Текст книги "Minni. Призвание – любить"

Глава XV
Но любовь бессмертна

Императрица была сильной и цельной натурой и оставалась верна своему супругу всю жизнь, точно так же как и сама Минни всегда была для него любимой и единственной. Расставанья для них обоих были нестерпимы. Они просто не мыслили себя друг без друга. А когда жизнь и обстоятельства все же разлучали их, чаще всего ненадолго, засыпали друг друга нежными, полными любви письмами.

«Весь день я думала о тебе с грустью и настоящей тоской. Мне тебя страшно не хватает, – писала Минни. – А мысль о том, что ты сейчас так одинок и печален в Гатчине, не дает мне покоя».

Или еще: «Я так расстроилась, что ты опять простудился, так сильно, что даже не могу тебе передать словами. Теперь без меня ты, естественно, не сможешь нормально вылечиться, и кашель будет продолжаться до бесконечности. Я тебя прошу, позаботься о себе хотя бы ради меня. И никогда не одевайся перед открытым окном, тем более при нынешнем холоде… Ведь так можно запросто подхватить воспаление легких. К тому же я знаю, что рядом нет надежного врача, чтобы лечить тебя и ухаживать за тобой. Это меня очень тревожит».

И он во время каждой разлуки писал ей чуть ли не каждый день.

«Жду с нетерпением твоего письма. Скучно и пусто без тебя здесь, и весь день я сам не свой, все не то; отвратительно оставаться одному и опять быть в разлуке с тобой, милая моя душка Минни!»

Когда Минни уезжала из Петербурга в Крым, к родителям в Копенгаген или к сестре в Лондон, Александр очень скучал. Он приходил в ее комнаты и подолгу оставался там в грустном одиночестве. Он всегда следил за тем, чтобы все оставалось так, будто она здесь и вышла лишь на минуту. Ее комнаты убирали и отапливали, как всегда. В вазах все так же, как и при ней, всегда стояли живые цветы. Ее любимые. Так повелевал император. Александр вдыхал их запах, аромат ее духов, перебирал безделушки, стоящие перед зеркалом, где Минни обычно прихорашивалась по утрам, вспоминая, как он, стоя за ее спиной, наблюдал за любимой супругой.

«Как скверно было вчера, простившись с тобой, вернуться в твои комнаты в Гатчине, как пусто, как разом все изменилось!»

Автор снова представил ее, эту одинокую женщину, которая до конца своих дней так и не смогла расстаться со своим любимым, для которой ее прошлое навсегда осталось настоящим. Для нее, императрицы, так же как и для самого автора, грезы и явь, прошлое и настоящее, воспоминания и фантазии о будущем всегда были рядом, были частью ее жизни. И она, Минни, так же легко и естественно могла общаться с теми, кого давно уже не было рядом. А уж со своим любимым супругом она не расставалась никогда.

Минни открыла глаза и увидела его, своего Сашу, молодого, стройного, полного сил, рядом с ней на этом балконе, за этим столиком. На нем была его любимая белая косоворотка с вышивкой на груди, широкие серые шаровары, заправленные в сапоги, а плечи покрывала казацкая бурка.

«Ты совсем не изменился. Теперь время не властно над тобой», – подумала она.

– И ты, родная, все так же прекрасна, – сказал он.

«Ты мне льстишь, – подумала она. – Ведь прошло столько лет. Я теперь совсем старуха».

– Нет, ты для меня все такая же, как тогда…

«Что-то давненько ты меня не навещал. Я уже совсем истосковалась».

– Ты прости, были дела… – виновато глядя на нее, ответил Саша.

«Дела… – мысленно повторила Минни. – Значит, и там ты не даешь себе отдохнуть! А вот у меня давно уже нет никаких дел. Просто… Тихо перетекаю из одного дня в другой».

