Текст книги "Апокалипсис, белый танец"

Смотрящие из либералов не могли не видеть, что за каких-то пару-тройку месяцев он превратился в брюзгу. Перерожденца. Кому понравится, если, например, он говорит о дураках, что выглядывают из телевизора.

Его место занял другой, не менее эффективный менеджер, Елузай Нямбович, сын известного нам умельца-русофила. Закончив один из престижнейших московских институтов, поселился Елузай в уютном особнячке, законченном строительством за неделю до выборов губернатора. Там, на усадьбе, маленькое озерко с уже завезёнными карасями и успокаивающий шум искусственного водопада. И звукозаписи бубна «там-там», и душераздирающие крики из неиствующей толпы. Неизвестно что требующей в экологически чистом районе, в сосновом бору на берегу той самой реки, что с болью вспоминает Правдин. Как говорится, в нескольких шагах от нового губернатора поселился Елузай. И, кажется, они дружны. Давая интервью Московскому телевидению, Елузай Нямбович весьма лестно отозвался о нём. «Один из лучших губернаторов России, – и, немного подумав, закончил: – если не лучший, – такой вот оценки удостоился только что избранный руководитель области. Подтверждая это, Елузай Нямбович приподнял подбородок, а голову – чуть в сторону. Где-то, наверное, научили его этому. – Ваше превосходительство, – обратился он с экрана телевизора, – ваше предложение о создании федерального фонда помощи транснациональным компаниям, не сокращающих рабочих мест во время кризиса, мы расцениваем как признак вашего стратегического мышления. Успехов вам». И опять поворот головы. Явно хорошие у него учителя.

Уже «вставшему на крыло» Елузаю Нямбовичу не откажет в совете и его папа, признанный в обществе за человека высокой социальной ответственности. Ныне уже озабоченного стагнацией экономик бывших советских республик. Он считает: стагнация их экономик есть ничто иное, как следствие колониальной политики России. Воспитанный на либеральных ценностях, Нямба Станиславович говорил, что было справедливо этим республикам заявить о своих претензиях к Российской Федерации. «За свои имперские амбиции, пусть и в прошлом это, платить надо», – итожит Нямба Станиславович. «Как быстро он вырос!» – вскричал бы тот, кто знает, с чего когда-то начинал Нямба Станиславович… Что ж, большому кораблю – большое плавание.

Любит он и отдохнуть. По-русски, с водочкой и шашлычком. На уикенд он собирает друзей. Где-нибудь на берегу большой реки. Они разжигают большой костёр, который в тех местах категорически запрещён. По причине возможного пожара. Большого. Но из того места слышатся заразительный смех и возгласы: «А ты помнишь, а ты помнишь?» На это Нямба Станиславович кивает утвердительно. Радуется он успехам друзей. Беспокоится о близких.

Болезненно он принял информацию о наступивших переменах у Зиновия Филипповича. Свою озабоченность, его отказ от базовых ценностей, Станислав Нямбович выразил и новоизбранному губернатору. На что получил ответ: «Будет вякать… борзеть, – пояснил он афроамериканцу, – сам окажется в коммуналке на четыре хозяина. Вместе с семьёй, – задумался поглубже. – А то и устроим ему… как его, встречу со специалистом по болезням головки. Небо с овчинку покажется». Тем и успокоил Нямбу Станиславовича. Его понять нетрудно: сын у него недалеко, на должности он.

Завидная судьба у других участников событий, свидетелями которых мы стали.

Горбатенький с компаньоном охотно вспоминают о своей работе по приобщению медвежьих углов России к западным ценностям. Их усилия оценены: памятники культуры на старославянском, написанные рукою каллиграфа с заглавными буквами в цвете, что само собою уже искусство, изумляют западных ценителей культуры. Тамошние телевизионщики приглашают горбатого к себе, чтобы послушать о его озабоченности ненадлежащей сохранностью в России памятников. И он получает за свою озабоченность достойное вознаграждение.

Ираклий Никодимович, при чрезвычайной белизне его халата, как бронежилетом защищённый, всегда готов к выполнению интеллигентной работы. Какие-то награды за это уже имеет. На телевидении его можно увидеть разъясняющим обществу. Истинно, без него не обойтись.

