Текст книги "Трунька о себе, своих попутчиках и славном «Дальтелефильме»"

Кадр одиннадцатый
Масленников и художественное кино

В советском кинематографе есть фигура, которая стоит особняком от других режиссеров – Лев Владимирович Кулешов. Он не поставил выдающихся фильмов, которые принесли бы славу отечественному кино, но сделал не менее важную вещь – создал теоретические предпосылки создания шедевров. Известны слова последователей мастера, выпускников ВГИКа: «Мы делаем картины – Кулешов сделал кинематографию». Почему я вспомнил патриарха советской кинематографии. На мой взгляд, Альберт Евгеньевич Масленников был для Дальтелефильма таким же созидающим началом, как Кулешов для отечественной и мировой кинематографии.

Альберт Евгеньевич Масленников

Строить – не разрушать. Это процесс длительный и кропотливый. Альберт пришел на студию из театра, киношного опыта никакого. Все пришлось постигать на практике, и обучаться самому, и учить других. Снимать фильмы и создавать новый творческий коллектив. Все, как у Кулешова, только на 30 лет позднее. Вспоминая прошлое, я теперь отчетливо понимаю, что мы все варились в собственном соку. А где было учиться? Только на тех образцах, которые мы видели на экранах кинотеатров или получали на студию по обмену. Были еще книжки, но по ним сильно не научишься. Так что учились на своих ошибках.

Вырабатывался некий стереотип правильного фильма. На страже правильного фильма стояли стройными рядами редсоветы, худсоветы и всякая другая цензура. А судьи кто? В худсовет входили такие же неспециалисты кино, только рангом повыше, да еще зацементированные партийной верой.

Небольшая история. В пору, когда я еще был Патшипником, мы с Шипом только что сдали «Метаморфозы», я оказался временно не у дел. Написал сценарий фильма-концерта «18,5». Цифра означала средний возраст участников концерта, а номера связывались детскими фотографиями и стихами поэтов, погибших в Великую Отечественную Войну. Лирика чистой воды, да еще замешанная на патриотизме. Умные люди читали – хвалили. Худсовет тоже похвалил, но вынес вердикт, что Патрушеву еще рано такое кино делать – он не справится. Кино отдали Шепшелевичу. Сценарий, конечно, похерили, не будет же он бесплатно горбатиться. Как я уже говорил ранее, за режиссуру концерта гонорар не платили, только за сценарий. Так немного позже появился фильм «О чем поют молодые» – кастрированный вариант моих «18,5», на котором я работал ассистентом. Еще бесплатнее.

К самостоятельной работе я рвался. И тут Альберт Евгеньевич предложил посмотреть материал детской игры «Зарница». Была в советские времена такая военно-патриотическая игра. Материал сняли, Альберт вчерне собрал кино, разочаровался и отложил до лучших времен. Тогда еще принудительного плана на производство картин не было. Снимали что хотели. Говорят, что отложено на день – отложено на сто дней.

Меня черновой вариант фильма тоже не вдохновил. Правильно-скучное кино. Любопытства ради, я решил посмотреть, что же не вошло в монтаж и было выброшено за борт. Пленку тогда не сильно экономили, и остатков оказалось много. Торопиться было некуда, и я внимательно просмотрел весь материал. И поразился. То, что было смонтировано, показывало парадную сторону детской игры, официальную, как линейка в пионерлагере. А живинка, игра и детство остались в так называемых остатках, простите за тавтологию. Я тут же набросал проект, как сделать «неправильное» кино. Тут опять вмешался худсовет и снова посчитал, что мне рано делать кино, и поручил его молодому режиссеру Борису Кучумову, только что закончившему актерский факультет Института искусств. А поскольку он с пленкой еще не общался, назначили меня к нему ассистентом. И тут я взорвался, во мне проснулся Трунька.

