Текст книги "Minni. Призвание – любить"

В октябре 1918 года в Крыму вспыхнула эпидемия испанки. Болезнь не миновала и обитателей Дюльбера. Заболели почти все – и охранники, и заключенные. Слегли обе дочери императрицы – Ольга и Ксения, тяжело заболел муж Ольги – полковник Куликовский, один за другим подхватили эту опасную заразу дети. Стойко держался, долго не подавая виду, любимец императрицы лейб-казак Тимофей Ящик. В конце концов заболел и он. Как ни береглась, как ни крепилась, не желая поддаваться болезни, Мария Федоровна, все же слегла и она сама. Болезнь проходила очень тяжело, видимо сказались годы: мучили кашель, одышка, головная боль, временами накатывающая, невероятная слабость. Лекарств не было, поэтому оставалось надеяться лишь на народные средства и собственные силы. А их из-за скудного питания оставалось все меньше.

Наступило время, когда Марии Федоровне было так плохо, что она уже не надеялась выкарабкаться. Но воля к жизни оказалась сильней. В конце концов болезнь отступила, и, сильно ослабевшая, похудевшая, она все же выжила, встала с постели. Теперь, как когда-то в киевском госпитале, она ухаживала за больными, помогая своим родным и близким одолеть болезнь.

И вот радость! Наконец пришло письмо от Ники из Екатеринбурга, куда к тому времени большевики перевезли всю царскую семью из Тобольска.

Слава богу, значит, жив, значит, не случилось самого страшного. А невзгоды… Что ж, можно и потерпеть.

И она пишет ему ответное письмо. Большое, обстоятельное, с деталями и подробностями, стараясь сделать вид, что все не так уж плохо. Ведь бывает и хуже!.. Словом, такое, какие пишут детям все матери, не желая огорчать их своими проблемами и бедами.

«Дорогой мой, милый Ники!

Только что получила твое дорогое письмо от 27 октября, которое меня страшно обрадовало. Не нахожу слов тебе достаточно это выразить и от души благодарю тебя, милый! Ты знаешь, что мои мысли и молитвы никогда тебя не покидают; день и ночь о вас думаю, и иногда так тяжело, что, кажется, нельзя больше терпеть. Но Бог милостив. Он дает нам сил для этих ужасных испытаний. Слава Богу, что вы все здоровы, по крайней мере, и все живете уютно и вместе…

Я наконец поправилась после длинной и скучной болезни и могу снова бывать на воздухе после двух месяцев. Погода чудная, особенно последние дни…

Грущу быть в разлуке, так тяжело не видеть, не говорить!..

Да хранит тебя Господь, да пошлет тебе душевное спокойствие и не даст России погибнуть».

Она тогда еще была полна надежд и не ведала, какая страшная участь совсем скоро постигнет ее сына и всю его семью.

Глава XXIIII
Крушение надежд. Прощай, Россия!.

Этой ночью Минни опять не спалось. Она давно погасила свет и лежала в полной темноте в постели, даже не пытаясь заставить себя заснуть. С некоторых пор она полюбила свою бессонницу, которая открывала для нее возможность лишний раз побыть наедине со своими воспоминаниями. В эти ночные часы перед ее мысленным взором бесконечным потоком всплывали то одни, то другие картины из далекого прошлого.

Детские годы… Вот она совсем еще маленькая девочка… Мама склонилась над ее кроваткой. Крошка Минни чувствует ее дыхание на своей щеке. Слышит ее ласковый шепот…

– Спи, дочка, спи… Повернись на бочок, закрой глазки, и пусть приснятся тебе добрые сны.

Мама погладила ее по головке и ушла, растворилась в темноте комнаты. А она, уже засыпая, подумала: «Как хорошо, что у меня есть мама. Как хорошо, что сейчас лето и завтра с утра снова будет светить солнышко. Как хорошо, что есть я…» И улыбнулась уже во сне…

Но вот эту картинку сменила другая. И тоже оттуда, из детства.

