а новая еще не проявила себя. Борьбу этих сил условно можно назвать столкновением «всероссийского города» и «всероссийской деревни».

Однако мало констатировать, что старая культура исчерпала себя. Необходимо понять, на какие составные части она распалась и как эти составные части взаимодействуют сегодня друг с другом. Для этого надо сделать шаг назад и посмотреть, что представляла собой культура, которая создала советское общество и государство.

Советская культура была продуктом русской революции. Три источника являются для меня лично важнейшими отправными точками в понимании природы русской революции.

Во-первых, это наследие Бердяева, который установил связь между большевизмом и эволюцией русской интеллигенции как особого культурного класса.

Во-вторых, это общение с Андреем Кончаловским, не устающим подчеркивать крестьянскую основу русской культуры72, который ознакомил меня со знаковой статьей Максима Горького о русском крестьянстве73.

В-третьих, это блестящая статья Юрия Пивоварова, который в своем замечательном анализе русской революции показал, как сплелись в ней воедино три революционных потока: демократический, крестьянский и большевистский (интеллигентский)74.

Начну со статьи Юрия Пивоварова, которая, с моей точки зрения, имеет принципиальное значение не только для понимания природы русской революции, но и для понимания того, что происходит сегодня с культурой, обществом и государственностью в России.

По мнению Пивоварова, русская революция охватывает историческую эпоху с 1860 по 1930 год и представляет собой совмещение трех революционных потоков: революции верхов, «модернизационной», западнической по своей направленности, революции низов, крестьянского восстания, целью которого было перераспределение земли, и большевистской революции, вобравшей в себя и модернизационную амбицию верхов, и алчный инстинкт низов.

Верхи («общественность»), начав революцию и устранив историческую власть, не могли удержать ситуацию под контролем и отдали страну во власть крестьянской стихии. Большевики сначала всемерно поощряли крестьянский «всероссийский грабеж» и возглавили его, а потом нанесли крестьянству сокрушительное поражение, от которого оно уже никогда не оправилось. На этом русская революция завершилась.

Два наблюдения Пивоварова заслуживают особого внимания. Во-первых, мистическое моментальное нравственное и политическое поражение верхов, которое Пивоваров называет «исчезновением общественности». Во-вторых, неуправляемый взрывной характер крестьянского бунта, целью которого в конечном счете стал возведенный в абсолют примитивный грабеж75.

Единственное, с чем я не согласен в этой статье, – вера в возможность «положительной» эволюции русской крестьянской общины. Здесь я склонен доверять свидетельству Максима Горького, воочию наблюдавшего страну «победившего крестьянства» в начале 1920-х годов. В связи с этим я не могу не привести двух пространных цитат из статьи Горького.

О нравах российского крестьянства Максим Горький пишет: «В сущности своей всякий народ – стихия анархическая; народ хочет как можно больше есть и возможно меньше работать, хочет иметь все права и не иметь никаких обязанностей. Атмосфера бесправия, в которой издревле привык жить народ, убеждает его в законности бесправия, в зоологической естественности анархизма. Это особенно плотно приложимо к массе русского крестьянства, испытавшего более грубый и длительный гнет рабства, чем другие народы Европы. Русский крестьянин сотни лет мечтает о каком-то государстве без права влияния на волю личности, на свободу ее действий, – о государстве без власти над человеком»76.

Горький считает, что непосредственным итогом революции стала победа деревни и поражение города. Он предвидит, что город еще даст свой ответ и этот ответ будет не менее кровавым и беспощадным (история эти ожидания оправдала). Он не испытывает иллюзий по поводу того, какой именно человек в лучшем случае станет продуктом этой исторической эволюции: «Как евреи, выведенные Моисеем из рабства Египетского, вымрут полудикие, глупые, тяжелые люди русских сел и деревень – все те почти страшные люди, о которых говорилось выше, и их заменит новое племя – грамотных, разумных, бодрых людей. На мой взгляд, это будет не очень „милый и симпатичный русский народ“, но это будет – наконец – деловой народ, недоверчивый и равнодушный ко всему, что не имеет прямого отношения к его потребностям»77.

