Текст книги "На буксире. Гошины штаны. Алина. Ключ на 32. Пляски розовой лошади"

Теперь Егор явно передумал убивать ее сейчас, и было ясно, что он имеет в виду. Положив листок на кровать, свободной рукой он приподнял свой балахон и стал расстегивать штаны. Хотя действовать одной рукой было явно неудобно, он пока опасался положить нож. Выглядело это уродливо и комично одновременно: новоявленный инквизитор путался в своем наряде, пыхтел и, преодолев наконец-то первую преграду на пути к цели, освободил свой священный отросток. Штаны его упали на пол, но он продолжал копошиться под балахоном, явно нервничая, поглядывая на Машу с вожделением, а на меня со злостью.

Вообще неудивительно, что обстановка сподвигла его к таким действиям. Реализуя свое давнее похотливое желание, он, во-первых, все-таки добился бы своего, а во-вторых, это произошло бы на глазах у конкурента. Таким образом, одним выстрелом можно было бы убить двух зайцев: порадовать себя осуществлением давней мечты – совокупления с желанной самкой – и заодно отомстить более удачливому самцу (даже лучше, чем это можно было бы себе представить в других обстоятельствах – прямо у него на глазах). Конечно, не что иное, как соблазнительный вид Маши и сорвавшийся с ее губ стон сумели склонить чашу весов в его обезумевшей голове в сторону именно такого выбора. Какая уж тут святость, когда голая, возбужденная, стонущая, облитая спермой женщина сидит в метре от тебя и может быть так легко оттрахана прямо на глазах ее нынешнего любовника.

Он вел себя как безумец, его движения стали более резкими и пугающими. Поерзав какое-то время рукой под балахоном, явно раздражаясь, он задрал его, обнажив свое орудие, которое, несмотря на все усилия, до сих пор оставалось вялым. Видимо, совсем забыв о происходящем от отвратительного предвкушения надвигающегося позора, он швырнул нож на кровать и всецело сосредоточился на своем висящем друге. Случается такое, говорят, что при чрезмерном возбуждении эрекция не наступает, хотя, казалось бы, для нее самое время. Не знаю, насколько это правда, но сейчас мы наблюдали или именно такой эффект, или идиотские попытки импотента взбодрить свой непригодный уже к выполнению основной функции член. Но если здесь имело место второе, то черт знает тогда, что вообще происходило в его голове. Возможно, в своем воображении он был до сих пор молод и пылок, потому что разум этой старой обезьяны отказывался признавать существование процесса старения, который неизбежно сопровождает организмы от рождения до могилы и особенно неприятным становится во второй половине жизни.

Я понял, что настало время действовать, и только ждал наиболее подходящего момента. Момент этот насупил быстро, когда Егор, еще немного потрудившись и озлобившись от тщетности попыток, одной рукой продолжал работать, а другой, схватив Машину голову, пытался приблизить ее губы к своему фаллосу. И если до этого момента он периодически и часто поглядывал на меня, злобно сверкая своими озверевшими глазами, то теперь, кажется, целиком и полностью сосредоточился на восстановлении своего мужского достоинства, тем более что смотреть на меня ему было неприятно с точки зрения животных инстинктов.

Конечно, происходило все это гораздо быстрее, чем занимает описание этой сцены, но теперь, оглядываясь на эти события и восстанавливая их в памяти, даже приятно растягивать их, оценивая и рассматривая как будто каждое мгновение в отдельности, восстанавливая или додумывая взаимосвязи, вспоминая собственные тогдашние мысли или присовокупляя новые. Произошедшее за пару минут как будто растягивается на пару часов, будто герои событий в процессе каждого своего движения могут обдумывать причины того или иного поведения, своего и других участников, оценивая действия, свои и других, как до самих действий, так и после них, ощущая то, что следует ощущать, делая то, что стоит делать. В действительности же все происходящее, сжатое до реальной скорости времени, позволяет участнику лишь чувствовать себя беспомощной куклой в руках судьбы. Именно так я себя и чувствовал.