Она сидит на любимой скамейке в укромном уголке парка. У нее в руках раскрытая книжка с яркими, веселыми картинками. Но она не читает, а просто греется на солнышке. Ей хорошо, интересно и ярко все вокруг: вот облачко над ее головой, похожее на белого пушистого щеночка, вот трудолюбивый муравьишка деловито тащит куда-то сухую соломинку, вот крохотная птичка доверчиво села на край скамейки, на которой сидит сама Минни, и теперь с любопытством заглядывает ей прямо в глаза.

«Какая ты милая, – думает она, – и счастливая – умеешь летать. Вот и мне бы так!»

И тут откуда-то из-за кустов до нее донесся голос Александры, ее любимой сестренки:

– Да-гма-а-а-р! Беги поскорее сюда! Посмотри-ка, кто тут!

«Дагмар… – думает Минни. – Я уже почти забыла это имя, отвыкла от него здесь, в далекой России… Да что это я, совсем забыла, что столько времени прошло и я давно уже не там, не в России, не в Петрограде, а снова здесь, в моей любимой маленькой Дании! Или нет? Но тогда где?.. Да неважно, это же моя милая Аликс завет меня, значит, она жива, снова жива!..»

И Минни бежит сломя голову на зов старшей сестренки, продираясь сквозь заросли кустов.

А вот и она, Александра! Затаив дыхание, застыла, разглядывая что-то в густой траве.

– Осторожно! – приложив пальчик к губкам, шепотом предупреждает сестра. – Не спугни его…

Минни на цыпочках подкралась ближе и увидела ежика, свернувшегося в клубок.

– Ой, какой хорошенький! – воскликнула она. – Давай возьмем его домой. Пусть он у нас будет жить.

– Нельзя, мама не разрешит. Лучше принесем ему молока. Я слышала, что ежики очень его любят.

– Тогда бежим! Ты не скучай, мы сейчас вернемся, – склонившись к ежику, прошептала Минни. – Только ты никуда не уходи.

И они бросились к домику, где жила прислуга.

Но, как и следовало ожидать, когда они прибежали назад со склянкой молока, их ждало разочарование. Ежика уже и след простыл.

– Ничего, – надув губки и едва сдерживая слезы, пыталась успокоить младшую сестренку Александра. – Мы оставим молоко здесь, под этим кустом. Он вернется и выпьет его. Он обязательно вернется…

А сон все не приходил. Минни зажгла ночную лампу, взглянула на часы. Стрелки показывали половину второго ночи. Она встала, из пузырька темного стекла накапала себе валерьянки. И снова легла, впрочем не надеясь, да и не стремясь заснуть.

«Говорят, сон – это маленькая смерть, – почему-то подумалось ей. – А для меня воспоминания – это моя вторая жизнь».

И умиротворенно улыбнулась этой мысли.

Снова улеглась в постель, предвкушая продолжение своих странствий во времени и пространстве.

…Раннее июльское утро. Минни распахнула двери уже залитой солнцем веранды, чтобы выпорхнуть в сад. И чуть не столкнулась со своим взрослым другом. Милый, добрый Андерсен поднимался ей навстречу по ступеням дворца. Увидев ее, он расплылся в своей широкой, уютной улыбке.

– Привет, детка! – приветствовал ее, широко раскинув руки. – Как поживаешь? Не забыла еще меня, старика?

– Конечно нет! Я скучала!

– А хорошо ли вела себя моя крошка, пока меня здесь не было?

– Хорошо, хорошо! – бросилась к нему в объятья Минни.

Услышав их голоса, на крыльцо следом за Минни вышла королева Луиза.

– A-а, вот кто к нам пришел! Наш дорогой Ганс! Давненько же вас не было. Неужели с новой сказкой для моих доченек?

– Точно так, моя королева! – с поклоном приветствовал ее сказочник.

– Что ж, тогда и я с удовольствием присоединюсь к вам, тоже послушаю. Ведь они у тебя такие… Такие непростые, такие прекрасные и жуткие… Как сама жизнь. Какой же историей на этот раз порадует моих доченек и всю детвору Дании наш великий сказочник?

