Текст книги "Леротикь"

V

Два больших добермана лежали на заднем крыльце викторианского особняка, принадлежащего Франку Гоби. Десять часов вечера. Облачно. Сад и парники казались совершенно спокойными. Две дюжины линз, стратегически расположенных по периметру, не передавали ничего необычного на двенадцать экранов в контрольном помещении на верхнем этаже особняка.

Внезапно один из доберманов поднял голову. Второй доберман, увидев это, тоже поднял голову. Что-то такое наличествовало в воздухе, неправильное. Аберрация какая-то. Первый доберман понюхал воздух, определяя, откуда исходит неправильность. Второй доберман, менее сметливый, чем первый, в конце концов тоже уловил это нечто. Оба поднялись и побежали рысцой в направлении невнятного ольфакторного сигнала. Пересекли тропу, ведущую к парникам. Побежали быстрее. И еще быстрее. Достигли ограды и проследовали вдоль нее. Запах усиливался. Мгновение спустя они увидели нарушителя – старого, сгорбленного бомжа, одетого в несколько слоев затхлых тряпок. Подбежав к нему, доберманы остановились, порыкивая зловеще, ожидая, когда он сделает движение, любое движение, самое невинное и кроткое движение.

– Хорошие собачки, – сказал бездомный тяжелым голосом.

Другой человек, сильный и гибкий, спрыгнул с дерева позади собак. Первый доберман моментально повернулся к этому новому источнику атмосферной неправильности. Последовал хлопок пистолета с глушителем. Пес упал. Второй доберман продолжал рычать на бездомного и не желал отвлекаться. Порычав еще немного, он прыгнул, целясь бездомному в грудь, намереваясь достать до горла и разорвать его. Раздался второй хлопок, и доберман был уже мертв, когда морда его ударилась в грудь бездомного.

Стрелявший спрятал пистолет, вынул стадолларовую купюру и протянул ее бродяге, говоря —

– Спасибо, батя. Будь здоров. Не попадай в переделки, хорошо?

В заграждении наличествовала дыра, сделанная только что плоскогубцами. Бродяга взял деньги и поспешил к дыре. На публичной территории, в безопасности, он постоял немного в круге света под фонарем, как тенор в третьем акте «Богемы», а затем исчез в темноте. Улыбаясь зловеще, стрелявший понюхал воздух – совсем как давеча доберманы. Мягкие черные его кудри контрастировали с квадратным подбородком, высокими скулами, и холодными темными глазами. Тихо и незаметно он начал двигаться к парникам.

Франк Гоби отключил телефон и сел к столу. Жена, среднего возраста изможденная брюнетка, налила ему вина.

– Все в порядке? – спросила она.

Франк помолчал некоторое время.

– Да, – сказал он наконец. – Еще бы. – Он подмигнул ей. – Если все пойдет по плану, Мики расколется на этой неделе, и Тео будет за решеткой очень скоро, что и освободит мне место, которого я жду все эти годы.

Он подцепил вилкой кусок лазаньи и долго, задумчиво его жевал.

– Главное – делать все в нужное время, – продолжил он мысль. – Кто-то должен же оказать сопротивление Большому Человеку Уайтфилду. Человек кидается на подряд, как бешеный. Собирается строить спортивный комплекс и универмаг на том самом месте. Имеет наглость меня шантажировать! Веришь? Ну и парень. Я послал пару человек в Нью-Йорк, чтобы ему объяснили кое-что. Место, на котором он собирался строить – оно исторически наше. Никто там не строит без нашего разрешения. Папаша знал, что я делаю. Папаша терпеть не может Уайтфилда. Уайтфилда все ненавидят.

– У него никакого уважения ни к кому нет, – заискивающе предположила жена.

– Никакого, – подтвердил Франк. – Он понятия не имеет, что это такое – уважение. Он ведь голубокровный.

– Правда?

