Текст книги "Страшная правда о Великой Отечественной. Партизаны без грифа «Секретно»"

Татарский вопрос

Благодаря моему отцу, который начал войну 22 июня 1941 в Пинске и закончил 9 мая 1945 года в Вене, я уже понимал, что было две войны. Первая – это та, о которой нам рассказывали в книгах, учебниках, показывали по телевизору, и была вторая война, в которой принимал участие мой отец и его товарищи.

Как коренной крымчании, о крымских татарах я слышал с самого детства. Слышал от родителей, слышал от бабушек и всегда в одной интерпретации: друзья юности, добрые соседи, несчастные люди, у которых отняли их родину – наш Крым. Именно поэтому я словно получил прививку от татарофобии. Более того, с детских лет к крымским татарам я испытывал самый искренний интерес.

Когда я служил на Тихоокеанском флоте, то судьба забросила меня на уборку целинного урожая в Кустанайскую область. В нашей автороте было сто транспортных автомобилей, бензовоз, ВАРМ и моя водовозка. В силу того, что «без воды и не туды, и не сюды», я был личностью в роте известной. Собрали нас со всех частей авиации Тихоокеанского флота. Призывались ребята, как правило, с Урала, Сибири, Средней Азии. Никого из земляков я, к сожалению, так и не нашел, как вдруг узнаю, что сержант Алиев, оказывается, родился в Алуште. Я в ту пору был молодым матросом, сержант Алиев – «годок» – старослужащий. При встрече я поинтересовался, правда ли, что он из Алушты? Алиев удивленно взглянул на меня:

– Да!

Дело в том, что мой друг по автотехникуму Коля Беликов был из Алушты, и я часто бывал в его алуштинской компании. Я стал расспрашивать об алуштинских ребятах, жонглировал их именами: Бен, Бил, но, к моему изумлению, Алиев никого из них не знал. Он даже не понял: как это можно ездить в Алушту на троллейбусе?

– Я родился в Алуште, – тихо сказал он. – Потом нас вывезли.

Только тогда до меня дошло, что передо мной стоит крымский татарин. Первый крымский татарин, которого я видел в своей жизни.

После этого при встрече мы всегда подчеркнуто обращались друг к другу как земляки, но всегда я испытывал какое-то непонятное чувство.

Впоследствии я прочитал у Александра Твардовского:

 
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они, кто старше, кто моложе,
Остались там.
И не о том ведь речь,
Что я их мог и не сумел сберечь…
Речь не о том…но все же, все же, все же.
 

По-видимому, это все же, все же, все же было чувство вины, которое впервые зародилось тогда, в 1966 году и не покидает меня и сегодня.

В те уже далекие семидесятые годы в Крыму не проживало ни одного бывшего партизана из числа крымских татар. Возникала ли крымско-татарская тема в тех моих встречах? Да! Запомнилось несколько эпизодов.

Однажды я напрямую спросил о крымских татарах Николая Дмитриевича Лугового. Ответ был приблизительно такой:

– Мы знали, что в случае войны найдутся люди, которые будут против Советской власти, но то, что крымские татары окажутся среди них, было для нас полной неожиданностью. Поразило и то, что на первом этапе это приняло действительно массовый характер.

На мой вопрос, были ли в его отряде крымские татары, он ответил утвердительно. Мне запомнился его рассказ о Сене Курсеитове. По словам Н. Д. Лугового, всеобщем любимце, который, к сожалению, погиб. Как я потом понял, Сеня Курсеитов – это Сейдали Курсеитов.

Н. Д. Луговой определенно не был татарофобом. В его речи часто мелькали татарские словечки или обороты.

– А, Мазанча пришла! – услышал я, когда он однажды встречал кого-то в дверях квартиры.

Мазанча – это, оказывется, жители Мазанки.

Памятник погибшим в Васильковской балке мы поставили, и партизанская тема из моей жизни ушла куда-то в глубины памяти.

Чтобы закончить рассказ об этом периоде, добавлю, что в те годы мне даже вручили удостоверение и значок «Крымский партизан», который я, естественно, никогда в жизни не надевал.

На подаренной мне своей книге «Побратимы» Николай Дмитриевич Луговой написал:

«Володе Полякову, страстному певцу подвига и книг, зовущих к подвигу. Настоящему человеку и комсомольцу, действительно не забывающему про Того Парня.

