Текст книги "Трунька о себе, своих попутчиках и славном «Дальтелефильме»"

Кадр четвертый
Детство

Мне сегодня приснилось детство… Начало лета. Можно скинуть обувь и побежать. Ноги едва касаются травы. Такое ощущение, что у тебя выросли крылья, и ты летишь по воздуху. Встречный ветер обдувает щеки и лохматит волосы. От этого полета захватывает дух.

Я с мамой в 1946 году

Телевизионный ведущий Александр Гордон в одном из интервью сказал, что у него сохранились воспоминания с восьмимесячного возраста. Я что-то сильно сомневаюсь в правдивости этого высказывания. Какие-то обрывочные воспоминания всплывают в памяти, да и те я не могу отнести к какому-то определенному возрасту. Спрашивать у родителей тоже бесполезно, они зачастую мифологизируют свои чада, вплоть до того, что ты чуть ли не в утробе уже сказал: Мама! В этой книжке я не пользуюсь никакой посторонней информацией, только той, что осела в моей памяти.

У меня было три разных детства: Терек, Ижевск и Нальчик. В детстве меня время от времени перевозили с места на место. Одно из ранних воспоминаний у меня связано с вокзалом. Мне было лет пять, 1949 год. События разворачивались на Казанском вокзале в Москве, где мы ждали пересадки. Мама уснула, а я захотел писать. Пошел искать туалет. Место запомнить было несложно, мама прикорнула у ног вождя всех народов, статуя которого возвышалась до потолка. Я долго искал туалет, переходя из зала в зал. После благополучно проведенной операции, я вернулся к вождю, но мамы своей не обнаружил. Вместо нее дремала чужая посторонняя тетка. Я заплакал. Мама меня нашла в комнате матери и ребенка. А заблудился я потому, что в начале каждого зала стояло белое и огромное изваяние Сталина, напутствующего своих детей в дальнюю дорогу. Я пришел не в тот зал.

Станция Муртазово, поселок Терек. Здесь прошло мое самое раннее детство. Мама очень много работала. Днем в детской поликлинике на полторы ставки, а ночью часто дежурила в больнице. Я был предоставлен сам себе вчистую. У меня было много друзей украинцы, кабардинцы, осетины – полный интернационал. Национальность для нас ничего не значила, мы вместе играли в Тарзана, лазили по тутовым деревьям, пытались курить кукурузные палки.

У моего друга-хохла Лёньки был батя-фронтовик с пышными усами и трофейным аккордеоном. Дядя Вася потчевал меня настоящим украинским борщом, который был острым, как пожар в пустыне Сахара.

– Только настоящие мужчины кушают борщ с перцем, – приговаривал он, опуская в кастрюлю стручок красного перца.

Я мужественно ел жгучую похлебку, разбавляя горячую бордовую жидкость солеными слезами. Что ели повседневно, я не помню. Из экстраординарных блюд я вспоминаю тюрю: похлебка из воды с постным маслом, в которую накрошены кусочки черного хлеба – неземное лакомство. А по праздникам мама делала торт «Наполеон». Она выпекала хрустящие коржи в духовке, потом промазывала их заварным кремом. Один, сильно подгоревший корж, она раскатывала скалкой в крошку, и этой крошкой посыпала торт сверху. Оставшиеся крошки я с удовольствием съедал и ждал, когда коржи пропитаются кремом, и торт станет мягким и нежным, как тутовые ягоды. Возле нашего дома был пустырь, на нем росли три тутовых дерева. Они были разными: на одном росли красные ягоды, на другом черные, а на третьем – белые. Эти деревья никому не принадлежали, а потому есть «тутики» можно было до отвала. С деревьев мы, к счастью, не падали, но однажды залезли к Лёнке на чердак и там разворошили осиное гнездо. Как я кубарем летел с высокой чердачной лестницы, как отбивался от ос, я не помню, но выражение: «мать родная не узнала» я ощутил на собственной шкуре и после этого стал бояться ос и высоты. Как только я не боролся с этой фобией в дальнейшем, прыгал с крыши в снег, ходил на аттракционы, но так и не смог преодолеть своего страха. Разум не смог победить инстинкта самосохранения.