Она распорядилась, чтобы слуга разыскал Александру, а на веранду принесли чай и сладости. И когда обе дочки, Ганс и она сама расположились за столиком в легкой тени дикого винограда, увивающего решетку веранды, Андерсен, достав из сумки несколько исписанных мелким почерком листков бумаги и нацепив на нос очки с толстыми стеклами, отхлебнул глоток чая и начал читать.

– В одном маленьком городке, на крыше самого крайнего домика, приютилось гнездо аиста. В нем сидела мамаша с четырьмя птенцами, которые высовывали из гнезда свои маленькие черные клювы – они у них еще не успели покраснеть. Неподалеку от гнезда, на самом коньке крыши, стоял, вытянувшись в струнку и поджав под себя одну ногу, сам папаша; ногу он поджимал, чтобы не стоять на часах без дела. Можно было подумать, что он вырезан из дерева, до того был неподвижен. «Вот важно так важно! – думал он. – У гнезда моей жены стоит часовой! Кто же знает, что я ее муж? Могут подумать, что я наряжен сюда в караул. То-то важно!» И продолжал стоять на одной ноге. На улице играли ребятишки. Увидев аиста, самый озорной из мальчуганов затянул, как умел и помнил, старинную песенку об аистах, за ним подхватили все остальные:

 
Аист, аист белый,
Что стоишь день целый,
Словно часовой,
На ноге одной?
Или деток хочешь
Уберечь своих?
Попусту хлопочешь —
Мы изловим их!
Одного повесим,
В пруд швырнем другого,
Третьего заколем,
Младшего ж живого
На костер мы бросим.
И тебя не спросим!..
 

Вспомнив слова этой старинной песенки, Минни вздрогнула. Ей даже показалось, что на какое-то мгновение остановилось ее сердце и стало трудно дышать.

Этот Андерсен… Сказочник или провидец?.. И что это было? Страшное предвидение ее судьбы, судеб ее несчастных детей, ее внуков, почти всей ее родни, убитых, растерзанных, погибших в страшных мучениях от рук нелюдей, захвативших и разграбивших приютившее ее и ставшее ей родным и близким отечество.

«Откуда ты знал, как мог увидеть и записать то, что произошло со мной, с нами много лет спустя в такой далекой стране? – мысленно обратилась Минни к сказочнику с немым вопросом, словно тот мог ответить ей. – Сам не ведая того, ты невольно предупреждал меня о том, что случилось потом, много, много лет спустя…»

…До последних дней своей жизни я верила, что мой сын Николай, мои внуки живы. Что они каким-то чудесным образом спаслись, избежали злой участи. Просто обстоятельства не дают им возможности дать о себе знать, послать мне весточку, приехать ко мне. Последнее письмо сына пришло уже из Екатеринбурга. В нем Ники писал, что у них все без перемен. Здоровье Алешеньки пошло на поправку. Дочки и Аликс передают привет. Он просил за них не волноваться и беречь себя.

И вдруг в Дюльбер из Петрограда докатились страшные слухи о расстреле императора и всей его семьи.

В Крым поступала противоречивая информация. Распространяются страшные слухи о судьбе нашего любимого Ники. Не могу и не хочу им верить, но просто не представляю, как я смогу вынести такое напряжение!.. Господи Боже, внемли же моим молитвам, спаси и сохрани моего несчастного Ники…

Расстрел?! Моего Ники, моих малышек больше нет?! Этого не может быть!

Я наотрез отказывалась в это верить.

Продолжала писать ему письма.

Одно за другим.

Одно за другим…

Все ждала и ждала от него хоть какой-нибудь весточки.

«Нет, нет! – думала я. – Все эти… новые, конечно, люди без чести и совести, но так безжалостно, так по-людоедски даже они не могли поступить – убить всю семью: женщин, детей!.. Это невозможно!»

Но вот и от моего племянника, короля Датского Кристиана X, пришло письмо с соболезнованиями в связи с расстрелом Ники и всей его семьи. Однако и ему я не поверила…

Автор вспомнил содержание ответного письма Минни ее племяннику.