– Добро еще в ассистенты к Шипу, – ворчливо думал он, – Чего ради я буду отдавать свои идеи и, работать за другого дядю, лишь потому, что у него диплом о высшем образовании.

Я отказался, и Борю, не умеющего плавать, бросил в омут. Он, естественно, утонул, то есть с фильмом провалился. Его опус получился хуже масленниковского. Боря мне этого до смерти не простил. Сейчас мне жалко и Борю, и проваленного фильма, но таков был мой гадкий характер – Трунька, который сидел внутри меня и частенько мне оказывал медвежью услугу. И еще эти ненавистные худсоветы, которые чаще всего гробили, а не улучшали фильмы. Принцип Питера налицо.

Небольшое отступление. Лоуренс (Лоренс) Питер (Laurence J. Peter, 1919–1990) – канадско-американский педагог и литератор, автор знаменитой книги «Принцип Питера». Согласно Принципу Питера в большинстве иерархий сверх-компетентность считается большим злом, чем некомпетентность. То есть, внутри иерархии вышелушиваются как некомпетентные работники или идеи, так и сверх-компетентные. Грубо говоря, ни дураки, ни гении компании не нужны. Цербером-отсеивателем внутри иерархии и являются худсоветы.

Альберта Евгеньевича не было проблем с худсоветами, он делал правильное добротное кино. При этом он обладал недюжинной энергией, чтобы на маленькой студии, как наша, поднять игровое кино, или как его принято называть, художественное. Первый опыт у него был еще в 1964 году. Экранизация рассказа Олега Щербановского «Кирказон» оказалась неудачной.

За монтажным столом Альберт Масленников и Лена Старыгина

Я этого фильма не видел, но судя по уклончивым ухмылкам людей его смотревших, можно было понять, что кино плохое.

Да иначе и не могло быть. Мы тогда не понимали, что кинопроизводство – это серьезная индустрия, а создание фильма можно сравнить с постройкой самолета. Разве ракету может построить гаражная мастерская? Правильно, только детскую. Но мы играли в большое кино, особенно на публике.

Кое-кто из моих коллег мог в центре города перекрыть движение с помощью милицейского оцепления, собрать толпу восхищенных зевак ради пустяшного эпизода, который можно было бы снять, не привлекая к себе внимания. А нет! Команды: «мотор», «камера», «дубль два», усиленные матюгальником, завораживали восторженных зевак.

Насчет «дубль два» вспоминается анекдот, который ходил по студии.

Масленников с оператором Дороховым на Площади борцов за власть Советов снимают какое-то важное политическое событие. Идет синхронная съемка первого секретаря крайкома партии. И тут у Алексея Афанасьевича Дорохова застревает в камере пленка. Пока ликвидировали аварию, речь главы края закончилась.

– Алиберт Евигениевич, дубиль два, – потребовал оператор.

Это не опечатки, просто я сохранил интонацию Алексея Афанасьевича, прекрасного человека и оператора. При случае о нем расскажу отдельно.

Кадр из фильма «Алька и старый капитан». Капитан – Яков Ильич Вайсберг, Алька – Саша Кукин

Раз уж пошла речь о «художественном» кино в Дальтелефильме, нельзя не вспомнить еще об одном опыте: «Материнское поле», экранизация одноименной повести Чингиза Айтматова. Поначалу это был телевизионный спектакль, театр одного актера. В образе матери прекрасно работала Лидия Петровна Булатова, а постановку осуществил Яков Ильич Вайсберг, режиссер студии телевидения. Кстати, они не только соавторы, но и родители Галины Яковлевны Островской, всех титулов которой сразу и не перечислишь: редактор художественных программ, театральный критик, педагог, писатель и вообще очень заслуженный и любимый всеми человек.

Кадр из фильма «Алька и старый капитан». На втором плане в полосатой тельняшке Владимир Патрушев

Так вот, было принято решение перенести спектакль на пленку. Режиссером был назначен Леша Сафрошин, а операторами уже знакомый нам Алексей Афанасьевич Дорохов и молодой Боря Колобов. Но это был не фильм, а просто зафиксированный на пленку спектакль.

