Текст книги "Князь механический"

XVIII

* * *

Сухонький генерал Алексеев в теплой бекеше еще больше походил на кота, чем обычно. Теперь он был похож на кота, зарывшегося в одеяло и млеющего от домашнего тепла, выставив наружу только свои довольные усы. Романов сидел напротив него, ладонью в перчатке сжимая эфес упертой в пол шашки. Ремни и портупея стягивали его тело, как корсет. В автомобиле Генштаба они ехали по Забалканскому проспекту на Корпусной аэродром, где транспортный цеппелин «Генерал Скобелев» готовился лететь в Берлин с военными грузами на борту.

За окнами машины был холодный, замерзший в мутном воздухе проспект. Увечные воины Германской войны, промышлявшие бродяжничеством и нищенством, сидели под стенами Вяземской лавры[23]23
  Вяземская лавра – квартал от Сенной площади до Фонтанки, в котором располагались дешевые ночлежные дома, трактиры и т. д. Имел славу одного из самых злачных мест Петербурга.


[Закрыть] от Сенной до Фонтанки, напротив Института инженеров путей сообщения, выставляя напоказ свое уродство, словно на выставке ужасов войны экспонаты. Безногие на тележках, безрукие, полные обрубки, вынесенные на улицу в коробочках, как младенцы в яслях, обезображенные газами, с сожженными губами, носами и веками, с дырявыми щеками – все выстроились как на параде, положив перед собой пустые, запорошенные уже снегом шапки. Без всякой надежды получить милостыню – потому что разве найдется кто-нибудь с тугим кошельком, бродящий в такой лютый мороз у Вяземской лавры, – они стояли целый день, просто потому, что должны были что-то делать, а иного ничего делать не могли. Не чуя холода, глядя себе под ноги, у кого они были, – а иные просто в землю, – и изредка перебрасываясь с соседями в этом ряду короткими фразами.

Потом был Технологический институт, и за ним – улицы, где должны были бы жить вдовы солдат лейб-гвардии Измайловского и Семеновского полков[24]24
  По обеим сторонам Забалканского (ныне Московского) проспекта находились кварталы, исторически построенные для семей военнослужащих Семеновского и Измайловского полков.


[Закрыть], а жили и всякие прочие – во вдовах после войны недостатка не было. За Обводным каналом стояли скотобойня, коноубойный и утилизационный заводы. Там лошади, отдавшие людям все свои силы до последней, отдавали им и не нужные больше души. Целый завод был построен для этого. Так начиналась дорога на Москву.

У Московских ворот, где стояли деревянные, иногда оштукатуренные двух-и трехэтажные дома, была застава с двумя занесенными снегом броневиками. Приказ самым тщательным образом досматривать всех въезжавших в город, изданный во время войны, так и не был отменен, но не исполнялся. Трое караульных, закутанных по самые глаза, стояли у газовой горелки, протягивая к ней руки в варежках, и не обращали никакого внимания на телеги и автомобили, проезжавшие под Московскими триумфальными воротами. Завидев автомобиль с флажком начальника Генерального штаба на капоте, они вытянулись во фрунт и поднесли руки к меховым шапкам, отдавая честь.

Автомобиль свернул вправо – к Корпусному аэродрому. Прожектора на вышках ярко осветили остановившуюся перед опущенным шлагбаумом машину. Из караулки, на ходу застегивая тулуп, выскочил часовой и подбежал к автомобилю.

– Кто едет? – прокричал он, наклонившись к стеклу со стороны шофера.

– Начальник Генерального штаба генерал Алексеев Михаил Васильевич с сопровождающим. Не видишь разве? – грубо сказал шофер.

– Видеть-то вижу, – добродушно ответил часовой, – а не положено пропускать, не осведомившись.

Он махнул рукой, шлагбаум поднялся, и они проехали на аэродром.