Когда Егор сосредоточился на Маше и отвлекся от меня, я подпрыгнул к шторе, откинул ее, схватил ружье и направил на святого любовника. Он уставился на меня, какую-то долю секунды размышлял о том, как быть дальше, и, вероятно оценив все варианты, выбрал самый надежный – бегство. До двери от него было не более двух шагов, и поскольку брошенный на кровать нож был бесполезен, а потянуться за ним было бы равносильно самоубийству, выбранный Егором вариант поведения оказался наилучшим, не считая, конечно, того, что можно было просто сдаться. Но это было не в его характере. Его натура альфа-самца, вероятно, побуждала его почувствовать себя не иначе как львом, который решил отступить, только чтобы приготовиться к следующему нападению, а не чтобы проиграть. Он с быстротой кошки развернулся и как будто побежал, а скорее прыгнул к двери, потому что спущенные брюки не позволяли ему как следует шевелить ногами. Помню, что ряса его вздыбилась, и сверкнула голая волосатая, как у гориллы, задница.

Едва ли стоит говорить, что я был напуган черт знает как, да и оружие в руках, по той причине, что пользоваться я им толком не умел, еще усилило мое волнение. Я был на пределе, и потому моя психика не была готова ни к каким резким движениям, и прежде всего к тому, которое сделал Егорка. Короче, я нажал на курки, зачем-то почти сразу на два. Раздался страшный грохот, меня откинуло к окну и оглушило, комнату заволокло дымом…

Последующие события не отличаются ничем особенным в сравнении с предыдущими, поэтому расскажу о них вкратце.

Приехала полиция и скорая помощь. Святое туловище, истекающее кровью и изрыгающее проклятия, увезли. Полицейские опросили нас, сфотографировали квартиру, составили какие-то протоколы, забрали ружье, бутылку, священную рукопись и, сказав, что вызовут нас, уехали.

Потом я узнал, что, хотя я и выпустил в него два заряда дроби, ему относительно повезло: он остался жив. Не посчастливилось ему только в том, что я, пусть и ненароком, отстрелил ему член. Похоже, что в своем прыжке он сильно выпятил задницу, и дробь зацепила его орган так, что восстановлению он уже не подлежал. Когда я об этом узнал, меня поначалу стали мучить угрызения совести, потому что такого я никому пожелать бы не мог. Но потом я оправдал себя тем, что, во-первых, его орган, судя по всему, и без того не слишком-то хорошо работал, а во-вторых, святым инквизиторам вообще не нужен член, потому что трахаться и делать детей им запрещено, ибо для них трахаться – грех. Мне это понять, конечно, сложно, потому что грехом они считают единственный способ воспроизводства населения, но раз уж сами так придумали, то и обижаться не на что.

Поэтому я рассудил, что Егор, пришедший именно к такому пониманию мира, легко сможет обойтись без члена, чтобы не грешить, а в случае, если он задумается о продолжении рода, то его учение должно подсказать ему другой, безгрешный способ зачатия новой жизни. Правда, в тюрьме вряд ли об этом стоит думать всерьез.

Глава 35

Само собой разумеется, что были заведены дела и на Егора – за покушение на убийство, и на меня – за причинение тяжких телесных повреждений. Правда, мое дело потом закрыли, поскольку признали, в конце концов, мои действия самозащитой. Кроме того, сперва хотели пришить мне еще незаконное хранение оружия, на которое я не имел разрешения. Но с этим мне, можно сказать, повезло, потому что в конечном счете я отделался небольшим штрафом. Про ружье я сказал, что в тот день только его обнаружил и как раз собирался отнести сдать, а почему милиция не проверяла все эти годы – не знаю. В общем, с ружьем этим случилось так, что всем проще было поверить в мою версию, чем в более серьезное незаконное хранение, потому как тогда пришлось бы привлекать к ответу кое-кого из начальства. Да и к тому же все понимали, кто истинный виновник и что произошло. И, если подумать, не будь этого ружья, разговор был бы совсем коротким – зарезал бы он нас обоих.

Сейчас я говорю об этом так легко, укладывая все произошедшее в пару предложений. На деле же это отняло изрядное количество времени, нервов, оправданий, унижений и прочих гадостей, которыми всегда сопровождаются подобного рода дела.

