Текст книги "Minni. Призвание – любить"

Глава VIII
Муж и жена – одна сторона

Он сидит в читальном зале библиотеки. Перед ним на обшарпанном письменном столе стопка книг и старых, прошлого и теперь уже позапрошлого века, журналов – «Родина», «Нива», «Мировая война»…

Он листает пожелтевшие страницы, одну за другой читает старые статьи, разглядывает гравюры и первые фотографии той поры. И перед его мысленным взором разворачиваются события давно минувшего времени.

Еще немного, и вот уже, влекомый ими, он в своем воображении покидает этот зал и оказывается там. Реальность настоящего уступает место реальности прошлого, в которой лишь для него одного почти на равных сосуществуют действительно происходившие когда-то события и вымысел, живые люди и рожденные его фантазией персонажи.

Страница за страницей, статья за статьей… Вчитываясь в них, наблюдая за событиями тех лет и людьми той эпохи, стараясь ничего не упустить, он начинает что-то записывать в тетрадку, стараясь перенести в свое время увиденное им и пережитое ими там – в том далеком, затерянном во времени, но подарком судьбы теперь обнаруженном на этих страницах и возрожденном его воображением мире.

Исписанных листков все больше.

«Не упустить, не отпустить эти события, этих людей, доверивших ему свои чувства, свои проблемы, поступки – свои жизни! – думает он. – Но ускользает, так многое ускользает! Оно и понятно, объяснимо, ведь я здесь, среди них, всего лишь гость, как бы ни старался казаться своим – современником, соучастником или хотя бы свидетелем, всего лишь пришелец из другой жизни, другого, еще не состоявшегося для них бытия. Поэтому нужно стараться приложить все усилия для того, чтобы найти, отыскать среди нагромождения событий и образов ее, Минни. Она поможет, непременно поможет. Минни, где ты? Без твоей помощи я затеряюсь в этом – не моем – мире!..»

Безлунная, беззвездная ночь за замерзшими окнами. Белые хлопья снега, возникая из бездонной темноты неба, исчезают в глухой темени старого парка. Утопают в сугробах деревья и кусты…

А в комнате уютный полумрак. Языки пламени пляшут в камине, живыми, жаркими бликами играя на ее лице.

Она сидит в любимом кресле и, глубоко задумавшись, смотрит на огонь.

– Здравствуй, Минни, – шепчет он, боясь нарушить очарование этого уюта, тишины и покоя. – Это опять я. И мне снова нужна твоя помощь. Поговори со мной. Расскажи о том, что было дальше.

– Дальше? Что ж, располагайся поудобней, сиди тихо и слушай, – ничуть не удивившись его появлению, так, словно их встреча была лишь продолжением их прошлой беседы, обернувшись к нему, тихо сказала императрица и ненадолго умолкла, видимо снова уходя своими мыслями в дорогое ей прошлое.

Боясь потревожить, спугнуть ее видения, молчал и он, даже затаил дыхание, не спуская с императрицы глаз.

И она начала свой рассказ.