Огромные, высотой с Исаакиевский собор эллинги, похожие на разрезанные вдоль жестяные бочки из-под мазута, стояли в ряд к северу от летного поля. Машина с генералом и князем ехала вдоль этого ряда, параллельно с ней на трех уровнях эстакады шли рельсы, по которым елозили вагонетки, подвозя снаряжение, боеприпасы и ремонтные материалы. По другую сторону от дороги выстроились низкие, из красного кирпича, пакгаузы и казармы. Ни одной живой души не было видно.

Они вывернули к летному полю и остановились у эллинга № 21. Две гигантские квадратные створки ворот с надписью белой краской «Не курить. Инфракрасными лучами не светить» сейчас разъехались в разные стороны. Внутри было пусто; тросы и цепи свисали с балок, шедших вдоль полукруглой крыши. Солдаты аэродромной команды и обслуга, ничтожные под огромным сводом, перетаскивали какие-то ящики и перекатывали бочки.

Самого «Генерала Скобелева» уже выкатили по рельсам в поле аэродрома. Снизу вверх Романов смотрел на его гигантский, закрывающий все небо алюминиевый корпус. Так смотрел он мальчиком на остов кита, висевший под потолком в Зоологическом музее на Васильевском острове. Эти предметы – цеппелин и кит, казалось, не могли существовать вовсе: они не соответствовали окружающему миру, в котором все остальное существует в четких размерных границах: от песчинки до слона, и к каковым границам природа приучила человеческий мозг.

Однако кит и цеппелин существовали. Белый круг с синей и красной полосами, опознавательный знак воздушного флота Российской империи, висел в воздухе, нарисованный на сером, сливавшемся с небом алюминиевом борту. Холодный воздух конденсировался на нем мелкими каплями. Они сбегали вниз, к земле, но не успевали оторваться, превращаясь в тонкие сосульки. Мелкокалиберные автоматические пушки в спонсонах по бортам гондолы смотрели вперед. Их стволы были закрыты брезентовыми, задубевшими на морозе чехлами.

Эти пушки предназначались исключительно для отпугивания вражеских аэропланов, но утратили смысл своего существования с тех пор, как аэропланы всех воюющих стран перестали подниматься в воздух из-за отсутствия нефтяного топлива.

На расчерченном рядами заклепок боку цеппелина черной краской был выведен номер «Петргр. авиац. отр. 21».

У трапа, ведущего в гондолу, стояло несколько военных, летевших в Берлин. Двое солдат и офицер проверяли у всех поднимавшихся на борт офицеров документы и записывали их в книгу отбывающих. Когда очередь дошла до князя, и офицер поднял на него глаза, стоявший рядом Алексеев сказал: «Он летит без занесения в списки». Тот кивнул, и Романов поднялся на борт.

Генерал помахал ему рукой, и князь поклонился в ответ.

Над вспаханной танками и засеянной костями Европой ему предстояло провести меньше 10 часов, чтобы оказаться в Берлине.

XIX

* * *

Воздушный порт располагался в Берлине на Александерплац, рядом с кафедральным собором и городским дворцом кайзера Вильгельма. Так было устроено оккупационными властями стран Антанты для их собственного удобства. Цеппелин «Генерал Скобелев» медленно, с уже остановленными двигателями, проплыл мимо стальной причальной мачты, зацепившись швартовочными тросами за кнехты. Тросы натянулись как жилы атлета, но выдержали: воздушный гигант остановился, дрогнул и попятился назад. Натужно загудели лебедки, добирая швартовые и притягивая цеппелин к причальной площадке.

Олег Константинович вместе с прилетевшими офицерами Генерального штаба вышел на открытую площадку воздушной пристани. В 50 саженях под ним лежал Берлин, столица разгромленной Германии.