С добрыми чувствами, с глубокой благодарностью и наилучшими пожеланиями. Н. Луговой. 31 марта 1974 г. Симферополь».

К теме партизанского движения в Крыму я вновь ненадолго обратился через много-много лет после того, как первоначально на научной конференции, а потом и на страницах газеты «Голос Крыма» опубликовал свои исследования об Алексее Мокроусове. Реакция общества была совершенно неожиданной для меня. Я сразу же попал «под перекрестный огонь». Старики – крымские татары обвиняли меня в том, что я пытаюсь оправдать А. В. Мокроусова. Ветераны из секции партизан и подпольщиков требовали моего увольнения с должности директора школы, а историки всех мастей обрушились с уничтожающей критикой, основанной «на ловле блох» – поисках допущенных мелких неточностей.

Примечательно, что новое осмысление роли А. В. Мокроусова мне подсказал Андрей Андреевич Сермуль, с которым я часто общался в те годы и которым был искренне очарован.

Читая его воспоминания, записанные Андреем Мальгиным, я поражался тому, что те моменты, которые Андрей Андреевич рассказывал мне, он почему-то не счел нужным рассказывать ему. Вероятно, дело заключалось в том, что я беседовал с ним как один из лидеров крымского «Мемориала», а это один настрой, одна аура. Андрей Мальгин – директор краеведческого музея, политолог определенного толка – аура несколько иная.

Полностью заняться историей партизанского движения в Крыму, заняться так, как я это делаю всегда: полностью погрузившись в тему, отбросив все прежние увлечения и планы, я был вынужден после того, как в одном из школьных учебников по истории Украины обнаружил тот факт, что о крымских партизанах в учебнике не упоминают вообще!

Когда я встретился на одном из «круглых столов» с авторами этих учебников, то они доверительно мне сказали, что просто не хотят переносить в свои книги «прежний коммунистический бред». Стало очевидным, что нужен новый современный взгляд на то, что происходило в Крыму в 1941–1944 годах.

Я понимал, что одна из самых взрывоопасных тем – коллаборационизм.

Как поступить? Есть известное выражение: «В доме повешенного не говорят о веревке». Может быть, это и правильно, но я с болью видел, что «говорят», и не только «говорят», а смакуют. Или, как выразился Октябрь Козин: «Врут!»

Нет, замалчивать эту тему нельзя! Я был вынужден сравнить то, что происходило в Крыму, с тем, что творилось почти в это же время на других территориях тогдашнего Советского Союза.

Северный Кавказ: «В июне 1941 года… организованы повстанческие отряды.

Когда же фронт приблизился к горам Кавказа, действия повстанцев настолько активизировались, что они смогли отрезать для красных все пути отступления, в частности, Клухорский перевал, через который несколько тысяч красных пытались уйти в Сванетию. Сотни убитых комиссаров, тысячи пленных красноармейцев, большие отары отбитого у отступающих большевиков скота, огромное количество воинского снаряжения и оружия – таковы были трофеи повстанцев. При активной помощи карачаевцев германские войска заняли Карачай обходным движением без единого выстрела. По тропинкам, известным только сынам гор, вошли германские солдаты-освободители в аулы» [1, с. 86].

А вот как развивались события в Балкарии: «Тысячи балкарцев, кабардинцев, карачаевцев и других народов Северного Кавказа уничтожены большевиками в 1941–1942 годах за то, что они желали поражения Сталина. Осенью 1942 года только в одном балкарском селе Верхняя Балкария большевики убили 575 мирных жителей, причем убиты только старики, женщины и дети, которые не могли скрыться в горах. Их жилища дотла сожжены бандами НКВД. Поводом для этой кровавой оргии послужило то, что жители этого села восстановили мечеть и молились в ней за победу немцев» [1, с. 87].

Чечня: «Вся Чечня горит в огне. Аулы днем и ночью беспрерывно бомбардируются советской авиацией. Все чеченцы изъяты из армии и возвращены в Чечню. Все чеченцы согнаны в три горных района, оцеплены красными войсками и обречены на гибель. Несмотря на неравенство сил, наши доблестные сыны гор – абреки ведут отчаянную борьбу за их освобождение» [1, с. 87].

Калмыкия: «Располагая большим количеством скота, шерсти и хлеба, оставленным на оккупированной территории… немец пока не трогает у населения скот и шерсть, заигрывает с калмыками и этим создает у части населения иллюзию «освободителя». Отсутствие же немецких гарнизонов в южных районах создает впечатление «полной автономии». Этому способствует абсолютное отсутствие агитационной работы среди населения, партийно-политических органов Калмыцкой АССР, ни в форме листовок, ни в форме живой агитационно-пропагандистской работы» [1, с. 88].