«Эти вызывающие ужас слухи о моем бедном, любимом Ники, слава Богу, все же неправда, – пишет она в ответном письме, – так как после многих недель ужасного напряжения, противоречивых сообщений и публикаций я уверена в том, что он и его семья освобождены и находятся в безопасном месте…»

Вспомнил он и другое, уже из своей собственной жизни, то, как до самой смерти не верила его бабушка, Александра Васильевна, в гибель своего сына, ушедшего на фронт да так и не вернувшегося домой. Война еще не закончилась, когда почтальон принес в дом похоронку. Она не хотела ее брать.

– Нет, нет, этого не может быть! Ведь он еще совсем мальчик, собирался в институт поступать, преподавать литературу в школе, где он прежде учился и где его так любили учителя.

И ждала, и верила, что он жив, до самого конца.

– Просто он очень далеко и не может меня найти… Ведь правда же, разные бывают обстоятельства… – каждый раз говорила она, словно защищаясь и защищая его, своего сына, когда спустя годы и десятилетия вдруг заходила о нем речь.

Вот и эта женщина, эта мать так и не поверила в смерть сына до самой своей смерти.

Между тем жизнь Марии Федоровны и других обитателей Дюльбера текла своим чередом. Дни шли за днями, месяц тянулся за месяцем. Постепенно притуплялось ощущение опасности, неустроенности. Даже скудная, грубая пища уже не казалась такой отвратительной.

В доме была прекрасная библиотека, и она читала одну книгу за другой, аккуратно вела дневник, записывая в него все, что происходило с ними в этих, казалось, совершенно невероятных условиях, свои мысли и переживания. И все так же тщательно следила за своим внешним видом, подавая в этом пример и другим дамам.

Скрашивали ее существование здесь и доставляли больше всего радости внуки. Не осознавая в полной мере всей сложности и опасности положения для обитателей Дюльбера, мальчики, несмотря на разницу в возрасте, вместе играли, вместе шалили, порой не слушаясь родителей, как могли старались увильнуть от серьезных занятий, которые навязывали им родители. Они, по сравнению со взрослыми, пользовались здесь гораздо большей свободой и потому имели возможность много времени проводить в парке и даже выбегать за ворота и гулять в ближайших окрестностях усадьбы.

Императрица души не чаяла в самом маленьком своем внуке – Тихоне, который родился у нее на глазах. Она даже частенько незаслуженно журила Ольгу за то, что та, по ее мнению, недостаточно внимания уделяет своему сыну. И, пользуясь каждым удобным случаем, забирала внука к себе, в свои комнаты.

Играя с ним, держа его на руках или укачивая в кроватке под старую колыбельную песенку, которую Мария Федоровна пела на своем родном языке, она вспоминала свое счастливое детство, молодость – те времена, когда была счастлива и любима. Перед ее мысленным взором проплывали картины более позднего времени.

Вот они с супругом-богатырем склонились над кроваткой своего первенца – Ники.

Сколько новых радостей принесло им его рождение, сколько приятных забот, волнений и надежд!.. Георгий… Михаил… Ее мальчики, ее дорогие сыновья, их с ее Сашей кровь, дети большой, самозабвенной, так и не ушедшей, не растаявшей с его ранним уходом любви… Нет, не может быть, они не умерли, они живы, живы, живы! Но где они теперь, что с ними сегодня, там, недосягаемо далеко от нее, и что будет завтра?..

Это неправдоподобно страшное время! Как много было всего и как быстро промелькнуло, растворилось в тумане минувших дней и лет и как незаметно подкралась старость!

Девочка, девушка, женщина, жена, мать, вдова… И вот уже бабушка склонилась над кроваткой внука…

Они с Тишкой не оставались надолго одни. Обычно вскоре приходила и Ольга. Маленький внук в это трудное для всех время невероятно сблизил мать и дочь, облегчил их страдания.

«Мой новый внук Тихон нам всем, право, приносит огромное счастье, – писала Мария Федоровна. – Он растет с каждым днем и такой прелестный, удивительно спокойный… Отрадно видеть, как Ольга счастлива и наслаждается своим Babi, которого она так долго ждала».