В куполе Домского собора прямо на князя смотрела огромная дыра, пробитая русской фугасной бомбой. За 4 года, прошедших с войны, никто так и не взялся его восстановить. Берлин медленно умирал. После страшной газовой русско-французской бомбардировки в ночь на 2 декабря 1918 года, когда удушенных считали не сотнями и не тысячами, а улицами и кварталами, в этом городе больше не хотелось жить, и жили в нем либо те, кто прибыл по службе, либо те, кто не мог уехать.

Только бульвар Унтер-ден-Линден жил, светился окнами правительственных зданий и квартир тех, кто в них работал. Ездили автомобили, экипажи, и можно было бы подумать, что все забудется, примирится, и отремонтируются дома, в них вернутся бюргеры со своими фрау и многочисленными детьми, – но слишком искусственной была эта чиновничье-военная жизнь города, чтобы переродиться со временем в жизнь настоящую.

В августе 1914-го, уезжая на фронт, он мечтал, что пройдет по булыжникам поверженного Берлина. И вот они под ногами, но только князь думал, что пройдет по ним вместе с Надей.

Пассажиры цеппелина зашли в кабину лифта, и тот стремительно понес их к земле. Там встречали прилетевших русский офицер оккупационного корпуса с солдатами и пограничная стража. Офицер проверял документы, спрашивал о цели визита и записывал имена в большую, с заляпанными кляксами страницами книгу. Князь не видел смысла скрывать свое имя здесь, в Берлине, представился и спросил про комендатуру.

– Вам, ваше высочество, прямо, до самых ворот, и перед ними слева увидите, – махнул офицер рукой вдоль Унтер-ден-Линден. Романов вышел на площадь, остановил такси и велел ехать до Бранденбургских ворот.

В русской комендатуре появление великого князя вызвало заметный переполох, и уже через минуту, на ходу поправляя шашку, к нему выбежал сам комендант в чине подполковника. Но, узнав, что цель визита – личная и проверкой не является, перевел дух и заулыбался. Князь не желал ни отобедать, ни номер в лучшей гостинице Берлина (конечно, лучшей по местным меркам – вы же понимаете), с удовольствием принял предложение оказать коменданту честь и остановиться в его доме на сколько пожелает, если ему случится задержаться в Берлине, но пока просил только адрес немецкого ученого, археолога.

– Уверяю, ваше высочество, если только этот человек живет в Берлине или в зоне ответственности русского коменданта Берлина, которая, к сожалению, не так велика, его адрес будет найден в течение 30 секунд, – щебетал комендант, ведя Олега Константиновича в механический адресный стол, чтобы наглядно продемонстрировать высокому гостю, как четко и отлаженно работает механизм вверенного ему ведомства.

В комнате механического адресного стола дремал дежурный унтер. Сама комната имела приличные размеры и больше всего походила на цех прядильной фабрики. Все ее пространство было заставлено станками с барабанами разного размера на шестереночных механизмах, соединенными друг с другом натянутыми тросиками.

Князь с интересом разглядывал их – он слышал о механизированных адресных столах, но никогда их не видел.

– Смирно, – громко скомандовал комендант, надеясь своим криком разбудить унтера, если тот вдруг заснул на посту. Унтер, похоже, действительно спал – он вздрогнул, распахнул глаза и принялся таращиться на вошедших, лишь через несколько секунд сообразив, что следует встать со стула.

– Подполковник из Петербурга, прибывший по особому поручению, интересуется узнать имя одного из жителей Берлина, – командирским голосом сказал комендант, – приказываю оказать всю возможную помощь.

Дежурный бросился к аппарату с кнопками наподобие печатной машинки – единственному органу управления всем адресным столом, который князь мог заметить в комнате. Олег Константинович достал бумажник и продиктовал имя.

– Латиницей пишется Koldewey, Robert Koldewey. Он ученый.

– Еще есть данные? – спросил унтер.

Князь покачал головой.

– Сделаем, не впервой, – пробормотал себе под нос дежурный.

