Текст книги "Апокалипсис, белый танец"

Но не звякнула щеколда, не стукнула во дворе калитка, дверь не отворилась, впуская родню. Сели за стол, молча ели северную рыбу. Хорошую рыбку он привёз, так что осталась нетронутой килька. После «Столичной» венгерскими огурчиками закусили. Чай грузинский попили с сыром, сахаром. «Видимо, у старухи огород не родит, – подумал Дмитрий, – чтобы варенья-разносолы иметь. Потом живёт одна, для кого садить?» Прав гость, прав: когда ей? К весне ещё и прикупать приходится овощей. Когда ей огородом заниматься, если каждый день ходит дежурить в присутствие? И ночью там же, но уже основные фонды сторожит.

Два дня, пока Аня собиралась, Сидоров наблюдал из окна жизнь. Окраина села. С другой стороны его, в километре-двух, рабочий посёлок растёт. Там иногда погромыхивает, что-то добывается, перерабатывается. Кто-нибудь из местных «работяг» пройдёт. Зима, морозец, а он в сапогах, потому как на производстве работает. Нет и нет, здесь не деревня-село, но ещё и не город. Переходным состоянием это называется. При ускоренном режиме.

Утром с тёщей – уже так про себя называл – словом перебросится. Он спросит, она ответит. Весь день один. Ночью с Аней. Сон у неё хороший, спокойный. Лишний раз не пошевелится.

Оставаясь в доме один, Дмитрий мог осмотреться и понять его назначение: укрыть людей от непогоды. В нём только жизненно необходимое: крыша, стены. Есть печь, но как не мастер её клал, а ученик. Строителю видно: для прочистки ходов лючки не оставлены. Кирпичи придётся вынимать, по дому сорить. «Да… ремонт нужен. Ремонт. Давненько тут мужика не было, давненько», – осматривается Сидоров.

Потом в окно посмотрит, за сорокой на колу понаблюдает. Во двор выйдет, на крыльце постоит, лёгким морозцем подышит. Привалится спиной к навесу крыльца, а на плечи у него куртка накинута. Сваебойка где-то стучит. Индустриальным методом строят: на бетонный каркас бетонные стены цепляют. В огород Сидоров посмотрит: «Совсем пусто, – подумает. – В туалете только согнувшись стоять можно. Как недавно въехали в дом. Или – съезжают».

Между прочим, кошка у тёщи интересная. Очень быстро ест. Большая, шерсть у неё густая, недовольная всегда. Впечатление, что людей она не уважает. Похватает с пола очистки овощей, хлеб и быстрее к двери. Как-то хотел Дима погладить её, но на это она стала бить по полу хвостом, клыки показала. Жёлтые, крупные. Глазом нехорошим подмигнула. Вроде она понимает побольше, чем некоторые думают о ней и… не надо, не надо этих телячьих нежностей. И, сам не зная почему, вспомнил Дима, что знающие люди говорят: со временем животные становятся похожими на своих хозяев.

Наблюдать за кошкой ему интересно: прыжки по глубокому снегу делает большие. Как-то красиво взяла изгородь и исчезла в покосившейся постройке чужого огорода. Там скоро закричали куры. По-видимому, явление кошки в курятник было не первым: на крик хлопнула дверь и в сторону строения побежала по-домашнему одетая женщина. Выкрикивая «Ирод!», она махала над головой палкой. Животное выскочило из известной ему лазейки и в несколько крупных красивых прыжков достигло маленького строения в соседнем огороде. Она залезла повыше, приподняла заднюю лапу и стала что-то там делать. Очень даже спокойно делать. Фактически манкируя присутствием человека.

«Это какая же напасть у нас появилась, – взвизгнула на слове «напасть» хозяйка кур. – Это какую же он курочку задавил на прошлой неделе! – говорила она громко в сторону Дмитрия. Ещё надеялась: из соседей кто услышит… – Все, ну все как есть дыры в стайке забила, но он же – зверюга – где-то находит себе лаз. У, Ирод!»

Она громко плюнула в сторону туалета, где сидела не до конца одомашненная кошка. Которая понимает людей, ей импонирует их гуманизм, но она обременена наследственностью. Её генам тысячи лет, она не может без промысла. Вот почему на причитания, если не сказать более, – оскорбления, кошка не перестала поднимать заднюю лапку, а только повернула голову, чтобы посмотреть.

