Текст книги "Трунька о себе, своих попутчиках и славном «Дальтелефильме»"

Владимир Патрушев
Трунька о себе, своих попутчиках и славном «Дальтелефильме»

Фотографии из архивов автора, Аэлиты Григорьевой (Горюненок),

Василия Рещука и Владимира Кириллова.

Рисунок на титуле Н. Дедюхина.

Картины и карандашные рисунки Василия Рещука.

Кадр первый
Белый дом с голубыми глазами (Вместо предисловия)

В старые добрые времена, когда еще был жив «Дальтелефильм», я так объяснял дорогу к нашей обители:

– Подниметесь от Ленинской по Уборевича вверх, – увидите здание Телецентра, а за его «спиной», на небольшом пригорке, трехэтажный красивый белый дом с голубыми глазами… То ли по воле игривой фантазии бригадира маляров, то ли по прихоти веселых снабженцев, покрашены были наружные рамы окон светло-голубой краской. Этот цвет так и остался фирменным на все оставшиеся ремонты.

Белый дом с голубыми глазами. Здание Дальтелефильма. Картина Василия Рещука

Когда и кем было построено это голубоглазое строение, я точно не знаю. В послевоенные годы там царствовало Его Величество Радио, а в цоколе таинственное заведение с загадочным названием КРА – краевая распределительная аппаратная. Люди в ней работали сутками, что они там делали – никто не знал. Поговаривали, что курировал эту КРА Комитет государственной безопасности – КГБ (за глаза его называли параллельным комитетом). А наш Комитет по радиовещанию и телевидению ютился на улице 1 Мая, ныне Петра Великого, там, где сейчас Театр им. Горького. Это было одноэтажное длинное строение, в котором, поговаривали, в старые царские времена был бордель. В этом бывшем борделе я получал свою первую телевизионную зарплату

В пятидесятые годы в Белом доме с голубыми глазами стали появляться новые люди, которые изобретали, как помимо звука доставлять радиослушателям еще и картинку Гениальный, не побоюсь этого слова, инженер Виктор Емельянович Назаренко со своими помощниками создает телевизионную студию, 8-ю по счету в нашей стране. Так они и делили Дом на двоих – радийщики и телевизионщики, пока Семен Владимирович Юрченко не выстроил новое здание телецентра, а за ним и Дом радио. Белый дом надстроили на один этаж, подновили белой краской, окнам же сделали «макияж» из голубой. Теперь он был готов принять телевизионных кинематографистов, которые до сих пор ютились в небольшом двухэтажном домике сбоку от него. А двухэтажный домик стал операторским, на первом этаже обосновался Паша Захаров со своим мультипликационным оборудованием.

Операторский домик. Картина Василия Рещука

В этом Белом доме с голубыми глазами я «прожил» 30 лет. На верхнем этаже располагались редакции и монтажные, на втором – тонателье, на первом – КРА и ОТК с кинозалом. В подвале здания был проявочный цех. Никогда не забуду ни с чем не сравнимый запах «свежеиспеченной» пленки. Вот она, еще тепленькая. Ты прижимаешь её к сердцу и почти бегом несешься в монтажную, чтобы разорвать пленку на куски, разложить их по полочкам, по коробкам, систематизировать, а потом уже приступать к таинству монтажа. Вот и эта книжка, на мой взгляд, сравнима с кинофильмом, где все идет своим чередом, где нельзя менять очередность кадров и где каждый кадр нельзя оценивать как самодостаточный, а только в совокупности с другими. И расположены эти «кадры» в той последовательности, как всплывали они в моей памяти. Какое-то событие или какой-то человек отпечатался в серых клеточках моего головного мозга в разных пропорциях, количество и расположение которых, увы, от меня не зависит.

И еще, в давние времена на худсоветах, фильм показывали на двух пленках, отдельно изображение, отдельно звук, и кроме того, поскольку проектор в тонателье был один, кино показывали с остановками. Покажут одну часть, 10 минут, перезарядят пленки – покажут следующую. И, как правило, на каждом худсовете находился умник, который говорил: «А вот вторая часть лучше первой, а третья немного слабее». Я и тогда пытался убедить критиков, что нельзя взвешивать каждую часть по отдельности, а только весь фильм в совокупности эпизодов, иначе можно уподобиться трем слепым мудрецам, которые ощупывали слона. Первый, потрогав хвост, сказал, что слон – это веревка. Второй слепец уверял, что слон – это столб, третий категорически утверждал, что слон – это шланг.