Одним пальцем, долго целясь, он набрал на аппарате имя и фамилию, после чего вся комната пришла в движение. Бешено завертелись барабаны – то все разом, то по очереди, натянутые между ними тросики стали сокращаться, дергая какие-то щелкавшие внутри переключатели.

– Это электромагнитный адресный стол? – спросил князь, вспоминая разговор, слышанный им в театре.

– Да куда там, – вздохнул комендант, – электромагнитные только в столицах есть. Они вмиг что хочешь найдут. А у нас простой, электромеханический.

Через полминуты из похожего на телеграфный аппарата, стоявшего рядом с печатной машинкой, поползла тонкая белая лента с отпечатанными на ней буквами.

– Voila! – распираемый от гордости за не подведшую его технику, совсем расслабился комендант.

Князь взял ленту. «Robert Koldewey, мещанин города Берлина. Постоянного адреса не имеет. Работает в Pergamon Museum, проживает, по имеющимся данным, там же».

Князь скомкал ленту и сунул в карман.

– Ну как, есть ли польза? – спросил комендант.

– Да, благодарю, надеюсь, это тот, кто мне нужен, – сказал Олег Константинович, – не окажете ли вы мне услугу – довезти меня до Пергамон музеум?

– О, конечно, с превеликим удовольствием, – заулыбался комендант, – сейчас же распоряжусь подготовить автомобиль. Музей хоть и рядом, а пешком я вас, ваше высочество, не пущу.

XX

* * *

Пергамский музей стоял нетронутым. Антанта забрала у Германии в виде контрибуции почти все золото, откопанное немецкими археологами в Передней Азии, оценив их находки по цене металла, но камни брать постеснялась: уж слишком это походило бы на грабеж. Остались в музее и Пергамский алтарь, и ворота Иштар, и все многочисленные непонятные каменные боги, по-хозяйски свезенные немцами в свою столицу со всего Ближнего Востока.

Два французских военных полицейских в касках Адриана[25]25
  Каска Адриана – стальной шлем французских войск, принятый на вооружение в 1915 году.


[Закрыть] стояли на часах перед входом в музей и молча пропустили внутрь офицера, приехавшего на автомобиле с флажком русского коменданта.

Пол внутри был покрыт пылью, касса пустовала, и билеты на входе никто не проверял. Романов подумал, что он тут один.

– Эй, кто здесь? – громко крикнул он, и эхо отразило от стен звуки его голоса.

Никто не ответил, и князь зашагал, гулко ступая своими коваными сапогами по каменному полу. За каким-то из каменных средиземноморских идолов Романов, как ему показалось, увидел мелькнувшего человека. Он подбежал туда и действительно встретил музейного смотрителя. Заросший бородой смотритель, уже давно, наверное, не получавший жалованья за свою работу и остававшийся на ней только потому, что эти идолы захватили его рассудок, уставился на князя безумными глазами.

– Где я могу видеть господина Колдевея, археолога? – спросил князь по-немецки.

– Я покажу вам, покажу, только не убивайте меня и не лишайте места. Сейчас так трудно найти работу, а я к этому так привык, мне здесь все так нравится, – залепетал смотритель, уводя князя за собой в глубь музея.

Романов порылся в планшете и вытащил шоколадку, взятую им из цеппелина. Он пожалел, что не взял больше, – Колдевея, если он в таком же состоянии, следовало бы угостить в первую очередь. Но смотритель был так жалок…

Археолог жил в музейном подвале с низкими кирпичными стенами и сводчатыми потолками, но довольно просторном. Из мебели в нем были только узкая походная кровать, резной деревянный стол, вытащенный, видимо, из какого-то кабинета музейного начальника, и умывальник. Посредине, уходя трубой дымохода в вентиляционный канал, стояла давно не топленная буржуйка. Все остальное пространство было завалено клинописными табличками, расшифровка которых, видимо, занимала все время Колдевея. Но не было чистой бумаги: археолог писал карандашом на старых документах, между строчек печатной машинки. Электричество не работало, свет давала глиняная средиземноморская масляная лампа, вполне возможно, что из музейных экспонатов.