В квартире мы сделали ремонт, и спустя какое-то время ничего уже не напоминало об этом случае, кроме тех трех фотографий Маши со следами любви и нападающего на нее святоши с безумными глазами и огромным ножом в руке.

Так закончилась история с Егоркой.

Конечно, был суд, на котором Егор Алевтинович выглядел абсолютно невменяемым, была назначена судебно-медицинская экспертиза, которая его невменяемость подтвердила, и он был отправлен на принудительное лечение. О его дальнейшей судьбе мне ничего не известно.

Что касается Маши, то после тех событий почти год мы живем вместе и, может быть, когда-нибудь даже поженимся. Но, честно говоря, все же мысль о том случае, когда у нее были одновременно двое, до сих пор не дает мне покоя. Так и представляю: один с одной стороны, а другой – с другой. Иной раз, смотря на нее, сидящую на кровати, я отгоняю эти мысли, спрашивая себя, а было ли это вообще – и, не дожидаясь того, что ответит мой разум, подхожу к ней, снимаю штаны и воплощаю Егоркину мечту. И становится легче. До следующего раза. Она мне по-прежнему нравится, но вот природу этого чувства я понять так и не могу: это просто похоть или любовь в таком ее спокойном с точки зрения эмоций проявлении? С другой стороны, нечего и голову морочить. Живешь себе, ешь, пьешь, спишь, имеешь женщину – что еще нужно? Только тараканы в голове да призраки прошлого то и дело мешают. Но, может быть, мы действительно поженимся, и еще детей заведем. Время покажет.

Мама с тех пор мне больше не писала, а это может означать, что у нее все хорошо. Я уверен, что письма от нее еще будут, и чем дальше – тем чаще, потому как люди не имеют склонности к старости хорошеть, а кому она будет тогда нужна, кроме любимого сынка? Но здесь, кажется, она ошибается. Сейчас я думаю, что самый верный путь для нее был бы – напрямую к моему папочке: там бы они и встретились, и она своими полученными за всю жизнь навыками пыталась бы вымолить его прощение, и вымолила бы, конечно. А потом опять бы его бросила. Разве кто-то сказал, что ангелов не бросают? Да и ангел ли он вообще? Начиная рассуждать на такие темы, жалею даже, что с Егором так вышло: можно было бы спросить у него, как у них там заведено.

На работе у нас на место Егора приняли другого специалиста – Александра Анатольевича К., говорят, отлично знающего дело, настоящего профессионала. Уж не берусь вот так сразу судить о том, насколько высокий уровень у этого специалиста, но недавнее совещание проходило примерно так.

Александр Анатольевич сидел, напыщенный как индюк, и неимоверно раздувал щеки, хотя сам по комплекции худой, даже щуплый, что придавало его образу какую-то комичность: на худом лице привыкшие растягиваться щеки в спокойные минуты висели, как сдутые воздушные шарики, зато в нужные моменты надувались и придавали его лицу вид устрашающий, если смотреть на лицо отдельно, и забавный, если смотреть на лицо вместе с туловищем. Из-за этой особенности своих щек он почти сразу получил кличку Гондоны, которая всегда употреблялась именно так, во множественном числе, вроде: «сейчас вот Гондоны придет и будет нас дрючить».

Еще была у него привычка добавлять к некоторым словам, на его усмотрение, окончание «на». При вышестоящем начальстве он обычно сдерживался, а при подчиненных применял это самое «на» направо и налево. На вчерашнем совещании сидел Гондоны, как всегда напыщенный, и говорил:

– У вас машины не ездят?! Ездят-на! Лопаты не копают?! Копают-на! Компьютеры не считают?! Считают-на! Ну так чё-на?!