Следующий прорыв в художественное кино попытался сделать Юра Шепшелевич. Его детище первоначально называлось «Алька и старый капитан». Фабула фильма проста. Мальчик бегает по городу и познает мир. По дороге встречается с таким же бродячим старым капитаном, персонажем весьма загадочным, с непонятной биографией. В роли Капитана снимался очень красивый и фактуристый Вайсберг, но играть, к сожалению, ему было нечего. Позировать на фоне моря и произносить умные сентенции красивому мальчику – все, что смогли предложить ему авторы фильма. Кино снималось долго и мучительно с претензией на шедевр. В эпизодах играли режиссеры Олег Канищев, Костя Шацков и в одном даже мелькнул я, одетый в полосатую тельняшку. Фильм кроили-перекраивали, озвучивали-переозвучивали. По студии ходила байка:

– А ты знаешь, Алька, чем пахнет море, – спросил Канищев голосом Мялка. – Сам не знаю, надо спросить у Шепшелевича.

«Чем пахнет море» – это была ключевая фраза эпизода встречи Альки с художником, рисующего на набережной море.

Кадр из фильма «Алька и старый капитан». Саша Кукин и Олег Канищев в образе Художника

Художника изображал Олег Канищев, а голос дублировал Вадим Мялк. Вайсберга дублировал Михеев. И Мялк и Михеев – прекрасные актеры театра Горького.

После этой фразы в фильме идет эпизод встречи китобоев.

Возможно, тогда и зародилась у Канищева идея сделать фильм о встрече китобоев. В дальнейшем Шип будет обвинять Каню в плагиате, хотя кроме использования какой-то части одинаковых кадров, встреча китобоев в «Альке» и в «Полтора часа до объятий» несли совершенно разный эмоциональный заряд. Там был просто эпизод, а Канищев выстроил из него эпос. Об этом я упоминал в предыдущей главе.

Кадр из фильма «Алька и старый капитан».

«Алька и старый капитан» после всех переделок стал называться «За горизонтом», получил Приз за творческий поиск на Втором всесоюзном фестивале «Человек и море» и потом долгое время считался утерянным. Покрытые пылью коробки с фильмом случайно обнаружил в своей кладовке Андрей Островский, сын Галины Яковлевны и внук Якова Ильича. Пыль сдули, кино перекатали на видео, а пленку торжественно передали в фильмотеку студии. Нас поблагодарили и чтобы скрыть всеобщее разочарование, выбросили кино на помойку вместе со всеми другими фильмами.

Рабочий момент съемок фильма «Хлеб»

Картина «Хлеб» – лучшее творение Альберта Масленникова в области игрового кино, тоже считалась утерянной, но потом тоже чудесным образом нашлась и была оцифрована. В основу фильма лег одноименный спектакль Театра им. Горького по пьесе Владимира Киршона, поставленный замечательным театральным режиссером Натаном Басиным. Это был не просто перенос спектакля на пленку как было сделано с «Материнским полем», а попытка сделать настоящее кино.

Рабочий момент съемок фильма «Хлеб». В кадре Аркадий Четкое, Альберт Масленников и режиссер-постановщик спектакля «Хлеб» Натан Басин

В пригороде Владивостока были выстроены декорации деревни, интерьеры снимались в павильоне студии. Все «по-взрослому».

Адаптировать спектакль в киношное произведение не такая уж простая работа, как это кажется со стороны. Начнем с того, что в кино не надо форсировать звук и укрупнять жест, как это принято в театре. И потом, в кино актеру сложнее сохранить рисунок роли, единое дыхание сценического образа. Кто театрал, тот знает, что на сцене живой спектакль, сыгранный сегодня, не похож на тот, что был вчера и будет завтра. А фильм снимается не один день и даже не один месяц, причем не в том порядке, как идет спектакль, а как удобно для производства. В общем, сплошная морока. Так что работу над фильмом «Хлеб» я считаю подвигом Альберта Масленникова и всей творческой группы.