Колдевей действительно был похож на смотрителя, такой же запущенный и взлохмаченный. Правда, борода у него была ровная и гладкая, как будто она являлась единственной частью его внешнего вида, за которой он следил.

Князь представился подполковником русской армии и прямо спросил про поднятую в Вавилоне машину. Колдевей не удивился ни его появлению, ни вопросу. То ли он давно ждал, что победители придут к нему с расспросами о военных секретах побежденных, то ли жизнь в подвале музея в разбомбленном Берлине лишила его возможности удивляться. Он только предложил князю сесть на единственный стул, а сам опустился на большую, в сажень длиной, каменную клинописную табличку.

– Я расскажу вам все, что знаю. Мы раскапывали Вавилон больше 10 лет, с 1903 года и почти до самого конца войны. Я был начальником экспедиции. Мне принадлежит слава открытия этого великого города. Я обнаружил зиккурат, известный всему миру под названием Вавилонская башня. Я поднял и отреставрировал ворота богини Иштар, находящиеся сейчас в этом музее, у нас над головами. Я вернул миру великую цивилизацию – и вот, посмотрите, какую жизнь я веду теперь.

Я веду ее заслуженно, потому что все эти годы я трудился не ради науки. Деньги на экспедицию давал один человек – Густав Крупп[26]26
  Густав Крупп – в тот период времени – совладелец концерна «Крупп», крупнейшего промышленного гиганта Германии.


[Закрыть], – и давал он их не для того, чтобы в учебниках по истории Древнего мира появилась новая глава. Он верил в Вавилонскую башню и поставил передо мной задачу: найти ее и узнать, какими силами она была построена. Он полагал, что в ходе этих раскопок могут быть обнаружены предметы и знания, которые помогут ему лить еще больше стали и делать из нее еще больше пушек. Вы сочтете, что это безумие, но это не безумие, а тонкий расчет дельца. Именно так они скупают открытия никому не известных изобретателей, по 100 марок за каждое, не глядя, и пусть 999 из 1000 открытий, которые они купили, окажутся бессмысленным бредом – но одно будет гениальным, и оно даст им доход, с лихвой компенсирующий все понесенные убытки. Если Крупп оставлял хоть ¹/₁₀ процента на то, что я найду ему знания, он готов был платить.

Нельзя сказать, что он действовал совсем наугад. В некоторых античных и средневековых герметических текстах[27]27
  Герметические тексты – здесь в значении закрытые – тайные магические знания.


[Закрыть] есть упоминания про вавилонских жрецов, которые с помощью специальных молитвенных аппаратов заставляли посвященных богам рабов работать без отдыха днем и ночью. Но все же вероятность найти что-нибудь была минимальной. Однако я нашел!

Он повернулся к Романову. В этой затхлой комнатенке, освещенной светом одной только масляной лампы, Колдевей со своей черной всклокоченной бородой и искрами безумия в глазах был похож на первохристианина в катакомбах. И князь подумал, что он, сидящий на низком стуле и сжимающий эфес шашки, чтобы куда-то деть руки, при таком распределении ролей не иначе как римский солдат, пришедший тащить несчастного на съедение тиграм, но заслушавшийся его проповедью.

– Я нашел… Погодите, тут нужно знать историю. Вы знаете «Когда вверху»?

Романов нахмурился, решив, что не понимает какой-то немецкой грамматической конструкции, и огорчившись этому факту.

– «Когда вверху» – это название вавилонского космогонического мифа. У него нет собственного имени, поэтому называют по первым словам. «Когда вверху неназванным небо висело» и так далее. Это архетипический миф, он так или иначе отражен в каждой культуре. Победа новых, личностных богов над старыми богами-стихиями.

 
Когда вверху неназванным небо висело,
И внизу земля под ним неназванной стояла,
Апсу-Всеотец и Великая мать Тиамат
Воды свои воедино мешали, проникнув друг в друга.
 