– О да. Как он меня ненавидит! Он бы с удовольствием нанял бы кого-нибудь меня убить, а только нельзя ему. Поскольку ни у кого не было бы сомнений, кто это сделал. Федералы бы знали, наши умники знали бы. Врагов у меня нет, помимо него.

Франк усмехнулся. Дела шли хорошо.

– Дети спят? – спросил он.

– Да.

– В школе как, все нормально?

– У Ванессы оценки плохие последнее время.

– Почему? В чем дело?

– Ей двенадцать. Понятно, что это значит, Франк.

– Мальчики?

– Она превращается в женщину. Она не очень красивая.

– Она унаследовала это от своей матери, – сказал Франк добрым тоном. – Ты тоже не очень красивая. Но я ведь на тебе женился. И смотри, какое у тебя нынче положение.

Некоторое время они молчали.

Затем Франк обсудил фильм с участием старого друга – Живой Легенды – фильм старый, но очень хороший. Друг его – гений, просто гений. Удивительный – и как актер, и как человек. С ним всегда интересно. Спал со столькими женщинами, ни разу не женился. Все эти годы…

– Время-то бежит, а? – сказал Франк, подливая себе вина.

– Бежит, Франк.

Жена сняла с блузки нитку, задумчиво ее изучила, а затем сказала, —

– Э … Франк?

– Да?

– Не возражаешь, если я съезжу на пару дней во Флориду? Тетя Алиссия заболела.

– Не теперь.

– Почему?

– Потому что я не хочу, чтобы ты куда-то ехала.

– Тетя Алиссия – член семьи.

– Не моей семьи.

И снова молчание. Франк ждал. Он знал, что через минуту жена снова заговорит, и именно об этом, и попытается его упросить. Флорида и прочее говно. Голос жены слегка действовал ему на нервы. Что ж. Выслушаем, пусть говорит.

Вместо этого другой голос, низкий, мужской, молодой сказал тихо и очень отчетливо за его спиной, —

– Бон апети.

Несмотря на то, что его застали врасплох, Франк повернулся медленно, сохраняя спокойствие.

Руки в боки, ебаный незнакомец с черными вьющимися волосами стоял посередине ебаной столовой, смотрел на Франка и улыбался широко.

– А, блядь … – пробормотал Франк.

– Добрый вечер, Франк, – сказал незнакомец, поглядел на жену Франка и выключил улыбку. – Я решил, что нам следует поболтать немного о том, о сем. А до тебя нынче не добраться. Нужно место в очереди резервировать за три месяца. Ты прямо как государственное лицо, мужик.

– Как поживаешь, Ави? – спросил Франк.

– Ох не знаю. Наверное плохо я поживаю. Копы за мной увязались, и штатовые солдатики тоже. Твои тупые горлохваты тоже завтра за мной увяжутся. Жизнь стала противной, что и говорить. Но тебе-то еще хуже, Франк, так что не жалей меня зазря. И, уж к слову пришлось, не делай, типа, резких движений. И руки держи на столе. Вот, правильно, молодец.

– Как ты проник в дом?

– Меня твои телохранители пустили. Они тебя терпеть не могут. Не замечал?

– Тебе не положено ли находиться в тюрьме?

Ави обиделся.

– Ты что, в храбрость решил со мной поиграть, Франк? – спросил он сердито. – Да? – Успокоившись, он заложил руки за спину с очень наглым видом. – Я не всегда делаю то, что мне положено, – объяснил он. – Это у меня хобби такое, типа. Я бы хотел кое-что сказать тебе, снять тяжесть с волосатой груди моей, до того, как с тобой будет покончено. Так что слушай внимательно.

VI

Франку пришло в голову – этот маленький подонок – а есть ли у него вообще с собой оружие? Ишь ты, сбежал из тюрьмы. Из строгого режима! Как? Кто-то ему помог. А где ему, в бегах, взять пистолет? Друзья какие-то? Может, он просто блефует? Как можно проникнуть в особняк с тремя гардами внизу, одним наверху, двумя злобными собаками, и камерами ночного видения повсюду?