Альберт Евгеньевич был первым и последним Старшим режиссером студии «Дальтелефильм». Должность была неофициальная, но поскольку Масленников был патриархом местной кинематографии, то кому же, как не ему, возглавлять режиссерскую группу. И потом, очень важный момент, Альберт был неким буфером в противостоянии Режиссера и Худсовета, защитником творческих исканий молодых режиссеров. И тем не менее, режиссеры, как мне помнится, его недолюбливали. Я как-то в молодости сочинил такую строчку:

 
Чтоб человек жил и творил,
Надо, чтоб кто-то его любил…
 

А получалось, что сверху его тоже не сильно жаловали, так что Масленников оказался меж двух огней. Я вспоминаю его улыбку и не нахожу слов, чтобы ее описать. Что-то было в ней ненастоящее, неестественное. Она скорее была похожа на театральную маску, изображающую одновременно и горе, и радость. А может она и была маской, за которой Альберт прятал внутреннюю боль.

Потом, по чьей-то злой воле, патриарха отлучили от кино, должность Старшего режиссера упразднили, а самого Масленникова перевели в Главные режиссеры студии телевидения. Кому он помешал, я до сих пор не понимаю, но это было, как говорят в армии, понижение в звании. Из Старших в Главные – читай: перевод с творческой работы на административную. Может начальники посчитали, что облагодетельствовали патриарха, но для Альберта это было сильным ударом, который подорвал его здоровье. Сначала неподъемный «Хлеб», потом это «повышение» – в результате та самая загадочная и неизлечимая болезнь, которая когда-то унесла жизнь Юрия Тынянова – рассеянный склероз. Я с каким-то необъяснимым страхом ожидал своего шестидесятилетия, большинство режиссеров Дальтелефильма ушли из жизни, не дожив до пенсии. Этот рубеж преодолели только Каня и я.

Сын Альберта, Миша Масленников, был мальчиком талантливым, хорошо играл на фортепиано, окончил Институт искусств и стал хорошим профессиональным режиссером. Как он сам говорит, его имя «широко известно в узких кругах». Известно его имя и Википедии. Сейчас он уже дедушка. У него две очаровательные дочки, внуки. Подрастает и сын – Алик, названный в честь своего деда, патриарха дальневосточной кинодокументалистики.

Кадр двенадцатый
Шац

Шац, Костя Шацков, Константин Захарович, Захарыч – под этим разными именами скрывался один и тот же человек. Среднего роста, коренастый и очень энергичный. В зрелые годы он отпустил бородку, и с надвинутой на лоб кепочкой отдаленно напоминал Владимира Ильича Ленина. Как-то он пришел в детский садик за своей дочкой Леной. Дети обступили его толпой.

– Вы Ленин? – спросили они.

– Я ленин, – ответил Костя, имея ввиду, что он ленин папа.

– Дедушка Ленин! – заверещали детки и повисли на нем гроздьями.

Константин Захарович Шацков

Современной молодежи это имя уже мало что говорит, а в советские времена слово Ленин знали с пеленок. Это было святое имя, а портреты-иконы вождя висели в каждом учреждении. Но сходство Захарыча и Ильича на бородке и кепочке заканчивалось, да и не старался молодой журналист походить на вождя, потому как по убеждениям был левым. Немножко левым, как большая часть советской интеллигенции, про которую Андрей Вознесенский говорил: «Я левый – да, но не левее сердца». А сейчас каждый, кто нащупал в себе дворянские корни, заявляет, что в советское время был диссидентом. Не верю я этим людям, которые вчера мочили попов, а сегодня влезли в их рясы, кто вчера преследовал за веру, а сегодня прилюдно молится в церкви, и кто публично сжигал свои партийные билеты. У этих людей ни тогда, ни сейчас никакой веры не было. А без веры в творчестве, на мой взгляд, делать нечего. В бандитизме, допустим, она даже мешает.

