Текст книги "На буксире. Гошины штаны. Алина. Ключ на 32. Пляски розовой лошади"

Он выдохнул и замолчал, но не потому, что закончил говорить, а чтобы перевести дух и выложить нам вторую часть. Говорил он эмоционально, сам себя раззадоривая, и потому каждые несколько предложений требовали от него невероятных вложений энергии, что потом вызывало одышку и требовало паузы. Передохнув несколько секунд, он продолжил:

– Тошнит от тех, кто устанавливает цены на бензин, на продукты, на гречку, в конце концов. Как будто самый ценный продукт – это гречка. Кто вообще ее жрет? Противно, господа. Противно от тех, кто по утрам толпами стоит на остановке и ждет своего автобуса с видом убогим и жалким. И смиренным. В хорошую погоду это еще ничего, но в такую, как сейчас – это жалко. Жалко, господа. И себя жалко. И вас. А потому здесь только выпивать или заниматься еще чем-то вроде этого, чтоб ни о чем не думать, не замечать ничего вокруг…

Он снова взял паузу. Но видно было, что если силы его и не иссякают, то запал уже начал проходить, и голос его стал ровным, монотонным и даже безразличным. У меня же в голове, с одной стороны, вертелась мысль о том, что, похоже, его инопланетные друзья его неплохо обработали, и я уже начал представлять себе, как они это сделали, но, с другой стороны, какой-то смысл в этой речи все же имелся, и мое отношение к нему было уже не таким насмешливым, как еще минуту назад. Перевогин тоже просто смотрел и слушал, выражая, возможно, даже участие своим видом. Сроп продолжал:

– Грязные машины, грязные обочины, в которых можно утонуть по колено в каком-то дерьме, кусты покрыты пылью сантиметра в два толщиной, припаркованная вдоль дороги серая от грязи машина такси, на которой сквозь толстый слой можно различить красную, скорее всего оригинальную, надпись «Победа».

Я удивился такому литературному изложению мыслей. Его точно обработали, или не такой уж он безумец, или это момент просветления на фоне эмоционального расстройства. В любом случае, черт знает что.

– Надо же было такси назвать «Победа». И здесь мы кого-то побеждаем! Побеждаем, опережаем и так далее. Но, надо сказать, это тоже важно. Это я без всякого сарказма говорю. Надо правильно понимать весь кажущийся абсурд этой ситуации. Но на деле его, абсурда, нет. На деле пропаганда нужна. Но отчего тогда хотя бы порядок не навести? Такие, как я, думают, что надо что-то менять, но только не понимают до конца, кому надо? Кому, в действительности, надо? Мне, таким как я, старым идиотам, пожалуй, да и больше никому. Но если разобраться, то и мне ничего не надо. Я такой же опустившийся, если не на дно, но близко к нему, каких миллионы. И ничего мне не надо уже, кроме чистых штанов. Но и тех нет.

Вообще я никогда не интересовался политическими темами, был далек от политики настолько, насколько только возможно, жил своей обособленной жизнью и не стремился к какому-либо участию. Но эта его речь как будто что-то во мне задела. Может быть, дело даже не в самой речи, но в неожиданном факте возможности такой речи из уст Сропа – этого безумца, говорящего со стаканами и обнаружившего инопланетян.

Что касается меня, то я сам избегал таких тем: во-первых, в связи с отсутствием интереса, а во-вторых, в связи с пониманием того, что я ничего в политических процессах не смыслю, а, как в любом деле, мало-мальски серьезный разговор на какую-либо тему требует хотя бы минимального знания предмета. В конце концов, на самом деле, не могу же я знать о том, к примеру, что бюджет, вместо того чтобы идти на укладку асфальта, расходуется на строительство новых ракет с ядерными или еще какими-нибудь там боеголовками, которые спасают нас от порабощения злыми народами, и потому мы ходим по колено в дерьме, что, однако же, лучше, чем быть жалкими рабами этих самых злых народов. Да, политик из меня никакой, и даже телевизор я по большей части не смотрю, иногда только вечером какой-нибудь сериал потупее или музыкальный канал.

Сроп, закончив речь, имел вид совершенно потерянный и, казалось, готов был заплакать. Как хороший артист, он вложил в свое действо всю душу и теперь был как будто совершенно опустошен. Последние свои слова о том, что у него нет штанов, произносил он почти шепотом – растерянным, разочарованным и исходящим, казалось, из самой души. С другой стороны, с кем не бывает: может быть, просто настроение испортилось, и завтра он проснется вполне довольный и даже счастливый.