– Федералы наверное на тебя всерьез в этот раз надавили, – сказал Ави. – Тебе следовало кого-то выдать, после того инцидента … И ты составил список. Враги твои вверху списка, все пятеро. Ты перебрал их всех в уме, Франк, одного за другим, и решил, что выдача любого из них связана с большим риском. Затем ты посмотрел дальше по списку, и, бац, бедный жидовский мальчик, идет под номером шесть. Так? Ты посчитал, а хули, он всего лишь два раза нам помог, он должен быть счастлив, что ему дали шанс погулять. И ты меня сдал, Франк.

– Это неправда, – сказал Франк.

– Не надо, пожалуйста, – сказал Ави. – Не желаю слушать дурацкие возражения. Ну так вот. Получаю я, стало быть, от пятнадцати до пожизненного, друг мой, и на поруки меня не отпустят следующие двенадцать лет. Уверяю тебя, и через двенадцать лет не отпустили бы. Но даже двенадцать лет – это очень долго, мужик. Двенадцать лет в тюрьме, Франк – ты можешь себе представить такое? Я не могу. Это был мой второй срок, мужик, и после двух недель я готов был выть на ебаную луну, блядь. Не выдерживал я. Мне двадцать шесть. Через двенадцать лет мне будет тридцать восемь – лучшие годы, Франк. Чего ради?

– Хорошо, хорошо, слушай, – сказал Франк так спокойно, как мог. – Что тебе нужно? Деньги? Паспорт? Все, что угодно. Только попроси, Ави. Все это можно организовать. Я это для тебя сделаю.

Ави ухмыльнулся и собрался было присоединиться к семейной паре за столом. Чувствуя что других шансов не будет, Франк выскочил из кресла с ловкостью, не соответствующей его степенному виду, и атаковал Ави с ножом для разрезания мяса в руке. Инерция прыжка оказалась слишком сильной, чтобы сразу остановиться. Ави изящно отступил назад, как балетный танцор. Дуло пистолета взлетело и нацелилось Франку между глаз.

– Сядь, – приказал Ави. – Сядь, на хуй. СЯДЬ!

Франк сел.

– Нож положи на стол, – сказал Ави. Приказ был выполнен. – Ну, стало быть, – продолжал он, – все это очень интересно, Франк. Деньги, паспорт – и бедный маленький Ави просто уходит, и счастлив как ласточка, да? Придержи штаны, Франк, не обоссысь от счастья.

Некоторое время Ави думал о чем-то. Франк не делал никаких движений.

– Хороший вечер, Франк, – продолжал Ави. – Добротный у тебя дом, мне нравится. Ты приличный человек, семейный человек, Франк, и дом этот очень подходит семейному человеку. Жена, дети, и все такое. Хорошо живешь, Франк. Это – самая большая твоя проблема.

Он хотел сказать – ты заютился и закомфортился, и нанимаешь других, чтобы они выполняли грязную работу – но не сказал. Он хотел сказать – тебе, Франк, есть, что терять. Не хочешь рисковать. И поэтому, когда этот твой стиль жизни вдруг оказывается под угрозой, ты сдаешь тех, кто делал за тебя грязную работу. Тебе все равно, что подумают остальные. Все о чем ты думаешь – уютный дом, роскошные автомобили, и личная безопасность. Дом похож на укрепленный форт…

– Твой дом похож на укрепленный форт, – сказал Ави. – Никто не входит и не выходит без разрешения. И даже с разрешением. И даже с ордером на обыск. Хочешь дать мне денег? Сколько? Я смогу на эти деньги построить укрепленный форт? Вряд ли. Деньги, на которые можно такое вот содержать – их не дают просто так, наличными, в руки кому-то. Чтобы такие деньги кому-то дать, нужно подписать много разных бумаг и сделать электронный трансфер. Ты что же, думал, что сможешь откупиться теми наличными, которые у тебя по дому валяются?