Не бедствует и профессиональная драматическая актриса – «Беременная». Работает она, как и прежде, по утверждённому сценарию. Как у всякого творческого человека, и у неё бывают срывы. «Перестань придуриваться», – крикнул ей в лицо один. Другой раз, работая с людьми из гиганта машиностроения «Саянтяжмаш», была вынуждена имитировать «кондрашку», стать глухонемой. От простого вопроса о форме строгой бухгалтерской отчётности, о которой она в то время ещё не могла знать. А ещё, как-то одному местному театралу она напомнила актрису, сыгравшую Зою Космодемьянскую в театре «Сила есть» в Норильграде. «Едва-едва удалось обратить его сомнения в шутку», – жаловалась она в надежде на понимание трудности в создании образа.

От любимой ею роли «преждевременные роды» пришлось, к сожалению, отказаться. После обильного кровотечения из-за внематочной беременности, случившегося сразу после очередного «выкидыша». Исполосованная хирургом, находясь в реанимации при смерти, она пообещала Вседержателю навсегда отказаться от этой сцены. Теперь она усиленно штудирует сердечные приступы и параграфы бухгалтерской отчётности.

Пожелаем же современной мельпомене успеха на тернистом пути к процветанию страны.

Анжелика Викентьевна ко Дню знаний составила список рекомендованной литературы для старого зэка Алексея. Имея в виду его развитие. Это может показаться очень даже странным, сказавшего в ответ и в самой циничной форме, чтоб она список вместе с её книжками затолкала себе… Не станем выражаться.

К сожалению, не всё хорошо и у самой Анжелики Викентьевны. С трудом ей удалось устроить своего талантливого друга завхозом в школу. А там он стал говорить об отсутствии толерантности в стране. О гонениях на представителей однополой любви. Был замечен в откровенно-нехорошем поглаживании ученика пятого класса. И несмотря на «звонок с верху», директор школы уволила её друга. Чем и выказала себя закостенелым консерватором.

«Как же трудно быть образованным человеком в этой стране», – узнав о случившемся, тяжело вздохнула Анжелика Викентьевна.

Натали и подобные им – «Маньки», ведомые Лукавым, танцуют по жизни сообразно возрасту и своих незатейливых желаний. Не сбавляя ритма, не обращая внимания на заветы, которые они не могут не знать.

Елизавета Саввишна на предложение отдохнуть на пенсии, потупя взгляд, ответила просто: «Поработаю ещё». И чувствуется мысль во взгляде этом: «Не хлебом единым жив человек».

И последнее.

Варину комнату в коммуналке забрал себе сосед. Отец того мальчика, что дверь подпирал и умел показывать язычок, покручивал палец у виска. Радовались его родители удачному, почти бесплатному, приобретению. И поглаживал отец головку сына, говоря: «Кто смел, тот два съел». Нашёптывал ему, несмышлёнышу, в этом непростом, но, отнюдь, не хаотичном мире.

Служанки

(Отрывок из повести «Земля трясётся»)

Километрах в двадцати пяти, а может, и тридцати (это как повезёт) от райцентра со странным названием Большие Проекты находится деревня Большая Понуровка. Ещё недавно – отделение колхоза «Имени тринадцатого партсъезда». Домов пятнадцать в деревеньке, крепкой некогда, а теперь заметно присевшей и кланяющейся в сторону «Проектов» и «Партсъезда».

В стране пробуксовывала перестройка, а в Большую Понуровку, буксуя, въезжала машина. Она скользила с дороги под уклон, разбрасывая в разные стороны грязь.

В кабине сидел старик, одетый по-городскому. Бритое лицо, светлая рубашка и галстук говорили о другой среде его обитания, нежели деревня Понуровка, пусть и Большая. Поскользив, машина боком въехала в деревню и остановилась у дома, года два пустующего. Перед тем как заглохнуть, мотор хорошо стрельнул глушителем, что говорило о «позднем зажигании». Из кабины тяжело вылез старик, разогнулся, потёр спину в том месте, где бывает радикулит, и стал показывать подошедшим мужикам бумагу на покупку дома. Пошёл во двор, похлопал дверью, ставней. Занёс большой узел, чемодан и баул, какие были у городских лет тридцать назад, и вышел проводить машину. «Ну, отец, давай, – напутствовал молодой шофёр, – держи хвост пистолетом». Он завёл мотор и стал буксовать в обратную сторону. Глушитель ещё звонко стрельнул, напоминая о проблеме. Приезжий смотрел вслед печально – возможно, не понаслышке он был знаком с «поздним временем». А когда машина исчезла за близкими берёзами, он привалился спиной к столбу ворот и стал смотреть вдаль.