Просуществовав полстолетия, пройдя через страшную войну и победив в ней, совершив подвиг индустриализации, «советская культура» исчерпала себя и к концу столетия клонилась к закату. Сцепка «города» и «деревни», на которой она держалась, становилась все более призрачной. А вместе с тем все иллюзорнее становились социальные и государственные формы, в которые эта культура облекла себя.

Общество распадается, если гибнет культура, его создавшая. Советское общество было создано советской культурой, которая исчерпала себя к концу XX столетия. Советское общество разделило судьбу породившей его культуры, не оставив, к сожалению, прямых наследников.

К концу 70-х годов прошлого столетия предсказанный Горьким «деловой, бодрый и образованный человек, равнодушный ко всему, что не имеет отношения к его потребностям» в основном населял Россию. Этот культурный тип, ставший со временем доминирующим, получил в литературе название «полугородской». Его формированию во многом способствовало и то, что в течение каких-то двадцати – тридцати лет социальная структура русского общества претерпела невиданные изменения. Из страны преимущественно сельской Россия невероятно быстро стала страной, где подавляющая часть населения живет в городах. В результате, по меткому выражению Григория Каганова, безостановочная «деревенизация» населения всех значительных городов стала одним из главных факторов деградации исторической среды. Каганов указывал также, что «полугородской» считается «особая формация культуры, соответствующая промежуточному типу сознания – ни городскому, ни сельскому. Все существенные свойства этой формации задаются именно ее промежуточностью»78.

В этой «промежуточной» культуре раскол проходил через душу каждого человека. У него не было четко очерченных границ. Это была культура городская по формату и сельская по инстинктам. Несмотря на достигнутую «всеобщую грамотность», она насквозь пропиталась крестьянским духом. Не стало больше барина и крестьянина. Советской Россией правили крестьяне с барскими замашками и баре с крестьянскими ужимками.

Каждый элемент этой культуры, внешне единой и гомогенной, в любую минуту был готов, как редкий изотоп, распасться на составляющие его элементы. Потенциально «советская культура», политически стерильная и социально безликая, в любой момент была готова заняться пламенем крестьянского бунта. Кровь селян, когда-то жегших помещичьи усадьбы, теперь текла в жилах города.

Процесс этот начался задолго до перестройки, в не предвещавшие никаких бурь годы «застоя». Именно в его недрах стали зарождаться революционные потоки, очень похожие на те, о которых Юрий Пивоваров пишет применительно к революции 1860–1930 годов. Это было либеральное движение внутри верхних слоев советского общества («номенклатуры»), эмансипационное движение советской интеллигенции и стихийное «антисоветское» движение широких народных масс, у которого был свой собственный вектор. Правда, развивалось все это как-то вяло, как грипп у вакцинированного, но ослабленного больного.

В конце 1980-х союз восставшей интеллигенции и уставшей номенклатуры увенчался успехом и их совместные действия привели практически к мгновенному коллапсу «советской власти». Коммунизм сдался почти без боя. Но и самих победителей ожидал довольно бесславный конец. Уже в 1990-е годы Россия в одночасье лишилась старой советской элиты. Она оказалась совершенно нефункциональной в новых условиях и тихо и незаметно растворилась в истории. На освободившееся место хлынула «третья сила».

Кризис российской элиты – тема хоть и сложная, но активно обсуждаемая79. А вот вопрос, кто пришел ей на смену, покрыт завесой тайны. Перестройка лишь отчасти была «революцией сверху». Сверху она была инициирована, а поддержана она была как раз с самого низу. Нет сомнений, это было массовое движение, вопрос только – куда.

Советский человек перестал существовать. Мыльный пузырь «исторической общности нового типа» под названием «советский народ» лопнул. Советская культура развалилась на свои составляющие. Эти части как раз и представляют особый интерес. Карикатурный образ «новых русских» в значительной степени заслонил собою реальность, привлекая к себе всеобщее внимание. На самом деле «новые русские» – это лишь одна из разновидностей субкультур, возникших на почве «советской культуры».