Меня, конечно же, можно купить, хотел сказать Ави, но не сказал. Тебе это не по карману. Налей мне лучше вина, грязная свинья.

– Налей мне вина, – сказал он.

Франк медленно повернулся к жене.

– Нет, – сказал Ави, повышая голос. – Не дергай свою ебаную жену по мелочам, мудак. Налей мне сам. Наливай, наливай.

Франк взял бутылку.

– Я буду пить из твоего стакана, я не брезглив, – заверил его Ави.

Красная струя полилась в рюмку. Рука Ави поднялась так плавно, что Франк ничего не заметил до самого последнего момента. Раздался хлопок, и, с бутылкой в руке, лучший друг и благодетель Живой Легенды соскользнул со стула и завалился на пол с пулей в голове, и больше не двигался. Ави взялся за наполненную рюмку, посмотрел с сомнением на вино, встал, подошел к трупу, и вылил на него сверху содержимое рюмки, а рюмку бросил на пол. Пистолет заткнул за ремень. И повернулся к жене Франка, которая сидела недвижно, уставясь на него.

Вложив руки в карманы, Ави оглядел столовую, будто в первый раз.

– Замечательно, – отметил он. – Не думаю, что у меня когда-нибудь такое будет. Я непоседливый очень. Где тут у вас спрятаны деньги? Мне нужны тысячи три, остальное оставь себе. Пойдем.

Она встала и направилась, шагая механически, в соседнюю комнату. Ави последовал за ней. Она открыла какой-то ящик и вытащила пачку купюр. Ави положил купюры в карман.

– Оружие какое-нибудь, – сказал он. – Нет, наверх мы не пойдем. Что у него здесь есть, то я и возьму. Тут в каждой комнате пушки, наверняка.

Она молча подвела его к письменному столу в углу. Ави открыл ящик, а затем второй. Во втором оказался автоматический пистолет-пулемет, с тремя запасными обоймами. Ави все это взял и велел вдове идти обратно в столовую.

– Сядь, – сказал он мрачно.

Она подчинилась. Ави тоже сел, положил оружие на стол, придвинул к себе тарелку Франка, и молча некоторое время ел лазанью. Не глядя на вдову, он поднял ее бокал, выпил до дна, и продолжал есть. Минут через десять он почувствовал, что насытился.

– Хорошая лазанья, – сказал он не глядя на нее и поднялся на ноги. – Надеюсь мы больше никогда не увидимся. Ради тебя на это надеюсь. – Он бросил взгляд на труп. – Он был подонок и мудак, – сдвинув брови сказал он, скорее констатируя факт, чем пытаясь обнадежить вдову. – Тебе без него будет лучше.

Взяв со стола пистолет-пулемет, он вышел.

Спокойным шагом вошел он в просторный вестибюль и выстрелил в телохранителя, стоявшего у главного входа, который не среагировал просто потому, что был чрезвычайно удивлен появлением постороннего в доме. Отперев дверь, Ави дал очередь, и двое оставшихся гардов, которые в этот момент бежали, как бесстрашные львы, ко входу, упали. Затем он прошел к главной калитке, наверняка зная, что никакие камеры проход его не запишут. Контрольная комната на верхнем этаже дома молчала, разгромленная, все записывающие устройства уничтожены.

VII

– Пожалуйста, не нужно придавать этому большого значения, – сказал мужчина.

– О, да? – сказала женщина. – Ты думаешь, я собиралась?

– Это я интуитивно почувствовал.

– Хорошо. Объясни, почему я не должна придавать и так далее.

– Потому что это не угрызения совести или еще какая-нибудь глупость. Просто я озабочен состоянием моей репутации.

– Ты имеешь в виду, – сказала она, – что тебе хотелось бы, чтобы другие думали…

– Ну, ну?