– Шло время, но наша любовь не остыла, она стала еще глубже, еще откровенней, осознанней и основательней. Мы словно срослись душами, сплотились воедино, неразлучно, неразрывно. И все, кто был рядом, видели, как мы счастливы друг другом. Об этом говорили, писали газеты, кто-то завидовал нам, а кто-то пытался разрушить наше единение. Но тщетно. Не только внешностью, но и характером, постоянством в любви Александр не был похож на отца, который постоянно изменял своей супруге. Мой Саша был настоящим русским красавцем-богатырем, отличался высоким ростом и исключительной силой – легко пальцами мог согнуть монету и даже не раз на спор ломал подковы. С возрастом он стал немного тучным, но и тогда в его фигуре оставалось что-то грациозное. Мой супруг был совершенно лишен снобизма, свойственного его отцу. Даже в манере одеваться было что-то нарочито непритязательное. Его, например, часто можно было видеть в солдатских сапогах с заправленными в них по-простецки штанами. В домашней обстановке он носил русскую рубаху с вышитым цветным узором. Сходство с простым мужиком усиливалось от его густой, чуть волнистой, рыжеватой бороды и походки вразвалку. Было приятно и одновременно ответственно, что мой супруг, такой большой и сильный, наделенный огромной властью, всю жизнь нуждался в моей поддержке. Но я никогда не злоупотребляла его любовью, не стремилась верховенствовать тайно или явно, никогда не вмешивалась в его дела, лишь денно и нощно заботилась о его здоровье, следила за его настроением, старалась облегчить огромный груз лежащих на нем государственных проблем своим вниманием, лаской, ненавязчивой заботой, потому что я видела, чувствовала, как беззаветно он любит меня и готов пожертвовать ради меня всем, даже своей жизнью. «Мне часто казалось, – не раз говорил мне Саша, – что я недостоин тебя, и старался быть лучше. Такая жена, как ты, – незаслуженная награда для меня. Господь Бог, сделав мне такой подарок, осчастливил меня на всю жизнь. Когда ты рядом со мной, мне хорошо и спокойно, но, как только в силу обстоятельств нам приходится расстаться, даже ненадолго, мне становится невыносимо пусто и тоскливо». «Я знаю это, милый, – каждый раз отвечала я ему. – Я помню, как скучал ты без меня, когда я с детьми ненадолго уехала в Копенгаген навестить родителей. Чуть ли не каждый день писал мне такие трогательные, такие удивительные письма!» Я и сейчас перечитываю их с таким ощущением, будто получила их совсем недавно, – с горьким вздохом сказала императрица, бросив взгляд на открытую шкатулку, полную пожелтевших от времени писем. – Они возвращают мне то далекое время, те переживания и чувства, что испытывали мы тогда. Каждый раз, когда я беру в руки эти письма, написанные его рукой, кажется все еще хранящие его тепло и его любовь, слезы наворачиваются на глазах. Большинство их я помню наизусть. Вот послушай, что он писал мне в Данию, когда я уехала туда ненадолго, чтобы навестить родителей. «Грустно было войти в опустевший без тебя дом, такой еще совсем недавно оживленный, а теперь здесь все завешено, так грустно и пусто. Как же мне тяжело оставаться одному…» И я в тот же день отвечала ему из далекого Копенгагена: «Весь день я думала о тебе с грустью и тоской. Мне здесь тебя безумно не хватает. А мысль о том, что ты сейчас так одинок и печален там, в Гатчине, разрывает мне сердце. Я готова бросить все и помчаться к тебе. Не грусти, осталось совсем немного. Уже через несколько дней мы снова будем вместе». Вот так… Но я чувствую, что на этом нашу беседу придется закончить, – вдруг сказала императрица.

– Но почему? – удивился он.

– Я вижу, что некая особа решительно направляется в твою сторону.

Императрица была права.

– Извините, но уже поздно, мы закрываемся, – вдруг услышал он над своей головой голос библиотекарши. – Приходите завтра. Мы будем рады. Вам отложить все эти книги и журналы?

– Да, да, конечно. Извините, зачитался. А завтра… Завтра я обязательно приду…

«По своему темпераменту они были совершенно разные, – перечитал он вечером дома то, что удалось записать в читальном зале библиотеки из воспоминаний современников. – Александр был нетороплив, обстоятелен, даже медлителен, довольно закрыт для посторонних и даже родных. А его супруга, напротив, сама грация, эмоциональна, порывиста, даже, пожалуй, игрива, распахнута душой всему миру. Но такое различие лишь сильнее сближало их, обогащая их натуры, придавая новые силы жить и творить – делать каждому свое дело, но одинаково доброе, нужное и полезное государству и простым людям. У каждого было столько дел, что можно только удивляться тому, как они ухитрялись выкраивать время для себя, для своей жизни».

– Твоя стремительность, открытость, даже непредсказуемость – признаюсь, все это порой приводило меня в замешательство! – не раз со смехом говорил Александр супруге. – Представляешь, я ревную тебя даже к тебе самой! Ты просто не можешь усидеть на одном месте, вечно куда-то рвешься, куда-то спешишь, берясь одновременно сразу за несколько дел, устремляясь на какие-то встречи, беседы, занятия… То часами пропадаешь в солдатском госпитале, то обсуждаешь с монастырскими монахинями очередную благотворительную акцию, то часами примеряешь кучу платьев, привезенных тебе модисткой, то в одиночку ускачешь верхом на лошади в дальний конец парка, то живопись, то театр, то танцы. И что удивительно, везде успеваешь и все у тебя получается. Если б ты знала, как я люблю в тебе эту стремительность, этот задор юности и эту искренность чувств! – признавался Александр.