– Не хандри, посмотри, как прекрасен этот земной мир! И ты в нем. Так все ладно, просто и красиво, если самим не усложнять и не поганить его. У нас там все, конечно, возвышенней, чище, но сложней. Я до сих пор не могу привыкнуть, осознать всего, что меня окружает. Недостает здешней простоты. И тебя, конечно. Вот я и прихожу, сбегаю к тебе хотя бы ненадолго. Это ты помогаешь мне иногда возвращаться из моего нынешнего бытия, нарушая все мыслимые и немыслимые законы. Это наша любовь не дает нам расстаться, несмотря ни на что. Ведь любовь – я это понял уже там – такая необъяснимая сила, что ей подвластно все, и не только в этом мире. Для нее не существует преград, и ни время, ни даже сама смерть над ней не властны.

– Жаль, мало нам суждено было побыть вместе! – едва слышно со вздохом произнесла она.

– Жаль, конечно. Но ведь от нас это не зависело. Зато вот теперь у нас все же есть возможность видеться хотя бы изредка. Пусть и вот так…

– Очень даже зависело! – с горечью возразила она. – Ты совсем себя не берег. Все работа, работа, государственные интересы, высшие смыслы. Вот и я тебя не сумела сберечь. До сих пор виню себя за то, что не была с тобою строже, что слишком доверяла врачам. А ты так просто не подпускал их к себе!

Минни не преувеличивала. Александр и правда не любил обращаться за помощью к врачам. Предпочитал пользоваться народными средствами – малина, мед, травяные настои, русская баня и, конечно, водочка или коньячок «для прогрева организма».

Побороть медицинский скептицизм мужа у нее не хватило сил, этот богатырь слишком сильно верил в то, что с ним ничего не может случиться, что он с легкостью одолеет любую хворь без усердия докторов, в способностях которых он начал очень сомневаться после того, как они не смогли помочь раненому террористами и умирающему на его глазах отцу, просмотрели болезнь его любимого брата Никсы, оказались беспомощны перед недугом, одолевающим их сына Георгия.

И всем вокруг император Александр, ее супруг, этот красивый светловолосый гигант, обладающий огромной силой, железной волей и необычайным жизнелюбием, «казался совершенным творением природы. И телом, и душой он был настоящим богатырем, сродни легендарным героям русских былин», как писал о нем современник. Однако эта злосчастная катастрофа поезда в Борках подорвала здоровье императора. Невероятное напряжение в те несколько секунд, что он держал на своих плечах рухнувшую крышу вагона, спасая жизнь всех, кто был рядом, сказалось тяжелыми последствиями: болела спина, обнаружились перебои в работе сердца, капризничали почки. Но никто в его окружении не догадывался об этом. Знала одна только Минни. Но супруг категорически запретил ей посвящать в это врачей.

– Ерунда, все пройдет! – каждый раз со смехом говорил он.

А она переживала и мучилась, не смея перечить супругу, тщетно пытаясь добиться от него, чтобы он хотя бы немного берег себя, вел размеренный образ жизни, не переутомлялся.

– Разве это нормально, что ты почти каждую ночь ложишься спать в два-три часа ночи, а иногда и позже! – сокрушалась она. – А сегодня, я знаю, ты отправился в опочивальню, когда уже светало. Не отпирайся, я знаю это точно. Ведь я тоже не могла уснуть, видя, что в твоем кабинете все еще горит свет.

Как часто бывало, что она вставала за полночь и шла к нему в кабинет, в очередной раз уговаривая ложиться спать.

– Я бы рад, но ведь мою работу за меня никто не сделает! – каждый раз оправдывался супруг.

– Ах, Саша, ты невыносим, ты совсем не жалеешь себя! Да и меня тоже…

– Не сердись, ты же знаешь, что, хотим мы этого или не хотим, с этим придется мириться. Ведь я себе не принадлежу… А тебя я обожаю, родная!

На этом обычно и заканчивался их спор.

Любимым праздником для Марии Федоровны и Александра Александровича было Рождество Христово.

Оба строго соблюдали Рождественский пост. Всей семьей отправлялись в храм на рождественскую проповедь, чтобы потом, отстояв богослужение, вернуться во дворец с очищенными, просветленными душами и вместе со всем народом русским, со всеми православными людьми за праздничным столом отметить этот праздник, одарить друг друга и детей подарками, порадоваться многоцветью игрушек, шаров, гирлянд и свечей под Вифлеемской звездой на вершине елки.