В дом зайдет Дмитрий. Тепло, печь топится, дрова потрескивают, но неуютно ему от угла, где умывальник. Он как-то, когда никого не было, подтёр там. Но уже от стен пахнет.

В отъезд собирались, когда пришёл молодой парень, чей-то племянник. С порога он заговорил о деньгах, которые кто-то должен за дрова. Говорил в угол, смотрел в другой. Иногда бросал взгляд на Дмитрия, как бы приглашал его в свидетели. А ему захотелось, чтобы племянник этот был как минимум внучатым. Или ещё каким, но непременно подальше. Паренёк квасил губы, выказывая превосходство. Шапки не снял, воротник старого пальто с лица не убрал – как прикрывал им себя. На пальце он носил перстень из жёлтого металла. Большой, в виде черепа. «Чудо-печь мы вам не вернём, – говорит. – Тётка Настёна – хорошая», – это как попрощался он с Дмитрием. Для чего пришлось на него посмотреть. И исчез как привидение: возникло – исчезло, а между этим его надо потерпеть. Не услышал Сидоров, как во дворе щеколда стукнула. В окне тень не мелькнула. Но то, что всё было, свидетельствовала лужа на полу. Она растекается – всё случилось, и недавно. Аня разогнулась над чемоданом, тёща шевельнулась на стуле. Как из гипноза они стали выходить. «Непонятно, – думает молодожён, – какая-то тётя Настя, чудо-печь. Дрова. Никто не пришёл познакомиться, Аню проводить».

Правда, уже к ночи, зашли подружки Анины. Одеты хорошо, перстни-кольца у них, духами стала наполняться комната. Макияж в меру. Приятные молодые женщины, одеты в импортное, но… если бы это было возможно, не говорили бы. Совсем.

Одна из них, Марина Зайцова, замужем. Дочка у неё маленькая, в ясельки носят её. Галей зовут. Трудится Марина инженером по снабжению крупных сельскохозяйственных комплексов. Осуществляет комплексные поставки в эти сельскохозяйственные комплексы. Хочется ей в городе большом пожить, где есть театр и где она сможет дать дочери хорошее образование.

Другая – у неё красивый свитер, весь в зигзагах – подвизалась на ниве торговли. Качество поступающих товаров она контролирует. («Работа у неё хорошая, – скажет о ней потом Аня. – Там всегда можно иметь». Сидоров это понимал, он бы и сам не отказался «всегда иметь»).

– У вас на севере хорошая квартира? – это спрашивает Марина Зайцова. – А то, что ни спросим у Аньки, один у неё ответ: «Не знаю».

– Есть кто-нибудь в торговле? Сейчас без этого скучно, – это другая. Она вынимает из сумки свёрток с копчёной колбасой. «Дэффэцит», – говорит, хихикая.

– Катька, которая любит Катрин называться, аж синяя. Всё спрашивает: «Он – бобёр? Он – бобёр? А я ей: «А за кого Анька пойдет, если образование у неё, фигурка?»

Глазками обе стреляют в Сидорова. Он же подумал о них не очень хорошо – о возможном использовании подруг в каком-нибудь групповом деле. Общего много: себя нашли, жизнью довольны и другим того желают.

Только эти двое и пришли попрощаться с Аней. Видимо, из самых близких были эти подруги. Но показалось Дмитрию – немного стеснялась их Аня. Подумал об этом утром, когда уже к вокзалу шли. Непонятное чувство тревоги от выполнения ненужного, лишённого смысла, труда стало наполнять его сознание. Если коротко обозначить это чувство, то оно близко к вопросу: «Почему я здесь?»

– «Интересно, – думает Дмитрий, неся в руке наполовину пустой чемодан. – Чёрт-те что! – сердится, перешагивая на тропе пьяную отрыжку. – Странно, проводить никто не пришёл», – это уже подходя к автовокзалу.

– «Вот и пришли, Димушкин», – сказала Аня, ласкаясь.

Погостили немного у Сидоровых. Всё было хорошо, но у Ани, видимо, уже началась известная перестройка организма. Приберёт со стола, состирнёт себе и опять на кровать с вязанием. Читать любила. Родным и поговорить-то с ней путём не пришлось.