 
Не было судеб еще предначертано в книге,
Чистыми были таблицы грядущих знамений,
Не были выбиты подвиги славных героев,
И имена их еще никому не известны.
 
 
Мать Тиамат в своих водах носила приплоды.
Время пришло разрешиться. О, древние боги!
Сколь многочисленным выдалось ваше потомство,
Тысячи глаз и ноздрей вы на свет породили.
 
 
Ноги их матери чрево все время колеблют,
Рты извергают слова, недостойные уха.
В пиршествах время проводят и славное имя
Древнего бога Апсу без нужды повторяют.
 
 
«Смерти предам их», – подумал Апсу в страшном гневе.
«Как порожденье свое уничтожим? – богиня вскричала. —
«Пусть недостойны, прости им», – она умоляла.
Но непреклонен отец и войска снаряжает.
 
 
Младшие боги тотчас заметались во страхе,
Пиршество бросили, ждут приближения смерти,
Только лишь Эйя спокоен один и творит заклинанье,
В голову Апсу он мечет его и отца повергает.
 
 
Царствовать стал над богами Всемудрейший Эйя.
Первую между всех дев он красавицу выбрал.
С ней он в чертоге возлег на супружеском ложе,
Жертвенник им воскурили все младшие боги.
 
 
Сына она родила ему именем Мардук.
Выше богов остальных красотой он и силой.
Вчетверо глаз он глядит и столькими ж ушами
Слышит. Из рта его черное пламя исходит.
 
 
Радостны мать и отец, в ликовании боги,
Только одна Тиамат дышит злобой великой.
Страшную месть за убийство супруга готовит.
Смерти предать хочет всех, кто к нему был причастен.
 
 
Армию демонов лютых она породила,
Ядом тела напитала, клыки из базальта
И когти из бронзы дала, чешуею покрыла.
Кингу, с которым чертог свой делила, дала в полководцы.
 
 
«Кингу мой милый, иди, разорви им тела их,
Выпей всю кровь, меж ветвей растяни весь кишечник,
Кости пускай, как тростник, по земле разлетятся,
Кожей их будем с тобой от жары укрываться».
 
 
Судеб таблицы ему на груди укрепила,
Ими он демонов лютых привел в подчиненье,
Вышли на битву, всю землю собой сотрясая,
В страх впали боги, узнав, что такое свершилось.
 
 
К Мардуку всем своим сонмом они обратились.
«Если спасу вас – какая мне будет награда?» —
«Будешь ты первым средь нас, мы тебе поклонимся,
Царствовать станешь над нами отныне навеки».
 
 
Лук свой тяжелый он взял и вступил в колесницу,
Два злобных ветра конями запряг он в оглоблю.
Двум же другим приказал за собою помчаться —
Так собирался на битву прославленный Мардук.
 
 
Вихрем помчалась по небу его колесница.
Демоны в страхе своими махали крылами.
Клювами щелкали, чуяли смерть свою близко,
Только одна Тиамат изготовилась к битве.
 
 
Сотней тысяч зубов пасть осклабив, она развернулась.
Поглотить хочет Мардука, кости его сокрушая,
Ядом капают слюни, язык уж петлей изогнулся,
Растопырились когти, готовые в плоть ему впиться.
 
 
Но с небес своих Мардук увидел раскрытую бездну.
Взял он ветер из тех, что летел за его колесницей.
И швырнул его в пасть Тиамат, поджидавшей добычу.
Развернулась в ней буря, не могут уж зубы сомкнуться.
 
 
Он стрелою из лука тогда поразил ее в чрево,
Забурлила в ней кровь и исторгнулась черным потоком,
Задрожали конечности, крылья забились.
Так закончились дни Тиамат, первоматери мира.
 