Деревенские начали интересоваться. Старик ответил: да, пенсионер; с севера, где работал на стройке. Подошло ещё несколько местных, а это, считай, собралась вся деревня, и приезжий сообщил, что есть у него дочь, есть внучка. Ничего не сказал о своей старухе. Фамилия у него – Сидоров. Жить он будет здесь… всегда. Он ещё посмотрел далеко, потом перевёл взгляд на тех, кто рядом. Скорее, скользнул по ним взглядом и закрыл глаза. Деревенские стали расходиться, понимая, что по случаю знакомства им ничего не будет. Первую зиму Дмитрий Петрович ходил по-городскому – в ботинках, куртка у него тёплая, с нашивкой на рукаве. Шею укрывал цветастым шарфом, видели по весне на нём вязаную шапочку, какие любят спортсмены-лыжники. Иногда слова говорил городские. В тот год дом побелил, пол покрасил, весной энергично огород вскапывал. Осенью урожаем картофеля (он так и сказал: «картофеля») хвалился. Поправил забор. Он так и говорил: забор, а не заплот, как это принято в деревне Большая Понуровка. Слышали – пилой работал, молотком стучал. Говорила потом одна старушка: имел специальную тряпку для мытья полов.

Но скоро обул Сидоров валенки, ватные штаны ему полюбились. Летом стал носить глубокие калоши, удобные ему теперь. Куда-то шарф его цветастый подевался, вязаной шапочки с иностранным словом не стало видно. Городские слова не вспоминал, стал говорить – «картошка».

Заметили некоторые: жилой дом стареет одновременно с хозяином. На связь между ними – более прямую, невидимую многим – намекают. Случайно ли, дом у Дмитрия Петровича начал осыпаться по углам в тот год, когда он летом пальто стал носить? А то ещё и в валенках летним днём выйдет. В тот год дом и сделал реверанс в сторону Больших Проектов. От завалинки доски отвалились, туалет наклонился, заплата из железа на крыше топорщится, на ветру погромыхивает. Хорошо бьёт по крыше листом ветер северный. Лебеда во дворе у него сухая, высокая, шумит горделиво. Вот пол в доме перестал мыть, а потом и подметать. Паутинка по углам, сажа на стенах в тот год, когда воротник его рубашки затвердел как накрахмаленный. Известь с потолка на его голову сыплется. В подполье, по углам, овощи догнивают, а рядом со скользкой лестницей – скользкий мешок с давней картошкой. А ведь и прошло-то каких пять-шесть лет…

И вот на этом фоне, фоне мерзости запустения, сидит на крыльце старик. Он дремлет, откинув на столбик голову; рот приоткрыт, а в нём несколько зубов. Вероятно, пародонтозных. Запашок от него… Рукой слюну с бороды сотрёт, а руку – о пальто. Иногда очнётся от дрёмы – забормочет, вспоминать что-то там начнёт. А было, об Ильиче выразился дурно: «Кухарки не могут управлять государством. Не дано! Экую ты хреновину придумал, Ильич. Созидателя нашёл». Ещё и посмотрит в угол двора, куда помои сливает.

* * *

Студента Дмитрия Сидорова учили: страна шагает семимильными шагами, правительство нацеливает строителей на прогрессивное. Прилежно он писал в конспекте и о моральном кодексе строителя коммунизма. Писал, но мало верил «шагам» и «кодексу…». Хотелось ему карьеры после института. Банального роста по службе желал молодой инженер. Это чтоб ему зарплата была побольше, квартира попросторнее. Машину хотел купить. Не дело мне, думал он, в тепле сидеть, штаны в конторе протирать. Попросился на север, на большую стройку, подшефную комсомолу и под контролем ЦК. Верил-не верил, но был и пафос: «Плотину строим, энергию в Европу бросим».