Весной постройком выделил Сидоровым квартиру из трёх комнат. Прямо из роддома перевёз туда молодой отец маму с дочкой. Незамедлительно об этом сообщил бабушкам. С друзьями в тот день собрались хорошо… Уже через два дня была получена авиабандероль с вопросом: как назовёте? К вопросу прилагались тёплые ползунки. Ещё отец интересовался: достаточно ли малышке будет солнца в комнате?

Да, достаточно будет солнца летом, об этом побеспокоился молодой Сидоров. Ещё пахнет краской квартира, но не в тягость это молодой семье. Напоминает, что у них начало новой жизни и что глава семьи – сильный. Твердь под ногами его. А на улице солнце весеннее, уже яркое, через штору комнату освещает. Узор на шторах замысловат – ритм его дано понять внимательному. На жене и дочери тени: пересекаются, уходят в сторону. Аня после обеда дремлет. Рука у края кровати лежит – не упала бы дочь. Жанной её мама назвала.

В радость молодому отцу и дочка, и жена, квартира светлая. На улице весна. Лето скоро. Их лето. Из окна далеко тайга видна. Сколько хватает глаз – тайга. Она уходит туда, где никто не живёт. По весне там токуют глухари, в реке рыба. На островах сосны, источающие запах смолы.

Но будни у молодого отца – не до глухарей и стерляди ему. Будни, о которых когда-то понаслышке знал. Об одежде и детском питании надо беспокоиться. Хорошо бы и кормящей маме фруктов купить. Ночью дочь плачет, внимания к себе требует. Болеет она, не болеет, а утром ему на работу надо. План у него…

В один из летних дней, возвращаясь с работы и неся сумку с продуктами, встретил Дмитрий Наташину маму. Дочь её теперь живёт в большом городе, замуж вышла. Оба работают, всё хорошо у них. «Я понимаю тебя, Дима, ты – порядочный», – как успокаивает его несостоявшаяся тёща. Глаза у неё грустные, а у него сумка после магазинов тяжёлая, как там из несъедобного накладено. Стали прощаться, улыбка у Сидорова вымученная. Пошёл он в следующий на его пути магазин, там постоял, наблюдая. На набережной посидел на скамейке – рукам отдых дал. Думает о какой-то ерунде: лето у него нынче было незаметным. Прошло быстро. Конец августа.

Во дворе встретил Аню. Вечер тёплый, тихий, на голубом небе тучки весёлые, барашками, а он, Сидоров, неожиданно отчуждение испытал к жене и дочери. Одновременно к обеим. Вечер тёплый, мошки нет, а у него чувство такое. Небо голубое, в барашках, Аня – молодая и красивая. Жанночка в коляске посапывает. Мордашка у неё детская, щёчки у неё красненькие, шапочка у неё в оборочках. Прогулку они совершают, положенный им моцион имеют. Картина умилительная, а он чужими их, враждебными ему, почувствовал. Как какой его внутренний механизм сработал не ко времени.

– Пойдём домой? – спрашивает Аня. – Погуляли мы с твоей дочкой достаточно, – настроение у неё хорошее.

– Угу, – кивает Дмитрий. Провинившимся себя чувствует.

Однообразна у Сидоровых жизнь. Он деньги зарабатывает, продуктами обеспечивает. Аня домом занимается. За ужином о здоровье дочери поговорят. Будни. Редко какой день в памяти останется.

– Как мать, что пишет? – суббота, вечер. Вечер, кстати, похожий на тот, когда он хотел силою своего воображения представить Аню в его квартире, и о чём они говорили. Теперь и представлять не надо – вот он, этот вечер.

– На пенсии.

– Письмо получила? Я не знал…

– Ещё то, – Аня встала у мойки, посуду моет.

– Это, которое – год назад?

– Да, – над мойкой склоняется.

Надо сказать, если у них заходил с Аней разговор о её работе или, например, о том мужчине в кожаной куртке, с которым её видел однажды на улице Дмитрий, Аня уходила к дочери, чтобы ухаживать за ней. Теперь дочь уже болыпенькая, не болеет… Спит, наверное. Ничто не беспокоит их субботний вечер.

– Давно хочу спросить: а где брат, с ним что? – сам ложечку на столе пальцем нажимает, её перевернуть хочет. Играет ложечкой. В доме пока всё спокойно. Никто не болеет, гречневой крупы «достал». Масла постного на зиму заготовил.

– Не знаю. Живёт, – тарелкой в мойке стукнула.