Но рождественские и новогодние дни 1894 года оказались невеселыми. Тяжело заболел глава семейства, Александр Александрович. Врачи Густав Гирш и Николай Вельяминов, на приглашении которых настояла Мария Федоровна, терялись в догадках. Где и как Александра Александровича угораздило подхватить, как говорили они, «инфлюэнцу»? На рыбалке? Во время парада? После бани, когда, выбежав на мороз, он обтирался снегом? А может быть, когда вздумалось ему наколоть дровишек для печи в его кабинете?

На этот раз злая болезнь взялась за него всерьез: жар, слабость, одышка, сильный кашель. По ночам даже бредил.

Минни не отходила от постели супруга ни на шаг. Как ни бились над ним придворные эскулапы, а пациенту становилось все хуже и хуже. Сильная простуда переросла в воспаление легких. Развилась острая форма сердечной недостаточности. Порой казалось, что трагический исход неизбежен. Минни неустанно молилась за то, чтобы Господь Бог не забрал у нее любимого супруга. Молились за него и простые жители Петербурга во всех храмах столицы. У дворцовой ограды в ожидании известий о состоянии здоровья государя каждый день собирались толпы людей.

Сильный организм Александра все же одолел болезнь. Император поднялся с постели – выздоровел, да не совсем. Вызванный из Москвы знаменитый доктор Григорий Захарьин застал императора изнуренным и похудевшим, с темными кругами под глазами и едва державшимся на ногах, а его супругу – до смерти перепуганной и изнуренной.

Проведенные им исследования и анализы показали признаки воспаления почек. Доктор прописал императору кучу всяких лекарств и постельный режим до полного выздоровления.

– Да разве ж он вас послушает! – вздыхала Мария Федоровна.

И оказалась права. Как ни упрашивала она хотя бы какое-то время работать поменьше, все напрасно. Император не прислушался ни к советам докторов, ни к мольбам своей любимой супруги. Едва встав после тяжелой болезни с постели, он тут же вернулся к напряженной работе – к изматывающим совещаниям, продолжительным консультациям, встречам с министрами и иностранными делегациями и, как прежде, ночным бдениям за чтением государственных бумаг. Он изнурял себя настолько, что зачастую Минни заставала его уснувшим в ворохе бумаг прямо за рабочим столом.

Со временем все окружающие стали замечать пугающие перемены в его внешнем облике: нездоровый цвет лица, тяжелые, опухшие веки, нетвердую походку и слабый, дрожащий голос, свидетельствующие о том, что болезнь не ушла, она лишь притаилась, выжидая своего часа.

Чтобы хоть как-то отвлечь мужа от дел и поправить его здоровье, Минни уговорила его отправиться хотя бы ненадолго в Данию, надеясь на то, что там, вдали от столичной круговерти, на лоне природы, на свежем воздухе, он отдохнет и наберется сил.

И вот «Полярная Звезда», отчалив от кронштадтской пристани, вышла в открытое море…

Сердце ее радостно трепетало, когда она выходила на берег родной Дании. В Копенгагене их встречали радушно и, как положено царским особам великой страны, со всеми почестями. Однако здесь они не намерены были задерживаться надолго. Уже через пару дней сбежали в свое заветное уютное гнездышко – в их совсем крохотный по петербургским меркам, но такой милый и родной, больше похожий на ухоженную усадьбу замок Фреденсборг.

Здесь все было как всегда: тишина, тенистые аллеи парка, успокаивающий шум морского прибоя… И никакой помпезности.

Едва войдя в гостиную, Александр, не раздеваясь, бросился на диван. Сладко потянувшись, со счастливой улыбкой протянул руки к Минни.

– Ну иди ко мне, моя хорошая! Наконец-то мы одни! Наконец-то хоть ненадолго будем принадлежать самим себе…

Минни была в восторге от такого преображения супруга. Давно она не видела своего любимого Сашу таким беззаботным и счастливым!

Она присела рядом с ним на краешек дивана, ласково провела ладонью по щеке.