Но на самом деле для Минни существовал он и только он. Все остальное и все остальные – лишь фоном. Весь мир, вся ее жизнь была сосредоточена на любимом супруге.

– Даже дети и те были на втором месте, хотя я их очень любила, – говорила она. – И я всегда была благодарна Саше за то, что он был снисходителен к моим слабостям и даже шалостям. Помню, я так трудно взрослела!..

Минни и правда была склонна к эксцентричным поступкам и порой вела себя как обычная девчонка. С раннего детства она активно занималась спортом и была в хорошей физической форме. Когда супруги жили в Гатчинском дворце, Минни любила проделывать один трюк, каждый раз поражая мужа своей легкостью и непосредственностью.

В какой-нибудь теплый летний день из окна своей комнаты, что располагалась на третьем этаже дворца, она потихоньку спускалась на веревке до второго этажа, где располагался рабочий кабинет супруга, и, сильно оттолкнувшись от стены, влетала в его открытое окно. Каждый раз корпевший над бумагами Александр от неожиданности вскакивал с места и в испуге бросался к ней. Лишь убедившись в том, что она жива и невредима, оправившись от неожиданности, Александр со смехом обнимал ее, прижимал к себе и, осыпая поцелуями, журил за рискованный поступок.

– Ты сумасшедшая, разве так можно! А если бы веревка не выдержала или закружилась голова и ты сорвалась вниз с такой высоты? Да я бы с ума сошел!

– Но ведь ничего же не случилось, – смеялась Минни. – Ты должен гордиться тем, что у тебя такая сильная, ловкая и отважная женушка. Ведь именно такая должна быть у будущего императора великой страны!

– Да горжусь я, горжусь, но умоляю тебя, больше так не поступай, а то я когда-нибудь сойду с ума от твоих фокусов!

Несмотря на стенания Александра, Минни и впредь нередко вела себя экстравагантно, что, по мнению ее гораздо более сдержанного супруга, не очень соответствовало ее высокому положению. Во время поездок на ее родину, в Копенгаген, на прогулке с мужем по дворцовому парку она, несмотря на его возражения, могла позволить себе где-нибудь в укромном уголке раздеться догола, броситься в море и, словно сказочная русалка, уплыть далеко-далеко от берега, наслаждаясь величием и мощью морской стихии. Супругу в такой ситуации ничего иного не оставалось, кроме как бегать вдоль берега, беспомощно размахивая руками и взывая к ее благоразумию, при этом с ужасом думая о том, что не дай бог, если кто-нибудь посторонний увидит русскую принцессу неглиже.

– Как ты можешь так поступать, так рисковать! – возмущался Александр, когда его озорная супруга, нарезвившись вдосталь, наконец выходила на берег и, мокрая и холодная, возбужденно прижималась к нему всем телом. – А что бы ты делала, если б невзначай здесь, на берегу, появился кто-нибудь из прислуги?

– Что делала? Да так и сидела бы в воде, пока ты не прогнал бы непрошеных гостей!

– И потом… Ты заплываешь так далеко. Это опасно. Нет уж, умоляю, не повторяй больше такого! Подумай, наконец, и обо мне. Ведь я переживаю, боюсь за тебя.

– Ну прости, прости меня, глупую! Но я дружу с ним с самого детства. Для меня море – родная стихия. Ведь, ты знаешь, оно живое, оно любит меня и ни за что не обидит. Я чувствую себя его живой частицей, мы с ним без слов понимаем друг друга. Так что ты можешь не волноваться за меня. В следующий раз тебе не отвертеться, я непременно возьму тебя с собой, чтобы и ты понял, почувствовал, как это прекрасно…

Последовать примеру своей очаровательной и непосредственной супруги Александр никогда так и не решился. Зато в России они вместе частенько отправлялись вместе на охоту или рыбалку, катались на лошадях или играли в крикет. Обоим доставляло удовольствие зимой посещать модный в то время каток в Таврическом саду. Они катались на коньках и на санках. Увлекались настолько, что не раз то он, то она, гоняясь друг за другом или кружась под музыку на коньках, падали и возвращались с катка все в снегу, да еще иногда со ссадинами и синяками.