– Александр Анатольевич, так это… Метель была…

– Ну и чё-на?! Снежок пошел, и вы испугались-на? Да мы на Х-ле в такую метель, что вам и не снилось, трактора вытаскивали. Герои были, а не люди-на! Короче…

Вообще, Гондоны, кажется, неплохой мужик, лет на пять, наверное, младше Егорки, никого не оскорблял прямо, как тот, хотя, часто бывало, тоже выходил из себя, и если критиковал, то без излишних вольностей. Говорят, однако, что дело не в том, что он много лучше Егора по складу характера и методам работы, а в том, что психика его не настолько тронулась, как у того: детей у него не похищали, да и должности он занимал не такие высокие. Кроме того, говорят, за всю свою предыдущую успешную карьеру Гондоны наворовал столько, что теперь был счастлив, и счастья этого, по его расчетом, должно было хватить до конца его дней, проживи он хоть до ста пятидесяти лет и даже до двухсот. Именно поэтому в душе ему было плевать на все, что касалось служебных обязанностей, а деятельность он скорее изображал и снова искал возможность, как бы еще украсть.

Впрочем, бог с ним, с начальством: в любом случае, работаю я только для того, чтобы хватало на жизнь, на работе не особо усердствую и, если уж честно, отлыниваю, как могу. Вообще, есть у меня мысли закончить карьеру и заняться чем-то более интересным. С другой стороны, не уверен, что где-то смогу найти более интересных ребят. Ну посмотрим, как случится.

Еще, наверное, следует сказать пару слов о Машином друге и почитателе Перевогине, который за несколько дней до инцидента с Егором сообщил нам о своем намерении уехать в Америку. Как оказалось, он вовсе не шутил. Через две недели уволился из нашей конторы и действительно уехал. На самом деле, он долгое время весьма активно работал над этим вопросом. В результате его упорства и многочисленных попыток высокие технологии свели его с одинокой дамой из города Остин штата Техас, к которой он поехал в гости и на которой женился, получив, таким образом, законный вид на жительство. Об этом он вкратце сообщил Маше в своем недавнем послании, не преминув, впрочем, добавить, что будет ждать ее и надеется на их встречу. Что представляет собой дама, на которой он женился, рассказывать Перевогин не стал, но, ясное дело, едва ли речь о красавце первой молодости, свежей и нетронутой, как утренняя роса на весенней траве. Каким образом и, главное, сколько времени он собрался ждать Машу, будучи женатым, он не раскрыл, однако от этого его намерения нам стало жутковато: не замыслил ли этот псих какую-то подлость? Посмотрим, как будет дальше, если вообще что-то будет. Маша ответила ему несколькими ничего не значащими и не подающими надежд фразами.

Глава 36

Последнее, пожалуй, о чем стоит рассказать, чтобы закончить всю эту историю, – о событии недельной давности, которое было неожиданным, неприятным и приятным одновременно, после которого рассказывать больше и не о чем.

Я возвращался домой с работы вечером, часов около девяти, так что было уже темно, и только фонари на столбах и фары проезжающих машин освещали улицы и дворы. Подходя к подъезду, я заметил сидящую на лавочке около моего подъезда фигуру, что само по себе было странно: в обычную для нашей осени холодную погоду дворы были пустыми. Между тем фигура с самого начала показалась мне знакомой, и, с одной стороны, отгоняя от себя бредовые мысли о том, что такое вообще возможно, а с другой – с каждым шагом все больше убеждаясь в том, что это действительно она, я шел ей навстречу.

Я подошел почти вплотную, она посмотрела на меня и в то же время не на меня. Голова дернулась вбок, потом обратно, губы шевелились, но не оттого, что она говорила, а как будто просто так, независимо ни от чего. Несколько секунд я наблюдал. После третьего движения головой она наконец сказала:

– Я хотела…

– Что ты хотела?

Ответа не последовало. Я взял в руки ее голову, которой она все пыталась совершать это одно и то же ритмичное движение. Взгляд был как будто расфокусирован, хотя это и трудно определить в свете одного фонаря, но казалось, что она не может сосредоточиться на моем лице, а смотрит куда-то, будто сквозь меня.

– Оксана…

– Я хотела…

– Оксана, что с тобой?..

Пауза в несколько секунд, и снова:

– Я хотела…

Она была явно не в себе, в состоянии, похожем на алкогольное опьянение, но только гораздо более не то чтобы выраженном, но специфическом. К тому же алкогольного запаха не было, поэтому я подумал, что она, скорее всего, под наркотиками.