Подумала: «Может быть, здесь, вдали от этой бесконечной, до изнеможения изматывающей суеты Петербурга, ему станет лучше? Может быть, все не так страшно, не так фатально, вот свершится чудо – и болезнь уйдет от него навсегда?..»

Но тишина и покой длились недолго. Питерские проблемы, государственные заботы нашли ее Сашу и здесь. Уже дня чрез три сюда зачастили фельдъегеря из российской столицы с баулами и чемоданами, набитыми пакетами бумаг. И супруг снова погрузился в работу.

С рулонами чертежей прибыли представители с датской кораблестроительной верфи «Бурмистр и Байн». С этой компанией была договоренность о строительстве для России минного крейсера и закладке новой императорской яхты «Штандарт».

Уединившись в одной из комнат, Александр Александрович и прибывшие гости долго сидели, обсуждая какие-то неожиданно возникшие проблемы. Кончилось тем, что император решил сам отправиться вместе с прибывшими на верфи, чтобы на месте разобраться во всем.

– Не волнуйся, я ненадолго, – сказал он.

И уехал.

А вернулся только через три дня. Счастливый, но изможденный.

– Ты не представляешь, какая это будет мощь! Я назову этот крейсер «Посадник». Он станет гордостью русского флота! А яхта… Уж ее мы оборудуем на твой вкус!

Но то, что так хорошо шло поначалу, закончилось очень печально.

На судоверфи императора угораздило сильно простудиться, и вскоре после возвращения он сильно занемог. У него поднялась температура, бил озноб, начался сильный кашель, к тому же открылось сильное кровотечение из носа. Нет, не ушла болезнь, не оставила ее любимого Сашу.

С невеселыми мыслями они стали собираться домой.

В Петербурге их ожидали приятные хлопоты. Их дочь Ксения выходила замуж. И императрица приняла активное участие в подготовке к свадебным торжествам.

– Как стремительно летит время! – грустно вздыхала Минни, собираясь на церемонию бракосочетания. – Ведь еще совсем недавно Ксения была такой забавной крошкой. Помнишь, Саша, как они то и дело ссорились с Жоржи из-за игрушек? Порой чуть ли не до драки доходило… И вот уже невеста!

– Не грусти, ведь когда-то и мы с тобой вот так же волновались на нашей свадьбе. А теперь пришло ее время. Лишь бы она была счастлива.

После церковного обряда в соборе Большого Петергофского дворца молодожены и многочисленные гости отправились на праздничный обед, устроенный государем. Шампанское, изысканные яства, музыка, танцы – все как положено при таком торжестве. Но в этот день с самого утра Александр очень плохо себя чувствовал. Весь день, чтобы не омрачать торжества, он это тщательно скрывал, но за полночь, когда веселье уже стало затухать, он валился с ног от изнеможения. И Минни, улучив удобный момент, незаметно для всех увлекла его вон из зала.

«Государь шел под руку с императрицей, – вспоминал граф Дмитрий Шереметев. – Он был бледен, страшно бледен и словно переваливался, тяжело ступая. У него был вид полного изнеможения».

Незаметно пролетело лето.

Александр Александрович, как обычно не жалея себя, много работал. А Минни приходилось все силы отдавать заботам о здоровье строптивого мужа. По-прежнему с недоверием относясь к докторам, император был не в силах перечить лишь своей супруге. Но как ни билась Минни над ним, состояние его стремительно ухудшалось.

Лейб-медики Густав Гирш и Николай Вельяминов, опасаясь гнева императора, общались только с его супругой, нашептывали ей, что Александру Александровичу ни в коем случае нельзя так много работать, что это в скором времени может очень плохо кончиться и что хорошо бы для поправки его здоровья хотя бы на время уехать из этого холодного, сырого Петербурга и отправиться на свежий воздух, к примеру в его любимую Беловежскую пущу.

И вот государь дал наконец свое согласие на время оставить все дела и уехать из столицы.

В Беловежье они разместились в только что построенном охотничьем дворце, возведенном по проекту архитектора Николая де Рошфора. Император просил его обойтись без помпезности в отделке.

– Чтоб никаких выкрутасов, – строго предупреждал он, – никаких излишеств. Золото-серебро в охотничьем домике, посреди леса, – это пошло! Все должно быть рационально и просто.