Всю свою жизнь они старались не разлучаться. И в дальние поездки по России или за ее пределы обычно отправлялись вдвоем. Цесаревич усиленно погружался в суть государственных проблем, Минни постигала саму Россию.

В 1867 году государь император решил, что наследнику с супругой полезно будет совершить поездку по городам и весям империи, поближе познакомиться с жизнью народа в российской глубинке. Но для начала он отправил молодую чету в первопрестольную. Москва оказалась совсем непохожей на чопорный Петербург – иная, более теплая, «живая» архитектура, иной уклад жизни, иные характеры.

Минни эта поездка привела в восторг, ведь она все еще очень мало знала о России. А Александр, видя ее искрящиеся счастьем глаза, от души радовался за нее.

Поначалу по традиции остановились в путевом Петровском дворце, неприступным бастионом возвышавшемся за городской заставой на подступах к Москве. Архитектурный ансамбль красного кирпича своим суровым обликом напомнил Минни старинные замки ее родины – с неприступными стенами, сторожевыми башнями, стрельчатыми окнами и стражей у кованых ворот.

Саша увлеченно рассказывал ей о непростой судьбе этого замка, об отважных защитниках его во время Отечественной войны 1812 года:

– Несмотря на отчаянное сопротивление, нашим войскам так и не удалось удержать эту крепость. Под натиском превосходящих сил французов им пришлось отступить. И Наполеон перед броском на Москву обустроил здесь свою ставку. Москва пала. Но ненадолго. Очень скоро французы были выбиты из нее и неудержимо покатились на запад, теряя своих солдат, генералов, орудия и так скоро разрушенные русскими войсками и партизанами надежды на победу. Изгнав французов с нашей земли, русские войска дошли до Парижа, доказав, что Россия – это не Европа и с нами лучше не связываться. Себе дороже.

Минни завороженно слушала рассказ супруга, втайне любуясь им и одновременно представляя себе, как здесь, в Петровском дворце, располагались французские генералы, жил сам Наполеон Бонапарт. А теперь вот они с Сашей сидят за столом, пьют чай и она слушает его обстоятельный рассказ.

Солнечным апрельским днем Москва восторженно встречала молодых и обаятельных цесаревича и цесаревну. Вдоль всего Тверского тракта и до самой Красной площади, до Кремля, шпалерами стояли войска – уланы, драгуны, казаки. Толпы народа радостно приветствовали их. Все дома по ходу шествия колонны были украшены флагами.

В Кремле после праздничного обеда отправились в царскую сокровищницу – Оружейную палату. У Минни разбегались глаза от впервые увиденных ею несметных богатств, хранящихся в этих залах.

А вечером в Большом театре слушали оперу Глинки «Жизнь за царя». Когда они пробрались в свою ложу, зрители встали, приветствуя их. И конечно же, все взоры были устремлены прежде всего на юную цесаревну.

– Так вот какая она, датская принцесса!.. Да она просто красавица!.. А какой станет она российской императрицей? – шептались представители мужского пола.

– Мила, мила… И одета со вкусом… А как держится, как смотрит на своего супруга влюбленными глазами! Какая прекрасная пара!.. Ох и повезло же датской девчонке, императрицей будет!.. – скрывая лица за пышными веерами, перешептывались дамы.

Большое впечатление произвела на Минни поездка в Троице-Сергиеву лавру. Хотя и изрядно утомилась она за долгую дорогу от Москвы до Сергиева Посада, но как только подъехали к белокаменным стенам древней обители, как только прошли через парадные ворота и ступили на святую землю лавры, услышали перезвон колоколов – всю усталость как рукой сняло! Удивительной красоты храмы, старинные иконостасы, излучающие умиротворение и покой, звуки хора словно из поднебесья, торжественный молебен, таинство святого причастия…

Еще в Петербурге, готовясь к поездке в Москву, Минни много читала об этой святой обители, об истории ее создания, о монашестве, не раз встававшем на защиту Руси от врагов и, конечно, о чудесах исцеления, творимых русским святым Сергием Радонежским. Но теперь, оказавшись здесь, поняла, что никакие описания неспособны передать красоты, величия и одухотворенности этой обители. Когда она ходила по дорожкам лавры, слушала проповедь священника или волшебное пение хора или беседовала с молодыми семинаристами, ей казалось, что само небо снизошло до этой чудной обители, осветив и освятив ее божественным благословением.