Я потрогал ее руки и лицо: явно замерзла, но вряд ли осознавала это. Ясно было, что нужно вызвать скорую, которая вот так сразу вряд ли приедет, но и ждать на улице было холодно. Маша, наверное, сильно удивится и не обрадуется, но, с другой стороны, может получить даже какое-то злорадное удовольствие, увидев мою прежнюю любовь в таком состоянии – жалком и опустившемся. К тому же я был трезв, и подозрений в том, что мы вместе проводили время, быть не могло.

– Оксана, пойдем…

Просто так она явно не пойдет: не в состоянии. Я взял ее подмышки и помог ей подняться. Сама она не могла стоять на ногах и фактически только помогала мне передвигать ее. Сделали два шага в сторону подъезда. Черт, тяжело. Наверное, сперва нужно позвонить, а потом уже тащить ее домой. Вдруг быстро приедут. Хотя как же, дождешься их. Мысли путались, а потому нужно было просто сосредоточиться и сделать хоть что-то. Посадил ее обратно на скамейку.

– Я просто хотела…

– Да знаю, знаю, бля, хотела она… Дура…

Достал телефон, набрал номер.

– Алло, скорая… Тут, похоже, отравление какой-то дрянью, может наркотиками. Девушка не в себе. Вроде не алкоголь. Хотя не знаю. Нашел ее на лавочке около подъезда. Адрес…

– Я хотела…

– Да заткнись ты уже! Пошли. Дура. Господи! Этого еще не хватало на мою голову.

Взял ее под руки и поднял, дотащил до подъездной двери, позвонил в домофон.

– Да.

– Маша, это я.

Открыл дверь, дотащил ее до лифта. Черт побери, как в прежние времена: обнимаемся в подъезде. Когда-то в такие минуты только от ее присутствия рядом разум затуманивался, и я гладил ее волосы, скользил рукой по спине вниз, по нежной ткани платья, ощущая под ним молодое горячее тело, и, дойдя до талии, притягивал его еще теснее к себе и целовал любимые губы, нежно и жадно.

Теперь мы стояли, словно по иронии судьбы, вынужденно обнявшись, она смотрела то на меня, то куда-то вбок своими большими, неестественно раскрытыми глазами, ничего не могла сказать, и неизвестно даже, понимала ли она, что происходит. Лицо ее не сильно изменилось с тех пор, когда мы были вместе, или я не замечал этих изменений – не учитывая, конечно, теперешнее невменяемое состояние. Те же глаза, тот же нос, те же губы: все, что я сперва любил, а потом ненавидел.

Я смотрел на нее и думал, что надо же быть такой дурой, чтобы испортить вот так все: и мне – тогда, и себе – теперь. Глупо. Как же глупо все вышло. И вдруг стало жалко то ли ее, то ли себя, то ли времени, которое мы провели, если подумать, зря, то ли нашего будущего, которого нет. Сейчас мы поднимемся в лифте, и все закончится.

Двери открылись, мы зашли. Пятнадцатый этаж. Сколько у нас есть – секунд десять? Пятнадцать? Двери закрылись, я прижал ее к себе и начал гладить волосы и целовать ее лицо. Пусть. Все равно она ничего не вспомнит. Зато я вспомню еще раз: ощущение ее волос на руках, прикосновение к ее коже и губам, ее запах. Запомню, может быть, навсегда, а может быть, до следующего раза… Господи, какая дура… Да и я дурак…

Мы вышли из лифта, дошли до двери, которая была открыта.

– Маша, помоги, пожалуйста.

Маша подошла, увидела нас – меня и практически повисшую на моей руке Оксану, кажется, сразу поняла, что та едва стоит на ногах, и без всяких вопросов взяла ее под руку. Так мы довели ее до кухни и посадили на стул.

– Может, на кровать ее положить? – спросила Маша, глядя на полулежащую на столе Оксану.

– Не знаю. Пусть пока посидит. Скорую я вызвал.

– А это вообще кто? И что с ней?

– Это… На лавке под подъездом у нас нашел… Сидела там… Обдолбалась, похоже… А вообще, это моя знакомая, Оксана…

– Та, про которую ты рассказывал?