Архитектор с блеском справился с поставленной задачей. Дворец был построен в стиле охотничьей заимки. В итоге получился очень уютный и красивый дом. Поселившись здесь, Александр и Минни вместе ходили на охоту, подолгу с удочками сидели у воды. Сами жарили мясо и рыбу на свежем воздухе…

Но вдруг погода испортилась. Императору тут же стало хуже. В погоне за теплом им пришлось перебраться в Польшу, в крохотный городок Спаду близ Варшавы.

Отсюда Александр Александрович пишет дочери Ксении в Крым: «С тех пор, что переехали сюда, чувствую себя немного лучше и бодрее, но сна никакого… Сегодня катались с мама и бэби. Мама и бэби набрали много грибов, а я больше сидел в экипаже, так как очень слаб сегодня и ходить мне трудно. К сожалению, я не обедаю и не завтракаю со всеми, а один у себя, так как сижу на строгой диете и ничего мясного, даже рыбы, не дают, а вдобавок у меня такой ужасный вкус, что мне все противно, что я ем и пью. Больше писать сегодня не могу; так меня утомляет это».

В Спаде они пробыли почти до конца сентября и, в погоне за теплом и солнцем, в надежде, что сухой южный климат может улучшить состояние Александра Александровича, отправились в свой Ливадийский дворец под Ялтой.

В Крым император приехал совсем хворым. Сразу слег. Его бил озноб, зашкаливала температура, временами он даже терял сознание и бредил.

Тут уж всерьез засуетились доморощенные и срочно выписанные из-за границы медицинские светила. Они в один голос советовали срочно отправлять своего пациента на лечение в Германию или во Францию. Однако болезнь стремительно прогрессировала.

Около государя находилось несколько врачей: профессор Захарьин со своим ассистентом Поповым, профессор Лейден из Германии. По просьбе самого государя из Петербурга был вызван лейб-хирург Вельяминов, который с момента приезда стал ухаживать за больным, подобно сестре милосердия.

Но императору становилось все хуже. Доктора засвидетельствовали резкое ухудшение работы сердца. И к тому времени, когда к поездке все было готово, стало ясно, что он не перенесет столь дальней дороги.

5 октября в газетах появилось краткое официальное сообщение о тяжелом состоянии государя: «Болезнь почек не улучшилась, силы уменьшились. Врачи надеются, что климат южного берега Крыма повлияет на состояние здоровья августейшего больного положительно».

Минни день и ночь не отходила от мужа. Лишь ее он слушался, лишь ее мольбы могли заставить его принять лекарство, сделать перевязку, согласиться на осмотр врачом.

Она всеми силами старалась не терять надежды и вселить ее в любимого мужа.

– Я верю, – говорила она, – Господь Бог не допустит такой несправедливости, что я останусь жить, а мой Саша умрет.

Однако супругу становилось все хуже. Он угасал прямо на глазах. Ни днем ни ночью уже не прекращались невыносимые боли. Он почти не спал. Не помогали никакие снадобья. Отказывали почки, все его тело ужасно опухло, и он уже не мог самостоятельно передвигаться. Всем вокруг и ему самому стало ясно: конец уже близок.

Минни с ужасом наблюдала за тем, как медленно и неумолимо угасает, уходит от нее ее любимый супруг. Пульс как у пойманной птицы, ноги сильно опухли, его мучила бессонница, постоянные боли в груди, от одышки невозможно было лежать.

Чтобы хоть как-то поднять настроение своему Саше, Минни вывозила его покататься на коляске по живописным окрестностям дворца. Оживляясь поначалу, супруг очень быстро утомлялся, начинал дремать, и от Минни требовалось немало усилий для того, чтобы привлечь его внимание к красотам природы, взбодрить или развеселить. Но иногда и у нее не хватало сил видеть, как болезнь изменила внутренний мир и внешний облик ее Саши. Куда делись его оптимизм, его богатырская сила, широкие плечи и сильные, способные гнуть подковы руки, куда делась его широкая улыбка и бархатный, всегда так волновавший ее тембр голоса… Казалось, за эти несколько месяцев он постарел на два десятка лет, превратившись в дряхлого, немощного старика.