Скорости я не боялся, и в пять лет освоил двухколесный велосипед. Он стал моим любимым средством передвижения. И еще я научился читать. Этот процесс произошел как-то незаметно. Сначала мама мне читала, я смотрел на буквы, а потом понял, что могу читать и без мамы, тем более, что я ее редко видел. У мамы была подружка Александра Сергеевна. Я дружил с ее дочкой Эммой, которая была младше меня на год. У них в саду были замечательные абрикосы. Очень часто нам с Эммой поручали отделять мякоть абрикосов от косточек для урюка, что мы с удовольствием делали. Вспомнил я это вот по какой причине. Александра Сергеевна была школьной учительницей начальных классов, и вот моя мама решила отдать меня в школу с шести лет в класс к своей подружке. В школе тетя Саша была не как в жизни веселая и добрая, а строгая и очень далекая. Такая тетя Саша мне не нравилась. Тем более что на ее уроках мне было скучно. Все ученики учили азбуку, читали по слогам, в то время как я свободно читал книжки. Я из школы сбежал.

Книжки – это было то, что связывало с остальным недетским миром. Еще было радио и кино. Радио я очень любил. В зеленые годы у меня были очень наивные представления о происхождении вещей. Из музыкальных инструментов я знал только трофейный дядивасин аккордеон, и знал, что голосом можно петь. Я ничего не знал про симфонический оркестр, и потому не мог представить происхождение этих волшебных звуков. В моем представлении источником звуков было огромное существо вроде коровы с многоголосным мычанием. А в кино, мне казалось, за экраном стоят стулья, по которым ходят живые люди. Меня не смущало, что картинка была черно-белая, воображение оживляло плоские бесцветные фигуры. Не надо смеяться… Очень скоро я познал истинную природу киноизображения. На день рождения в шесть лет мне мама подарила фильмоскоп и к нему несколько цилиндрических коробочек с диафильмами. Диафильмы я все сразу пересмотрел, и дальше мне стало скучно. Не помню, как получилось, что я направил солнечный зайчик на фильмоскоп с задней стороны, где располагалось матовое стекло, и картинка из фильмоскопа спроецировалась на стенку, как в настоящем кинотеатре. Мы с моим другом Борькой решили устраивать киносеансы. Кинозалом у нас был небольшой полуразрушенный сарайчик. В одной из стенок у него была сквозная дыра. Фильмоскоп мы примотали к картонной коробке по размеру этой дыры. Один из наших друзей должен был с улицы пускать зеркалом солнечный зайчик. Поначалу мы просто ставили зеркало, но солнышко очень быстро уходило, так что зеркало приходилось постоянно поправлять. А мы с Борисом озвучивали «кино» своими голосами. Первым сеансом был, конечно, наш любимый «Чапаев». Мы даже афишку нарисовали. Правда, размером она была с тетрадный листок, и повесили мы ее на высоте одного метра, поэтому взрослые просто не замечали такую мелочь. К зиме я свой «киноаппарат» усовершенствовал. Теперь фильмоскоп был приделан к деревянному ящику, внутри которого горела лампочка. Теперь мы не зависели от солнышка, и фильмы можно было смотреть даже ночью. Электричество воровали. В то время счетчиков не было, и платили за свет с каждой лампочки, а за электророзетки вдвойне или втройне. Народ ушлый, на любой барахолке можно было купить «жулик». Его делали из цоколя лампочки, в который вставлялась самодельная розетка. «Жулик» вворачивался вместо лампочки и становился розеткой. Вот вечерами в такой прибор подключали мой проектор и смотрели «кино». Позже, в «лесной» школе мы разыгрывали живое кино, но об этом попозже.