– Что под разящим, безжалостным, холодным фасадом, к которому ты нас всех приучил, скрывается нежное, ранимое сердце, и что настало наконец время всем это заметить.

– Что-то вроде этого, – признался он серьезным тоном. – Я устал от плохо скрываемой враждебности, которую встречаю на каждом шагу каждый день. Многим нравится, они ради этого живут. А я – нет.

– И, стало быть, – сказала она, – спасти музыканта от безвестности как раз и подойдет, как средство спасения твоего публичного образа. Остроумно. Ты очень изобретателен.

– Поменьше сарказма, – сказал он. – Может, он и не блистательный исполнитель, но он – подойдет. Он – настоящий.

– Что сие означает? – спросила она.

Он помедлил перед тем как сказать —

– Я только что освободился от груды холстов, которые мой дед приобрел после войны. Они просто торчали в подвале, пыль собирали. Авторы давно забыты. Картины скучные и уродливые. Большинство людей хранит этот хлам, надеясь что когда-нибудь кто-нибудь вспомнит … что-нибудь … но никакой артистической ценности они собой не представляют, а только разве что археологическую. Кто-нибудь через десять тысяч лет захочет вдруг воссоздать более или менее правдивую картину нашей цивилизации на основе абстракционисткой мазни. Дед мой был непрактичен. Он вполне мог купить вместо этого хлама пару холстов Рембрандта – хорошая живопись продавалась очень дешево после войны. Не купил. Ну так вот – пианист реален, он настоящий. Может из него и не получится следующий Гилельс или Пеннарио, но – он есть, и он делает дело, в отличие от мошенников, которые нынче повсеместны. Составить ему протекцию, продвинуть его – никаких сложностей я не предвижу в данном случае.

– Ты кого пытаешься убедить, себя или меня? – спросила она.

– Слушай, я не пытаюсь … убедить … Что-то подсказывает мне, что я на верном пути. Это нужно сделать.

– На твоем месте я не поверила бы этому твоему подсказывателю. По совершенно очевидным причинам.

– Все что требуется от тебя лично, – сказал он, – это позвонить.

– Сделаю, с одним условием.

– Да?

– Не приводи, пожалуйста, своих дружков в мой дом. Сделаем ему пробный смотр, и если окажется, что он достаточно хорош, можешь продолжить у себя. Мне твои дружки не нравятся.

– Условие принято, – сказал он. – Звони.

– Прямо сейчас?

– Да. Сейчас.

Женщина протянула руку и взяла трубку.

Глава пятая. Большая лига

I

По прибытии в офис Дебби Финкелстайн нашла на своем столе груду листов с телефонами и именами звонивших. Она быстро определила, на какие звонки нужно ответить немедленно, а какие могут подождать.

Сперва она позвонила одной из клиенток – слегка дебильной писательнице, чьим удивительно скучным первым романом заинтересовался какой-то молодой издатель. Издательству следовало дополнить квоту, чтобы бюджет за квартал выглядел прилично. Писательница была очень возбуждена, забыла спросить об авансе и условиях контракта и некоторых других полезных вещах. Дебби закатила глаза, повесила трубку, и дала понять коллеге за соседним столом, что если тот собрался варить кофе, чтобы и ей тоже сварил.

Затем она обзвонила нескольких редакторов, чтобы узнать, как идут дела с манускриптами, которые она им послала. Редакторши любовных романов были самыми организованными и легкодоступными. Одна из них выразила восторг по поводу одного из последних манускриптов – с таким противным энтузиазмом, что Дебби чуть не бросила трубку.

Затем пришла пора проверить почву. Дебби быстро просмотрела запросовые письма. Книжная индустрия приучила начинающих писателей не пугать и не шокировать адресатов. В письмах говорилось в основном, что предлагаемые манускрипты были похожи в какой-то мере на тот или иной уже опубликованный роман – или эссе, или биографию, или серию коротких рассказов, или пьесу.