Мы были так воспитаны, что верили в светлое будущее, но против некоторых недостатков все же боролись, не обращая внимания, что этих некоторых очень много. Сергей Михалков создал на Центральной студии документальных фильмов сатирический киножурнал «Фитиль» для борьбы с этими недостатками. У нас на Приморском телевидении тоже был аналогичный журнал. Вячеслав Львович Соболь даже придумал для него оригинальное название: «Проявитель». Вольнодумствовать нам сильно не позволяли, передача курировалась Госпартконтролем, который был замаскирован вывеской «Народный контроль». Я как-то сделал сюжет «300 метров назад». Героем сюжета был овощевод, ровесник революции, 1917 года рождения. Его делянку от цивилизации отделяли 300 метров. Для полноценной и нерабской работы ему не хватало 300 метров водопровода, «сработанного еще рабами Рима», 300 метров проводов, чтобы зажглась лампочка Ильича и т. д. Мне выдали по первое число и за лампочку, и за водопровод. Сюжет, разумеется, с эфира сняли.

Так вот, на этом «Проявителе» мы с Костей и познакомились. Писал он хорошо. В меру едко, но градус левизны соблюдал точно, без всяких моих «водопроводов». Был очень грамотен и начитан. Мог свободно цитировать Монтеня, Дидро и Вольтера, не говоря уже про русскую классику. Книги были его страстью и болезнью. Я как-то имел неосторожность дать ему почитать пару книг – навсегда. Книги он не возвращал никогда, он просто не мог с ними расстаться. Ему легче было потерять руку, ногу, глаз, чем книгу.

Мы с ним пришли на телевидение, имея за плечами техникумовское образование, я инструментальное, Костя – метеорологическое. Высшее мы тоже получили вместе от Каширина в нашем родном Институте искусств. У нас была замечательная группа, ей надо будет посвятить отдельную главу, а теперь вернемся к Шацкову.

С Костей я снимал свой первый самостоятельный фильм «Приезжайте к нам в Приморье». Это была заказная агитка, целью которой было привлечь жителей средней полосы России в Приморье. Сейчас бы этот фильм назвали рекламным, но в то время в Советском Союзе рекламы, как и секса, не существовало. Нашей небольшой группой мы объехали все Приморье, чтобы снять десятиминутный фильм. Съемочная группа – это сценарист Костя Шацков, я в роли режиссера и оператор Виктор Петрович Кузнецов, очень заслуженный человек, Герой Советского Союза. За что получил Героя, никто толком и не знал. Он и сам рассказывал самые противоречивые версии. Но то, что он был разведчиком – это факт, и то, что ничего не боялся, – тоже факт.

Я был начинающим режиссером, а Костя уже маститым кинематографистом, за его плечами был десяток фильмов и не менее сотни телевизионных передач. Большая часть съемок фильма проходила в окрестностях озера Ханка, в рисоводческом хозяйстве Горяйнова. Был такой знаменитый директор Даубихинского совхоза. Эти места Шацков и Кузнецов хорошо знали, потому что годом ранее снимали здесь фильм о рисе и Горяйнове. Места здесь чудо как хороши, особенно поля лотоса, цветка неземной красоты. Срывать его и дарить кому-то бесполезно – через 10 минут после лишения жизни божественный цветок превращается в жалкую потрепанную тряпочку. Природа как бы говорит: любуйся на здоровье, но забирать не смей! Здесь же, на поле лотосов, у нас случилась беда – мы утопили объектив. И не какой-нибудь ординарный, а широкоугольный, 18 мм, единственный на всю студию. Его только что прислали из Москвы. Надо доставать. А как? Глубина небольшая, метра два, но вода в Ханке мутная, под водой ничего не видно. За дело взялся Захарыч. В течение часа с интервалом 5 минут Костя погружается в воду и сантиметр за сантиметром на ощупь обследовал вязкое илистое дно. Потеря объектива грозила нам, помимо потери выигрышных кадров, жестокой взбучкой у себя дома. И все-таки он нашел объектив. Благо, что вода в Ханке пресная, в морской воде за час «купания» оптический прибор вряд ли бы выжил.