Хочу завершить муртазовский период моей жизни неудачными опытами в области фотографии. На пустыре, возле нашего барака, какой-то предприимчивый дядечка отгрохал фотопавильон. Об успехе его бизнеса можно было судить по обилию фотографических отпечатков, которые он сушил на бельевой веревке и которые прицеплял к ней обычными бельевыми прищепками. Фотография тогда была занятием не из дешевых, да и сам аппарат стоил сумасшедшие деньги. О серьезном занятии фотографией мы и не помышляли, нас больше интересовала свалка позади павильона. Там валялись отработанные негативы, и можно было найти черные пакеты, в которых попадались остатки фотобумаги. Мы с Ленькой накладывали негатив на фотобумагу и, если долго держать эту пару на солнце, получалось позитивное изображение. Проще говоря, печатали фотографии без проявителя. Единственно, мы не знали, как сохранить картинку. Мы замачивали отпечатки, потом сушили их на веревке как наш фотограф, но снимки упорно чернели прямо на глазах. Мы же не знали, что изображение надо фиксировать. В конце концов, мы наши опыты с фотографией забросили. К фотографии я вернусь позже. Где-то в классе четвертом у меня появится фотоаппарат «Любитель», а в седьмом – «Зоркий-4». Деньги на его покупку его я заработаю в Удмуртском радиокомитете, участвуя в различных передачах.

И в первый класс я все-таки пошел, но уже в Ижевске в 1951 году. В нашем районе была начальная школа № 1. Она располагалось в старом деревянном одноэтажном здании. В школе учили четыре класса нормальных детей, и один класс – умственно отсталых. Видимо за умственно отсталых и принимала нас моя первая учительница Мария Константиновна. У нее были кружевные воротнички и кружевные манжеты, из которых она доставала кружевной платочек для высмаркивания своего красного крючковатого носа. Она нас ненавидела и постоянно мстила за свою неудавшуюся жизнь. Хотя у нее были и любимчики, те, кто батрачил на ее огороде летом.

Патрушев – пионер

Зимой на переменках мы катались с горки во дворе школы. Это был кайф после нудных школьных уроков. Сидеть в санках было настолько комфортно, что я воскликнул, как любила говорить моя бабушка:

– Я как барин еду в этих санях…

– Ах, как барин? – взвизгнула Мария Константиновна. – Как барин, – мрачно повторила она. – У нас в советской стране бар нет, их истребили в 17 году!

А если добавить к этому, что на новогодний утренник я вырядился в костюм «денди», то окончательно в глазах училки сформировался в антисоветского элемента. Хорошо, что это было уже после пятьдесят третьего года, в классе третьем. Во втором классе я отдыхал от нее в Лесной школе города Нальчика.

В четвертом классе она нас заставила зубрить грамматические правила. Две странички плотно напечатанного на папиросной бумаге текста почти без интервалов мы должны были знать назубок. До сих пор помню: ««жи», «ши» – пиши через «и», «ча», «ща» – пиши через «а»». Если ты не мог без запинки, наизусть, воспроизвести эти злополучные две странички, то получал двойку. Эта муштра выработала у меня стойкую неприязнь к грамматике русского языка. Были, конечно, и светлые моменты. Например, сад, который мы посадили в школьном дворе. Каждый посадил свое дерево. Когда я сажал и поливал хрупкую веточку, я и не подозревал, что из нее вырастет огромное дерево. Много лет спустя, лет через 15, я навестил Ижевск и застал свою первую школу в руинах, на школьном дворе работал экскаватор, круша все вокруг. Мне нежалко было самой школы, ее давно уже было пора снести, жалко было могучие деревья, которые безжалостно корчевал ненавистный экскаватор. Среди этих деревьев было и посаженное мною. А сейчас его вырывали у меня прямо из сердца.

Третью часть своего раннего детства я провел в детском доме. Мама уехала на год учиться в Ленинград, чтобы улучшить свое врачебное образование, а меня сдала в Лесную школу – так называли этот приют. Почему в детский дом, а не к бабушке с дедушкой, для меня так и останется неразгаданной тайной. В нашей семье много неразгаданных тайн. Уже в зрелые годы я, допустим, узнал, что до нас у отца была другая семья. Из рассказа матери та, первая семья, отбывала на пароходе в эвакуацию, и этот пароход разбомбили немцы. Семья считалась погибшей, и отец женился на моей маме. Потом оказалось, что его первая жена с маленьким сынишкой чудом уцелели. Так что где-то на планете живет мой сводный брат Валера. Отца своего я вообще не помню. Он ушел из жизни, когда мне было два годика, в 1946 году. Мама больше замуж не выходила.