Следом за Ольгой часто приходила в ее комнаты и вторая дочь – Ксения. И три женщины, на время забывая о своих горестях, вели тихие, долгие беседы.

О чем?

Да о разном. Ведь у каждой из них за плечами была уже такая долгая и такая разная, полная событий и переживаний жизнь. А еще о трудном и опасном настоящем и совершенно непредсказуемом будущем.

– Как ты думаешь, мама, – спрашивала Ольга, – когда и чем все это закончится?

– Не знаю, – задумчиво и грустно говорила мать. – Не ведаю, когда и чем завершится наше заключение и то, что нас окружает, что вот уже так мучительно долго творится в стране, но почему-то верю, что все обойдется и мы снова будем свободны. Родные, те, кто нас любит, кому мы дороги, не оставят нас в беде.

– А остались еще такие? И кто они, где они? Ведь прошло уже так много времени – кажется, целая вечность! Никто из нашей родни не знает, не может даже представить, в каком ужасном и опасном положении мы находимся!

– Ах, дорогие мои, у них там, в Европе – в Дании и Англии, несмотря на войну, на то, что на фронтах грохочут орудия, ревут танки, гибнут люди, царят покой и тишина, их жизнь течет все так же, как прежде, в далекие мирные дни: изысканные обеды и ужины, балы, театры, пышные приемы и прогулки по окрестностям замков на авто или в роскошных экипажах…

– Тяжело об этом думать, но ты права, мама. Если бы это было не так, то они не допустили бы того, что происходит здесь, у нас, в России. Они бы смели, изгнали из Петрограда, Москвы и других городов этих бесов! – с обреченным вздохом согласилась Ксения.

– Если б они могли, дорогие мои девочки, если б их не раздирали давние европейские распри и склоки и если бы все они, вместо того чтобы тупо и безжалостно уничтожать друг друга, объединились и ударили единым фронтом по большевикам, то эта кровавая власть не удержалась бы и полгода. Но… Значит, все, что здесь происходит, кому-то, кого мы не знаем, не видим и не подозреваем, очень выгодно.

– Тише, прошу вас, пожалуйста, говорите тише! – приложив палец к губам, прошептала Ксения. – Сдерживайте свои эмоции. Нас могут услышать. Сейчас каждое неосторожно оброненное слово может стоить нам жизни.

Неожиданно для всех ситуация в Крыму, а затем и в самом Дюльбере кардинально изменилась. В Крым нагрянули немцы. Очень скоро появились они и в усадьбе.

Княгиня Васильчикова вспоминала: «Появление германской армии оказало магическое действие на крымское население, и большевистский дух выветрился немедленно, а те, кто большевикам симпатизировал, поспешили переменить свою политическую окраску… Престиж немцев был так велик, что хотя германские силы в Севастополе были незначительны и в нашей местности их представляли всего два солдата на нижнем шоссе, но этого было совершенно достаточно, чтобы восстановить порядок… Те же лица, которые незадолго до германской оккупации считали себя революционерами, теперь с необыкновенной гибкостью переменились к новому положению вещей и при этом чувствовали себя прекрасно».

В одночасье тюремщики Дюльбера сами стали заключенными. Теперь уже их жизни висели на волоске.

– Отныне вы свободны, государыня! – с пафосом заявил германский генерал барон Штольценберг, как он не преминул заметить, направленный сюда самим императором Германии Вильгельмом II. – И обратите внимание на то, что не ваши доблестные союзники и не ваша датская или английская родня принесли вам освобождение, а наш император и его победоносная армия! Вот кому вы должны быть благодарны за избавление от неминуемой погибели. А эти… – повел он рукой в ту сторону дома, где, как уже знала Мария Федоровна, под арестом оказались все охранники и сам Задорожный, – будут завтра же расстреляны.