– Ты не прочел ли пьесу, которую я тебе давеча давала? – спросила Дебби своего коллегу.

– Нет, – радостно ответил он. – Но я посмотрю сегодня вечером. Обещаю.

Пьесу эту написал Джулиан, и представляла она собой историческую экстраваганзу в трех действиях, в стихах, с неожиданными сюжетными поворотами. Дебби дала манускрипт коллеге три недели назад.

В двенадцать тридцать пять Дебби привела в порядок свой стол и ушла на встречу в кафе с издательницей, которая, после того, как встретилась с двумя клиентами Дебби, была теперь очень взволнована (как она сказала) перспективой предстоящей личной встречи с самой Дебби. Она зарезервировала столик в потрясающе красивом маленьком кафе, и она очень, очень предвкушала (так и сказала) встречу на ланче. Среднего возраста, ухоженная и хорошо сохранившаяся женщина, имела свой дом в Коннектикуте. В кафе они с Дебби поговорили со знанием дела о преимуществах загородных резиденций. Недостатки резиденций не обсуждались, только достоинства.

Вернувшись в офис ровно в три часа дня, Дебби просмотрела несколько первых глав нескольких манускриптов и нашла, что ей трудно концентрироваться – телефон звонил непрерывно.

II

ИЗ ДНЕВНИКА ЮДЖИНА ВИЛЬЕ —

Я позвонил в дверь.

Дворецкий, моложавый парень с губами даже тоньше, чем мои, вскинул саркастически брови. Дворецкие нынче не то, что раньше. Я предпочел бы профессиональную непроницаемость.

Просторный холл ярко освещен. Я вошел с достоинством, намереваясь достоинство это не уронить ни при каких обстоятельствах. Оказалось, что это труднее, чем я предполагал. Простота и хороший вкус убранства произвели на меня впечатление.

Ненужно смешливый дворецкий провел меня в нижнего уровня гостиную, где мой благодетель, Джозеф Дубль-Вэ Уайтфилд, поднялся, чтобы меня поприветствовать. Он протянул мне руку добродушно, хоть и слегка снисходительно, и я ее пожал. А что еще я мог сделать? Поцеловать ему руку? Или спрятать руки за спиной? Да ну вас!

Он спросил меня, как я поживаю.

Уверенная светская беседа, с элегантной фразеологией, по моему направлению. Погода последнее время очень хороша. Цены на недвижимость еще вырастут, никуда не денутся. Его предки имели связь с черными. (Мои предки тоже несомненно имели с ними связь. Посему у нас было с ним, Уайтфилдом, что-то общее, не так ли). Он очень любит музыку. Где я учился?

Я сказал ему, что бросил институт. Он не слушал. Он предложил мне сигару. Я сказал, что не курю. Сигара, тем не менее, выглядела очень привлекательно, и я сказал это вслух.

Он пообещал, что Санди, то есть, нет, миссис Уолш, скоро спустится. Он предложил мне выпить.

Наконец-то я увидел – концертный Стайнуэй в северо-восточном углу гостиной. Я попросил скотч.

А он ничего парень, неплохой, подумал я, несмотря на связь.

Он прошел к портативному бару, вынул бутылку, и щедро налил. Посмотрел на меня лукаво и сообщил, что в молодости сам хотел стать музыкантом. Я спросил, а что же дальше, и чуть не прибавил – сэр.

Совершенно точно, подумал я, он не так уж плох, просто слегка оторван от жизни. Люди, я желаю, чтобы меня правильно понимали. Большинство уважаемых граждан скажет, – ну, блядь, ты чего, мужик, этот пидор делает тебе одолжение, приглашает тебя в свой дом, может даже собирается доставать тебе неплохие ангажементы – он ведь тебе ничего не должен, не так ли? Он же просто по доброте душевной с тобой возится. Почему бы тебе, по крайней мере, не почувствовать благодарность, а, мужик?