Во время моей службы в Кронштадте моими соседями по кубрику оказались калмык из Элисты и русский парень из Астрахани. С моим новым товарищем калмыком мы беседовали о калмыкских корнях В. И. Ленина, бабушка которого по отцовской линии была калмычкой; о крымском партизане Басане Городовикове – племяннике легендарного Оки Ивановича Городовикова; о религии калмыков – буддизме…

Надо сказать, что мой новый товарищ был поражен моей осведомленностью и рассказал о том, что Калмыкия без колебания приняла бы к себе тело В. И. Ленина, которого там очень чтут как сородича. То были годы «перестройки», и тема закрытия Мавзолея уже витала в воздухе.

А вот другой мой сосед – астраханский учитель, когда мы остались одни, неодобрительно стал рассказывать о том, что в годы войны Калмыкия фактически восстала. Были вырезаны опрометчиво эвакуированные туда наши военные госпитали, фактически прекратилось движение по дорогам. Немцам не удалось даже углубиться в Калмыкию, но их там ждали. Ждали искренне.

Белоруссия. Когда по телевизору показывали Белоруссию и, как обычно, говорили что-нибудь о дружбе народов, мой отец с негодованием выключал телевизор.

– Видел я этих братыв-белорусив, – ворчал он.

Как я понял из его рассказа, в июне 1941 года ему пришлось выходить из окружения. Прошел он пешком от Пинска до Гомеля. Как только их колонна покидала какое-нибудь село, то из крайних хат им в спину обязательно раздавались выстрелы.

Нет, отец не ненавидел белорусов. Он прекрасно понимал, что отступал он по территории, по которой совсем недавно прошла коллективизация с ее раскулачиванием и высылкой в Сибирь; где уже поработали наши доблестные органы НКВД, залившие Белоруссию кровью ни в чем не повинных людей, но стреляли-то не в них, а в Красную Армию.

Я сознательно не буду рассказывать об армии генерала Власова, так как это отдельная огромная тема.

У нас в Крыму почему-то не принято говорить о находившихся на службе вермахта эскадронах кубанских казаков. Вот статья, опубликованная в газете «Голос Крыма» 18.02.44 года и, естественно, не известная широкому кругу читателей.

«Русские добровольцы на фронтах Крыма

Мне предоставилась возможность объехать воинские подразделения наших добровольческих войск, несущих почетную защиту фронта под Керчью. Первое, что ярко бросается в глаза, – это исключительно бодрое настроение наших добровольцев, плечом к плечу сражающихся с германскими солдатами и работающих по обеспечению боевой деятельности войск.

В наших частях, в тылу фронта можно часто встретить наших девушек, пришедших добровольно на помощь армии. Они самоотверженно работают в полевых госпиталях, прачечных, кухнях и других местах.

Все наши добровольцы прекрасно одеты, имеют по две пары сапог, специальную одежду, необходимую для выполнения боевых заданий. Взаимоотношения между нашими добровольцами и командным составом, в результате испытанной боевой деятельности в продолжение долгого времени еще на фронтах Кубани и среднего участка фронта, установились самые дружеские, со взаимным пониманием и уважением.

Добровольцы проникнуты сознанием, что в образцовом тесном боевом содружестве с Германской армией они смогут не только отстоять рубежи Крыма, но смогут освободить Родину от ненавистного большевизма.

Германские командиры в частях и подразделениях, в частности лично сам командир одной дивизии, с которым мне удалось беседовать, дают хорошую оценку нашим добровольцам. Ряд наших солдат награжден орденами и медалями.

Необходимо отметить, что моральная устойчивость добровольцев находится на высоком уровне, и все они горят желанием освободить свою Родину от жидов и большевиков» [2].

Именно кубанскими казаками был вырезан партизанский госпиталь в Васильковской балке. Но разве что ленивый не вспоминает о «татарских добровольцах»

Давайте, наконец, затронем эту тему и мы. Надо признать, что благодаря не очень добросовестным публикациям на эту тему термин «доброволец» совершенно неправильно ассоциируется именно с крымскими татарами, хотя в действительности в годы оккупации он касался исключительно русских военнослужащих, которые добровольно пошли на службу Германии. Для крымских татар более распространенным был термин «легионер». Подмена понятий не случайна, и от нее сильно попахивает провокацией, так как число русских добровольцев в Вермахте на порядок превышало число крымско-татарских коллаборационистов.