Лесную школу в Нальчике я вспоминаю с большой теплотой. Я тогда и не понимал, что это детский дом. Обстановка была домашне-семейная, добрые и умные педагоги. Они не муштровали нас, как Мария Константиновна, а учили нас так, как будто и не учили. Вот такой парадокс. Учеба меня не напрягала. Педагоги помимо уроков часто пересказывали нам интересные книжки. Да я и сам много читал. Мама из Ленинграда прислала мне «Таинственный остров» Жюля Верна, игру «15» и сладкие хрустящие хлебные палочки. Таких вкусных палочек я впоследствии никогда в жизни не встречал. А «Таинственный остров» я читал во время мертвого часа под одеялом. Иногда нам показывали кино. Я хорошо помню «Молодую гвардию» и «Дети капитана Гранта». Фильмы настолько нас впечатляли, что мы разыгрывали сценки из просмотренных картин. Из стульев сооружали подмостки, из простыни занавес и еще что-то вроде декорации. Кто режиссировал эти спектакли и кого в них играл, я не помню. Конечно, есть соблазн сказать, что все это придумал и режиссировал я, но врать не буду. Может, я, может, и не я, но что такие спектакли были – это факт. Я помню, что нацеплял на нос очки и, изображая Паганеля, пел:

 
– Капитан, капитан, улыбнитесь.
Ведь улыбка это флаг корабля.
Капитан, капитан, подтянитесь.
Только смелым покоряются моря!
 

Март 1953 года. Умер тот, из-за которого я заблудился на вокзале. Всенародное горе было неописуемым. Рыдали все, в том числе и я. Только одна девочка хохотала. Она сорвала с себя пионерский галстук и, смеясь, напевала: «Капитан, капитан, улыбнитесь…» Она была, как я понимаю сейчас, дочкой репрессированных родителей, посаженных в лагеря или вовсе убитых… Но тогда-то мы этого не понимали и, по-моему, изрядно поколотили девчонку. Хотя наверняка этого не помню. Мозг, или кто-то там еще, услужливо стирает из памяти неблаговидные воспоминания нашей жизни. С одной стороны, это хорошо – совесть не отягощается негативной информацией, а с другой – мы зачастую забываем уроки истории. И мы постоянно наступаем на одни и те же грабли.

Кадр пятый
Виктор Емельянович

Он как-то рано ушел из жизни. Виктору Емельяновичу Назаренко не было и пятидесяти. У него была светлая голова, но слабое сердце. Полувековой юбилей он должен был отпраздновать в 1969 году, а умер в 1967. В этот же год студия прощалась и с его ровесником, Владимиром Петровичем Бусыгиным. Это он принимал меня когда-то на работу.

Вспоминаю 1965 год. Я только пришел на студию. В помещениях телецентра бурлила жизнь. Это сейчас все тихо и спокойно, а тогда все вертелось как белье в стиральной машинке. Еженедельные летучки Бус начинал тихим умиротворенным голосом, а заканчивал мощным разносом. Такова творческая жизнь. «Творцы» – редакторы, режиссеры, звукорежиссеры и даже помрежки, всегда немного свысока посматривали на технарей, что очень огорчало Виктора Емельяновича.

– Текст к сюжету, – говорил он, – сможет написать любой из моих технарей, а вот выполнить нашу работу вряд ли кто-либо из творческих работников сможет.

В.Е. Назаренко и А.С. Квач проводят экспериментальную передачу для станции СП-6. 1957 г.

Сам Назаренко был человеком творчески одаренным не только в технических областях, но и хорошо разбирался в искусстве. При всей своей занятости он умудрялся посещать выставки и концерты. У него, одинокого холостяка, была обширная фонотека классической музыки, которую он любил и хорошо знал. Следил за новинками кинематографии. Как-то звонят по громкой связи в аппаратную с одной из радиорелейных станций:

– Виктор Емельянович, что за муть вы вчера в эфире показывали?