Глава 24

Но сейчас разговор продолжался. Перевогин, то ли решив высказать свое истинное мнение, то ли от желания просто поддержать беднягу, сказал:

– Да, у нас так.

Подумал еще и добавил:

– У них-то там по-другому. Дороги хорошие. Культурно все. Чисто. Демократия.

Тут Сроп медленно поднял глаза на Перевогина и, посмотрев на него с хитрым прищуром, медленно и вкрадчиво, приготовившись, кажется, слушать ответ всеми ушами, а также другими частями тела, спросил:

– У кого это – у них?

– У американцев, – ответил Перевогин небрежно и равнодушно, как будто озвучил что-то само собой разумеющееся и потому как бы без всякого расчета на продолжение разговора.

Но тут он не угадал. Сроп медленно, как будто отчеканивая каждое слово, произнес:

– Какие, к черту, американцы?!

И тут его прорвало. Речь повалила, как дерьмо из лопнувшей канализации.

– Поганцы! Что ты городишь про американцев? Про их там демократию, любовь к человеку и все такое. На бедных неграх сифилис испытывать! Я читал вчера. Они, эти паскуды, до семьдесят пятого года наблюдали за зараженными сифилисом неграми, не давая им антибиотиков. Как тебе такие демократы? Поди поиграй с ними в демократию – они тебя еще СПИДом заразят, будут кормить мелом вместо лекарства и наблюдать, как ты подыхаешь. Думаешь, не сделают? Как бы не так! Думаешь, с неграми они могли поступить подобным образом, потому что они негры, а с тобой не смогут, потому что ты не негр? Любят тебя они? Да не больше, чем негров, в этом я тебя уверяю. Давай, вали в свою Америку!

Сроп выпучил глаза на Перевогина, как бешеная собака. Тут вся эта история, если и имела до этого момента какой-то оттенок серьезности, начала меня забавлять. Я снова вспомнил промелькнувшую у меня в голове историю про инопланетян и подумал, что, похоже, неплохо они его накачали, настроив не только против Родины, но против, скорее всего, человечества. Надо же.

Перевогин невозмутимо смотрел на перекошенное лицо Сропа, изо рта которого, казалась, вот-вот потечет слюна, и, как будто пытаясь разобрать, о чем это тот только что говорил, спросил:

– Что за история про негров?

– Почем мне знать? Вчера прочитал. Эксперимент какой-то. Вы, молодежь, ни черта теперь не знаете и ничем не интересуетесь.

После такого заявления общение перестало иметь перспективы продолжения и было закончено так:

– Начитался дерьма какого-то.

– Сам ты дерьмо.

– Иди штаны постирай.

Забавный диалог двух идиотов, мораль которого сводится к затертой поговорке: хорошо там, где нас нет. Остальное – демократия, коммунизм, капитализм, заговор евреев, упаси господи – чушь собачья.

Заговор евреев – вещь вообще невообразимая по своим масштабам, судя по всему. Мой начальник на предыдущей работе, Леонид Дмитриевич, или просто дядя Леня, как мы его называли за глаза, лет на двадцать старше меня, всерьез рассуждал на эту тему, подкрепляя свои, вернее чужие, соображения яркими, как сны безумца, фактами. Думается, евреи захватили весь мир и держат его в своих еврейских лапах, сосут кровь из всех остальных стран, наций, целых народов и каждого из нас в частности. Он настолько был озабочен этой проблемой, что любой разговор, о чем бы он ни был сначала – о погоде, делах на работе или курсе доллара, – обязательно сводился к евреям, их подлому заговору и нахальству мирового уровня. Иногда, хотя по сути смысла это не имеет никакого, я спрашивал что-то вроде:

– Допустим, на самом деле есть какой-то заговор. Но тогда какая разница, что устроили его евреи? Не все ли равно: евреи, немцы, англичане, русские, в конце концов?