Когда-то Валя Лихачев, о нем расскажу отдельно, в разговоре обронил, что время от времени надо ставить себе маленькие памятники. Мои зарисовки – это небольшие памятники тем людям, с которыми мне довелось работать и жить. Эта книжка частично и обо мне, в той мере, в какой читатель может иметь представление о человеке, который судит о других людях. Но большая толика этого «кинофильма» – воспоминания о том счастливом времени, когда еще был жив Дальтелефильм. Здесь и далее буду писать это слово без кавычек. Предвижу вопрос:

– А кто ты такой, чтобы писать о себе книжку? Эльдар Рязанов, Никита Михалков или, может, Людмила Гурченко?

Отвечаю. Я один из тысячи двухсот простых советских кинорежиссеров-документалистов, сохранявших на кинопленке страницы истории нашей страны. Это были разные фильмы: и выдающиеся, и не очень, но каждый из них являлся документом своего времени, даже если был сделан в угоду власти. Большая часть моих фильмов была посвящена простым труженикам, на которых мир держится. Но нынешним власть предержащим такие фильмы сегодня не нужны.

Обложка буклета к юбилею телевидения

К 50-летию Приморского телевидения был выпущен буклет про историю нашего телевидения. Из него следует, что никакого Дальтелефильма в истории Комитета по телевидению и радиовещанию не существовало. И где те 387 документальных фильмов, выпущенных за 35-летнюю историю студии и когда-то приносивших славу Комитету, мне неведомо. В помещении бывшего фильмохранили-ща одно время располагался офис посторонней конторы. По непроверенным и строго засекреченным данным большая часть картин пришла в негодность и вывезена на свалку. Даже если что и осталось, то эти фильмы невозможно посмотреть или скопировать, потому что оборудование для воспроизведения профессиональной, 35-мм пленки, полностью демонтировано. Правда, сохранилось около полусотни копий из бывшего архива на бытовой, VHS-й, пленке. Но это все равно, что знакомиться с произведениями художников по ксерокопиям их картин.

Выброшена на помойку хроникальная история края и труд полусотни работников Дальневосточной студии телевизионных фильмов. Выброшена на помойку большая часть моей жизни. Сравняли памятники, чтобы поставить свои. Смею надеяться, что эта книжка станет маленьким памятником бескорыстным труженикам документального кино.

Теперь о белом доме с голубыми глазами. В этом историческом здании до недавнего времени находились две организации: Всероссийский НИИ МВД РФ по Приморскому краю и сауна «Портория». Она круглосуточная. Анонсируется, что здесь делают эротический массаж красивые девушки-массажистки, есть фото девушек, есть место для знакомств. Все развивается по спирали. Когда-то я получал в бывшем борделе первую получку, а сегодня на могиле моей студии извиваются жрицы любви.

Кадр второй
Трунька

«Язык мой – враг мой». Эта старинная русская поговорка придумана для меня. Мой язык всегда путался у меня под ногами. Очевидно, я получил его в наследство от моей бабушки Ольги Сергеевны Светлолобовой. Она была настолько остра на язык, что если кого-то и можно было уличить в сочинении анекдотов, то только ее. Во всяком случае, из тех людей, с которыми я повстречался в жизни.

Ольга Светлолобова.1922 г.

Сейчас очень модно находить в своей родословной дворянские корни. Со мной проще. Один дед мой Федор Федорович Кокоулин до революции был высококлассным токарем на Ижевском оружейном заводе. Делал нарезку в стволах винтовок. Его получки хватало, чтобы семья жила безбедно. А потому бабушка моя никогда не работала. Правда, один раз она проработала всего день. Во время войны отпускала в школьном буфете завтраки деткам. И проторговалась, глядя в голодные детские глаза. Вот в ее повадках что-то аристократическое просматривалось. Хотя скажи ей тогда об этом, она бы меня хорошенько высмеяла. Другой мой дед, которого я никогда не видел, был зажиточным крестьянином. Кстати его звали тоже Федором. А что был зажиточным, знаю, потому что, будучи маленьким, видел у матушки список завещанных мне богатств. Всего не помню, но в память врезались телка, две пчелиных семьи и большое количество меда. Мы жили тогда далеко от таежной глубинки, на Кавказе, и ни за каким наследством, конечно, не поехали.

Мой дед Федор Федорович Кокоулин. 1960 г.