Сравнивая с тем, что творилось на огромных просторах советско-германского фронта, я с чистой совестью заявляю, что в Крыму в октябре 1941 года никто не стрелял в спину бредущим в горы солдатам и матросам. Хлебом делились, барашков для них резали – это было.

Не было в Крыму и восстания, подобного тому, что полыхало по Кавказу или Калмыкии. Читая наши газеты и псевдоисторические произведения, невольно приходишь к выводу, что «крымские татары» сплошь изменники, а все остальные народы «белые и пушистые».

Но вот что писал в своем научном труде А. В. Басов: «В Крыму проживало значительное количество армян, в том числе бывших дашнаков, бежавших из Армении после антисоветского мятежа 1921 года, из которых оккупанты организовали религиозные общины и комитеты. Низовым звеном армянской общины были кустарные предприятия, мастерские, торговые точки.

Из разных стран прибывали в Крым эмигранты. В Симферополе находился германский разведорган «Дромедор», состоящий из эмигрантов-дашнаков под руководством бывшего военного министра дашнакского правительства, который имел разведшколу, готовил кадры для «освобождения» Армении. Сотрудники объединенного разведоргана «Вили», объезжая армянские села и лагеря военнопленных, проповедовали идею «Великой независимой Армении» и одновременно вербовали агентов для заброски в тыл Красной Армии. 5 июля 1943 г. армянская община в Симферополе выделила 100 000 руб. центральному комитету в Берлине для военных нужд» [3, с. 209].

«Главный полицмейстер города Симферополя, приехавший в Крым из Болгарии после вторжения немцев, создал болгарский национальный комитет. Один из организаторов этого комитета позже сказал: «Я возглавлял группу болгарских националистов с целью организации болгарского комитета, для чего неоднократно посещал местные органы СД, где получал указания связаться с руководством татарского центра и ознакомиться с методами работы. Одновременно они поставили перед нами задачу: комплектовать добровольцев для немецкой армии; оказывать ей материальную помощь; проводить агитационную работу среди болгарского населения в пользу немецкой армии».

В 1942 году от имени болгар, проживающих в Сейтлерском районе Крыма, некий Коржаев обратился к немецкой администрации с просьбой выслать всех русских и украинцев из болгарских деревень.

Весь Крым был опутан сетью националистических, религиозных и агентурных организаций. В Крыму оказалось много всяких людей «из прошлого» – контрреволюционеров, белогвардейцев, националистов и просто уголовников, которые затаились до поры до времени. Некоторые из них оставались врагами Советской власти до конца, они встали в один ряд с фашистами и подлежали уничтожению. Но гораздо отвратительнее были те, которые по своей слабости и беспринципности пошли служить фашистам, т. е. стали предателями, и потому вызывали у людей чувство омерзения и презрения гораздо больше, чем нацисты» [3, с. 210].

Деятельность Крымского мусульманского комитета однозначно отнесена к коллаборационизму, а все его сотрудники уже в советское время получили различные сроки, как правило, приближенные к максимальным. В действительности все было не так просто. Уже цитированный ранее Нури Халилов в своих воспоминаниях рассказал о том, что находящихся в Николаевском лагере военнопленных крымских татар однажды собрали на встречу с представителем Мусульманского комитета, а затем погрузили в вагон и отправили в Крым. Там они первоначально были использованы на вспомогательных работах, а затем были отпущены по домам.

Работая в архиве, я часто выхватываю взором крымско-татарские имена в сочетании с трагическим добавлением: «погиб в бою», «казнен карателями», «умер от голода»…

Попался на глаза список дезертиров одного из партизанских отрядов, в данном случае Кировского. При этом я вынужден подчеркнуть, что этот отряд, один из немногих, не утратил свои продовольственные базы и потому «массовый исход» не был связан с угрозой голодной смерти. Не были эти люди и бывшими кулаками, не были они и крымско-татарскими националистами. Это были обыкновенные представители партийно-советской номенклатуры районного масштаба, все с обычными русскими фамилиями, и среди четырнадцати имен только один крымский татарин – местный участковый [4, c. 77].