Показывали, как мне помнится, какой-то из фильмов Иона Попеску Гопо[1]1
  Ион Попеску-Гопо (рум. Ion Popescu-Gopo, 1 мая 1923 – 28 ноября 1989) – румынский режиссёр игрового и мультипликационного кино, художник, сценарист


[Закрыть]. Кажется, «Украли бомбу»…

– Так этот фильм показывали для умных людей!

Он мог пошутить, знал большое количество анекдотов. Работал одно время на студии диктором Гриша Петренко. Диктор он был хороший, правда внешность у него была далеко не дикторская.

– Гриша, – говорил ему Виктор Емельянович, сейчас тебе анекдот расскажу…

При слове «анекдот» Гриша тут же начинал хохотать…

– Так вот… Идет Брежнев по коридору Кремля…

Тут Гриша уже совсем умирает со смеху так, что все вокруг начинают тоже хохотать. Благодатный слушатель анекдотов был Гриша. Ну, а Емельяныч был превосходным рассказчиком. Правда, пустопорожнюю болтовню не любил и всячески избегал различного рода собрания, заседания, политинформации и прочие суесловия. Он полностью отдавал себя работе. Иногда складывалось впечатление, что он живет на студии. Одет был как-то по-домашнему: футболка, шаровары и домашние тапочки.

У Виктора Емельяновича можно было всегда занять деньги и не до получки, как обычно, а на любой срок. Он доставал маленькую записную книжку, смотрел внимательным взглядом на тебя и спрашивал: сколько и когда отдашь? Ты мог сказать: через день или через год, но отдать должен в назначенный тобой срок. В противном случае ты навсегда лишался права на кредит. Я сам несколько раз пользовался помощью Виктора Емельяновича.

Как зарождалось телевидение в Приморье, хорошо описано в книгах Валентина Александровича Ткачева «Синяя птица телевидения» и «Синяя птица… Полет продолжается?». Отсылаю к этим замечательным книжкам тех читателей, которым хотелось бы более подробно узнать о «кухне» Приморского телерадиокомитета.

Назаренко, как я уже говорил, был человеком творчески одаренным. И как все талантливые люди был талантлив во всем. Но радиотехнические устройства были его страстью. Если бы его изобретательский талант попал на благодатную почву, если бы ему повезло так же, как Владимиру Козьмичу Зворыкину[2]2
  Влади́мир Козьми́ч Зворы́кин (17 (29) июля 1888, Муром, Владимирская губерния, Российская империя – 29 июля 1982, Принстон, Нью-Джерси, США) – русско-американский инженер, проживший полжизни в Америке, один из изобретателей современного телевидения.


[Закрыть], если бы у него был такой покровитель, как у Зворыкина Давид Сарнов[3]3
  Давид Сарнов (англ. David Sarnoff, 27 февраля 1891 —12 декабря 1971) – американский связист и бизнесмен белорусского происхождения, один из основателей радио и телевещания в США.


[Закрыть], Виктор Емельянович мог сделать намного больше для развития всемирного телевидения. У нас, в России, принято гениев «не пущать». Страдал от «дружеской» опеки НКВД и приморский изобретатель. Работали ребята из «параллельного комитета», так мы между собой называли эти органы, очень оперативно. Вот пара примеров из жизни:

В юные годы, в пору моего увлечения радиотехникой, у меня был приятель Стас, с которым мы ходили в один радиокружок. Помимо кружка мы дома тоже что-то строили. Я собрал трехламповый приемник, который работал на длинных и средних волнах. Но мечтали мы о портативной радиостанции, чтобы по эфиру связываться друг с другом. Тогда сотовых телефонов не было и в помине, разве что в фантастических романах, да и обычные телефоны были большой редкостью. Для постройки радиостанции требовалось разрешение соответствующих органов, но это была очень сложная процедура. И не факт, что мы бы такое разрешение получили. В какое-то время Стас престал ходить в кружок. При встрече он мне рассказал, что дома построил передающую приставку к обычной бытовой радиоле в диапазоне длинных волн, завел пластинку с песнями Руслановой, и на песне «Валенки» к нему приехали. Конфисковали приставку и радиолу, все радиодетали, которые мы находили на радиосвалке, и запретили впредь заниматься подобными «безобразиями». Он еще хорошо отделался – на дворе был уже 1957 год. Чуть пораньше, мог бы и в лагеря загреметь, далеко не пионерские.