И тогда я получал всегда примерно один и тот же ответ:

– Конечно, не одно и то же. Они всегда, с самого начала…

И далее шли пространные рассуждения о том, как они всегда что-то делали, чего нам всем, видимо, не хотелось, опять какие-то псевдоисторические факты, какие-то чужие мысли и собственные эмоции, порожденные этими мыслями. Поразительно, как сильно наши мозги подвержены влиянию всякой дури, в прямом и переносном смысле. Даже тот факт, что еще при царе, больше чем сто лет назад, публиковались статьи об этом самом еврейском заговоре, только на пару минут способен, кажется, заставить немного разбавить чужие мысли мыслями собственными. Вопрос, о чем, по его мнению, они там сговариваются уже сто с лишним лет и договорились ли они, наверное, способен был заставить его мозг попытаться еще несколько минут судорожно поработать на пользу здравого смысла и синтезировать пару действительно собственных умозаключений. Но далее неизбежно происходило засасывание обратно в песок чужих мыслей.

Доверчивое, доверчивое поколение дяди Лени. Кажется, в прошлом была проведена колоссальная политическая работа, чтобы получить поколение людей, едва способных мыслить критически. Казалось бы, почему нельзя просто задавать вопросы? Но нет, их как будто опять затягивает в бездну доверчивости, где они могут без труда лакомиться информацией на любой вкус, принимая за чистую монету буквально все, кроме полного абсурда – хотя зачастую и его тоже.

Сроп на деле такой же, как дядя Леня, – доверчивый дурачок, только разочаровавшийся во всем и во всех и потому теперь уже даже не пытающийся искать лучшей чужой жизни при плохой собственной. А скажи ему завтра радио о том, что мировое сообщество договорилось устроить коммунизм во всем мире – так поверит. Поверит как миленький, до такой степени, что достанет свой прогнивший партбилет, положит на самое видное место и будет смотреть на него, как на пропуск в долгожданное счастье. А потом опять разочаруется и будет ругать всех почем зря. Но у него хоть инопланетяне есть. У него, можно сказать, идеология и даже мечта. У других и такого нет.

Сроп ушел, оставив нас вдвоем с Перевогиным.

Глава 25

Маша пришла через полчаса, с видом, выражающим в первую очередь недоумение, а потом уже все остальное, если это остальное вообще было, села на свое место и, по-видимому, не желая говорить по существу в присутствии Перевогина, направила на него вопросительный взгляд.

Он, немного смутившись, промямлил:

– Как дела?

Она сухо ответила:

– Нормально.

Он спросил:

– Точно нормально?

Она ответила:

– Точно.

И в таком духе прозвучало еще какое-то количество шаблонных фраз, прежде чем диалог был исчерпан. В итоге он отдал ей цветы, открытку со своим очередным шедевром и ушел.

– Ну вот, хоть кто-то обо мне заботится и делает приятное, – сказала она и немного погодя добавила: – Егорка какой-то странный.

Собственно, странность Егорки заключалась в следующем. Дела в нашей конторе уже какое-то время шли неважно: не слишком уж плохо, но и не особенно хорошо. Конкуренты, то ли имея более современные подходы, то ли не имея «специалистов» типа Егорки, Сропа и Перевогина (что, в сущности, одно и то же), оказались значительно успешнее нас. Егорку, как одного из высоких руководителей, еще более высокие руководители назначили разобраться в проблеме и найти решение. Таким образом у Егорки, имевшего еще в пятницу только одну проблему – как склонить к близости Машу, теперь, в понедельник, было уже две проблемы, и вторая из них – как улучшить положение дел в конторе. При этом вторая проблема занимала настолько обширное пространство внутри его черепа, что мысли о первой сперва даже слегка притупились. Однако затем, поразмыслив, он, будучи серьезным руководителем, достойным своего времени, нашел, как ему показалось, гениальный выход: соединить решение двух проблем, убить одним выстрелом двух зайцев и получить сразу два результата. И, надо сказать, это весьма его возбуждало: в первом случае интеллектуально, а во втором физически, но в обоих – как доминантную особь, которая в награду за свое превосходство получает право спариться с самкой.

В итоге он позвал Машу и дал ей поручение, безобразно простое, но расчетливое и коварное: разобраться в сложившейся ситуации, обнаружить проблему и предложить решение. Пока мы общались втроем – я, Сроп и Перевогин, – они с Машей обсуждали положение дел и эту новую задачу, хотя, как она сказала, разговор их, несмотря на то что был достаточно продолжительным, оказался пустым. Егор Алевтинович крутился как уж на сковородке, с одной стороны, изображая из себя величайшего специалиста (разумеется, не говоря прямо, но всячески давая это понять), и с другой стороны, не сообщая ничего конкретного о нынешнем положении вещей. Подозреваю, что он, как перевозбужденный примат, прыгал вокруг предмета своего вожделения, рассматривая его со всех сторон, пуская слюни и предвкушая.