В Москве они пробыли совсем недолго, всего десять дней, и, несмотря на то что впоследствии приезжали сюда еще не раз, эта первая встреча с первопрестольной оставила у Минни самые наибольшие впечатления. Об этой поездке она взахлеб рассказывала своим родителям, когда спустя месяц они вместе с Сашей отправились ненадолго погостить к ней на родину.

Сердце замерло, когда через два дня плавания с палубы корвета «Аскольд» сквозь туманную дымку Минни разглядела очертания родного города – шпили замков Кристиансборг и Розенборг, здание городской Ратуши, купола Мраморной церкви…

В Копенгагене они предполагали долго не задерживаться. Заранее договорились большую часть времени пожить в Фреденсборге. Пообщались с родней, поделились последними новостями. Вспомнили тот день, когда Саша сделал ей предложение руки и сердца. Посмеялись над собой и погрустили о рано ушедшем Никсе. На третий день Минни потащила супруга по музеям и мастерским знакомых художников. И конечно же, Минни, страстно увлекающаяся живописью, уговорила его купить несколько картин, которые она намеревалась взять с собой в Петербург.

Она очень любила живопись и уже начала к тому времени собирать полюбившиеся ей полотна известных художников. Да и сама прекрасно рисовала сепией, акварелью и даже успешно пробовала писать маслом. Художники, которые с детства учили ее мастерству, считали, что у нее есть талант. И, перебравшись в Петербург, она не бросила этих занятий. Даже профессиональные мастера живописи высоко ценили ее работы – великолепные копии картин Мейссонье «Курильщик» и «Мушкетер».

– Да обе эти работы просто невозможно отличить от подлинников! – восхищался выдающийся художник-маринист Алексей Боголюбов, который давал ей уроки рисования и живописи. – Вам, государыня, непременно надо организовать выставку своих работ. Уверен, она будет иметь успех у настоящих ценителей живописи.

А супругу очень понравился ее пейзаж «Вид коттеджа в Петергофе», который он повесил в своем кабинете в Аничковом дворце. Александр очень гордился талантом супруги. Под ее влиянием он и сам увлекся живописью. Нет, он не стал вместе с ней проводить время за мольбертом. Зато теперь они вместе страстно занялись коллекционированием картин, приобретали полотна выдающихся живописцев того времени – Брюллова, Крамского, Клодта, Бруни, Сверчкова, Боровиковского, Васнецова, Маковского, Сурикова, Поленова. Так они положили начало ставшей впоследствии уникальной коллекции Русского музея. Увлеченно формируя его экспозицию, они научились даже мастерству реставрации произведений мастеров минувших эпох.

Погостив всего несколько дней в Копенгагене, молодая чета отправилась в свой любимый Фреденсборг на виллу Видере. Здесь, в тиши и уединении, они были счастливы.

«Милая ма, пишу тебе из милейшего Фреденсборга, где я себя чувствую так хорошо, что трудно даже описать…

Со мною жена, которая меня любит и которую я обожаю. И я готов на все, лишь бы она была счастлива, здорова и весела. Вот моя главная забота. Для моей душки я готов пожертвовать всем и все сделать, ведь это Сам Господь вручил ее мне».

В Видере они прожили несколько счастливых месяцев. Так им было хорошо здесь вдвоем и так не хотелось снова окунаться в эту нескончаемую суету Петербурга. Но отец настоятельно требовал, чтобы они поскорее возвращались в Россию.

«Делу время, а потехе час. Государственные дела не ждут».

Придворный мир, его бесконечные условности, строгий этикет – все это издавна было не по душе Александру по той простой причине, что почти все обитатели этого замкнутого мирка грешили такими пороками, как отсутствие искренности, доброжелательности, сердечности и избытком лести, угодливости, даже порой отвратительного пресмыкания по отношению к персонам вышестоящим по происхождению или должности. Поэтому сразу по возвращении в Петербург наследник занялся делом. К этому времени «он ясно и во всей полноте осознал свой долг перед людьми и Отечеством и начал тихо и скромно, но со всей ответственностью его исполнять, по-своему, без эффектных манифестаций, высокопарных фраз, а совсем просто и буднично».

А дело, за которое он взялся, было без преувеличения жизненно важным для миллионов простых русских людей. Сильная засуха лета 1867 года, постигшая более двух десятков российских губерний, выжгла посевы пшеницы и ржи. Крестьяне, лишенные поддержки как помещиков, так и государства, оказались на грани голодной смерти.