Эти прогулки не были продолжительными. Очень скоро, утомившись, Александр начинал волноваться, умоляя ее поскорее вернуться домой. А вернувшись и отдышавшись, он забирался в свою спальню и, устроившись с помощью верной супруги в любимом кресле у открытого окна, надолго затихал, глядя на море и уходя глубоко в себя.

О чем думал он, взирая на холодные седые волны прибоя, вдыхая осенний воздух, напоенный ароматами увядающих трав и цветов? Перебирал в памяти события минувших лет и дней? Вспоминал лица родных и близких, тех, кому было суждено уйти раньше его самого? Или думал о будущем, о тех дорогих ему людях, которых так скоро оставит он сам? Хуже всех, тяжелее всех, он знает, будет, конечно, его дорогой Минни…

«И что будет со страной, которую я поднял за годы своего верного служения ей. Ведь ее придется оставить на попечение Ники. А тот совсем не пригоден для такой работы – и умом, и характером слаб. Не понять ему русской души. Пустит великую, но такую норовистую Россию под откос! А невеста его, эта гессенская замарашка, – так это ж просто слезы! Но вот такие-то замарашки, дай им только власть и волю, способны разгуляться не на шутку. Она еще себя покажет! Но выбирать уже не приходится. Времени нет, совсем не осталось времени…»

Александр встрепенулся, звякнул в колокольчик, который всегда был у него под рукой. На зов колокольчика пришла Минни, на всякий случай прихватив с собой доктора Гирша.

– Что случилось, Саша? Тебе плохо? – участливо спросила она.

Положив руку ему на плечо, заглянула в глаза.

– Нет, нет, не волнуйся. Все хорошо. Просто мне нужно с тобой кое о чем поговорить… Тет-а-тет, – выразительно взглянул он на стоящего в сторонке Гирша.

– Ухожу, ухожу! – развел руки доктор. – Просто мы с государыней подумали, что, возможно, нужна моя помощь… – И вышел из комнаты.

– Вот и хорошо, – удовлетворенно заключил Александр.

– Ты хотел мне сказать что-то важное? – спросила, склонившись над ним, Минни.

– Поцелуй меня, – заговорщицки прошептал супруг.

– С удовольствием! – засмеялась Минни. – И это все?

– Нет, не все, – серьезно сказал Александр. – Возьми-ка стул, сядь рядышком.

И когда Минни выполнила его просьбу, он взял ее за руку и, со вздохом, начал издалека.

– Как там наш Ники? Не собирается к нам приехать?

– Да вроде бы пока нет. Вчера телеграфировал, что теперь на него в столице навалилось много дел… Спрашивал о тебе…

– И как ты думаешь, справляется он с тем, что теперь на него навалилось?

– Наверно, справляется. А куда ему деваться?

– Вот и я о том же, что деваться ему некуда. На него придется Россию оставлять. Так что пока я… Ну, в общем, пока я здесь, с вами… Вызывайте сюда эту его гессенскую бестию и его самого. Ты знаешь, как я «люблю» эту жеманную дуру, но делать нечего, другой невесты для него у нас нет. Поэтому хочешь не хочешь, а придется благословлять их на женитьбу. Ведь мой преемник на троне не может быть неженатым.

Алиса Гессенская не заставила себя долго ждать. Она примчалась в Ливадию вместе с княгиней Елизаветой Федоровной. Одновременно с ней приехал из Петербурга в Крым и наследник.

– Они уже здесь, – сообщила Минни супругу. – Ты скажи, когда их можно будет впустить к тебе.

– Пусть подождут. Не могу же я предстать перед ними в таком разобранном виде! Прикажи принести парадный мундир. И помоги мне одеться.

Когда все было готово, в комнату, в сопровождении Минни, просочилась молодая пара. Ники усердно старался скрыть свою радость от встречи с любимой и предстоящей церемонии венчания. Алиса, напротив, от волнения была бледна и едва сдерживала дрожь.

Минни подвела их к креслу, в котором восседал государь.