Напоследок, когда она уже выходила из его кабинета, он спросил:

– Ну а все же, как насчет того моего предложения?

Маша обернулась и посмотрела на него, не находя что ответить.

Тогда он, ехидно ухмыляясь, продолжил:

– Если не хочешь здесь, называй любое место и время, я приеду.

Она ушла.

Представляю, как он остался сидеть в своем кресле, с играющей на лице своей противной улыбкой.

Я предложил Маше помощь, понимая, конечно же, что дело это безнадежное, и уже начиная мысленно готовиться к возможному исходу. Прогоняя от себя похабные мысли об их с Егоркой соитии, я, будучи по своей природе ничем не лучше, создавал другие такие же мысли – соития нашего с ней, и, надо признаться, меня эти мысли возбуждали не меньше, чем этого примата. Я уже начал предвкушать, когда же это произойдет.

Сроку у нас была неделя: это и так немного, но дело еще осложнялось тем, что работать, собственно, было не с чем. Я прекрасно понимал, что за неделю мы вряд ли сделаем что-нибудь стоящее, но даже будь результат нашего труда на деле трижды стоящим, друг Егорка в любом случае раскритикует его только для того, чтобы достичь своей цели. В том, что касалось собственно этого задания, которое он поручил Маше, я был уверен: он будет заниматься им лично и именно как результаты своего труда представит вышестоящим боссам. А при таком положении дел, по сути, итог нашей с ней работы не имел никакого значения. Конечно, Маше можно было сразу согласиться на совокупление с этим роскошным мачо и избежать недельного ожидания, затем критики, признания никчемности ее работы и, в конце концов, шантажа с вопросом, хочет ли она продолжать здесь работать, и этой отвратительной ехидной улыбкой на его роже в надежде получить ответ «да». Можно было просто прямо сейчас пойти к нему в кабинет и оказать маленькую услугу губами, накрашенными в яркий цвет.

По каким-то причинам, известным только ей одной, Маша решила этого не делать. То ли принципы сыграли роль, то ли настолько он был ей неприятен, то ли ее какие-то отношения мешали на это пойти, то ли неделя отсрочки имела определенное психологическое значение – не знаю наверняка, но все же что-то было. Размышляя так, я ловлю себя на мысли, что, может быть, мне следовало бы лучше относиться к людям. Существуют же, в конце концов, такие вещи как честность, порядочность, совесть. Говорят, что да.

Глава 26

Не откладывая в долгий ящик, мы начали думать, каким образом выполнить поручение нашего такого гениального и такого доминантного босса Егора Алевтиновича, особенно учитывая, что его реакция и дальнейшее поведение никак не будут зависеть от результатов.

Это мы сначала думали, что не будут зависеть. А потом стали думать по-другому. В конце концов, если исход события все равно определен и не может быть улучшен, то почему тогда хотя бы не получить какое-то удовольствие от процесса? Мысль эта, если подумать, философская, потому что сама человеческая жизнь проживается по такому же принципу: исход у нее тоже определен и не может быть улучшен. Но к черту философию!

Короче говоря, мы решили немного пошутить над этим уродом, хотя бы напоследок, перед тем как Маша должна будет немного его порадовать. А потом, когда он порадуется (если конечно, это вообще произойдет), шутка наша, скорее всего, не будет уже играть никакой роли. Так мы думали, когда затевали эту маленькую безобидную шалость, но, как это часто бывает, итог оказался не вполне таким, каким мы его себе представляли, да и сами наши планы впоследствии несколько изменились.

Размышляя о том, какой сюрприз сделать Егорке, я вспомнил обделанного Сропа и историю о его похищении инопланетянами, которая мне представилась, когда я его увидел. Я рассказал эту историю Маше, и, недолго думая, мы решили взять ее за основу и исходить из предположения, что виной плохому положению дел в нашей организации стали инопланетяне. Мало того что они рыщут вокруг и обнаруживают себя для некоторых наших специалистов, заставляя их тем самым думать не о работе, а о реальном существовании межпланетной угрозы, так еще, очевидно, создают магнитные или какие-то другие поля, которые однозначно негативно сказываются на умственной активности работников, у иных пробуждая сильные сексуальные влечения, склонность к сентиментальности и написанию стихов, и вообще порождая всяческие деформации, что, разумеется, не только мешает работе, но и ставит под угрозу любую производственную деятельность в целом.