Так вот бабушка. До сих пор жалею, что не записывал за ней сочиненные ею анекдоты. Это были и страшные истории, когда двое из ее братьев якобы разузнали, что можно купить машинку для печатанья денег, вложили и отослали адресату большую сумму денег, все, что у них было. И получили посылку, в которой лежала отрезанная человеческая голова.

– Дураки, – смеялась она, – если у человека есть машинка для печатания денег, что бы он ее продавал?

Моя любимая бабушка Ольга Светлолобова и Жук.1960 г.

Племянница деда, Августина, была человеком набожным и смиренным. Она любила говорить:

«Надо, чтобы все было по-хорошему…»

Бабушка тут же ввела в семейный обиход ироничную фразу: «… по-хорошему, как у Гутьки!»

Больше всего ее язык жалил жену брата Александру. Дядя Ваня Светлолобов был высокий, красивый…

А Александра была маленькая и кривоногая. Бабушка называла ее «ванюшкина Саня» или «кривоногая Саня»… Вот пара анекдотов про ванюшкину Саню.

Как то мой дед и дядя Ваня загуляли. И спьяну Иван забыл у деда свой картуз, прихватив при этом дедов. Утром, уходя на работу по второму заводскому гудку, Федор говорит:

– Ольга, сходи к Александре и поменяй кепки.

Иван и Александра жили со своей многочисленной ребятней возле пруда, где-то в километре от нашего дома. Туда и направилась моя бабушка.

– Санечка, наши мужики вчера шапками поменялись…

– Ничего не знаю. Ваня, а Вань, – закричала она.

– А что, Иван на работу не пошел? В огороде?

– Нет, на заводе…

До завода через пруд зимой по льду было километра два с гаком, а летом по суше и того боле…

– Санечка, ты все же сходи, поищи…

Саня долго ходит, наконец, возвращается с дедовой кепкой. Стоит, переминается…

– Ну, давай, Санечка кепку.

– А вдруг ты меня обманешь и Ванину кепку не отдашь…

– Тогда на, возьми Ванину вперед…

– А вдруг я тебя обману и Федорову не отдам…

– Что ж тогда делать?

– Давай, Ольга, меняться из ручки в ручку…

Надо было видеть, с каким артистизмом и лукавым юмором рассказывала бабушка свои байки, а фраза «из ручки в ручку» стала семейной присказкой, когда нужно было оттенить глупость или нелепость какой-нибудь ситуации. Вот еще одна история.

Дядя Ваня надумал купить гармошку. Но вот незадача, ванюшкина Саня была чертовски скупа, так что выпросить у нее денег на такую покупку было трудно.

Был выходной день, Александра занималась обычной для воскресенья выпечкой шанежек, булочек и другой вкуснятины в большой русской печке.

– Санечка…

– Да, Ванечка…

– А не купить ли нам гармошку?

– Ой, Ванечка, зачем она нам?

– Представляешь… Вот ты положила на противень булочки и засунула в печку… Я сел перед печкой и давай играть на гармошке… Те булочки, которые дальше сидят, начнут расти, чтобы посмотреть, кто это так хорошо на гармошке играет? Я играю, а булочки вырастают и вырастают…

– Ой, Ванечка, давай тогда купим гармошку!

Вот такое наследство я получил от своей бабушки. Я вечно подтрунивал над своими одноклассниками, за что и получил стыдную и ненавистную для себя кликуху – Трунька. Я, наверное, был плохим мальчиком, раз меня не любили одноклассники. Да и поколачивали они меня частенько. Как-то еще в первом классе, это был 1951 год, наша училка, Мария Константиновна, высокая худая старая дева с усиками под носом, вопрошала, кто кем хочет стать. Девочки, конечно, все стали санитарками, а пацаны разделились: половина ушла в моряки, половина в летчики… Я один остался на суше и сказал, что буду поэтом. Объединенная команда водоплавающих и летунов меня дружно поколотила.

Школа была скучна в своей тупой консервативности.

Славка Пушников, одноклассник. 1957 г.

Был у меня дружок Славка Душников. Одно время мы с ним увлекались радиолюбительством. Так вот, этот самый Славка решал задачки по физике слету каким-то своим способом, минуя формулы и доказательства. Физичка свирепела и требовала правильного решения задачи. А он что-то к чему-то прибавлял, что-то от чего-то отнимал и выдавал ответ. Она кричала, что он ответы списывает с последней страницы задачника, и принесла ему задачку не из школьной книжки. Он почесал затылок, что-то к чему-то прибавил, потом вычел и выдал ответ. Ответ был правильным, но не был показан путь его решения. И училка поставила ему двойку. В последствие Славка стал Заслуженным конструктором Российской федерации, разработчиком систем телеметрии на космических аппаратах.