– Где? – спрашивает муж. Спокойно спрашивает – суббота, вечер. После обеда поспал немного. На работе у него не то чтобы хорошо – такого на стройке не бывает, а терпимо. А при «терпимо» могут и квартальную премию дать. Есть проблемы, есть, но жить можно.

– Не знаю, – Аня заметно раздражена. Она энергичнее начинает мыть посуду, от этого и низ её домашнего платьица становится неспокойным.

– Мать с ним переписывается? – в вопросе его пусть небольшое, но высокомерие: он в гуще жизни. На большой стройке он, получает на уровне. И потом: нет-нет да почитает что из серьёзной литературы. А прочтя, отложит книгу, задумается.

– Вот у неё и спроси, – Аня поворачивается, смотрит на него. Готовая ещё сказать… Идёт в другую комнату, там стучит дверцей шкафа.

Сидоров в коридор прошёл: плечо приподнято, лоб гармошкой. В темноте походил. Лицо у него сосредоточенное, с этим и в спальню прошёл. Ему непонятно…

– А сестра, у неё что? – не может остановиться супруг.

– Что, что! Тебе какое дело? – мимо его идёт. – Я твоей роднёй не интересуюсь и мою оставь в покое, – это уже из кухни крикнула.

Дмитрий совсем не хотел обидеть, ему просто непонятно… Пошёл мириться. Аня стояла в кухне у окна. В тёмной комнате хорошо видно, как неспокойно на улице: фонарь качается, скрип его слышен. Резкие тени по стенам мечутся, лицо от этого у Ани меняется. Беззащитной показалась ему жена. Первую встречу в самолёте вспомнил. Как радовалась она новой квартире… Как такое забыть? Нехорошо ему – обидел Аню. К лицу её стал присматриваться: «Ты извини меня. Я не хотел, – рукой её плечо погладил. – Ты же видишь…»

Эти слова – «ты же видишь» – и себе не смог бы объяснить. Он убрал с прохода стул Жанны, поставил его к столу, на место.

– Оставь мою родню, меня оставь в покое, – тихо сказала Анна. – Сидит брат. Пьёт, сидит. Что тебе ещё надо от меня? – прошла к столу и этим же стулом о пол стукнула.

– Туберкулёзом болен. Этого тебе достаточно?

Дмитрий в другую комнату ушёл, там, в темноте походил, руки за спиной подержал. «Появился человек, вырос до полового созревания, причём без отца вырос и… привет семье, – он собирает лоб гармошкой, голову к плечу клонит. Это он так выражает недоумение. На полу под ногой игрушка хрустнула. – Отец при этом… присутствует некоторое время, – он откидывает ногой остатки пластмассы. – Где попало, где попало игрушки валяются… Ножницы, если надо, никогда не найдёшь, – и это присовокупил. Но не остановился, а, походив в темноте, сделал предположение: заведи он любовницу Аня расстроилась бы от этого мало. Объяснить себя могла бы нехорошим мужем. – Нет-нет, она, уверен, не была бы против, – ходит в темноте, мысли у него несветлые. Поток мысли какой-то беспросветный: ножницы, сломанная игрушка, любовница. – На работу Ане надо устраиваться, на работу, – в другое упёрлась его мысль. – Утром обязательно поговорю».

Но Ане так и не пришлось поработать – горлышко слабое у дочери. Что ни весна – ангина у неё, да с нарывами. Корь перенесла, годом раньше свинкой переболела. Лекарства ей надо принимать аккуратно. А если здоровье позволяет, погода хорошая, то и погулять. И непременно – дважды: утром и к вечеру. Одевать только надо девочку соответственно – здесь глаз да глаз нужен. Естественно, Аня всё больше при дочери. И на прогулке, и дома. Уютно в её комнате тепловентилятор шумит, Жанна с куклой разговаривает, мама после обеда дремлет. Потом – телевизор, если интересная программа. Книгу почитает. Кто-то ей давал очень даже интересные книжки. На обложках у следователей глаза усталые, девицы грудастые, а глаза у них невинные-невинные. У преступников лица… Не дышат они интеллектом.

Так и день проходит, Сидоров скоро с работы заявится. Надо ужин готовить, с веником по комнатам пройтись. А он всё-то недоволен: пальцем проведет по полированной поверхности, оставит след и смотрит. Порядком Ане эти взгляды надоели, всё меньше обращает внимания на них. Иногда только скажет: «Какой же ты тяжёлый человек, Сидоров».