– Да, та. Так что знакомься. И извини, что так. Но… не оставлять же ее там.

– Да-а-а… Что ей понадобилось?

– Почем мне знать? Я ее вот такую и нашел… Сказать ни черта не может. Только мычит, да и то плохо…

– Я хотела… – вдруг сказала Оксана.

– Вот это все, что она может сказать.

– Похоже, сильно она нажралась чего-то. Не померла бы тут.

– Не знаю. Думаю, вряд ли.

Я снял куртку и ботинки, сел за стол рядом с Оксаной, Маша села рядом. Оксану мы решили не раздевать, только куртку расстегнули. На полу были грязные следы. Я смотрел на пол.

– Наследили мы тут.

– Ничего, вытрем. Главное, чтобы быстрее приехала скорая и забрала ее.

– Да.

Полчаса идиотского неловкого ожидания, казалось, длились вечно. Так мы и сидели за столом втроем. Оксана молчала, иногда только выкрикивая: «Я хотела!», и еще что-то невнятное. Я старался не глядеть ни на одну из них. На Оксану смотреть было больно, на Машу – стыдно.

А Маша смотрела то на меня, то на нее, пыталась о чем-то заговаривать со мной, но я обходился короткими ответами из ничего не значащих фраз. Маша, видимо, чтобы хоть чем-то заняться и отвлечь себя от дурацкого ожидания, набрала в ведро воды и принялась мыть пол.

За несколько минут до прихода врачей Оксана вырубилась. Сперва я подумал, что она умерла, но дыхание вроде было, пульс тоже. Пришлось отнести ее на кровать в нашу спальню – ту самую, где Егор застал нас с Машей за фотосессией.

Врачи зашли, осмотрели лежащую без чувств пациентку – зрачки, пульс, – спросили меня, известно ли, что она употребляла. Я ответил, что нет, поскольку нашел ее на лавочке, когда шел домой с работы, уже в невменяемом состоянии, и рассказал про все симптомы. Я, в свою очередь, спросил, что они об этом думают. Они сказали, что похоже на отравление наркотиками. Невольно подумал про отца. Где только они находят эту дрянь, и зачем жрут ее? Мало им идиотизма в этом мире! Судя по всему, мало. Папа вот быстро переместился в другой.

На мой вопрос, не умрет ли она, врач сказал:

– Это вряд ли.

И подумав немного, добавил:

– В этот раз вряд ли. Но обычно живут они не больше пяти лет. Это в лучшем случае. Да и не известно пока, на чем вообще она сидит.

Ее погрузили на носилки и унесли.

Маша еще раз помыла пол и предложила поужинать. Я сказал, что не хочу и, пожалуй, только чай попью. Мы сидели за столом друг напротив друга. Маша ела суп, который приготовила специально к моему приходу, я пил чай и ощущал подкатившую к горлу тошноту и усталость. После пяти минут молчания, глядя в свою тарелку, она спросила:

– Любишь ее?

Я, смотря на чашку с нарисованным на ней корабликом, ответил:

– Нет.

Эпилог

1

– Здравствуйте, Егор Алевтинович! Проходите. Садитесь, пожалуйста.

– Добрый день.

– Как у вас дела? Как самочувствие?

– Во-первых, попрошу называть меня правильно.

– Хорошо. Как вас следует называть?

– Святой Егор, Великий посланник Божий… Знать надо… Таких, как ты…

Пожилой мужчина в белом халате не был ни удивлен, ни смущен. Казалось, смутить его вообще невозможно. Он и глаза-то как будто редко отрывал от бумаги, чтобы посмотреть на Егора, и все время что-то записывал. Еще трое, мужчина и две женщины, сидели поодаль, за другим столом, и молча наблюдали. И, наконец, еще двое, крупные парни, стояли позади, метрах в двух. Все, кроме Егора, были в белых халатах, а он – в спортивном костюме и тапочках. Он смотрел на сидящих за отдельным столом троих, и лицо мужчины казалось ему очень знакомым, до боли знакомым, как будто видел он его едва ли не каждый день, однако где именно, вспомнить не мог. После тщетных попыток напрячь память Егор перевел взгляд на того, кто вел беседу, и продолжил:

– … Таких, как ты, подонков давить надо. Я всегда давил…

Глаза врача поднялись и посмотрели поверх очков:

– Простите, а чем давили?