– Погодите, барон, не спешите с выводами и решениями, – остудила его пафос императрица. – Не эти люди виновны в нашем заточении, а те, кто захватил Петроград и узурпировал власть в нашей стране. Они далеко, и вы, думается мне, вряд ли доберетесь до них и привлечете к ответу. Ведь они сами и все то, что они сотворили с моей страной, похоже, ваш адский германский проект. А те люди, которых вы арестовали сегодня, не раз спасали наши жизни, защищая от взбесившихся бандитов.

– Что ж, ценю ваше великодушие! – расшаркался генерал. – Завтра же я отдам приказ об их освобождении. А вы, вся ваша родня и свита можете начать собираться в путь. В любое удобное для вас время мы готовы вывезти вас в Германию. А уж там и до Англии, и до вашей родной Дании рукой подать!

– Благодарю вас, барон, и в вашем лице – императора Вильгельма. Но я никак не смогу воспользоваться вашим предложением, ведь моя страна находится в состоянии войны с Германией. Вы, как благородный человек и как генерал германской армии, должны меня понять. У меня нет морального права принять помощь от врагов моей страны. Это было бы предательством. А другие… Другие вольны принимать те решения, которые подсказывает им их собственная совесть.

На этом разговор был закончен.

Никто из обитателей Дюльбера так и не воспользовался спасительным предложением германского генерала.

К концу лета 1918 года всем воюющим сторонам наконец стало окончательно ясно, что так бессмысленно затеянная Германией мировая бойня подходит к бесславному концу и ее поражению. Сильно потрепанные немецкие войска стали возвращаться из России восвояси. Спешно и даже, похоже, с радостью убирались они и из Крыма. По лицам солдат, офицеров и генералов было видно, насколько осточертело им слоняться по чужим землям и как истосковались они по родным очагам – печам и каминам, а также деткам, женам, любовницам и баварскому пиву с сосисками.

И сразу после их ухода на полуостров ворвались отряды Белой гвардии. По распоряжению генерала Деникина был сформирован спецотряд для охраны высокопоставленных страдальцев и в первую очередь, конечно, вдовствующей императрицы.

Трудно описать те восторженные чувства, которые охватили обитателей Дюльбера с избавлением от этого, так долго длившегося, пленения.

«Германцы оставили нас, и с тех пор охрану несут наши офицеры, которые стоят в карауле, словно рядовые, что так красиво и трогательно», – пишет императрица своей сестре в Лондон.

Уже глубокой осенью в Севастопольскую гавань вошли военные корабли Средиземноморской эскадры стран Антанты. И чуть ли не в день их прибытия в имение Ай-Тодор, куда перебралась к тому времени Мария Федоровна, явились английские офицеры, чтобы засвидетельствовать свое почтение и передать письмо от ее сестры из Лондона.

Императрица встретила их с радостью. Угостила чем могла, что привело их в крайнее смущение, и расспрашивала, расспрашивала, расспрашивала…

В тот же день англичане предложили ей покинуть ставшую такой опасной Россию и отправиться с ними в Англию, подчеркнув при этом, что это предложение исходит от самого короля Георга и ее сестры. Но и на этот раз она отказалась.

Когда Ксения узнала об этом, горько расплакалась.

– Как ты могла?! Они уйдут, а мы снова останемся здесь совершенно беззащитными перед этим бесчеловечным режимом, перед этими страшными людьми! Своим отказом ты обрекаешь себя и всех нас на верную гибель!

– Я понимаю твои чувства и разделяю их. Но ведь мой отказ вовсе не означает, что и все вы должны оставаться здесь вместе со мной. Каждый из вас волен поступать так, как заблагорассудится, и я не буду в обиде, если, спасая свои жизни и жизни ваших детей, вы уедете из страны. Но пока Ники и его семья находятся в руках большевиков, пока судьба их неизвестна, я никуда не уеду. К тому же здесь до сих пор идет война между теми, кто остался верен российской короне, и теми, кто захватил власть в России, а я – единственная оставшаяся до сих пор на свободе, хотя и вдовствующая, старая, больная, но все же императрица. Понимаешь, я – символ для них, и я не могу себе позволить бежать из моей страдающей, обливающейся кровью страны, предав, бросив на произвол судьбы своих подданных, несчастных русских людей.