Во-первых, из нее вытек тоненький ручеек городской субкультуры, близкой по своим параметрам к буржуазной (к настоящему моменту он в значительной степени либо весь утек на Запад, либо ушел в «социальное подполье»). А во-вторых, она пролилась огромным мутным потоком «новых крестьян» в двух своих главных ипостасях – «новых богатых», по ошибке называемых «новыми русскими», и «новых бедных», которые на самом деле в основном этими «новыми русскими» и являются.

Мне уже приходилось писать, что каталог товаров «Отто» и журнал «Бурда» внесли в развал Советского Союза больший вклад, чем все финансируемые западными правительствами радиостанции вместе взятые. Если для кого-то Запад и ассоциировался со свободой, то для подавляющего большинства населения он ассоциировался с высокими стандартами потребления, картинками из модных журналов и продаваемыми по спекулятивным ценам «ширпотребовскими» раритетами. Все хотели свободы выбора, но каждый понимал выбор по-своему. Большинство хотело выбирать товары на прилавке, а не депутатов в парламент. Это большинство стремилось к эмансипации, но не от советской власти, а от советского дефицита. Оно ненавидело советскую власть вовсе не за ужасы тоталитаризма, а за неспособность заполнить полки магазинов импортом.

Сегодня как-то забылось, что самым демократическим лозунгом перестройки была «борьба с привилегиями». Простые люди в большей степени были озабочены проблемой «цековских распределителей», чем ограничениями свободы слова и гонениями на диссидентов. Движение за «демократию» захлебнулось в мощном «потребительском» потоке, который хлынул в открытые либерально настроенной номенклатурой и интеллигенцией шлюзы. Большая часть интеллигенции деградировала, не выдержав обрушившихся на нее экономических испытаний, зато другая, меньшая ее часть с удовольствием возглавила движение и самым активным образом вместе с номенклатурой и криминалом поучаствовала в разграблении страны, которое по масштабу мало чем отличалось от грабежа, сопровождавшего первую русскую революцию.

Перестройка была «великой консюмеристской революцией». Пока меньшинство боролось за демократию, большинство ждало товаров, хороших и разных. И оказалось обмануто в своих ожиданиях, после чего восстало по-настоящему. Спустя тридцать лет после начала реформы новая всероссийская «деревня» взяла реванш над «городом» и принялась отбирать все, что с самого начала рассчитывала получить в ходе революции. Отбирать, и делить, и снова отбирать, но теперь уже друг у друга, и так до бесконечности.

История современной России – это история новой «пугачевщины», история нового крестьянского передела. Все, что город забрал при помощи ваучеров и аукционов, все, что можно было присвоить, используя знания, связи и социальное положение, все, что с самого начала так вожделел народ и что ускользнуло от него в лихие 90-е, – все это оказалось снова на кону. И нет такой силы, которая может остановить сегодня народ в его стремлении разбогатеть любой ценой. Не мытьем, так катаньем, не вилами, так рейдерством восстанавливает он сегодня свою «деревенскую справедливость». И пал русский «город» с его культурой, стал невидимым, как град Китеж.

В XXI веке новая крестьянская революция приобрела в России форму рейдерства. Этот емкий термин охватывает комплекс экономических и политических отношений, возникающих в связи с бесконечным перераспределением собственности в пользу «новых крестьян». Рейдерство – это не просто захват чужой собственности, а процесс, направленный против частной собственности как таковой. Оно ввергает экономику в «имущественный релятивизм», когда право собственности перестает быть абсолютным.

Россия превратилась сегодня в одну «передельную общину», где все имущество подлежит постоянному перераспределению. Каждый, кто занят экономической деятельностью в современной России, знает, что отобрать в этой стране можно что угодно, у кого угодно и когда угодно. Была бы собственность – повод найдется. Все временно, все условно, нет смысла строить долгосрочные планы. Схватил и убежал – вот единственно работающий сегодня в России экономический принцип.