Впоследствии Ф. И. Федоренко писал: «Что же касается нас, партизан, то мы никогда не умаляли заслуг перед Родиной своих боевых товарищей-татар – секретаря Крымского областного подпольного комитета партии Р. Мустафаева, комиссара Четвертого района З. Амелинова, командира Красноармейского отряда А. Аединова, комиссара Первого отряда Н. Билялова, начальника разведки Третьего отряда Х. Кадыева, командира группы подрывников С. Курсеитова…» [5, с. 7].

Признаюсь честно, первоначально меня покоробило то, что Ф. И. Федоренко, к которому я отношусь с огромным уважением, написал не «крымских татар», а «татар». Каково же было мое удивление, когда в этот же день, работая в архиве, я прочитал докладную другого известного партизана, бывшего секретаря Судакского райкома ВКП (б) Аблязиза Османова. Так он тоже пишет «татарин». По-видимому, в те годы, когда не было еще депортации и не было попыток отождествлять крымских татар с казанскими, астраханскими и прочими татарами, и в обиходе, и в официальных документах совершенно без всякого подтекста использовался этноним – татарин. Вспоминаю, что и мой отец, рассказывая о своих друзьях по Ханышкою, никогда не говорил: «крымский татарин», а просто «татарин». Как все меняется. Хочешь сегодня обидеть крымского татарина – назови его татарином!

В беседе с Николаем Ивановичем Дементьевым вновь спрашиваю о его боевых соратниках крымских татарах. Он без колебаний называет Мемета Аппазова, командира-пограничника, ставшего прекрасным партизаном, награжденного орденом Боевого Красного Знамени и, увы, погибшего.

Нисколько не отрицая пагубности действий А. В. Мокроусова и других партизанских командиров в отношении крымско-татарского населения горных и предгорных сел, напомню, что добровольческие роты, сформированные, к примеру, в Джанкое или Симферополе, не были следствием неправомочных действий партизан, так как они комплектовались исключительно из числа жителей степных районов.

Мы должны признать тот факт, что весь рассматриваемый в настоящей книге период с ноября 1941 года и до середины 1943 года в Крыму полыхала самая страшная из всех войн: Гражданская! Факт, который до сих пор боятся признать наши историки. И основной причиной кровавого противостояния было отношение к советскому режиму.

Да, часть крымских татар с оружием в руках сражалась в партизанских отрядах, отстаивая этот режим, так как эти люди, в подавляющем большинстве – работники райкомов партии, прокуратуры, карательных органов, сами стали частью этой системы. Примечательно, что даже после депортации они продолжали подписывать всевозможные обращения, в которых клеветали на борцов за возвращение на родину, призывали ехать в Голодную степь, по-прежнему если и колебались, то только с линией партии, которая их так вероломно каждый раз предавала. И сегодня есть крымские татары, которые после таких предельно убедительных уроков, которые продемонстрировала партия Ленина – Сталина, все равно выступают под ее знаменами, не осознавая, что в случае очередной смены курса они будут ее первыми жертвами.

Но была и вторая категория – это крымские партизаны из числа крымско-татарской молодежи, которая искренне защищала Родину – Союз Советских Социалистических Республик и его, как казалось, неотъемлемую составляющую – Крымскую Автономную Советскую Социалистическую Республику. Став комсомольцами, молодыми коммунистами, они искренне поверили идеалам социализма. По счастливой случайности их семьи не коснулось раскулачивание, их близкие не были признаны врагами народа, и потому эти ребята: Сейдали Курсеитов, Мемет Аппазов, Ашир Караев и другие – были искренни в своей борьбе. Смерть в бою с врагом спасла их от грядущей депортации и разочарований.

Но были люди, которые искренне ненавидели советскую власть и, действуя по принципу «враг моего врага – мой друг», опрометчиво связали свои помыслы с оккупантами.

В 1942 году крымско-татарские добровольцы были самым опасным противником партизан. Опасны тем, что они исповедовали одну и ту же тактику: засада, внезапное нападение, стремительный отход. Опасны своей взаимной ненавистью.

Да! Разлюбили многие крымские татары Советскую власть, да и не только они! Если в 1920 году они поверили большевикам и в подавляющем большинстве стали под красные знамена, то, увы, разочарование наступило достаточно скоро. Практическое знакомство с руководящей ролью партии, которая не оказалась ни умом, ни честью, ни тем более совестью; знакомство с ее вооруженным отрядом в лице ВЧК, ГПУ, НКВД… окончательно развеяло все иллюзии.