 
Видя смерть Тиамат, ободрились все младшие боги,
Разом ринулись в битву, помчались в своих колесницах,
Растоптали всех демонов, кости и крылья сломали,
Рассекли черепа их и кровью заполнили небо.
 
 
Они Кингу пленили и судеб таблицы сорвали,
Они Мардуку их поднесли, преклонили колени.
«Ты – великий, да будешь ты царствовать миром».
Так возвышен был Мардук над всеми иными богами.
 
 
Он чертог, весь из золота, выстроил в горнем просторе,
Ему младшие боги служили и гимны воспели,
Благовоньями воздух чертога они пропитали,
Но им тяжко служить ему, хочется к пиру вернуться.
 
 
«Сотворю я людей, – сказал Мардук, – чтоб вы отдохнули».
Из соломы и глины он вылепил первую пару.
Но не знает, как их оживить он, как душу в них вдунуть,
И велит привести из темницы он демона Кингу.
 
 
Привели к нему Кингу в цепях, с головою поникшей,
Мардук вынул свой нож, со стола взял для пиршества чашу.
Запрокинул он голову Кингу и шею разрезал,
Всю, до капли, собрал в чашу кровь, что из раны струилась.
 
 
Этой кровью тела пропитал, и они шевельнулись.
Поднялись, поклонились ему и владыкой признали.
Мардук дал им заветы, как жить, как ему поклоняться,
Научил сочинять себе гимны, святилища строить.
 
 
Они в землю спустились и стали над нею царями,
Подчинили зверей себе, стали возделывать пашни,
На больших кораблях переплыли огромное море,
В городах возвели зиккураты, чтоб Мардука славить.
 
 
Так богами завещано: род человеческий должен
Неустанно молиться им, в башнях, высоких до неба,
Поклониться владыке, воспеть его грозное имя.
Для того были созданы люди из праха земного.
 

Мы копали днем, при свете солнца, и ночью, с прожекторами. У нас было мало времени, мы понимали, что скоро будет война. Арабы работали плохо, проще было копать самому, чем следить за ними. Поднятый нами Вавилон больше всего был похож на кладбище. Огромное, до самого горизонта, на сколько хватает глаз кладбище, над которым осколки стен домов стоят, как могильные памятники. Потом мы копали дальше и докопались до мощеных улиц. Мы были уже внизу, и эти осколки возвышались над нами, как скалы. Как расчерченные на ровные квадраты кварталов, сложенные из глиняных кирпичей скалы. Мы находили много всего, даже золото, если его не успевали украсть наши рабочие. Двоих из них, пойманных за воровством, я велел повесить. Они висели целый день, ночью я ушел спать, а наутро их тела были исклеваны птицами. Помните, как фараонов хлебодар рассказал Иосифу, сидевшему с ним в темнице, свой сон: вот на голове у меня три корзины решетчатых, в верхней корзине всякая пища фараонова, изделие пекаря, и птицы клевали ее из корзины на голове моей. А Иосиф сказал: три корзины – это три дня. Через три дня фараон повесит тебя на дереве, и птицы будут клевать плоть твою с тебя. Когда в детстве в родительском доме я читал эту главу из Библии, то представлял себе толстого лысого пекаря, по макушке которого прыгают воробушки, какие прыгают по брусчатке мостовой за окном и клюют рассыпанную крупу. Хотя пекарь был мертв, в моем воображении все происходившее было не страшным, а смешным, и в этом заключался самый ее ужас: смешная смерть. И вот я увидел, как в этой библейской земле повешенных клюют птицы.

Потом мы нашли ворота Иштар, и я велел копать по прямой от них – туда, куда вела улица. Это была самая широкая улица в Вавилоне из тех, которые мы раскопали. Дорога Процессий, описанная Геродотом. Она должна была идти к храму. Дома без окон, как и все остальные дома в этом городе, стояли вдоль нее. И так по этой улице, прямо, мы дошли до зиккурата Этеменаки. До Вавилонской башни. Груды камней правильной четырехугольной формы. От нее не осталось больше ничего. Это был конец нашей экспедиции, надо было смотреть правде в глаза.