После непродолжительной беседы, явно тяготясь этой встречей, император произнес необходимые в таком случае слова, благословив молодых на венчание. И, сославшись на усталость, попросил оставить его одного.

– Налей-ка мне стопочку! – с облегчением вздохнув, попросил он Минни, когда они остались одни. – А то что-то уж больно на душе тяжело от этой встречи.

– Какую еще стопочку! – возмутилась супруга.

– Не ворчи, теперь мне все можно! – грустно улыбнулся император.

Ночь он провел без сна. Минни не отходила от него, ухаживая, как за ребенком.

«Слава богу, в последние дни он позволял мне делать для него все, так как сам он уже ничего не мог, а позволить камердинеру ухаживать за собой не хотел. И он так трогательно благодарил меня за помощь», – писала она матери.

Ночь на 19 октября император провел без сна. То приходил в сознание и стонал от боли, то ненадолго впадал в тяжелое забытье. Минни все время была рядом с ним, поила водой, вытирала пот с горячего лба, шепча какие-то успокоительные слова. Она и сама еле держалась на ногах от усталости и нервного перенапряжения.

Рано утром, едва забрезжил рассвет, Александр попросил пересадить его в кресло и пригласить наследника.

– Оставь нас, Минни, – попросил жену, когда Ники пришел.

– Что ж, ты теперь счастлив? Прибыла твоя возлюбленная. Скоро свадьба… Мне-то уж на ней не гулять. Чувствую, совсем немного осталось. Потому и пригласил тебя… Нелегкий груз передаю я тебе и хочу, чтобы нес ты его достойно. Ведь тебе предстоит править великой страной и великим народом. И ты должен никогда не забывать той ответственности, которая отныне лежит на тебе, и неустанно заботиться о благе народа, делать все для укрепления величия России, оберегая от извечных и неисчислимых завистников и врагов. Будь последователен и тверд и не подпускай ни на шаг к делам государственным своей супруги. Помни: корона на тебе – символ власти, вверенной тебе Богом, а на ней – всего лишь дорогое украшение ее прически… Запомни и исполняй все то, что я тебе сказал, и тогда народ и история прославят тебя, а нет – так проклянут… А теперь иди и пригласи ко мне свою матушку.

– Ах, моя дорогая, прости, я так измучил тебя, – слабо улыбнулся он, когда Минни подошла к нему и села рядом. – Всех вас измучил… Чувствую, что пора уходить, прощаться со своей любимой и с этой жизнью. Жаль…Так не хочется, так больно расставаться с тобой, но, видно, на то воля Божья… Священника пригласи, Иоанна. Хочу принять святое причастие, а то, боюсь, не успею…

После причастия ему будто прибавилось сил. Вокруг умирающего собралась вся семья. Простившись по очереди с каждым, едва слышным шепотом он попросил выйти всех, кроме Минни и протоиерея Иоанна Кронштадтского.

Императрица склонилась над ним и, едва сдерживая слезы, слушала те последние слова, что шептал ей на ухо ее любимый Саша.

– Вот и все. Прости, что оставляю тебя одну. Не сердись, знаю, моя в том вина. Не слушался я тебя, не берегся. А права на это не имел. Да что уж теперь… На все воля Божья. А здесь… Уж и не знаю, что будет, как сложится… Крепись… И Ники воли не давай. Боюсь за тебя… За Россию. А эта… Вижу, оседлает его… Как бы она и всю Россию не оседлала… Уж присмотри за ними…

– Ты, Саша, не волнуйся, не страдай. Все как-нибудь образуется, – безнадежно успокаивала его супруга.

Почувствовав острую грудную боль и очередной приступ удушья, Александр слабо застонал.

– Что-то холодно мне, Минни. Ноги стынут… А помнишь, как мы с тобой в первый раз встретились? Ведь ты не за меня замуж-то собиралась выходить, а за Никсу. А вышло вон как! Увидел я тебя и понял: это мое. Мое на всю жизнь. И не надобно мне более никого. Тобой одной я был счастлив. И сейчас счастлив. Вот сидишь ты рядом со мной, держишь меня за руку – и мне ничего не страшно… Холодно только… Похоже, кончаюсь я, Минни… Отец Иоанн, помоги…

Сказал – и умолк, закрыл глаза.