– Ах, мама, чем же ты, больная и слабая, можешь им помочь?

– Своим примером, Ксения, как ты не можешь понять, своим примером. Если я, больная и слабая, остаюсь, веря в нашу победу, то и они, здоровые и сильные, должны, несмотря ни на что, верить в нее и сражаться за нее. Может быть, я не права, даже смешна, но я так чувствую и иначе жить не могу. Это мой долг перед моим Сашей и моя расплата за Ники и его супругу. Ведь на них лежит ответственность за все то, что произошло. К тому же ты должна понять мои чувства – целый год мы терпели издевательства и унижения, и как же мне теперь, когда обстановка спокойная, оставить страну? Ведь кто знает, может быть, я сюда больше никогда не вернусь. Никому не ведомо, как сильны мои терзания. Но мне кажется, я поступлю правильно, если останусь здесь и буду держаться до последнего.

Несмотря на, казалось бы, невыносимые обстоятельства, она оставалась императрицей российской. И перед ее мужеством, стойкостью и упорством оказались бессильны и настойчивые призывы английской родни, и уговоры дочерей и всех тех, с кем довелось ей делить тяготы и смертельные опасности здесь, в Крыму.

И тут новые огорчения.

Неожиданно Ольга сообщила матери, что ее муж настаивает на том, чтобы им всей семьей отправиться на Кавказ.

– Он что, совсем с ума спятил?! – опешила мать. – В такое время лучше держаться всем вместе. К тому же, насколько мне известно, на Кавказе сейчас творится такая неразбериха, что совершенно невозможно понять, кто там за красных, кто за белых, а кто за эту проклятую немчуру. Мы и здесь-то разобраться порой не можем: сегодня он монархист, завтра красный командир, а глядишь – немцы пришли, так он и им заднее место лизать готов.

– Вот и я ему то же говорю. Но он уперся – и ни в какую! Твердо решил перебраться туда. Я, говорит, уж как-нибудь разберусь.

– Но ты же беременна! Это безумие – бросить в таком положении жену, ребенка ради того, чтобы удовлетворить свою прихоть, свою гордыню.

– Я долго его уговаривала отказаться от этой затеи. Но он упрямо стоит на своем, говорит, если я не поеду с ним, то он отправится туда один. Долг и честь офицера не позволяют ему оставаться в стороне, когда отечеству грозит смертельная опасность.

– По-моему, это большая глупость. Если ему хочется принять участие в борьбе со злом, то и здесь, в Крыму, да и по всей Новороссии, для офицера дело найдется. Вон сколько банд кружит по этой земле – красные, белые, зеленые… Всех цветов радуги. Бери в руки оружие и иди в бой за веру, царя и отечество! Так что, если ты не против, я сама с ним поговорю, постараюсь убедить в том, что недопустимо так рисковать женой и детьми.

Императрица, конечно, прекрасно понимала, что вряд ли сумеет его переубедить. В душе она и сама считала его решение русского офицера достойным уважения, но ей было мучительно больно расставаться с дочерью и любимыми внуками.

И все же она пошла на этот разговор.

– Николай, как ты мог пойти на такое решение, не посоветовавшись со мной?! Ведь ты муж, отец, глава семьи, ты в ответе за них. Ты должен был бы подумать о них. Конечно, как офицер, ты имеешь право на риск и даже смерть во имя отечества, но рисковать жизнью жены, детей ты не должен. Это эгоистично, безрассудно! Что тебе мешает приложить свои силы, знания и опыт здесь, в Новороссии. Ведь и здесь идут бои, и здесь сражаются наши люди с врагами отечества!