Теперь для сравнения уроки в техникуме, куда я поступил в 1959 после восьмого класса. Первое, что поразило, к нам стали обращаться на «вы». И не зубрежку от нас требовали, а способность мыслить, находить решения и делать выводы. Учитель физики Эмилия Константиновна Эмме на зачетах и экзаменах разрешала пользоваться любой справочной литературой. Главное, говорила она, чтобы мы понимали суть явлений и физических процессов. Славку бы она полюбила. Вот пример. Контрольная по физике. Два варианта. Быстренько на черновике решаю свой вариант и приступаю к оформлению решения задачки в чистовик. Мимо проходит Эмилия Константиновна.

– Что делаем?

– Да, вот, переписываю начисто.

– У нас что, урок чистописания? Не тратьте зря время, лучше решите другой вариант или идите гулять…

Я решил еще один вариант и ушел гулять. Я привел этот пример, чтобы показать, как техникумовское образование отличалось от школьного.

Школу я не любил, а потому плохо что помню из школьной жизни. Помню драмкружок в Детском клубе и кукольный театр при школе. Учился я неважно, и школьных учителей я, к своему стыду, не помню вовсе. Хотя нет. В памяти всплыла учительница истории Роза Ахметовна. Половину урока она рассказывала нам, какие мы свиньи, дураки, невежды, хулиганы… – и это на каждом уроке. Несмотря на то, что я был дураком и хулиганом, из школы меня выпустили после 8 класса с неплохой характеристикой.

Директор техникума, куда я поступил, на вступительной встрече зачитал в моей характеристике: «…большой фантазер». Все засмеялись, он оборвал смех и сказал, что фантазер – это очень хорошее качество. В техникуме я помню всех преподавателей, хорошо с удовольствием учился и кончил бы его с красным дипломом, если бы не мой невоздержанный язык.

Хоть Трунька и спрятался глубоко внутри меня, но время от времени он вылезал наружу и учинял мне гадости. Вытравить его я до сих пор не могу.

Кадр третий
Семён

В редакции раздался звонок.

– Кто это? – послышался из трубки требовательный голос.

– А это кто? – вежливо поинтересовался я, – вроде как звоните вы…

– Это Юрченко…

Я пожал плечами и положил трубку, тон собеседника мне не понравился.

– Кто звонил? – поинтересовался Георгий Исаевич Громов, старший редактор редакции новостей.

– Какой-то Юрченко, очень невоспитанный дядька…

– Это же Семён! Ну и влип же ты…

Работал я на телевидении первую неделю. И брал меня на работу не какой-то Юрченко, а директор Владивостокской студии телевидения Владимир Петрович Бусыгин.

В редакции Дальтелефильма. Слева направо: Павел Шварц, Семен Юрченко, Юрий Могилевцев, Валерий Головин, Татьяна Баранова

Я пришел к нему прямо с улицы безо всякого там блата и поинтересовался, не нужны ли ему ассистенты оператора или ассистенты режиссера? Он почесал затылок, который находился за круглой лысиной на вершине головы, пристально посмотрел на меня, слегка наклонив голову, кивнул головой и молвил:

– Идите к соболю…

Небольшое отступление. Тогда, в шестидесятые годы прошлого столетия, люди, работающие на телевидении, казались обывателю небожителями, как сегодня депутаты Государственной думы. И чем меньше и провинциальнее была студия, тем более значительными были ее работники. Я помню, мы с Левой Борисенко поехали на досъемку концертного номера в Комсомольск-на-Амуре, и сразу попали в возвышенно-богемную атмосферу провинциального творчества. Даже студийный постановщик, в театральной классификации – рабочий сцены, ощущал себя, по меньшей мере, солистом Большого театра. Я уже не говорю про дикторов, каждая из которых возносилась до небес не меньше Аллы Борисовны. Их личная жизнь находилась под пристальным наблюдением зрителя: их по многу раз женили и разводили, хоронили и воскрешали. Женя Симановская, одна из наших дикторов, смеясь, пересказывала разговор, подслушанный в автобусе:

– Что-то Женечки нашей уже неделю как нет в эфире.

– Так она ж умерла…

– Как умерла?!!

– Муж застал ее в постели с любовником и застрелил из охотничьего ружья…

Вот в эту-то неприступную и таинственную обитель – мир телевидения я и шагнул из ветреного холодного января 1965 года.