Иоанн Кронштадтский положил ладонь ему на лоб. Император в последний раз глубоко вздохнул, и слеза скатилась по его щеке.

– Отходит… – тихо, словно боясь спугнуть наступившую тишину, произнес Иоанн. – Царствие тебе Небесное, раб Божий Александр. Оно лучше, честнее, чище земного. Ты заслужил Его жизнью своей и делами своими. Там тебе будет хорошо… – перекрестил затихшего императора Иоанн и почти беззвучно зашептал над ним заупокойную молитву.

В печке ярко пылали дрова, и оловянному солдатику стало невыносимо жарко. Он чувствовал, что весь горит. То ли от огня, то ли от любви – он и сам не знал. Но и в огне он держался стойко и не сводил глаз с прекрасной принцессы. А та с любовью и тоской смотрела на него. Но вот огонь стал невыносим, солдатик почувствовал, что тает, что все вокруг и его любимая принцесса исчезает, растворяется, а сам он отправляется куда-то далеко-далеко…

20 октября 1894 года в два часа пятнадцать минут пополудни, сидя в кресле, император Александр III скончался.

Вот как описывает эти трагические события граф Шереметев:

«Получив записку от Голицына, в которой он писал, что государю совсем плохо, прибыл во дворец. Там уже сидят в глубоком молчании Воронцов, Рихтер, Победоносцев, Барятинский, Олсуфьев… Прошло несколько минут, входит Бенкендорф и говорит: „II est mort“.

В глазах помутилось, и я вместе со всеми пошел наверх… Поднялись по лестнице. Дверь с верхней площадки лестницы в приемную была закрыта. Прислуга стояла у дверей и плакала…

Но вот дверь отворилась настежь, и мы вошли. Увидел и остолбенел. Спиною к открытым дверям в креслах сидел государь. Голова его слегка наклонилась влево, и другая голова, императрицы, наклоненная вправо, касалась его, и эти две головы замерли неподвижно, как изваяния. У меня промелькнуло: они оба живы или они оба умерли? Священник медленно и отчетливо читал Евангелие.

Мгновенно все вокруг меня зарыдали, и никто не трогался с места… Рихтер встал на колени, я за ним. Я целую руку государя, но не могу поднять глаз на императрицу, боясь встретить ее взгляд.

Кто видел лицо императора, те говорят, что оно было чудно, точно он спал, выражение кроткое, детское. Да, именно детское. Да он и был чист, как ребенок, а по непреложному обещанию Спасителя – таковых бо есть Царствие Небесное…»

Императрицу в бессознательном состоянии унесли в ее спальню и положили на кровать. Когда она, наконец, открыла глаза, то увидела встревоженно хлопотавшего над ней доктора Вельяминова.

– Очнулась я со страшной мыслью, что теперь уже вдова и нужно учиться жить без него, моего Саши, – вспоминала Минни. – Эта мысль была невыносимой. Мне не хотелось верить в то, что я никогда не увижу его больше, не услышу его голоса, не почувствую его прикосновения и не прижмусь доверчиво к его груди. И тут я услышала орудийные залпы. Это в честь моего покойного мужа салютовал стоявший на рейде в Ялте Российский императорский флот. Следом печально загудели колокола ливадийских церквей. Слышать это и понимать, что все это значит, было невыносимо. «Все кончено! Все кончено!» – поняла я, с рыданиями уткнувшись в подушку. Все, что будет потом, уже не имеет никакого смысла…

Смерть Александра, с таким достоинством, талантом и мудростью несшего на своих могучих плечах груз ответственности за свою огромную империю, человека, за все время правления которого впервые за многие столетия не было войн, притихли террористы и бунтовщики и страна зажила спокойно, являлась непоправимой утратой не только для Минни, но и для всей России. Во время его царствования граждане великой страны чувствовали себя в безопасности, потому что знали: у руля государственного корабля стоит сильный человек, любящий свое отечество и свой народ. Страна потеряла в его лице опору, которая препятствовала России свалиться в пропасть революции.