Министерство внутренних дел, не оказавшее своевременной поддержки крестьянским хозяйствам и виновное в сложившейся ситуации, старательно скрывало свои просчеты от императора, называя доходившую до Петербурга информацию всего лишь слухами.

К счастью, до цесаревича дошла правда о том, что положение во многих областях стало уже критическим. Он понял, что в сложившейся ситуации промедление смерти подобно – смерти десятков и сотен тысяч крестьян.

Решение пришло сразу.

Он создает и возглавляет государственную комиссию по сбору средств, закупке зерновых и снабжению хлебом жителей пострадавших от неурожая, голодающих губерний. Себе в помощники цесаревич пригласил председателя губернской земской управы в Новгороде Качалова, человека честного и энергичного.

И закипела работа. В журнале «Русский инвалид» было опубликовано воззвание к людям имущим «о пожертвованиях, принимаемых цесаревичем в Аничковом дворце, и деньги стали приливать потоком». Повсюду организуются пункты по сбору средств в пользу голодающих. Даже на стене Аничкова дворца был вывешен ящик, изготовленный в виде кружки для пожертвований.

– Но найти деньги – это лишь начало дела, – собрав единомышленников, на заседании комиссии говорил Александр. – Нужно еще разумно, с максимальной пользой для нуждающихся использовать их, по хорошим ценам закупить хлеб и организовать поставку его в голодающие губернии, в каждое крестьянское хозяйство.

– А я считаю, ваше высочество, что мы не должны раздавать хлеб просто так, даром. – возразил Качалов. – Это будет развращать крестьян. Нужно закупать хлеб большими партиями и не раздавать, а продавать его по доступной цене в неурожайных губерниях.

– Что ж, может быть, вы и правы, – согласился Александр. – Вы лучше меня знаете характеры этих людей. Но кому мы можем поручить столь ответственное дело, как закупка зерна? Есть у вас такой человек на примете? Ведь он должен будет организовать это дело так, чтобы ни один пуд хлеба не пропал, ни один рубль не был украден.

– Конечно, есть.

– Кто же это? Тут нужен человек знающий, с опытом и, главное, безукоризненно честный.

– Да череповецкий купец Милютин! Он уже давно занимается именно делом хлебной торговли. Уж он-то наладит это дело. За него я ручаюсь.

– Хорошо, пусть так и будет. Но все же пригласите ко мне этого Милютина. Я хочу взглянуть на него. И еще. Всех присутствующих я прошу, нет, я требую весь план и ход наших действий соблюдать в строжайшей тайне, чтобы охочие до наживы другие хлеботорговцы не пронюхали о наших намерениях. Ведь нам предстоит вступить в нешуточную схватку с прожженными спекулянтами, с теми, кто теперь держит в руках все хлебное дело. Вы посчитали, сколько денег нам понадобится для того, чтобы обеспечить хлебом всех нуждающихся? Ведь добровольных пожертвований нам явно не хватит.

– По моим подсчетам, я думаю, не меньше миллиона рублей, – робко заметил Качалов, протягивая цесаревичу тетрадку, сплошь исписанную мелким почерком. – Вот, посмотрите сами. Но ведь это взаимообразно. По завершении операции, когда хлеб будет продан нуждающимся, мы сможем вернуть этот миллион в государственную казну.

– Хорошо, я непременно ознакомлюсь с вашими расчетами. Значит, миллион… Что ж, придется ехать к государю, просить его, чтобы он замолвил за нас слово перед казначейством. Я думаю, будет у нас этот миллион…

Уже через несколько дней купец Милютин принялся за дело.

Все этапы этой операции были настолько продуманы и мастерски выполнены, что лишь тогда, когда дело было сделано, вся необходимая партия уже закуплена, хлебные спекулянты узнали о ней. От бессилия они скрежетали зубами. А Александр был счастлив оттого, что его команде удалось утереть им нос.

Минни как могла поддерживала супруга в этой работе, агитируя светских дам делать пожертвования в помощь голодающим.

Несмотря на невероятные трудности, дело было сделано. Хлеб дошел до нуждающихся в самые отдаленные деревни и села России. Миллионы крестьянских семей были спасены от, казалось, неминуемой голодной смерти.