Права жена в этом, права. Резковата, конечно, но это от замкнутости, однообразия её жизни. Нигде не бывают. На юг, к морю бы им, да возможности нет. Север, расходы большие…

В августе, если погода позволяла, плавали на острова. Лучшее время их. Каждый день в памяти. Задолго до «дня X» (отплытия) разрабатывался «вектор движения». Хорошо было планировать, уточнять. Глаза у Ани при этом… хорошие глаза у Ани. И дочь тут же, с воспоминаниями о прошлом лете. Дмитрий Сидоров – глава семьи и добытчик – покровительствует этому. Он знает, какой и сколько можно «взять» рыбы. Груздь сырой пошёл, брусника по островам…

* * *

Краток отпуск (за вторую половину Сидоров брал компенсацию – на севере живут, расходы большие), а длинна зимняя ночь. Света солнечного мало, от этого и раздражительность. Стрессом это называется. Опять же, напомним, тяжеловат был Дмитрий характером. Один след пальцем на пыльной полировке мебели чего стоит…

Мало с кем сходилась Аня. Дружила с одной замужней, с окраины посёлка. Можно ли это дружбой назвать? Разговоры их – без начала, оканчивались ничем.

Подруга входила шумно, дышала тяжело. Снимала кожаное пальто на меху – престижное в их местах. Кричала почти в лицо: «Сидоров, привет. Принеси-ка мне плечики». Вешала пальто, недолго любовалась им, брала свою сумочку, в которой, в этом уверен Сидоров, была и пачка сигарет. Женщины уходили в детскую комнату и подруга говорила:

– А мой-то мужик что удумал! – это о своём муже. (Зарабатывает мало. И вообще…)

– А мне Танька, я тебе о ней в прошлый раз рассказывала, и отвечает, – это уже о подчинённой ей продавщице. – Вот стервоза, а? – говорила подруга, ставшая заведующей секцией (у неё был диплом об окончании). – Зарплата, видите ли, у неё маленькая…

– Нет, дорогой ты наш покупатель, на дурничку у нас не пройдёт. Где чек? – это о слабом головкой пенсионере. – Так он, он – аж синий.

«Аж синий» уже слышал Дмитрий. Как и другое: о муже, о подчинённой продавщице. А покупатели? На это отвечала Аня.

– Обнаглели… – её не видно, но её легко представить в кресле, перебирающей что-нибудь руками.

– Если нет образования, что рыпаться?

– Они думают: кругом придурки, – комментарий к поведению обнаглевшего старичка.

Не любил Дмитрий подругу Ани – курила в комнате.

Реже ездила к ней Аня. Туда же наезжала ещё одна, из осведомлённых. Она что-то заканчивала и до сих пор не утратила интерес к учёным вопросам.

– Есть доказательства: на Кавказе живут снежные люди. В пещерах, – начинает хозяйка о главном для неё на сегодня.

– Появились мутанты от совокупления сириусян с нашими землянками, – другая, из осведомлённых, не утратившая интереса к учёным вопросам (вероятно, из тех она, которым лучше бы и не говорить. Совсем). – Признаюсь вам, девочки, встретился мне в автобусе два месяца назад один тип… Интересный такой, только каким-то дымом от него воняет. Он мне говорит, а я как в гипнозе. Пальцем тычет в живот, а я понять ничего не могу… Пошла с ним. Всё там у них грохочет, дым. А я такой слабой стала, ноги совсем не держат. Рядом какой-то топчан, на него грязная фуфайка брошена… Очнулась уже только на дворе. Темно, какое-то их животное о ногу трется. Я – бежать. Как я бежала… Теперь вот на солёное тянет. Известь ела. На днях у гинеколога была – восемь недель беременности, – печально закончила она. – А муж третий месяц за Полярным кругом. Деньгу добывает.

– Острят, надеюсь, – говорил на это Сидоров, слушая рассказ жены о посещении подруг. Наблюдал: не улыбнётся ли?

– Я, конечно, не верю, – говорила Аня, – но нельзя и исключать… Про это сейчас много пишут.

– А что, снежные люди пока не замечены в автобусах? – ещё смотрел.

Нет, Аня не любит улыбаться.

– Ничего нельзя тебе рассказывать. Ничего. Сколько раз зарекалась. Может, когда и шутим… А ты на себя посмотри: только и научился, что язвить.