На лице Егора появилось выражение удивления такому глупому вопросу:

– Желтым…

– Так… Желтым… А чем желтым?

Этого количества вопросов Егору оказалось достаточно, чтобы он смог привести себя в рабочее настроение. Ноздри его расширились, губы приподнялись в гримасе вроде боевого оскала, глаза впились в противника. Медленно и негромко, на выдохе, чуть ли не сквозь зубы, показывая тем самым даже интонацией, в дополнение к своему виду, полнейшее презрение к оппоненту, процедил:

– Ты идиот, что ли?

И опять поймал взгляд врача поверх очков – спокойный, уверенный и потому, может быть, обескураживающий для Егора, привыкшего, что оппонент, как правило, более низкий по должности и потому зависимый, испытывает волнение и страх. Невозмутимость эта повлияла на него так, что он как будто на секунду растерялся, и в этой своей растерянности вскинул руку и показал пальцем на врача, сидящего за другим столом, чье лицо ему казалось таким знакомым:

– У него спроси. Он таз придумал. Он знает.

Врач продолжил:

– Мы обязательно у него спросим, что он придумал, какой еще таз. Но несколько позднее. Егор Алевтинович…

– Святой Егор!!! Сука, Святой Егор!!! Сколько раз тебе повторять надо?!

Он проорал это так неожиданно, что, казалось, и сам удивился своей выходке. Санитары сделали шаг вперед, но врач жестом остановил их. Егор неожиданно перешел почти на шепот:

– Все вы, отродия дьявольские, гореть будете за то, что сделали и делаете. Меня назначили. Меня назначили. Я – главный! Куда вы все прете, уроды?! Людей только воровать умеете! А мы – герои! Да мы в такую метель трактора из сугробов вытаскивали! Мы! Мы все застроили! Да я за год строил, как за пять. Вас всех кара Божия ожидает. Я посланник Божий! Пади к моим ногам! Оближи мои ноги, урод!

Тут он встал со стула, скинул тапки, гордо поднял подбородок и надменно уставился на врача.

– Святой Егор, давайте мы это оставим на потом. А сейчас сядьте, пожалуйста. Сядьте.

И, словно удивляясь собственному послушанию, Егор сел на стул, не спеша надел тапочки.

– Ну вот и хорошо. То есть вы утверждаете, что вы – Святой Егор, посланник Господа, и всех нас ждет божья кара?

– Да. Конечно.

– Позвольте спросить, кара за что?

Тут Егор задумался, сморщил лоб, опустил глаза и начал говорить:

– Послушай, сынок…

Доктор, который был старше его лет, наверное, на десять, и глазом не моргнул.

– …Когда я в девяносто первом баню строил для одного генерала в Сибири, который туда шлюх возил на вертолете и трахал их там по три за раз… Мужика он там застрелил еще на охоте… Но плевать на мужика. Кому он нужен. Жена его умерла потом, говорят, через год. А дочь его, мужика этого, я трахал потом. Нашла меня, говорит: ты виноват. Дура. Забавно, да… Так вот, когда я баню для него строил, я себе ногу повредил… Кирпич упал… Вот сюда… С тех пор хромаю слегка… А он денег украл тогда так, что мне и не снилось. А потом вертолет его упал. Разбился. Я как раз с дочкой того мужика в бане был… Сосала она хорошо… Приходилось, конечно, но что поделаешь… Говорю ей один раз (ну, выпил): на твоего батю ствол направили, а теперь вот на тебя тоже, и прямо в рот ей…

Тут Егор расхохотался, громко и безудержно.

– А-ха-ха-ха! Ствол на нее направил… А-ха-ха-ха! Весь рот ей залил… Течет все… А-ха-ха-ха! А у нее слезы на глазах… А-ха-ха-ха! Вся, сука, мокрая… А-ха-ха-ха-ха-ха! Понимаешь… Вся… Сука… Мокрая…

– Хорошо, Святой Егор. Интересная история. Это мы поняли. Как вам кажется, почему вы здесь находитесь?