Таким вот образом, полушутя-полусерьезно, мы начали работу. А через два дня мы с ней переспали.

Не зря, наверное, говорят, что труд объединяет. Этих двух дней совместной работы для нас было достаточно для того, чтобы сплотиться как следует прямо в офисе, прямо посреди рабочего дня, используя окружающие предметы интерьера, чтобы расположиться поудобнее. Удобство, конечно, при таком положении дел надо считать понятием относительным, но все же это было гораздо лучше, чем если бы вообще ничего не было. Никакой романтики, никакого ужина при свечах, никаких объяснений в любви. Ничего. Несведущие в таких вещах люди, пожалуй, назовут это какими-то собачьими отношениями. На это я им отвечу, что отношения эти скорее обезьяньи: самка выбрала одного из двух самцов-приматов, которого она по каким-то своим критериям посчитала доминантным, кто, как ей казалось с присущим всем женщинам чутьем на такие вещи, должен одержать победу над другим. Когда дело в страхе, речи о цветах быть не может.

Если спросить, был ли я счастлив, я, пожалуй, отвечу, что я был доволен. Но вместе с этим я понимал, что теперь положение мое в какой-то степени осложнялось, потому что если до этого момента я еще допускал вероятность, и притом весьма большую, близости Маши и Егорки, то теперь я такой вероятности допускать не хотел. Все закономерно и понятно.

Был ли я прав насчет нее раньше? Не знаю. И да, и нет. В конце концов, сложно судить о темпераменте человека, когда близкие отношения случаются вот так: в офисе, в кабинете, среди рабочего дня, используя мебель даже не вместо кровати, а вообще хоть как-то. Одно могу сказать точно: если бы она сделала Егорке то, о чем он ее просил, ему бы определенно понравилось. Я думаю, пожилой хрен был бы настолько в восторге, что его старческое сердце могло бы и не перенести такого количества романтики и начать требовать утроенной дозы аспаркама.

Такие у меня были неоднозначные чувства по этому поводу, и требовалось полное разрешение ситуации в специально подготовленном для подобных вещей помещении, то есть в спальне, ее или моей. В те дни встречаться у меня мы не могли, потому что по вечерам у нее были какие-то планы с ее другом Худоковым, а в ее квартире тоже было нельзя: то ли родственники приехали, то ли что-то в этом роде, если, конечно, она это не придумала для того только, чтобы потянуть время, что вполне можно предположить. Звучат такие объяснения весьма глупо, и я на самом деле думал, что объяснить это можно не иначе как тем, что она и ее друг ночуют у нее, а днем она забавляется со мной. Хотя не исключено, что с ее точки зрения отношения со мной были не столько забавой, сколько жертвой – одним из двух зол, которое она выбрала и которое было меньшим. То, что ее друг был женат, видимо, не мешало ему проводить время подобным образом. Впрочем, у каждой пары свои отношения, а возможно, его жена просто была в отъезде. Несмотря на нелепость аргументов, я не стал расспрашивать Машу о подробностях ее интимной жизни в тот момент, ограничившись лишь собственными догадками.

В любом случае, несмотря на какую-то запутанность и в то же время простоту ситуации, цель ее, осознанная или нет, была достигнута, поскольку выбор, допускать ее сближение с Егором или нет, отпал сам собой: теперь я не должен этого допустить. Чертовы животные. Удивительно все же и, казалось бы, странно, осознавая всю эту обезьянью подоплеку, продолжать следовать ей. Но, с другой стороны, зачем бороться с природой?