По своей природе современное рейдерство ближе к крестьянской революции 1917–1922 годов, а по своей форме оно напоминает антикрестьянскую контрреволюцию 1929–1939 годов. С одной стороны, смысл рейдерской деятельности – захват чужой собственности. С другой стороны, отъем совершается при непосредственном участии государства и всему процессу придается видимость законности.

Рейдерство – это не разновидность мошенничества, не какой-то частный, хоть и печальный случай из жизни России. Это сама сущность сложившейся в стране экономической системы. От рейдерства нельзя избавиться, не поменяв всю систему.

В основе рейдерства лежит возможность «силового» перераспределения собственности через правоохранительные органы, которые присвоили себе функции комиссаров при новой экономике. Сегодня «уголовное дело» стало той революционной дубиной, которую «новые крестьяне» опускают на головы своих экономических оппонентов. Человек с ружьем стал главным хозяйствующим субъектом, способным взломать любую предпринимательскую схему, заставить финансовые потоки течь вспять и творить иные экономические чудеса.

С помощью «человека с ружьем» идет сегодня восстановление справедливости «по-крестьянски». И это ни для кого не является секретом.

Не секрет и то, против кого ведется борьба. Россия – страна победившего антиинтеллектуализма. Все мыслящее, активное и сложное вызывает у «силовиков» как минимум неприязнь. Здесь дело уже не просто в перераспределении; действия «человека с ружьем» запрограммированы классовыми предрассудками. Как и сто лет назад, когда русский крестьянин с радостью жег только что ограбленную им барскую усадьбу, так и сегодня облеченный властью «силовик» не без удовольствия уничтожает созданные затейливым умом предпринимателей бизнесы и схемы, кромсает человеческие судьбы, проявляя порой избыточную, ничем не оправданную жестокость.

Борьба с олигархами в конечном счете приобрела характер борьбы всероссийской деревни против всероссийского города. Это происходит второй раз за последние сто лет, и повторного испытания русский город может уже просто не вынести. Рухнет он, а вместе с ним рухнет и вся русская культура, носителем которой он является. Рейдерство – это угроза самому существованию России. Оно есть символ идущей непрерывно внутри общества холодной гражданской войны – войны города и деревни, в которой пока город терпит сокрушительное поражение.

Рейдерство, в широком смысле этого слова, порождает ощущение неуверенности, страха, прежде всего в среднем классе. Зачастую сегодняшнюю Россию сравнивают с Россией сталинской. Несмотря на то что соблазн провести такую аналогию очень велик, сравнение это не очень продуктивно. Россия сегодня – это «тоталитаризм наоборот». В тоталитарном государстве власть не полностью поглощает общество (в том числе за счет идеологического контроля). Осуществление власти вырождается в беззаконие, инструментом которого являются сознательно выведенные за рамки закона карательные органы. Но сейчас в России сложилась диаметрально противоположная ситуация. Сегодня общество полностью поглотило государство, растворило его в себе. При этом само общество превратилось в механическую сумму лишенных идеологии субъектов, движимых исключительно инстинктом обогащения. Публичный интерес, лежащий в основе всякой государственности, распался на аминокислоты составляющих его частных интересов враждующих друг с другом групп. «Силовые структуры» здесь предоставлены сами себе. Они уже не являются инструментом власти, они ее заменяют.

Только в переломные исторические моменты обнаруживается, что государство есть не более чем форма, в которую облекает себя общество. Вслед за исчезновением общества неизбежно следует исчезновение государства. Оно может рухнуть зримо, брутально, а может «уйти по-английски», превратившись в бесплотную тень, живущую по инерции.

Одним из часто встречаемых заблуждений относительно современной России является представление о ней как об авторитарном государстве. В своем докладе «Подрыв демократии: авторитарные страны XXI века» Freedom House80 причислил Россию к авторитарным режимам81. Мне кажется, Freedom House нам льстит. Мы так же далеки от авторитаризма, как и от демократии.