Идите на хуй, скажу я. Уважаемые граждане могут сколько угодно говорить, что знают дюжины блистательных пианистов, художников, поэтов, писателей, или еще кого-то. А я вот никаких таких блистательных людей не знаю, за исключением себя самого и, может быть, Джулиана. То, что может предложить нам индустрия в этом смысле – не смешите, у меня вкус хороший. Блистательности там нет никакой. А тем временем в этом нашем городе – толпы богатых шутов, и ни один из них не сумел пока что удовлетворительно мне объяснить, чем он целый день занимается. Не знаю, в чем состоит вклад мистера Уайтфилда в благосостояние общества, но сомневаюсь, что он смог бы найти лучший способ занять свое время, чем предоставление возможности моему искусству достигнуть ушей еще нескольких патриотов, членов этого самого общества. Знали бы мы сегодня имена промоутеров99
  Промоутер (promoter) – тот, кто «продвигает».


[Закрыть] Шопена (беру фамилию наугад), включая посредственную романистку, если бы вместо того, чтобы помогать блистательному поляку, они бы все занялись тем, чем они обычно занимались у себя в Париже? О! Сплю ли я, или же действительно кто-то сказал – «Ты не Шопен!». Ага. А откуда тебе это известно, дружок? А? Ты когда-нибудь слышал, как я играю? А?

Так или иначе, я вел себя, как хороший мальчик – не слишком подобострастно, заметьте, но и не слишком надменно. Мистеру Уайтфилду нравилось слушать мои ответы – да, дамы и господа, да, да, он начал меня слушать. Это забавно, наверное – выслушивать мнения человека из другого класса. Это освежает, если держать правильную дистанцию.

Затем, без всяких предупреждений, Вдова Уолш вошла в гостиную.

Одета она была в светлое весеннее платье, с декольте чуть ниже, чем принято в среднеклассовом обществе, но недостаточно низким, чтобы походить на трущобные фасоны. На ногах белые сандалии с высоким каблуком. Педикюр ее был розового цвета, чуть ярче, наверное, чем естественный цвет ее ногтей.

Самые совершенные женские пальцы ног, которые я когда-либо видел, проследовали мимо меня в три часа пополудни, в теплый летний день, когда мне было двадцать лет. Событие это имело место в маленьком городке в Лонг Айленде, недалеко от границы Квинза. Я сидел за столиком на тротуаре, принадлежавшем единственному кафе на мили вокруг, на главной магистрали городка, вдоль которой располагались магазины, бутики, и рестораны с фирменными названиями, выглядящие не менее провинциально, чем выглядели их потертые деревянные предшественники сто лет назад. Улицу использовало местное население – тем же способом, каким в Бель Эпокь использовали бульвары – для променада, встреч со знакомыми, общения, и мелочных ссор. Я пил свой кофе с карамелью, и вдруг я ее увидел.

Она была – миниатюрное существо, лет сорока, белая, со светлыми волосами. В лице у нее было мало плоти, и из-за этого у нее было больше морщин, чем она заслуживала. На ней болталась блузка, поверх блузки белый длинный пиджак, а ноги обтянуты брюками-капри, до икр. Остальная часть ее ног обнажена. На ногах открытые белые сандалии. Ее сопровождал бесцветный, более или менее женского пола персонаж, катящий детскую коляску, заряженную сопящим младенцем. Также наличествовала еще одна говорящая данность – стареющая кокотка, возможно тетя, в очень вульгарных тряпках. Втроем они остановились у витрины, дабы обсудить что-то интригующее, замеченное ими внутри магазина. Леденящая волна, щедро сдобренная адреналином, прошла по моему телу. Все что я смог сделать – поставить чашку на столик, чтобы задрожавшие вдруг руки ее не выронили или не пролили.