Фотография у него есть того времени: на фоне огромной реки он – молодой, широкоплечий, улыбающийся. Или среди скал. Лыжи широкие на ногах, ружьё на плече. Шапку снял – тепло ему. Во рту – папироска, а на поясе большой охотничий нож. Случись что, постоять за себя может…

И вот на севере, на шестидесятой параллели, молодой инженер, мастер монтажного участка ходит по строительной площадке в каске набочок. А на рукаве куртки эмблема золотом: строительный кран на фоне восходящего солнца. Да-да, непременно – восходящего. Такая эмблема, как штандарт, говорит о причастности её владельца к особой когорте строителей – монтажникам.

Полгода Дмитрий жил в рабочем общежитии. Нехорошо ему там показалось. Известное дело – молодёжная стройка. Первое время с начальством у него… отношения, рабочие… с гонорком некоторые. Но верит: лучшее – впереди. Впрочем, и теперь есть кое-что: зарплата северная, гостинку получил. Лодка моторная у него. Друзья. Есть среди них и молодые специалисты. Из незамужних. Дмитрий уже почти готов приступить и к монтажу собственной семьи, но ему как-то ещё страшновато. Надо, чтоб всё случилось само собою…

Хорошо после длинной северной ночи поехать к югу, где много солнца, и быть свободным. Привалиться к прогретому солнцем камню и слушать море. И чтоб недалеко девушки гуляли стройные, загорелые.

Вот очередной отпуск у мастера монтажного участка. Предчувствует Сидоров шум прибоя, морской ветерок и горячие камни на берегу и встречу со «стройной, неприступной». Да и Дмитрий, если напрямую, не лыком шит: общителен, анекдотов знает достаточно. Почитывает иногда, надбавка у него к северной зарплате. Имеет возможность купить на рынке фрукты, не спрашивая о цене. Класть их в пакет, а потом бросить: «Сколько?..» Хорошо в молодые годы предчувствовать месяц летний, отпускной.

В это самое время возникло одно обстоятельство, хорошее, в общем-то, обстоятельство, но пока ещё не до конца созревшее для решения. Один «специалист» – тоже молодой и готовый к монтажу семьи – сигналы стал подавать: в отпуск собирается. Она и с главным врачом говорила, и он согласен на её отпуск в это же самое время. И Дима уже в её доме, как говорится, принят. Шанежки, был случай, из теста, очень даже сдобного, кушал. Наташа – хорошая. Всё при ней, но взять и вот так сказать: выходи за меня?!

А её родители к тому, чтобы их дочь поехала «просто так», отнеслись не очень…

Отец тогда за столом сидел, мать – у плиты. Как и положено ей по статусу – поварёшку в руке держала, полотенце на её плече. Их младшая дочь – старшеклассница – в соседней комнате, за книжкой мечтает. Кот у батареи отопления, динамик со стены что-то бормочет о прогрессивном.

Наташа к столу присела, кудряшки у виска поправила. «Хорошо бы поехать к морю в этот отпуск, – говорит и наблюдает, как родители головой согласно кивают. – И Дима едет…».

Конечно, их дочь – не девочка в платьице белом. Но… поехать с мужчиной, который уже имел время определиться в своих отношениях и не сделал этого?.. (Он что тянет?). И потом, в случае ошибки, нехорошо будет родителям… Да что попало могут поселковые наговорить! На это последовала следующая реакция: старорежимный отец жевать перестал. Мать замерла с поднятой поварёшкой, но ненадолго. Сестра книжку читать перестала. Если, конечно, читала. А так – всё обычно. Правда, у отца лицо стало грустным. Немного. У матери чуть-чуть растерянность обозначилась. Фактически никто и слова не сказал. А что говорить, если человек взрослый. Поэтому Наташа – специалист ещё молодой приняла решение: главный врач не отпустил её в отпуск. С кадрами случилась напряжёнка в это самое время.