Кстати о морской воде. На одном из фильмов об ученых ДВО РАН группа Шацкова киносъемочную камеру все-таки утопила. Не выдержал и потек водонепроницаемый бокс для подводных съемок. Спас тот же Костя, он занял у ученых ведро спирта. Камеру погрузили в спирт, и тем самым спасли. По приезду из экспедиции Шацков написал докладную с просьбой выделить ему 10 литров спирта для возмещения ученым. Его просьба так и осталась без ответа, а ученым пришлось нам этот спирт простить.

Костя снимал много фильмов про ученых, и ученые ему очень доверяли, потому что знали, что Шацков научного ляпа допустить не может. А еще коньком Кости были фильмы о малых народностях. Это и тонкая лирическая картина про первую профессиональную чукотскую поэтессу Антонину Кымытваль, и про нивхский ансамбль «Ларш» с острова Сахалин, и про искусство народов удэ, проживающих в горных районах Сихотэ-Алиня. Бродил вместе с чукчами «Оленьими тропами». В фильме «Оморочка» ему удалось стилизовать речь диктора на манер удэгейских песнопений. Этот текст блестяще, по-актерски, исполнил наш бессменный диктор Алексей Алексеевич Хортов. Там же у удэгейцев, в Красном Яре, с оператором Борисом Колобовым они сняли первый цветной фильм студии Дальтелефильм «Легенда Уссурийской тайги». Кстати, Захарыч снял две «Оморочки». Первую черно-белую картину с оператором Валерием Соломиным, вторую, цветную, с Анатолием Ющенко. Да простит меня Толя, которого я безмерно уважаю, но картина Соломина была намного выше по художественному решению. Сказывалась ВГИКовская школа, хороший художественный вкус оператора и его самоотверженность. Задумав решить всю картину на контровом свете, он, если это нужно было для кадра, мог залезть по горло в воду ледяного Бикина. Сегодня Валерий Соломин известный режиссер-документалист, академик Телевизионной академии.

Рабочий момент съемок фильма «И нивхского орнамента узор». 1986 г. С камерой оператор Коля Уногаев, звукооператор Владимир Кириллов, режиссер Константин Шацков

Надо признать, что Константин Захарович Шацков был человеком больше пишущим, чем снимающим кино, больше сценаристом, чем режиссером. Это две диаметрально противоположные профессии, два различных способа мышления. Кино – это антилитература. Писатель в одну строчку зашифровывает целый пакет различных образов: визуальных, звуковых, эмоциональных и прочих. И читатель уже самостоятельно, сообразно своему воспитанию, эти образы в своем сознании разворачивает в собственные картины. У каждого в воображении своя дверь, своя ложка и своя Наташа Ростова. Режиссер же вкладывает в сознание зрителя уже готовые образы. Он нам навязывает его дверь, его ложку, его Наташу Ростову. Над книжкой можно подумать, а здесь тебе не дают опомниться, кино или полностью овладевает твоим сознанием, или ты отторгаешь его целиком. Середины не бывает.

Шац за монтажом.

Рисунок Василия Рещука

Для Захарыча написать сценарий или дикторский текст не представляло больших трудностей, как, допустим, для меня. Написать сценарий или текст для меня сложнее, чем смонтировать три фильма. Писать для меня – мука, а монтировать кино – удовольствие. А вот у Кости все наоборот. Когда у него наступали, как мы говорили, монтажно-тонировочные денечки, Шацков мрачнел, нервничал, заболевал… Поэтому тандем: он – автор, я – режиссер был наиболее продуктивным. Из этого тандема родилось самое лучшее из моих и его фильмов творение – «Праздники села Харитоновки». Правда, видели его всего человек 15–20: члены Худсовета и коллеги, которые пришли поболеть за нас, да еще человек 20 в Москве, в Главном управлении местного вещания. Если взять еще цензоров, то полсотни зрителей наберется.