Последнее время Дмитрий надеялся на новую знакомую жены из соседнего подъезда; мальчик у неё, одних лет с его дочерью. Иногда они выходили с детьми во двор. Дети мячом играют, мамы с вязанием. Делятся опытом лечения настоями трав и подготовки детей к школе. Говорят между собою понятно.

Надеялся Дмитрий на новую знакомую, язвил иногда – остался ещё у него комплекс человека, который покупает на рынке фрукты, не спрашивая о цене. Который ещё поигрывает блестящей зажигалкой. А фактически – надо бы ему язычок-то свой попридержать. Сам он, как говорится, тоже «отнюдь и отнюдь». Только не дымом пропах, а смесью ацетилена, электросварки и морозного воздуха. Чем он лучше, если в конце квартала пришла к нему бабёнка от заказчика, а он ни много, ни мало… Говорить противно!

Группу заказчика интересовала обоснованность перерасхода цельнотянутых труб «на отметке», а бабёнка оказалась гладенькой, домашней, мягко-уютной. Очёчками в золотой оправе стала на него сверкать, а за ними глазки невинные. Раз-другой по прорабской прошла, рассуждая о цельнотянутых трубах, а попка у неё – ядрёная. Сразу видно: серьёзный представитель группы заказчика. Серьёзный. А он?

Не желаем описывать маразм случившегося. Только суть.

1. Замужем. Муж у неё хороший (она настаивала на этом).

2. Беременна. Это особенно заметно, если женщина становится в прорабской на четвереньки.

3. Имени её старший прораб не расслышал сразу, а после полового акта посчитал спрашивать даму об этом бестактно.

4. Акт был совершён под переходящим вымпелом победителя социалистического соревнования. Прямо-прямо под гордым профилем Ильича!

5. Колготки у дамы пришли в негодность (цементная стяжка по бетонному полу выполнена с нарушениями СНиП-III).

Далее о мужчине.

1. На подсознательном уровне возник интерес опроститься-опуститься, но, вылезая из ямы, обнаружил: в помойке он был.

2. Плохо ему стало – не то слово. Противен он себе!

– Сколько месяцев?

– Сколько есть, все мои. Ещё можно, – ответила представитель группы заказчика (она массировала колени).

Несколько дней Дмитрий ходил, присматривался к другим: не пахнет от него? Через пару недель позвонил в группу заказчика и предложил сверить расход труб импортного производства, но уже со спиральным швом. Ему была обещана «сверка» на послезавтра. И опять как вылез он из нечистот. И ей не в радость «сверка»: хлюпала носом, сопельки вытирала платочком. О себе сказала: «Гадкая я, гадкая… Муж у меня вон какой хороший».

Так что имел ли право язвить Сидоров? Как говорится, сам такой… Года через три он случайно встретил её с пацанёнком. Подумал о нём тоскливо. Непонятную обречённость почувствовал широко раскинувшегося вокруг индустриального пейзажа. Насыщенного кранами, эстакадами, трубами, что уже в самое небо дымят. Лебедки повизгивают заносчиво, поднимая высоко.

…Но вот в доме Сидоровых событие. Долгожданное, значительное: дочь в школу пошла. Выросла девочка хорошо, не по северному румянец на щеке – папа содержит, мама у неё по дому.

Дмитрий опять к жене: «Аня, на севере живём, иди работать. Всё дорого. Халат у тебя… Диван ни сегодня-завтра развалится. Подбери работу. По душе чтоб… Копейки сбережений нет».

Устроилась Аня в отделение, где раньше Наташа работала. Уходила утром невыспавшаяся, возвращалась усталая.

А через месяц вернулась в слезах, стала лицо в подушку прятать. Обувь не сняла – расстроил кто-то сильно. Сидоров стал заходить с разных сторон, расспрашивать. Волосы жёлтые гладить. Немного успокоившись, она подняла к нему лицо: «Я что, больным анекдоты нанялась рассказывать? Я – сестра. Медицинская, – она ещё повсхлипывала. – Этот участник войны… ну и что из того, что участник? Что? Пидорок он несчастный». «Пидорок» – неожиданно для него. По крайней мере этого слова не должно быть в его доме…

Случилось в это время ещё одно обстоятельство: подозрительное обнаружилось в здоровье дочери. Скоро об этом, к счастью, забылось. Но Аня была права: «Простит ли нам Жанна, когда вырастет? Вон Мария Ивановна без своей брызгалки-ингалятора уже на улицу не выходит, – говорила, поднимая глаза. – Задыхается. На днях во дворе видела».