Другой случай. У нас на студии работал оператором Алик Темиров. В 1966 году снимали мы с ним очерк о бригаде слесарей на Дальзаводе. Как известно, на этом предприятии ремонтировали военные корабли. Глядя на один из кораблей в доке, Алик вспомнил вот такую историю:

– Я ходил в Дом пионеров в кружок судомоделистов и строил там модель вот такого же эсминца. Чертежи были мутные, они не давали точного представления, какими должны быть надстройки на мачтах. А моделизм предполагает точное следование деталям оригинала. В то время как раз такой корабль стоял в ремонте на Дальзаводе. Я вооружился фотокамерой с телеобъективом и пошел выбирать точку, с которой было бы все хорошо видно. Я выбрал один из домов на сопке, залез на чердак, чтобы было повыше, и стал фотографировать детали корабля. Когда я спустился с чердака, меня уже ждали. Привезли в свою контору.

– На кого работаем?

– На Дом пионеров…

– Шуткуешь?..

Пока мы беседовали, проявили пленку. Мы ее смотрели на большом экране. Такой четкости фотографий у меня никогда не получалось. Наверное, у них был какой-то особый мелкозернистый проявитель.

Меня отпустили, но пленку изъяли. Пришлось из судомодельного кружка перейти в фотографический.

Вот так страна потеряла корабела и приобрела оператора. Все благодаря ребятам из параллельного комитета. Эти ребята зорко бдели за всеми, кто выходил за рамки обыденного. Ну, допустим, они преследовали людей искусства, которые будоражили умы людей и могли нарушить гражданское спокойствие общества. Но чем мог помешать нашей державе изобретенный инженером Назаренко «электронный компас» или локатор для обзора линий связи и электропередач? Не понимаю. Подобно моему однокласснику Стасу, Назаренко со своим другом Алексеем Степановичем Квачем построили передатчик и выдали в эфир первую телевизионную передачу весной 1953 года, как раз после кончины Сталина. Вот тут к ним и пришли…

Сработала не служба пеленгации, потому что в этом диапазоне по умолчанию вообще не может быть никаких передатчиков. Их «запеленговала» обычная домохозяйка, жена высокопоставленного чиновника, которого только-только перевели в краевой аппарат из Москвы для укрепления власти на местах. Вместе с необходимыми вещами семья чиновника привезла бесполезный для провинции телевизионный приемник КВН-49, жалко было расставаться с такой дорогой игрушкой. Каково же было изумление хозяйки дома, когда она, включив от нечего делать телевизор, увидела на нем изображение и звук.

– Больше не будем, – заверили изобретатели, памятуя о прошлых гонениях.

– Ну что вы. Мы наоборот хотим вам предложить развивать телевидение здесь, во Владивостоке.

Вот так в краевом центре появился телецентр, первый на Дальнем Востоке, второй на всей территории от Урала до Камчатки, после Томска. И восьмой в России. Первая передача состоялась 28 июля 1955 года.

Кстати, о КВН-49. Замечательный был телевизионный приемник. В молодости мы с моей Маргаритой жили в подвале на улице Арсеньева. Там местные бабушки еще помнили и Владимира Клавдиевича, и его Маргариту, так что я жил в историческом месте. Вот там я и обнаружил тоже исторический телевизор. В кладовке у соседки, куда я помогал соседке забрасывать уголь в сарай. «Ящик» мне соседка на радостях подарила. Неизвестно, сколько он пролежал в сарае, на дворе стоял 1965 год, дефицита на телевизоры уже не было, в домах появились приемники «Рекорд» с диагональю 37 сантиметров, а не 19, как у КВНа.