На следующий день у нас уже был готов план отчета и некоторые предварительные выводы о том, что виноваты во всем происходящем силы иных миров, вернее планет, которые послали своих гонцов к нам на Землю для того, чтобы, вероятно, поработить нас. И хотя начали они свою деятельность ненавязчиво и почти незаметно, но, как говорят, мягко стелют да жестко спать, и именно поэтому (а поговорка эта несет в себе веками вымученную истину) наша организация и ощутила на себе удар от едва заметного, как дуновение бриза, инопланетного вторжения. Красной нитью – как обычно говорили учителя литературы по поводу той или иной идейно выдержанной мысли, которая так ли иначе проходила через произведение от начала до конца, – красной нитью через наш отчет шла эта инопланетная галиматья, снабженная, правда, доказательствами, весьма неплохо вписывавшимися в контекст. Разумеется, основной доказательной базой служили события, связанные с обыденной жизнью Сропа и его фееричным путешествием к пришельцам через толщу лошадиного дерьма. Что касается фактов, то здесь даже не нужно было ничего додумывать: мы просто расписали график его привычной рабочей жизни, и я сжато привел его диалог со стаканами. Еще через пару дней, когда была пятница, я, хотя в этом и стыдно сознаваться, подкараулил его в туалете и, сидя в закрытой кабинке, записал его очередное совещание с товарищами по межгалактической борьбе – стаканами. И здесь мне сильно повезло. Он, судя по всему, еще не до конца расплескал свой пыл после неудачи со штанами и пролил отрывистую, с большими паузами и незаконченными мыслями речь примерно следующего содержания:

– Эта грязь, эта мерзкая грязь… Так я и думал, что они затащат меня в это. Даже не знаю теперь, что делать. Знаю только, что я весь в дерьме. Не в грязи даже, а в дерьме, именно в дерьме… Когда я говорил, что они в траве, они были в траве… Но сейчас, когда осень и травы нет – они там. Они думают, я сумасшедший. Ладно, посмотрим еще… В Америке хорошо. Урод глупый. С Америки они и начнут! Нечего негров мучить. Я так думаю. Только какого черта их к нам принесло? Марс все же лучше. Теперь я точно знаю…

В общем, все материалы, включая аудиозапись этого монолога (потому что иначе ни один дурак не поверил бы), мы прикрепили к отчету, весьма подробно описали проблему и ее пагубное воздействие на некоторых работников, таких как, например, Перевогин, имеющих те или иные особенности. Таким образом мы провели параллель между инопланетной активностью и душевным здоровьем сотрудников нашей организации и, как следствие, сделали определенные выводы о влиянии всего этого на финансовый результат. Не постеснялись мы упомянуть и о том, что некоторые высокие руководители, вероятно, тоже могли пострадать от пагубного инопланетного воздействия, и вопрос этот требует дополнительного исследования.

Что касалось наших дальнейших действий, то, как я уже упомянул, мы немного скорректировали планы и, по сути, решили идти до конца. В преамбуле к этому идиотскому отчету мы указали, что составлен он был по поручению Егора Алевтиновича В., который, обладая немалой прозорливостью, выказал некоторую озабоченность относительно предмета исследования, а мы, проведя только определенную аналитическую работу, его догадки подтвердили. В общем, фразы были весьма двусмысленными и, с одной стороны, являлись чистой правдой, потому как инициатором работы действительно был он, но, с другой стороны, во всем этом контексте выглядели так, как будто он был и автором самой идеи про инопланетное вторжение – то есть человеком, который действительно верит во весь тот бред, который там написан.

Направить работу мы решили не только ему, но и директору, после чего нам оставалось ждать реакции его и Егорки, а потом – неизбежного увольнения.

Глава 27

Поступили мы так, потому что решили: уж лучше увольнение, чем продолжение каких бы то ни было отношений с Егором. А решив так, мы подумали, что было бы неплохо хотя бы поразвлечься напоследок. На самом деле решила это Маша, хотя ни разу этого и не озвучила, но инициатором был как будто я, который в конечном счете все это и предложил: и инопланетян, и Сропа, и Перевогина с прочими идиотами, и отправить это все безобразие директору, в конце концов. Короче говоря, все происходило по классическому сценарию принятия совместного решения мужчиной и женщиной.

Расчет был на то, что из-за нашей выходки пострадаем не только мы сами, но прежде всего Егорка, и напоследок это доставит нам несказанное удовольствие. Конечно, в этой затее мы рассчитывали на то, что относительно его психического состояния у многих, в том числе вышестоящих, были сомнения: во-первых, все слышали ту историю о похищении его сынка и возникшие потом слухи о его последующем лечении в дурдоме; во-вторых, он упорно поддерживал такую репутацию, то и дело выкидывая характерные для себя шизофренические выходки. Но, как я уже, кажется, говорил ранее, вышестоящие его терпели – более того, похоже, он их устраивал, поскольку какой-никакой результат его работы все же был. Сейчас же, когда кризис в организации усилился, возможно, на Егора стали смотреть критически, и не исключено, что именно поэтому предложений ждали именно от него.