Отказавшись от одного тоталитарного режима, они обратили свои чаяния на другой тоталитарный режим. Увы! Это была трагическая ошибка, и не в плане последовавшей депортации. Нет! Депортация бы состоялась даже в том случае, если бы в Крыму не было ни одного крымского татарина-коллаборациониста. Обвинения в массовом предательстве – это всего лишь повод. Обвинение целого народа – чудовищная подлость!

Подлинная причина депортации заключалась совершенно в ином. Поскольку это тема отдельной большой работы, я озвучу ее лишь контурно.

Начиная с тридцатых годов, в высшем партийно-советском руководстве страны набирала силу идея о превращении Крымского полуострова в своеобразное еврейское гетто. Причем статус этого национально-территориального образования в их планах и практических наработках возрастал. Первоначально это мог быть еврейский национальный район в составе Крымской АССР, потом даже Еврейская Советская Социалистическая Республика в составе СССР, а далее – суверенное Еврейское социалистическое государство, впрочем, возможно, и не социалистическое. Если первую часть проекта финансировал исключительно «Агро-Джойнт», еврейская благотворительная организация, то окончательную часть – правительство США.

С 1922 года в Симферополе функционировал филиал банка «Агро-Джойнт», финансировавший перемещения новых еврейских переселенцев, а также подготовку национальных кадров в учебных заведениях Крыма. В Джанкое обосновался крупнейший филиал фирмы «Агро-Джойнт». Именно в это время в степном Крыму появилось более 150 поселков, которые заселялись исключительно «лицами еврейской национальности».

В 1930 году был образован еврейский Фрайдорфский район, где все делопроизводство велось на идише, в 1935 году был организован второй район – Лариндорфский. Был открыт еврейский театр, стала выпускаться газета.

Динамика «евреизации» полуострова впечатляет. По данным переписи 20–30-х годов, после русских и украинцев евреи вышли на четвертое место и уже «дышали в спину» крымским татарам, которые составляли всего 10 %, а евреи уже 7 %.

Примечательно, что с момента прибытия первых еврейских поселенцев в Крым этот процесс встретил открытый отпор и противоборство со стороны крымско-татарского высшего партийно-государственного руководства Крыма.

Мы уже привыкли к тому, что все жертвы сталинских репрессий, как правило, люди ни в чем не виноватые и полностью лояльные к режиму. Вели Ибраимов и его товарищи относятся к совершенно иной категории жертв сталинских репрессий. Они знали, за что пострадали, знали, на что идут. Другое дело, что в официальных документах фигурировали совершенно надуманные традиционные обвинения, которые до сих пор повторяют историки типа Пыхалова. В действительности Вели Ибраимов был расстрелян именно за то, что препятствовал заселению Крыма «VIP-переселенцами».

В ходе Второй мировой войны, как реакция на чудовищный геноцид еврейского народа, был поднят вопрос о целесообразности создания отдельного еврейского государства. Рассматривались различные варианты. Судя по всему, Израиль мог возникнуть и в Южной Америке, и в Африке, и, что в тот период казалось наиболее вероятным, в Крыму.

Леонид Ефремов, впервые избранный в ЦК КПСС как секретарь обкома Курской области, в своих воспоминаниях обратил внимание на «еврейский» вопрос в речи Сталина:

«Чего стоит предложение Молотова передать Крым евреям? Это грубая политическая ошибка товарища Молотова… На каком основании товарищ Молотов высказал такое предложение? У нас есть еврейская автономия. Разве этого недостаточно? Пусть развивается эта республика. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских претензий на наш советский Крым…» [6].

Поскольку все это происходило в 1952 году, то далеко не все члены ЦК КПСС понимали, о чем в данном случае идет речь. Участие Молотова в обсуждении этой проблемы Крыма относилось к периоду 1943–1944 годов. Проект еврейского Крыма обсуждался к тому же в очень узком кругу и в глубокой тайне.

В практическом плане вопрос о создании еврейской крымской автономии возник при подготовке поездки Михоэлса и Фефера в США летом 1943 года. Предполагалось, что американские евреи воспримут эту идею с энтузиазмом и согласятся финансировать все связанные с ней расходы. Поэтому отправлявшаяся в США делегация получила разрешение на обсуждение этого проекта в сионистских организациях. «…Прибыв летом 1943 года в США, Михоэлс и Фефер располагали санкцией Молотова на ведение переговоров с американскими сионистами о материальной поддержке еврейского переселения в Крым после изгнания оттуда нацистов» [6].