Первая телевизионная передача из квартиры В.Е. Назаренко. 1953 г.

Я в то время уже работал на телевидении, но никакого телевизора у меня не было, так что я с радостью забрал подарок соседки. Очистил от грязи и начал применять свои школьные знания по радиотехнике. После долгих усилий звук я у него наладил, но картинки не было. Пришлось обращаться к технарям. У Виктора Емельяновича все работники были классные, потому как принимал на работу их сам Назаренко. Среди гигантов технической мысли был и мой приятель Володька Долгопятов. Он был худой и нескладный, безнадежно влюбленный в одну из наших красоток-звукорежиссеров, но что касается техники, был на высоте. Посмотрев на ящик, он сразу сказал, что нужна генераторная лампа Г-807. Таких ламп уже не выпускали, и я в воскресенье отправился на барахолку. Владивостокская барахолка… тогда она находилась в районе фуникулера, и найти на ней можно было ВСЁ. Тряпки меня не интересовали, а железки – другое дело. После продолжительных поисков я увидел заветные две лампы, их продавала пожилая женщина.

– Почем? – спросил я.

– Три рубля…

– Одна штука? – ужаснулся я. При моей зарплате в 60 рублей это была огромная сумма.

– Бери обе за два. Сына в армию забрали, на флот, эти детали ему еще не скоро пригодятся…

Телевизор наконец заработал. Четкость на экране была обалденная. На нем можно было смотреть мировые поединки по хоккею, так там даже шайбу видно было. На таком маленьком экранчике.

Ремонт аппарата мы, конечно, обмыли бутылкой портвейна. После второй рюмки Володька выдергивает из телевизора какую-то лампу и хрясть ее о край стола.

– Ты что, с ума сошел?

– Не боись. Это обычный диод. Лампа-диод. Мы сейчас ее на полупроводник заменим.

Он достал из своей балетки паяльник, полупроводник, и впаял деталь в цоколь радиолампы.

– Вот видишь, еще лучше работает. Американская схема, очень надежная. Хочешь, я тебе его на большой кинескоп переделаю, – предложил он после третьей рюмки. – Только надо будет кинескоп купить и отклоняющую систему.

И переделал бы, если бы позволяли мои ресурсы. На переделку требовалось более половины моей зарплаты, а потому от дальнейшей модернизации я отказался. Потом и Володька уехал от несчастной и безответной любви к звукорежиссерше. Говорят, в Пятигорск. Телевизор проработал у нас года три. Однажды, когда я вернулся из очередной командировки, на стеллаже вместо КВНа стоял новенький «Рекорд», купленный женой в рассрочку. Только женщина могла выбросить на помойку такую раритетную вещь.

Вот такие ученики были у Виктора Емельяновича. Их было много. Я хочу вспомнить еще об одном. О Леве Карпеце. Лева – всегда улыбающийся, остроумный, да и просто умный человек. Технику знал, как говорят, «от и до». Я вспоминаю, как он ремонтировал мне телевизор, уже «Рекорд». Он смотрел на все это чудовищное сплетение проводов и радиодеталей и бормотал про себя, будто читал молитву:

– Что же тебе надо? Что же тебе надо?

Лицо у него было настолько сосредоточенное, какое-то заостренное, что казалось, что он нырнул в пучину проводов и так плывет, перемещаясь от одной детали к другой, по всей цепочке.

– Сейчас немного постреляем…

Он достал из чемоданчика электролитический конденсатор, припаял к нему два проводка и прикоснулся внутри схемы… Раздался щелчок.

– Все понятно. Электролит высох. Я поставлю тебе этот нештатный временно, потом как-нибудь поменяем на родной.

Конденсатор мы так и не поменяли. По-моему он пережил телевизор.