– …идите к соболю, – так просто и обыденно решилась моя дальнейшая судьба.

Верно говорят, что не мы выбираем профессию, а она выбирает нас. В эту минуту я ступил на режиссерскую стезю, потому что соболем оказался крупный, почти монументальный мужчина, у которого лысина начиналась уже от напряженного мыслями лба. Если кто-то смотрел передачу «Дежурный по стране» и может виртуально к фигуре Максимова приставить голову Жванецкого, тогда близоруким взглядом увидит тогдашнего главного режиссера политвещания Вячеслава Львовича Соболя. Это был второй человек на телевидении, с которым я познакомился.

От Соболя стонали все помрежи, он загружал их работой по самую макушку. Он был трудоголиком. Просто говорящие головы на экране Вячеслава Львовича не устраивали, он находил тысячи способов, чтобы заполнить экран изобразительным материалом: картинками, фотографиями, горящей свечой, лицами актеров, роликами из фильмов – всего не перечислишь. Вот от этого и стонали помрежи, потому что огромная масса черновой работы ложилось на них. Если учесть, что все передачи шли в прямом эфире, и монтаж видеоряда творился прямо на глазах у зрителей, то человек, что-то соображающий в телевизионной кухне, мог от удивления и восхищения только цокать языком. При сумасшедшей нагрузке на телевидении Соболь умудрялся еще и на радио подработать…

Трансляции из Москвы тогда не было, только собственный эфир, и эта прожорливая телевизионная труба требовала ежедневного наполнения собственными передачами. Львиную долю так называемого политвещания, занимала епархия Вячеслава Львовича, то есть Соболя. Другую часть вещания, художественную, возглавлял Александр Иванович Шинкаренко, которого за глаза незлобно называли Саня-Ваня. Это были два лагеря, которые существовали независимо друг от друга.

Во владения Соболя я и попал. Моим первым учителем был Владимир Иванович Игнатенко, которого прозвали Игнатом. Тогда в телевизионном окружении принято было называть всех по именам или по кликухам. Семена Владимировича Юрченко звали просто Семёном, Шацкова – Шацем, Шепшелевича – Шипом и т. д. Я тоже со временем получил кличку Пат. Я как-то назвал самую молодую и красивую дикторшу Нелю Маркидонову Нэлли Ивановной, так она обиженно надула губки:

– Я что, старуха, меня Ивановной называть?

После завода мне длительное время пришлось адаптироваться к непривычной атмосфере и непонятным взаимоотношениям между людьми нового для меня мира.

– Семен – зверь, – говорил Игнат, – лучше ему на глаза не попадаться.

И я все-таки попался. На втором этаже телецентра был кинозал, в котором просматривались все материалы текущего вещания. Изредка мы заглядывали туда, чтобы посмотреть кино. В тот раз тоже смотрели кино, но уже собственного сочинения. Называлось оно «Край нашенский». Мест свободных не было, зал был маленьким, и я смотрел, стоя в дверном проеме. После 10 минут просмотра официозного фильма, я пробормотал:

– Какая скукота… – и вышел из зала, за мной выскочил красный от гнева Игнат.

– Ты с ума сошел? Ты знаешь, кто авторы фильма? Юрченко, Ткачев и Масленников.

Это были первые люди Комитета. Масленников к тому же был и режиссером ленты. Я ждал расстрела. Но его, однако, не последовало. Я так же спокойно работал, на второй месяц я уже самостоятельно монтировал новости, а на третий самостоятельно выходил в эфир. Было три выпуска: последние известия в начале эфира, «Теленовости» в середине, и завершалось вещание «Глобусом» – нарезкой сюжетов хроники со всего света. Так что часов в 10 утра я приходил на студию и уходил в полночь, когда заканчивалось вещание. Владимир Петрович Бусыгин, в обиходе – Бус, любил водить по студии экскурсии и, заглядывая ко мне в монтажную, показывал меня как редкий экспонат:

– Вот видите, Этот пришел с завода, где получал инженерскую зарплату 144 рубля, на ассистентскую ставку в 70 рублей… Видите, какие энтузиасты у нас работают!

– Лучше бы зарплату добавил, – пробормотал я.

А зарплату добавляли нехотя. От категории до категории не менее двух лет. Да и надбавка от категории до категории 10–20 рублей… Слезы. Приходилось подрабатывать. Или написанием текстов, или любительской киносъемкой.