Я не знал, что делать дальше. Пару дней мы просто стояли. На счастье, в одном из домов перед башней нашли какую-то мелкую золотую побрякушку. Среди арабских рабочих распространился слух, будто бы дальше, под кладкой пола, лежит клад. Потеряв стыд, без нашего приказа всей толпой они кинулись туда, стали копать буквально руками. Клада не было, но под кладкой пола они нашли дверь.

Дверь была запечатана обычной храмовой печатью Вавилона: мужчина в молитвенной позе перед длинным низким зданием, из которого торчат, как заводские трубы, три высокие башни, и над одной из них висит полумесяц. Мы попытались срезать печать, но она развалилась в наших руках. Когда отворили камень, за ним была чернота и запах древности. Я не знаю, как описать его словами, но, как только вы его почувствуете, сразу поймете, о чем я. Я схватил масляную лампу и пошел вперед первым. Лаз был долгим, просто прорубленным в сухой твердой земле, которая крошилась под ногами. Я шел никак не меньше нескольких сотен метров. Впрочем, сколько точно, я тогда не обращал внимания. Уже потом мы высчитали, что заканчивался он ровно под центром Вавилонской башни. Он заканчивался комнатой, ее стены были исписаны аккадской клинописью и украшены изображениями битвы Мардука с Тиамат. Мардук, с завитой мелкими колечками бородой, с орлиными крыльями, росшими в форме буквы Х, отчего он походил на воина-бабочку, вгонял в тело чудища Тиамат ветер.

На полу лежали глиняные клинописные таблички. Много табличек, сложенных одна на другую. А посредине – деревянная рама, внутри которой, как в счетах, надетые на стержни цилиндры. Если вы были когда-нибудь в буддийской Азии и видели там молитвенные барабаны, так вот, это были они. Много цилиндров, исписанных клинописью, они стояли в несколько рядов и соединялись друг с другом надетыми на эти же оси шестеренками, а сбоку была ручка, как в граммофоне. Я поставил лампу на пол, подошел к машине и повернул ручку. Я почему-то думал, что она не повернется. Невозможно было поверить, что в этом древнем воздухе, в этой комнате, из которой последний человек ушел, сложив таблички, три тысячи лет назад, что-то будет работать так, как мы предполагаем. И потолок в этой комнате был очень странным: он конусом сходился к раме.

Я стоял и крутил ручку. Это было такое странное чувство – я дышу воздухом, которому три тысячи лет, который был до Цезаря, до Христа и до Александра Великого, – и вот, все так же, как в граммофоне. Такая же ручка, так же ее крутили чьи-то руки.

Не помню, сколько я крутил эту ручку. Барабаны не звенели. Они гудели как-то по-особенному, как электрические трансформаторы. Потом я сел разбирать таблички. Клинопись так быстро не прочтешь, но кое-что я понимал. Это именно то, что мы искали. Вращающиеся цилиндры были таблицами судеб, которые Мардук снял с поверженного Кингу. Они давали возможность управлять людьми. Но не всеми – теми, которых для этого создавали жрецы. Как будто специально для нас оставленные инструкции.

– А как создавались люди? – впервые прервал рассказ князь.

– Это тоже не очень понятно. На клинописных табличках был рецепт крови, сваренной из крови Кингу. Мардук вливал эту кровь в людей, слепленных из глины. В табличках не говорится, из чего лепили их жрецы, но сказано о десятках тысяч рабов, которые повиновались таблицам судеб. Причем не рабов в прямом смысле, а там употреблено другое слово, что-то вроде рабов божьих. Мы не лепили людей из глины, мы попробовали влить кровь в мертвые тела. И у нас получилось. Но это было уже через полтора года. Здесь, в Германии. А если быть совсем точным – во Франции. Вы же знаете про трубу кайзера Вильгельма?