Поехал Дмитрий один. Погостил у родителей. На материке (любил он это слово – как из другого мира он прибыл). Родственников навестил, друзей в большом городе у него много. Хорошо, кого-нибудь встретив, по спине похлопать. А на вопрос: «Как жизнь молодая?», ответить: «Строим помаленьку. Строим. На севере». Приятно, если утренний сон оберегают домашние: дверью не стукнут, крышкой кастрюля не звякнет. В доме у них пока всё спокойно. Отец рад: сын у него… нормальный сын. Доволен: у дочери внука в его честь Петром назвали. Жене внучку хочется. На это Дима улыбается широко: он нащупал почву, не поскользнется его нога. Твердь под его ногою – не сомневается.

На большом самолёте отпускник продолжает путь к морю. Его, как и других, уже успевших что-то в жизни, приглашают на посадку. Он целует сестру, обменивается рукопожатием с её мужем. А на полпути к самолёту поворачивается, чтобы ещё раз махнуть рукой. Самолёт ревёт, земля дрожит. И задрожит, если в каждом двигателе лошадиных сил много. Мотор новый, Сидоров молодой – всё как и должно быть.

Он оказался рядом в кресле с блондинкой, у которой «ноги ничего» (во время посадки видел). И волосы у неё красивые: жёлтые, густые – как у известной артистки. Пальчики наманикюренные на «Медицинской газете» лежат, а газета – на круглых коленках. Дмитрий посмотрел одним глазом: что напечатано? Ему газета понравилась: на своём месте она. Неторопливо нащупал он в кармане светлого пиджака пачку сигарет, спросил разрешения, щёлкнул красивой зажигалкой. Прикрыл глаза, как это делают в минуты отдыха те, которые сильные. И у неё достоинства: молодая, красивая причёска, «Медицинская газета». Опять же о ногах: такие кого хочешь неспокойным сделают. Как бы при регалиях оба, сидят рядом – как не познакомиться?

Её зовут Аней, работает медицинской сестрой в сельской больнице. Не замужем. В отпуске, одна. На это молодой человек незамедлительно ей пообещал, что он не успокоится, пока не устроит Аню с жильём. И доверительно коснулся «Медицинской газеты». Вышли в аэропорту вместе, чемоданы несут. Местный, что прятался от солнца в тени, к ним подошёл. Весёлый, из тех, которые много знают наперёд. «Для молодых и таких красивых есть комната, – ладошками прихлопнул. – Хотите, верьте, хотите – нет, а недорого, – глаза смеются. – И, между прочим, рядом с пляжем. Кровать в комнате «агромная». На это Аня задышала, а в комнате с большой кроватью стала отстраняться: «Я вас очень прошу…» – легко в грудь мужчины упёрлась рукой, другой – на своей груди кофточку держит. Блюдёт себя. Но на юге же они, жарко…

Говорят некоторые, из современных прогрессистов, что в такой стремительности есть особенный шарм – познание тела прежде! В регрессии находят изыск. Проповедуют рудименты – психологию в этом видят особенную, авангард. Другие, начитавшись ветхих книг, рассуждают так: не должны люди вести себя, как животные. Грех это. В доказательство пример приводят про старого человека по имени Ной и сына его. Снявшего одежды с отца. Говорят, не понравилось отцу «познание тела», разгневался он и в гневе своём завещал: будешь ты и род твой в услужении…

«Широк спектр того запрета», – толкуют они это в Книге. Ладно, пусть их – необразованных по-современному, начитавшихся ветхих книг. Что ни говори, а как приятно зайти человеку в незнакомое место. Но, в особенности, если туда входить запрещено. Дверь отворить: там-то что?

Впрочем, Дмитрий вёл себя, как и положено ему – молодому, у которого кровь играет, насыщенная какими-то там гормонами. Приятно ему покушать зрелую вишню, отпить сладкого вина. В прохладе вечера погладить ковёр на стене, прохладную ткань лёгкой простыни. Мужчина молодой, у него и на минуту кровь в жилах не останавливается.

Они разговаривали, были случаи.

– Слушай, а я о тебе ничего не знаю, – говорит Дима.

– Колись-ка давай. С кем живёшь?

– Одна. В общежитии больницы.

– А родители?

– Мать в своём доме, – к окну отворачивается, кусты наблюдает.

– А отец? Живой? Ты почему с матерью не живёшь? – ему кажется, он задает обычные вопросы.