Егор опять ткнул пальцем во врача, сидящего за другим столом:

– У него спроси.

– Но все же как вы думаете? Вы здоровы?

– Урод! Умный, что ли? Или смелый? Таких, как ты, я давил всегда! Конечно, я здоров! Сука!

– Значит, здоровы. Хорошо. В таком случае что вы здесь делаете?

– …А денег столько мы украли на том прииске, что тебе, клоп, и не снилось! Сынок мой на «порше» в институт ездил, пока ты свое ученое дерьмо писал в однокомнатной квартире с женой и двумя детьми… Говно… Что тебе еще сказать? Таких, как ты, сажать надо или посылать мерзлоту копать…

– Но все же: зачем вы здесь, как считаете?

– …Сколько новый член стоит? Видишь ли, док, у меня с этим проблемы. Купить хочу. А потом сожгу всех. Этого урода с ружьем, и ее с ее ртом поганым… И тебя… Он меня благословил…

Доктор повернулся к коллегам:

– Полагаю, в целом картина ясна и продолжать не имеет смысла. Как вы думаете?

Тут Егор вскочил и начал орать:

– Ты еще и решать будешь, падла?! Ты кем себя возомнил?! Да я тебя закопаю, как ту шлюху, понял? Прямо в траншее… А-ха-ха-ха! Я на нее ствол направил… А-ха-ха-ха! Залил ее всю… Тебе так и не снилось… Сука… А-ха-ха-ха!

Санитары подошли, взяли Егора под руки и увели.

Судебно-медицинская экспертиза подтвердила невменяемость Егора Алевтиновича В. с постановкой ему диагноза «шизофрения», в связи с чем он был направлен на принудительное лечение в специальное отделение Института психиатрии им. С. в г. Х-ске, где находился пожизненно.

Спустя несколько лет в мужском отделении этого института можно было встретить симпатичную, хотя и немолодую уже, пациентку Алевтину Егоровну В., как она сама себя называла, которая совершенно отрицала тот факт, что когда-то была мужчиной, и приходила в ярость от малейшего намека на ее мужское прошлое. Говорили, что у нее даже случился роман с местным авторитетом из третьей палаты Поликарпом Поликарповичем. Впрочем, неясно, было ли это на самом деле или кто-то просто пошутил.

2

– Антон Николаевич, простите за такой странный и, может быть, провокационный вопрос, но вы действительно верите в инопланетян?

– Конечно. Стал бы я заниматься этим всем, если бы не верил?

Антон Николаевич Сроп терпеливо и с удовольствием отвечал на вопросы, задаваемые ведущим программы «Невиданное и вероятное» Сергеем Веселосом на главном федеральном канале. Вид он имел аккуратный, почти красивый: с ухоженными волосами, лощеной бородкой, уверенным, но в то же время располагающим взглядом. На шее у него был ярко-зеленый, в огурцах, платок, который вместе с полосатой рубахой и молочно-белым пиджаком производил весьма смелое впечатление с претензией на франтовство. Голос его, теперь мастерски поставленный, стал уверенным и почти завораживающим, подобно тем голосам, каким обычно обладают всякие хироманты и маги. В целом, видно было, что над собой и своим образом поработал он неплохо.

– А как вы всего этого достигли? Говорят, еще недавно вы были обычным служащим без гроша за душой…

– Именно так. Именно так и было. Я не имел совершенно ничего, кроме мечты. А когда у человека есть мечта – у него есть все.

– Какие философские слова и отношение к жизни!

– Пожалуй, так. Но я ведь уже не молод. Могу себе позволить и философию. А тема эта всегда была мне интересна, и я за всю жизнь, в том числе на прежнем рабочем месте, накопил и систематизировал достаточно материала об инопланетной деятельности, чтобы это можно было теперь демонстрировать, чтобы это было интересно. У меня только факты. Я все записывал, делал выводы, изучал закономерности. Знаете, я пришел к тому, что они были на Земле как минимум семнадцать раз. Семнадцать!