Политический строй, который сформировался в современной России, скорее можно определить как криминально-клановое государство. Его часто путают с полицейским государством. Но между ними мало общего. Хотя полицейское государство несвободно, его внутренняя жизнь подчинена закону. Полицейским государством была, например, николаевская империя, но не современная Россия. Установившийся сегодня государственный строй больше похож на «институциональную анархию». Это не порядок, а его видимость, своего рода «огосударствленная стихия».

Криминально-клановое государство – это не поражение демократии, это поражение государственности. В самом общем виде оно может быть представлено как отступление социальной организации под натиском энтропии, шаг назад от цивилизации к варварству. Неслучайно современная российская действительность легче всего постигается, когда ассоциируется со Средневековьем. Это больше чем художественный образ, за этим сравнением кроется существенная связь.

«Клановость» – это «дополитическое» состояние власти, которая еще не способна выразить общий (публичный) интерес, которая не интегрирует внутри себя этот публичный интерес путем «перегонки» частных интересов через политические институты. Политическая борьба в таком государстве сводится к тому, что каждый клан создает свое «представительство» во всех самых дальних закоулках государственной власти, и в первую очередь в ее «силовом блоке», проталкивая туда «своих людей», которые, находясь на государственной службе, руководствуются исключительно интересами своего клана, а не интересами службы. Кланы имеют прямое представительство во всех структурах исполнительной власти. Вся «политика» сводится к примитивной борьбе кланов за ресурсы путем выпихивания за пределы властного круга представителей чужих кланов. Политическая борьба в таком государстве напоминает не прекращающуюся ни на минуту борьбу сумо, только на ковре постоянно топчется уйма народу.

Истоки современного криминально-кланового государства в России восходят к 80-м годам прошлого века, когда «советская» государственность уже напоминала «змею, пережившую свой яд» (образное выражение из популярной на излете 1970-х пьесы В. Врублевской «Кафедра»). Порядок поддерживался с большим трудом, кризис был вопросом времени. Благодаря «перестройке» процесс пошел, но совсем не туда, куда хотел его направить архитектор начавшихся перемен.

Так внутри самой власти образовались «кланы», публично-частные корпорации, во главе которых встали «олигархи новой формации» – лица, формально находящиеся на государственной службе, но фактически контролирующие целые отрасли экономики путем использования как формальных (законных), так и неформальных (криминальных) рычагов влияния на экономические отношения.

На первый взгляд, российская государственность за последние годы сильно изменилась. Государство как будто снова стало субъектом, его «архитекторы» в заслугу себе ставят восстановление знаменитой вертикали власти. Однако сама власть стала ареной борьбы частных интересов. В конечном счете все вернулось на круги своя, к исходной точке – угрозе приватизации власти, но теперь уже не «извне», а «изнутри». Произошла «интериоризация хаоса», поглощение энтропии государством. При этом хаос стал всеобщей, «системной» характеристикой состояния как общества, так и власти в России.

Итак, хаос – это наиболее адекватная оценка состояния русского общества сегодня. Причем само государство стало частью этого хаоса, что исключает наведение порядка при помощи силы. Может ли из хаоса возникнуть порядок? Этот вопрос, как видим, актуален не только для физиков. Наверное, да, если произойдет «большой взрыв». Старый порядок в России себя полностью исчерпал. Новый порядок может возникнуть только из революции. Значит ли это, что революция обязательно произойдет и, тем более, что она произойдет скоро? Вовсе нет. Это значит только, что если она не произойдет, то хаос постепенно превратится в пустоту и там, где сегодня находится Россия, будет что-то другое (ибо свято место, как известно, пусто не бывает). Хотим мы этого или нет, но сегодня революция снова становится активным «игроком» на бирже идей.

Вопрос о новой революции в России уже вошел в политическую повестку дня, и не исключено, что скоро он останется единственным вопросом этой повестки. Человеку, знакомому с политической жизнью современной России, это заявление наверняка покажется абсурдным, ибо сегодня в России нет социального класса, способного организовать и возглавить революцию. И это полная правда. Дело, однако, в том, что в России чаще происходят не социальные, а культурные революции. Их осуществляет не столько определенный общественный класс, сколько определенный культурный слой. И такой культурный слой, созревший для революции, в России есть.