– Отца не помню. Они разные у нас с сестрой.

– С матерью почему не вместе?

– Не хочу, – Аня раздражается, не в окно, а на него смотрит, готовая ответить, если потребуется.

Совсем не специально узнал: есть ещё у неё брат. Живёт где-то. Чтобы прекратить неприятный разговор, Аня сказала: «Живёт, ни у кого денег в займы не просит».

С отдыхающими они не сошлись и между собою… так, мелочёвка всякая: о пляже, собака у хозяина злая, или:

– Продуктов много скопилось в холодильнике, – это он, зная Анину особенность не помнить об этом.

Промолчит на это она, только голову приподнимет над своим вязанием. Кстати, за месяц она связала красивый свитер.

Дима любил свитера с глухим воротником. На севере, при встречном хиусе, они хороши. «Следующий раз поедем, – может, и не шутила, а надеялась Аня, – тебе такой же свяжу, шерсть готовь».

Скоро время прошло. На отдыхе они, да и месяц-то фактически медовый у них. Отдохнули, загорели, фруктов съели на год вперёд. Будет им что вспомнить…

Вот он, их самолёт большой, ревёт шибко – обратно летит. Потом – вокзал, вагон с открытой дверью. Аня пальчиком коснулась его носа, в щёку чмокнула, из тамбура ручкой взмахнула. Рядом кондуктор свёрнутым флажком поигрывает. А у Дмитрия в глазах грустинка о прошедшем лете.

Оставил он время и погостить в родительском доме. Любил он выложить на стол подарки. Улыбнуться, сказать остроумное к месту. Утром полежать в постели, и чтоб все знали: не вставал ещё. Есть-есть честолюбие, просматривается.

Потом – север, большая стройка, контора монтажного участка, а в ней – Сидоров. Он тычет пальцем в чертёж. Может это делать и с лёгкой улыбочкой: образование у него, опыт. Местный телефон позванивает: ему разъясняют те, что выше. Могут и неприятности пообещать. Дело обычное. Через неделю у него чувство – как в отпуске и не был. Если и вспомнит Аню, то с размытыми чертами лица. Не смог бы ответить на вопрос: кто она? Да и когда ему вспоминать, если он весь день стройплощадку энергично пересекает. В шахтный колодец спустится, чертёжик туда-сюда повертит – на отметке минус 11,43 его голос слышится. На стройплощадке с плакатов на него мощные рабочие смотрят. «Вперёд!» – призывает один из них в синей спецовке. Когда вспоминать, о лете грустить? Что было, то прошло.

Вечером, усталый, к женскому ушку наклоняется.

– Сильно-пресильно скучал, – шепчет в серёжку. – Наташа хорошая, она лучше всех, – и верит этому.

– А что ты Аней меня называешь? – отстраняется, да ненадолго. Потому что он – усталый от работы и сытый от блинов – всё более увлекает её за собою на диван. Усталость валит его. И женщина утомлена – на ногах весь день, бедная.

…Что ещё сказать? Да всё у них, молодых, хорошо, по колее перемещаются, а она ведёт к известному маршу. Все симптомы скорого марша налицо: уже в домашнем халатике хлопочет над блинами Наташа. Передничек у неё (с оборочками), домашние туфли (с пампушками) уже прижились в его комнате. Состирнёт иногда… «Решаться надо, решаться. Может, даже завтра, – думает Дмитрий. – Вон какие сегодня были блины, – позволяет себе юмор. – А какие они могут быть, если у неё в тылу мама? – острит, проводив домой «лучшую из всех». – Мамы… они всегда научат дочку… как блин испечь», – это уже засыпая. Кстати, мама как-то сказала дочери – так, болтовня женская, что родители у Димы – порядочные. Она это поняла. И ещё: она случайно узнала, что на работе Диму уважают. Наташа на это сказала: «Ну, мама…» Но мама имела намерение закончить: «Если он где-то и погулял – дело холостое. Перебеситься надо мужику».