– Нет, государыня, простите, но бесполезно меня отговаривать. Я пытался убедить Ольгу в том, что она и наши дети должны остаться здесь, с вами, под вашей, государыня, опекой. Но она наотрез отказалась. Ольга сказала, что ни за что не отпустит меня одного, а я… Словом, это вопрос уже решенный, и мы не станем менять своего решения. Ведь и вы, государыня, тверды в своем решении не воспользоваться предложением англичан, просьбами вашей сестры, приглашением короля Георга. Вы остаетесь здесь, со своей Россией. Словом, на днях мы выезжаем…

Однако намерениям Куликовского не суждено было сбыться так быстро. Отъезд несколько раз откладывался – то из-за болезни Ольги, то Тихона. И у Марии Федоровны появилась надежда на то, что все еще образуется и Ольга с мужем и детьми останутся здесь, в Крыму, рядом с ней.

Между тем время шло и уже приближались рождественские праздники. Это было второе Рождество, которое они отмечали в Крыму. Позади было столько пережитого, выстраданного, что даже этот всегда для всех – и взрослых, и детей – самый долгожданный, самый торжественный и радостный праздник не поднимал настроения, был тихим и грустным.

Правда, без елки все же не обошлось. Ее наряжали внуки – Ростислав и Василий – в комнате своей бабушки, а сама Мария Федоровна помогала им советами. После рождественской службы собрались все вместе за чаем с вареньем и баранками. Это было все, что удалось раздобыть к празднику. Вспоминали прежнюю жизнь в Петербурге, любимую Гатчину, то милое, доброе время, когда все были еще молоды, когда жив был ее супруг и их отец, всегда умевший создать веселую и яркую атмосферу за столом, и когда все радовались от души, поздравляя друг друга с великим праздником.

Наступление нового, 1919 года уже не отмечали вовсе. Настроение было не то. В первый день этого нового года упрямый Куликовский все же увозил Ольгу и детей из Крыма. Так что Мария Федоровна была в смятении, на ее глазах то и дело предательски наворачивались слезы, которых скрыть она уже не могла.

Утром 1 января Ольга вместе с сыновьями пришла к ней попрощаться. Когда подъехало авто и они отправились в путь, императрица долго смотрела им вслед, мысленно повторяя одну и ту же фразу: «Господи, не оставь их, спаси и сохрани чад своих. Господи, только б не навсегда расставались мы сегодня!..»

С отъездом Ольги в душе императрицы что-то оборвалось. Она вдруг почувствовала себя старой, одинокой и никому не нужной – всего лишь обузой для своих детей и родных.

«Ведь, отвергая предложение англичан и оставаясь здесь, в Крыму, я, по сути, обрекаю на то же всех своих родных и близких, которые наверняка рады были бы убраться подальше от этого кошмара, – думала она с горечью. – Я рискую их жизнями. А имею ли я на это право? И не накажет ли меня Бог за мое упрямство?»

И все же пришло время, когда императрицу, а вместе с ней всех обитателей романовских усадеб обстоятельства заставили покинуть Крым. Англичане сообщили, что к полуострову неумолимо приближаются войска Красной армии. И на семейном совете Мария Федоровна наконец дала свое согласие покинуть Крым. Все вздохнули с облегчением и радостью.

В этот день ее дочери Ксении исполнилось сорок четыре года.

– Ах, мама, лучшего подарка в день моего рождения трудно было бы представить! – бросилась ее обнимать дочь.

– Конечно, конечно, дорогие мои… – вздохнула императрица. – Обстоятельства все же оказались сильнее нас. Я понимаю, ни вы, ни я не вынесли бы вновь такого же кошмара, что довелось нам пережить… Конечно, невыносимо тяжело покидать вот так родные места, но, Бог даст, все наладится и мы еще вернемся.

О решении императрицы, не мешкая, дали знать англичанам. И наутро следующего дня ее посетил командующий английской эскадрой адмирал Колторп. Он сообщил, что красные уже на подступах к городу и теперь промедление смерти подобно.

– Капитан броненосца «Мальборо», стоящего на рейде в ялтинском порту, уже предупрежден, и он готов принять вас, государыня, и ваших близких на борт своего корабля.

Но и тут императрица выдвинула свои условия.

– Я последую на ваш корабль, – твердо сказала она, – лишь в том случае, если вы, адмирал, пообещаете мне вывезти из Крыма не только меня и моих близких, но и всех тех, кому угрожает расправа красных, когда они захватят Крым.