Харитоновка – это Приморская Матёра. За пять лет до Валентина Распутина мы открыли эту тему: хронику последних дней жизни села, которое должно было уйти на дно нового водохранилища. По существу это народная трагедия – покидать намоленые места.

– Ой, отдал меня мой таточка, у тоё село, у далёкое, у незнакомую деревенечку, – поет жительница села Харитоновки Лидия Ковяхова в прологе фильма. Стучат топоры, кричат обезумевшие курицы, мычит стадо коров, которое гонят из деревни… И маленький щуплый старичок с георгиевскими крестами на груди выносит из покинутой деревни скворечник.

Съемочная группа работала в удовольствие. Жили мы в старой деревенской гостинице в районном центре Шкотово. Размещались все в одной большой комнате, удовольствия – на улице. Время от времени мы напевали:

– В Шкотого, в Шкотого

Не боимся никого…

Ездили на съемки за 12 километров, но наши жизненные неудобства были ничто по сравнению с людской трагедией.

Праздники села Харитоновки, проникнуты скорбью: Родуница – родительский день, последний на этой земле, и праздник встречи переселенцев в селе Центральное тоже не сильно радостный. Тяжело людям расставаться с родной землей. Такой фильм Главному управлению местного вещания в столице нашей родины был не нужен. Он был не нужен и нашему главному начальнику Лапину. Нам бы не согласиться и положить фильм на полку, как это делали порядочные режиссеры, или хотя бы сохранить копию этого фильма до лучших времен. Но нет, система была устроена таким образом, что нам никак не позволили бы этого сделать, и вот почему. Если бы мы положили фильм на полку, то Комитету бы засчитали невыполнение плана, лишили бы 600 работников Комитета квартальной премии. Да нас разорвали бы на куски. Вот какой хитрый пресс был придуман для подчинения непокорных работников. А откажись я переделывать, заставили бы это сделать кого-нибудь другого. Весь черный юмор этой ситуации заключается в том, что мы, создатели фильма, не имели авторского права на свои произведения, а все права принадлежали студии, то бишь – Комитету. Так что пришлось, скрепя сердцем, переделывать. И как ни старались авторы картины, в угоду вышестоящему начальству, сделать эту трагедию оптимистической, этого никак не получалось. Картину резали, переклеивали два раза. В конце концов изуродованная она вышла на местный экран под названием «Село меняет адрес». План выполнили, премию получили, и все остались довольными, кроме авторов. Это еще не все, на одном из собраний Павел Ильич Шварц, главный редактор Дальтелефильма, за эту картину приклеил мне ярлык антисоветского кинорежиссера.

Я агитировал Костю Шацкова описать всю эту историю на бумаге, из под его пера вышла бы замечательная книжка, но так и не собрались. Захарыч ушел из жизни при странных и трагических обстоятельствах. В последние годы он жил уединенно в девятиметровой гостинке, от пола до потолка набитой книгами, как рак-отшельник. В свою личную жизнь он не впускал никого, никто не знал почему, как и когда он расстался с женой и дочерьми. Иногда он горько запивал, и тогда никого вообще не пускал за порог своей скорлупы. Последние месяцы перед смертью он вообще бросил пить и планировал какие-то новые проекты, но вдруг исчез. Зная его уединенный характер, его хватились не сразу. Его нашли в морге через неделю. По одной из версий какая-то неопознанная машина сбила его ночью на тротуаре и скрылась с места происшествия. Хоронили Константина Захаровича Шацкова в закрытом гробу.