* * *

В октябре пришло письмо от Ани. Она поздравляла с наступающим праздником и сообщала о своей беременности. И что аборт есть узаконенное убийство, и что она на это не пойдёт. Формируется человек, похожий на родителей! Гены у него, характер… Постепенно стало доходить до него значение слов: гены, характер и «на убийство она не пойдёт». Долго не спал в тот вечер Дмитрий. Курил, окурки из переполненной пепельницы падали – как в кино бывает, по сценарию. Размышлял будущий отец о печальной судьбе сына, растущего без отца, – растёт и ненавидит всех! Но прежде всего – его, Дмитрия Сидорова. За то, что не имел ласки, за то, что его оскорбляли в школе, за болезни, которых могло не быть. За то, что не имел общения с мужчиной-отцом. К кому он обратится, кого помочь попросит? Ублюдок – его школьная кличка!

Невесёлым стал Дмитрий, перестали его радовать успехи на отметке минус 11,43. Не может он ответить Ане: «Это твоя проблема, девочка». Не утешает его сентенция – он мужчина, он такой, как все. Не помогает сентенция, и что ему делать, он не знает.

Гостинка, которую любил, померкла: Наташины домашние туфли, уже прижившиеся в его комнате, теперь не на месте стоят. Один другого носком придавил, пампушка у него наклонилась – пришита плохо. Вечером, уткнувшись лицом в спинку дивана, он слушает, как Наташа стучит в дверь. «Я знаю, ты дома», – говорит. «Можешь ты, наконец, объясниться?» – это назавтра её голос по местному телефону. «Дима! Я видела тебя, тебе плохо, – это ещё через день в прорабской телефон звонит. – Скажи же что-нибудь…»

Захотелось Дмитрию представить Анну в своей комнате. Например, они за столом, ужинают, и он пытается её «разговорить». Для этого он вспоминает летний месяц. И не может ничего вспомнить для «разговора». Или стирает она, у мойки посуду моет… Спиной стоять к нему ей удобно. Не может он объяснить себе этого, но ей удобно – спиной к нему… Ещё упёрся лицом Дмитрий в спинку дивана и… Аня идёт по коридору, в больничную палату заходит, больному – старому, уже и от жизни уставшему, – укол делает, разноцветные таблетки на прикроватную тумбочку кладёт. Никак не получается у неё улыбки. Не может представить на лице Ани. Знаю, видно, мало, объясняет себе Дмитрий.

С Наташей ему просто, её представить легко. «К примеру, поставим её на то же место, к мойке. Посуду она моет… Но вот поворачивается ко мне и говорит, что они в отделении решили… но главный сказал… тогда все, кроме Марии Семёновны, – ты знаешь её…» Не стал детализировать Сидоров, ему важно другое: Наташа «говорит» и «ходит по комнате».

Несколько дней Сидоров сидел в конторе, по телефону говорил, но скоро забывал, о чём. Один раз трубы на стеллажах рассматривал, вспоминая, откуда они? Когда принимал?

Объяснился на улице с Наташей. Было холодно, перчатки у него не для севера – руки замёрзли, трясутся. Говорил: «Ты лучше всех, но я не могу иначе, мне очень-очень будет не хватать тебя».

Вечером, на диване, сомнения выказывает: «С одной стороны – сын, по кличке Ублюдок, не совсем здоровый… С другой – Наташа, почти жена, – одним глазом по комнате Сидоров смотрит, другой – в подушке. – Если попросить прощения – простит. Думаю, простит… Что делать?» Неделя уже как этот вопрос – рефрен у него.

Утром глядит на шпильку, забытую ею. Пальцем проводит по лакированной поверхности. Вздыхает, как это бывает у юношей. Рукавицу-прихватку с крючка снимает. Они её называли Варварой. «Прихватка останется, Варвары не будет» – хотел сострить, да не смешно ему.

Сегодня, на десять, комиссия по приёму «скрытых работ». Представитель заказчика, генподрядчик, кое-кто из субподрядчиков соберутся на «отметке». Акт на скрытые работы, «форму № 2» подписывать уже время! А он? Его в должности повысили – прорабом стали называть, а он личное выше общественного поставил. Ну хотя бы спустился Сидоров в свой коллектор, посмотрел, что там и как. Нет. У него – рефрен.

Тяжек был выбор, изнурили его сомнения. Вздохнул, когда вышел вечером из почты. «Выезжаю. Жди» – было в телеграмме.