У Виктора Емельяновича было много изобретений. Обо всех я даже и не знаю. Он был постоянно в творческом поиске. Вот обычная тест-таблица… В старые времена, когда телевидение было в дефиците, ее начинали показывать за 15 минут до начала программы, чтобы телезрители могли настроить свои телевизионные приемники. Играла разная музыка, и мы настраивали частоту строк, частоту кадров, размеры по вертикали и горизонтали и другие хитрые параметры. Из студии обычно эту таблицу показывали с видеокамеры. Это было неудобно, потому как таблица занимала пост, то есть канал, по которому передавалось изображение. Назаренко сочинил электронную схему, которая позволяла показывать таблицу без участия камеры. С помощью набора маленьких железных штучек: сопротивлений и конденсаторов, спаянных в одну цепочку, в центре таблицы появлялась надпись «Владивосток». Правда, до того, в тестовом режиме, в силу своего озорного характера Виктор Емельянович вставил в таблицу крепкое словечко из трех букв. А когда все получилось, он крякнул от удовольствия и перепаял схему на нужное слово.

Еще одно новшество. В те времена в студии существовала такая должность: помреж – помощник режиссера. Обычно на этой должности работали девушки, которые по команде режиссера из аппаратной выполняли различные поручения: поменять картинки на титровой доске, поправить прическу у диктора и другие мелкие задания. Так как в студии должна соблюдаться тишина, у помрежек на голове находились специальные наушники для приема матюков режиссера. Так вот, поначалу эти наушники были присоединены длинным проводком. Девушки были как собачки на привязи. Виктор Емельянович начал размышлять, как этих «собачек» отвязать. Радиосвязь для связи в этом случае не годилась, потому что могла давать нежелательные помехи вещанию, да и служебные команды могли попасть в вещательные радиоприемники соседних со студией домов. И тогда наш изобретатель придумал индукционную связь. По периметру павильона был натянут контур, обыкновенный провод, который служил передающей антенной. В пластмассовых коробочках из-под домино были собраны небольшие приемники, к которым были подключены наушники. Просто и удобно. На этом история не кончилась. Это изобретение стало применяться в других областях. Например, для связи водителя автобуса с диспетчером. На табличке остановки автобуса размещался контур, другой такой на автобусе. Подъехав к остановке, водитель мог спокойно говорить с диспетчером. Это сейчас сотовые телефоны у всех от мала до велика, а тогда связь была большой редкостью.

Обращение негатива в позитив и обратно одним щелчком тумблера, киношный пост для любительской 8-ми миллиметровой пленки, первые спецэффекты на телевидении – дело рук инженера Назаренко. Электронный занавес, изобретенный им, был только на Владивостокской студии телевидения. Говорят, что этот занавес ему заказал Саня-Ваня и обещал Емельяновичу бутылку коньяка. Бутылку он, конечно, зажал. И тогда, якобы из-за этого, Виктор Емельянович схему разобрал. То, что

Саня-Ваня мог зажать бутылку коньяка, я охотно верю, но чтобы Назаренко из-за этого разбирал схему, не поверю никогда. Занавес исчез по другой причине. В 1965 году проходили тестовые передачи из Владивостока в Москву через спутник Молния-1. И вот этот космический мост ни в какую не хотел принимать новшество Виктора Емельяновича. Как только начинал раздвигаться или сдвигаться электронный занавес, телевизионный сигнал становился неустойчивым. Я полагаю, что это и было причиной, по которой был разобран этот спецэффект.

Я пришел на телевидение в январе 1965 года, а в июле работники студии праздновали десятилетний юбилей. Весь коллектив собрался в павильоне, из которого шли теперь уже ежедневные передачи в эфир. Центром торжества стал искрометный и озорной капустник, главным героем которого был Владимир Петрович Бусыгин – директор студии. Он принимал комплименты и поздравления… В это время главный виновник торжества скромно сидел на стульчике в углу павильона, смотрел на происходящее светлыми сияющими глазами и тихо улыбался… Так смотрят любящие родители на шалости детей.

После его смерти рядом с массивной дверью павильона повесили его небольшой портрет, чтобы люди знали, кому они должны быть благодарны за появление телевидения в Приморье. Я как то пошутил:

– Вот прохожу я мимо Виктора Емельяновича, а он с каждым разом выглядит все моложе и моложе…

А в годы «царствования» Валерия Бакшина этот портрет и вовсе убрали…