Анекдот: Идет по Питеру советских времен Раскольников. В авоське несет окровавленный топор. Ему навстречу милиционер.

– Гражданин Раскольников?

– А вы откуда знаете?

– Классику читать надо. Значит, старушку порешили?

– Ага…

– И много взяли у старушки?

– 20 копеек.

– Как вам не стыдно, гражданин Раскольников, за 20 копеек…

– Не скажите, 5 старушек – рубль!

Вот так же и у нас: текст для сюжета – 3 рубля, снять на пленку якобы любительский сюжет – 7–9 рублей. 5 старушек – рубль. Да и те небольшие гонорары часто урезали.

В редакцию новостей, где я работал, вбегает радостная Света Волошина.

– Поздравьте, Семен отправляет меня на зональный семинар в Новосибирск.

В редакции тогда работали два Бориса: Максименко и Лифшиц, и еще ветеран журналистики Георгий Исаевич Громов. Все, конечно, порадовались за новенькую. Вдруг, после небольшой паузы, Георгий Исаевич, хитро улыбаясь, спросил:

– Света, а это у тебя настоящие волосы или как?

Очень уж много волос было на голове. Света рассмеялась, обеими руками взялась за две черепаховые шпильки и резко их выдернула… Золотым водопадом, как в замедленной съемке, упали волосы, долетев до конца спины. Такое можно увидеть только сейчас в рекламах шампуня. Все мужики в редакции от восхищения открыли рты.

Много позже она уехала в Ленинград, возглавила «Лентелефильм» и вела популярнейшую в свое время передачу «Контрольная для взрослых», для которой стала коротко стриженой брюнеткой. А та роскошная блондинка с копной золотых волос осталась только в воспоминаниях.

А Семен оказался никаким не зверем, а добрейшей души человеком. В 1972 году мы поехали с ним на Всесоюзный фестиваль телефильмов в Ташкент с моей лентой «Пахари». Вечерами иногда садились за преферанс. И что характерно, Семен Владимирович никогда не рисковал, играл в основном на вистах, и очень огорчался, когда я проигрывал на мизерах. Огорчался не за себя, а за меня, хотя играли мы на сущие копейки.

Семен Владимирович Юрченко

Наступил день вручения наград.

Вот Краснопольский и Уськов получают огромную вазу за свои «Тени исчезают в полдень», другие призеры получают награды. И вдруг, на сцену выносят точно такую же вазу и объявляют: «Приз Союза журналистов Узбекистана присуждается ленте студии «Дальтелефильм», город Владивосток». Я поднимаюсь из зала с левой стороны, в то же время с правой стороны к сцене движется грузный Юрченко. Зал замирает в ожидании развязки. Операторы перебрасывают камеры то на Семена, то на меня. Идет трансляция в прямом эфире. В какой-то момент он останавливается, делает знак, что Приз, в самом деле, принадлежит мне, и возвращается на свое место. Я получаю приз и окрыленный иду за кулисы. Ко мне подлетает Краснопольский, трясет мне руку и скороговоркой говорит:

– Классный у тебя начальник! Мой никогда бы так не поступил.

Классный начальник после всех торжеств радостно пожимал мне руку и спрашивал, какую следующую картину я хотел бы сделать.

– Мне хотелось бы сделать фильм о доброте, – ответил я.

– Вообще доброты не бывает. Доброта – понятие классовое, – сверкнув глазами, сказал он, и как-то сразу погрустнел. Семен был человеком коммунистической закалки и светлых советских идеалов. Я понял, что фильм о доброте мне не светит.

Барельеф на фронтоне ПТРК

Последний раз с Семеном Владимировичем Юрченко мы беседовали, когда он уже отошел от власти, был на пенсии и работал простым редактором студии «Дальтелефильм». Тогда он смог воочию увидеть кухню фильмопроизводства изнутри и поразиться трудоемкости и сложности киношной технологии.

Сидя на скамеечке, которая стояла на крыльце напротив входа в Дальтелефильм, опираясь на массивную трость, он обвел взглядом все строения, которые создавались при его непосредственном руководстве, тяжело вздохнул.

– Да-а-а, мне надо было в свое время не Дом радио строить, а большой современный кинокомплекс.

На дворе был 1978 год. Таким я его и запомнил: большим, добрым, несмотря на классовые убеждения, человеком мудрым, руководителем созидающим. Возможно поэтому его за глаза часто называли Буддой. Он и сейчас укоризненно взирает на нас с мемориальной доски на фронтоне здания телецентра.