Заехал к родителям, но теперь улыбался не широко. Мать обнял, отцу руку пожал, но не энергично. Его расспрашивали, он рассказывал – так, вообще. Сестра сказала: «Спешка нужна при ловле блох». Грубовато, конечно. А что он должен делать? Как он должен поступить? Тем и отличается человек от животного. Про порядочность напомнил… А сам и теперь не уверен в своём решении: посмотреть бы на месте ещё надо.

С этим и поехал к Ане. В деревню большую, недалеко от которой что-то нашли в земле и вот-вот начнут «это» выкапывать. Людских ресурсов в регионе для этого достаточно. Квалифицированных ресурсов! – радовались газеты. «Процент окончивших высшие и средние учебные заведения неуклонно растёт!» – взвинчивала народ одна из особенно прогрессивных газет. В те дни уже наладилось регулярное автобусное сообщение между станцией и этой большой деревней. Переросшей себя, уставшей, как утверждают некоторые, от рёва коров и криков петуха. Но были и недовольные… А разве можно угодить людям? Да, наступил некоторый регресс в деревне, а какие у нас успехи в борьбе за мир. Как бескорыстно нас любят везде!

Но речь теперь о том, что приехавший жених заходил во двор маленького покосившегося домика на окраине большой деревни – центральной усадьбы совхоза-гиганта «Прогресс», а домик был подслеповат. Небо над ним низкое, тяжёлое. Крыша заметно прогнулась. В домике с подслеповатыми окнами и жила Анина мама. Сидоров осмотрел двор оценивающим взглядом: неуютным он ему показался. Первое, что увидел он, – место в огороде, куда помои сливают. Во дворе обрывки бумаги на ветру шевелятся. «Ветер снег сдувает, земля на огороде голая, мёрзнет», – подумал еще, шагая не покачнувшуюся ступеньку. В дверь стучит и здоровается с Аниной мамой, носящей красивую фамилию – Хамитянская (Аня была на её, материнской, фамилии). Говорит о себе, улыбается. Наблюдает: ждали его? Мама на него смотрит как человек, имеющий вопрос: ну-ну мил человек, надолго ли к нам? Потом выражение лица плавно переходит в ответ: «Ох, кобели вы, кобели похотливые». Но, видимо, вспомнив, что её же дочь предупреждала о приезде молодого человека, который… с которым они хотят пожениться, мама стала успокаиваться. Спросила, как зовут, откуда. Немного походила по комнате, половицами поскрипела. Стала сумку для продуктов готовить. Деньги считать, спиной к гостю повернулась. «Щас вернусь», – сказала не поворачиваясь.

Сходила в магазин, на стол покупки выложила: баночку с венгерскими огурцами, свеклой болгарской маринованной. Пакетик карамелек к чаю. В центре стола расположила бутылку водки и кильку в томатном соусе. Начала резать сыр – не зрелый, ещё пахнущий творогом – тут и Аня пришла. Спрашивает:

– Как доехал?

– Хорошо доехал. С автобусом от станции повезло. Как ты? Здоровье как?

– Нормально.

Помолчали.

– С работы уволилась?

– Увольняюсь, – у стола хлопочет, банки с огурцами, рыбой переставляет.

– Чувствуешь себя как? – известный намёк он делает, плеча её касается.

– Хорошо, – уходит на другую сторону стола, там тарелки ставит аккуратнее.

Стесняется, думает Дмитрий. Стал он чемодан открывать, подарки выкладывать на диван. Как потом узнал – старый, расшатанный, спинкой к стене привалившийся. Мама невесты тёплому платку довольна. «А это нашей новой северянке», – говорит он заготовленную фразу и подаёт Ане унтики. Беспокоится о размере: подойдут ли? Красивые унтики, расшитые бисером, невесте нравятся. Правда, в какой-то миг сомнение возникло у него: не слишком ли намётано бисера? А сам всё прислушивался, ждал: вот стукнет у калитки щеколда, дверь откроется. Люди станут входить. Его новая родня. Но чемодан его вместительный, накладено там достаточно. Был, на всякий случай, куплен и небольшой плюшевый мишка. Хорошо будет его подать со словами: «Слышал, слышал я о таком мальчике (девочке) по имени…»