После освобождения полуострова советские власти продемонстрировали миру всю серьезность своих намерений, освободив полуостров от крымских татар, а затем и армян, болгар, греков.

Как в ту пору переживали караимы и крымчаки, которые мысленно были готовы разделить судьбу своих соседей! Но переживать надо было русским и украинцам, которые были следующими. Евреи, крымчаки и даже караимы, которых советская идеологическая машина упорно считала евреями, должны были оставаться в Крыму в качестве «закваски» нового этногосударственного образования.

К счастью, евреи Восточной Европы, которые должны были ехать на новую землю обетованную, хорошо понимали, что такое сталинский режим, и ехать в СССР отказались. Идея с созданием крымского Израиля лопнула, породив новый гнев Сталина и новые репрессии, но уже на еврейский народ. Убийство Михоэлса, арест жены Молотова, «Дело врачей», готовящаяся массовая депортация евреев в уже приготовленные концлагеря Сибири и Дальнего Востока – все это тема отдельной книги, в которой Крым, изгнанные и оклеветанные крымские татары, болгары, армяне, греки – всего лишь маленький эпизод.

Моя тетушка Валентина Ивановна Федорова в ту пору была директором пуговичной фабрики в Симферополе, членом бюро горкома. В общем, очень уважаемый в городе человек. В молодости она была летчицей и благодаря этому имела обширные связи среди высшего руководства ВВС. Благодаря этому ей удалось добиться перевода в Симферополь своего мужа, в ту пору офицера ВВС Марка Давыдовича Хазанчука. Все было прекрасно, как вдруг ему вручают предписание отбыть в какой-то богом забытый гарнизон на Северном Урале. Валентина Ивановна бросилась за разъяснением к своим высокопоставленным друзьям, но те только развели руками и дали понять, что это личное распоряжение Сталина – выслать из Крыма всех офицеров-евреев. Перед Валентиной Ивановной со всей реальностью стала дилемма: отречься от мужа и сохранить свой высокий социальный статус или, подобно женам декабристов, поехать с ним в уральскую глушь. К чести Валентины Ивановны, она поехала с мужем.

Почти через год пришло известие о смерти Сталина. Вся в слезах Валентина Ивановна прибежала к мужу: «Марк! Сталин умер! Горе-то какое, что делать будем?»

На что он ей спокойно ответил: «Домой вернемся!»

В плане идеологического обоснования депортации вокруг крымских татар сознательно было создано несколько мифов, которые четко засели в головах обывателей:

– «крымские татары разграбили продовольственные базы»;

– «депортации не было, а их переселили в теплые края»;

– «то, что татар вывезли из Крыма, спасло их от расправы со стороны возвращающихся с фронта русских солдат»;

– «двадцать тысяч крымских татар воевали на стороне немцев».

В отношении продовольственных баз мы с вами, дорогой читатель, уже разобрались.

В отношении «переезда в теплые края» я могу сказать только одно. По окончании войны в детских домах Узбекистана «языком межнационального общения» был крымско-татарский язык. Это было вызвано тем, что после смерти близких: мам, бабушек, дедушек – тысячи осиротевших мальчишек и девчонок были отданы в детские дома, а поскольку абсолютное большинство из них не владело русским языком, то персонал детских домов был вынужден выучить крымско-татарский язык. Не от хорошей жизни «в этих теплых краях» дети становились сиротами.

Фразу «то, что татар вывезли из Крыма, спасло их от расправы со стороны возвращающихся с фронта русских солдат», придумали люди, которые никогда не жили в Крыму до войны. Мне довелось записать десятки рассказов крымских татар о том, как в разные годы они впервые приезжали в Крым и встречали «старых русских» – людей, которые были друзьями их родителей. Они принимали их как дорогих гостей, и вопреки властям, которые разжигали межнациональную вражду, демонстрировали подлинное интернациональное братство, которое было так характерно для довоенного Крыма.

Я сам принадлежу к «старым русским» и хорошо помню, как в конце шестидесятых к нам в Марьино в дом отца стали приезжать крымские татары, которые, как пароль, держали в руках старые фотографии. Как правило, на них были ученики профтехшколы – мой отец или его сестра Надежда Полякова. А рядом кто-нибудь из их ханышкойских друзей: Идрис Яшлавский, Эсма Яшлавская…