Дмитрий не знаком с Марией Ивановной, но понимал: дочь у него, её беречь надо. Вынуждена была уволиться Аня с работы. Бог с ним, с диваном старым и халатиком Ани; не надо и сбережений.

Случайно разговорился Дмитрий с одним из больничных, но не случайно стал спрашивать, почему не смогла работать Аня. Ответил больничный так: «Пока в спину не толкнут – со стула не встанет, – он немного ещё поотворачивался и закончил: – Грубовата она у вас».

Была какая-то полоса невезений, стечение обстоятельств. Начнёт Дмитрий говорить с женой о её работе, какая-нибудь да беда случится с Жанной. Ангина у неё, ногу как-то подвернула. Стал он Аню в недосмотре за дочерью упрекать: «Когда ты выспишься, наконец? Живот твой уже раньше тебя стал показываться из-за угла». Конечно, это преувеличение. И по поводу «пыль везде» – не прав. Ещё говорил: «Ходишь и спишь на ходу».

В ноябре, вернувшись с работы в один из вечеров – пасмурных и тоскливых, Дмитрий увидел Аню не в унынии, как обычно, а ещё и расстроенной. Веки красные. Платочек в руке мнёт. Перед ней на столе лежало письмо от матери, где сообщалось о смерти Аниного брата Веньки. Его выпустили из зоны, чтоб помер по-человечески. Особенно расстроили Аню слова о последних часах жизни брата. «Перед смертью, – писала мать, – пытал у меня: почему он такой, что смеялся над другими? Говорил, одно хорошее сделал – изувечил в зоне какого-то сборщика клюквы. За него и добавили ему срок». Еще тёща писала, что Венька вспоминал, как он с Аней в детстве бегал босиком по лужам и сам плакал. А когда стал отходить, то в беспамятстве говорил: почему он и за что? Переживал, что изгалялся над каким-то стариком, потому что тот смотрел ему в глаза.

«Кланяются, – писала тёща, – сестра Ольга и её муж. Он удочерил её Катьку. Мебель новую они купили. Муж хороший, живут дружно, но шибко строгий он к ней. Смотрит за ней строго, а то и похуже бывает. Я Ольге говорила, чтоб пригрозила ему милицией, но она сказала, что любит его и чтоб я не лезла в их дела. Говорит, что в мае у них будет ребёнок и обязательно – мальчик».

Дмитрий впервые видел такой расстроенной жену. Он целовал солёную щёку, прижимал её к себе: «Что делать, что делать? Надо жить», – говорил он ей в ухо.

В тот вечер они пили чай с мёдом и тогда же решили летом съездить к старикам. Он уверен: им это будет приятно. Ещё Дмитрий объяснил, что «клюквенник», – он знает, потому как на севере живёт, – это церковный вор. На это Аня сказала: «Пусть. Так ему и надо».

– Купи-ка пряжи, – сказала она. – Я свяжу что-нибудь.

– Прекрасная задумка.

– Свяжу-ка я твоему любимому папеньке… пуловер.

– Прекрасная задумка. Прекрасная. Болеет отец. Теперь ему внимание особенно дорого. Его радость гарантирую.

Они сидели на кухне. Муж и жена, чай пьют. Он откинулся на спинку стула, его рука на столе свободно лежит. Она иногда встаёт, чтобы подать мужу, убрать. Хороший это был вечер. Памятный. Летом и поехали навестить родителей. У отца походка изменилась. Старческой называется такая походка. Какой-то мнительный он. Говорит с Аней, а сам нет-нет да в глаза заглянет. Как ответ там ищет. Трудно сказать, что есть следствие, а что причина, и тем более – что есть предтеча всему, но только и Аня обременена чем-то. Стариков, как говорится, хлебом не корми, а только дай поговорить. А она свёкру носки вяжет, или где-нибудь в уголке книжку читает. Дочь к ней жмётся. К своей тётке отказывается ходить: «А что она… разговаривает?»