Пальцы ног у нее были … Небесные? Не знаю. Не длинные и не короткие; не тонкие и не мясистые. Контуры гладкие, ногти четко и правильно очерчены. Каждый палец точно средней длины. В отличие от других женских черт, середина в пальцах на ногах как раз и является совершенством. Помню свой первый и очень сильный импульс – встать, подойти, и заговорить. Хмм. Что в таких случаях говорят? О! Я знал, что сказать, поверьте. Очень просто – «У вас пальцы ног – самые совершенные из всех, которые я когда-либо видел». Преимущества такого подхода были бы сомнительны, если бы не моя уверенность в том, что никто никогда ей ничего подобного не говорил. Ни одна зрелая женщина не может устоять против оригинального комплимента. Недостатки ситуации – тяжелые и мрачные. Я был намного моложе ее; она была там не одна; также, мне прекрасно известно, что именно белые жители Длинного Острова думают о наглых черных юношах, пристающих к их скорее всего замужним женщинам. Самое плохое, даже если все остальное прошло бы хорошо в тот день и мы бы условились встретиться позже – что бы я стал с нею делать через месяц или два? Возможности совершенных пальцев ног немалые, но они ограничены, нужны другие виды стимуляции. Во всем остальном, помимо этих пальцев, она казалась, и наверняка была, абсолютно ординарной, обычной, т. е. абсурдно консервативной, ужасающе закомплексованной, беспричинно вспыльчивой, и покорно невежественной женщиной, читающей по воскресеньям статьи о фальшивых, бессмысленно развратных знаменитостях в журналах мод и завидующей им. Переполненный до краев тоской, с невыносимым желанием в чреслах, я полуприкрыл глаза и снова поднял чашку с кофе. Мог бы и заплакать. Она прошла вплотную к моему столику и через несколько мгновений исчезла из моей жизни, оставив после себя страстное, грустное, трепещущее воспоминание.

Пальцы ног миссис Уолш находились, по части совершенства, на втором в мире месте.

Вдова Уолш сказала «Добрый вечер!» и протянула мне руку. Я не был уверен, что я должен делать – поцеловать руку, пожать ее, или чего. Пожатие показалось самым приемлемым ходом в данной ситуации – хотя я, конечно же, не мог быть в этом уверен, поскольку ничего не знал в то время о привычках и нравах класса, к которому принадлежала хозяйка дома. Пожал. Рука оказалась мягкой, сухой, и теплой. Вдова Уолш посмотрела мне в глаза и улыбнулась светски. Я разглядел лишь малую степень нервозности. Очарованность ее моей фортепианной доблестью успела, вроде бы, выветриться. В конце концов, последний раз она слышала мою игру больше недели назад, и теперь Ее Аристократическое Величество имело сомнения по поводу правомочности присутствия черного парня в богемном прикиде в Ее Величества замке. Что ж, если ее холодность – результат всего лишь давности впечатления, дело можно исправить очень скоро и очень быстро. Она сказала Уайтфилду, что Мелисса и Алекс скоро спустятся. Уайтфилд кивнул и спросил, не хочет ли она выпить.

Вернувшись в своих воспоминаниях на полтора десятка лет в прошлое, я сообразил, что Мелисса и Алекс – имена ее двух детей. Безутешная вдова все еще ничего не знала о моем знакомстве с некоторыми аспектами ее личной жизни, и поэтому решила, что нужно уточнить, и сказала – Мои дети. Затем она улыбнулась.

Высший, самый высший класс. Осанка безупречная, манеры легкие и естественные, улыбка искренняя. Я начал чувствовать себя, как замученный бедностью клоун, приглашенный выступить на дне рождения богатого избалованного ребенка. К счастью для всех присутствующих, я не очень чувствителен.

Дама села на один из диванов и элегантно скрестила ноги, держа спину прямо. Уайтфилд указал мне на кресло. Кубики льда зазвенели испуганно в моем стакане. Я сел и положил ногу на ногу – боюсь, что с подчеркнуто независимым видом.