Потом поехали гостить к Аниной маме. Окна её дома всё так же в землю смотрят, один в сторону отворачивается. Под ним на завалинке всё та же кошка – состарившаяся, местами облезлая. Шея, с пучками редких на ней волос, просвечивает. Подслеповатыми глазами на Дмитрия посмотрела. Видимо, набегалась… Фактически и материнства-то не испытала – тёща аккуратно топила её котят в ведре. И она – её хозяйка – постарела, и её «горки» оказались крутыми. В один из вечеров Дмитрий испытал острое чувство жалости к старому человеку: тёща стояла у стола, держалась за него. Как земля у неё под ногами неспокойна. «Старость», – подумал о Хамитянской зять. Ему стало жалко её. «Садитесь, мама», – впервые так назвал её. Стул подвинул, за локоть поддержал.

Свою усадьбу «со всеми надворными постройками» старуха завещала Кате. Ходит к ней внучка аккуратно: принесёт из магазина продуктов, дров наносит, пол подотрёт. С бабушкой поговорит. Оля с мужем приходили знакомиться. А он и правда, хороший: внимательно слушает, о чём ему говорят. Рядом – жена, но впечатление такое: чуть сбоку и за мужем она. Один раз Дмитрий видел: щекой к его плечу прислонилась. В пелёнках у неё новая жизнь копошится. Свояком Оля называла Дмитрия.

На окраине села рабочий посёлок вырос, на деревню наступает. Уже недалеко сваебойка стучит. Деревянные дома вздрагивают. А среди них есть и хорошие постройки. Кирпичные, на хороших фундаментах. Содрогаются и кирпичные, и на каменных фундаментах. Сварка по ночам сверкает в тёмное небо. Явный прогресс. Анины подруги разъехались – за ещё большим прогрессом в город устремились. И Аня всё реже вяжет, всё больше с книжкой, в уголке. Иногда только посмотрит вокруг себя грустно. Видимо, тоскует она по отчему дому, которого нет.

* * *

Так и годы прошли. Аня – дома, с дочерью. Дмитрий денежку зарабатывал, продукты носил. Дочери уже шестнадцать. Красивая девушка – ничего не скажешь… Одевается хорошо – возраст у неё такой. Дублёнка, костюмчики к лицу. Через знакомых сапоги ей купили. Хорошие сапожки, тёплые. Не у многих в их классе такие. А в школе учителя о ней говорят: проблемная девочка.

Как-то, проходя мимо её комнаты, Дмитрий случайно увидел её взгляд на себе. И вспомнил давний-давний день – голубое августовское небо в барашках, молодую Аню, дочь в коляске и их враждебность. Теперь из детской комнаты на него смотрел человек, имеющий программу на иной результат. Отцу показалось: даже цвет кожи лица был «не его». В минуту почувствовал это. И не знал, что сказать, а только ушёл на балкон. Прикурив от спички, дым вдыхал глубоко. Спиной к стене привалился, глаза закрыл. «Да, – тихо себе сказал. – Очень странный взгляд, – но хочется успокоить себя подростковым созреванием у дочери. – Физиология. Шестнадцать ей».

Сколько уже лет Сидоров – муж и отец – успокоиться не может. Причину хочет найти, как он это называет, отчуждения. К жене ищет подход, дочь подросла и к ней пытается найти путь. Не может его понять старшеклассница: зачем отцу «все эти разговоры»? Про школу, какой у неё любимый предмет и кто преподаватель. Учится же, в школу ходит. Что это его «колышет»? Жанна уходила в свою комнату, в руку книжку брала – не подступится теперь отец с разговорами. Ему хочется верить, что конфликтом отцов и детей это называется.

На работе у него… не очень-то. Как война идёт: редко какой день ему не «разъясняют». Потом могут зарплату повысить, а премию за «несвоевременность» срезать наполовину. Через неделю, а то и назавтра, похвалить. Премию выдать. Тогда Дмитрий говорил жене: «Тебе, целевым назначением. Себе купи что-нибудь. Обувь у тебя – вон какая… А это тебе, Жанна», – и протягивал по заготовленной купюре. Но ему казалось странным: не скоро расходовала эти деньги жена. Иногда совсем ничего не покупала – на продукты всё уходило. А на них расходовалось в семье много. На это сердился Сидоров: «Готовь оленину с каким-нибудь гарниром…» С этим жена соглашалась, головой молча кивала. Ещё он о стоимости выбрасываемых ею продуктов говорил. И на это она кивала: надо, надо следить затем, что хранится в холодильнике. А скорее, с занудой спорить не хотела. Вот и дожил он до дней, когда Аня не крикнет: «Димушкин, завтракать», а проходя мимо, скажет: «Завтракать».