Так мы провели неделю, работая и трахаясь каждый день в нашем кабинете, и, надо сказать, оба этих занятия так меня завлекли, что я перестал даже думать о выпивке. Да и что, собственно, еще надо было: мозг был занят, член – тоже. Не зря, пожалуй, говорят, что труд исцеляет, или нечто подобное.

Выходные мы провели вместе, у меня дома, потому что она была свободна от свиданий с Худоковым по какой-то не названной мне причине. Я подумал, что, скорее всего, вернулась его жена, и теперь ему следовало исполнять обязанности любящего и заботливого мужа.

Мы гуляли по городу, хотя и было холодно, посещали приличные кабаки и ни разу не напились до беспамятства. Мы провели у меня три ночи, которые, надо сказать, заставили меня забрать назад свои предположения относительно ее темперамента: она оказалась очень даже ничего. Любил ли я ее? Конечно же нет, если сравнивать мое чувство к ней с тем, что я испытывал к прежней подруге; в какой-то мере да, если признать, что именно благодаря Маше я снова начал жить. Удивительно, но я начал жить именно без всякой романтики, страданий, страсти и прочей ерунды, и возможно, даже благодаря отсутствию всего этого. Кажется, именно сейчас я стал ощущать какой-то азарт, какое-то желание, какую-то причастность. Сложно это объяснить, но что-то как будто изменилось внутри, и случилось это так или иначе благодаря ей – той, с которой я теперь спал, которая, в свою очередь, спала еще и с другим парнем. Бред какой-то, но чего только не бывает, и в моем случае это было именно так.

В воскресенье пришло письмо от моей мамы, пространное и витиеватое, звучавшее скорее как исповедь и предназначенное, видимо, для налаживания безвозвратно испорченных отношений. Хотя на самом деле только богу известно, чего она хотела – возможно, ровным счетом ничего, написав его в каком-то порыве вроде того, в котором она совершала все поступки в своей жизни.

Письмо длинное, но здесь я приведу его полностью, потому что правильно передать его суть было бы трудно, да и вряд ли вообще возможно.

Глава 28

«Здравствуй, Толя.

Знаешь, глупо, наверное, писать тебе, особенно после стольких лет, но я решилась. Не знаю, что это. Может, совесть, может, просто ощущение одиночества и тоски. Я еще не совсем старая, но как будто еще немного, и время мое закончится. Я так чувствую. Депрессия это или что, бог его знает, только я не хочу жить. Тяжело мне в последнее время. Поэтому лучше уж сейчас написать, чем вообще никогда. Впрочем, не обращай внимания. Не все так плохо.

И вот что натолкнуло меня на мысль написать тебе. Не так давно я была на свадьбе. Ну, в качестве гостя, конечно. Я-то уже вряд ли соберусь замуж. Хотя чем черт не шутит. Аж самой смешно. И если бы ты только увидел меня там, то, наверное, сделал бы вид, что мы не знакомы. Хотя, я думаю, что ты и без того вряд ли хочешь меня знать. Может, и справедливо. Мать из меня так себе.

Выпили мы немало и сделали много такого, о чем наутро лучше не вспоминать. О Господи. До какого-то разврата не дошло, да дойти и не могло. Хотя какая разница. Я ведь не то совсем хотела сказать. Если бы не путались так мысли… Это все проклятые соседи что-то сверлят с утра. Только и делают, что сверлят. Не надо было снимать эту квартиру. Какое-то предчувствие у меня было сразу. Ну да ладно, сейчас разговор не об этом.

Короче, ты и так прекрасно знаешь мои склонности и мои способности, так что если посчитаешь нужным, можешь мне не верить. Можешь думать, что я провела ту ночь после свадьбы с каким-то кретином или даже с несколькими. Это не играет никакой роли. Только ни с кем я не была. Вот.

А мы просто напились. Я и мой любовник, сердечный друг, черт бы его побрал. Мачо. Хотя он уже перестал быть таким, и я с ним была просто по привычке. Он-то, наверно, думал, что любовь у нас. Придурок. И еще один был с нами, мой новый, совсем еще свежий, друг, с которым мы познакомились прямо там за пару часов до этого. Настроение было у меня какое-то странное, безжалостное, и я начала их поддразнивать. Мой придурок давно уже меня раздражал. А этот новый, щегол, так себя вел, что то и дело хотелось ему в рожу дать. Вот как сейчас.

Я, кстати, сейчас вино пью. Красное. Может быть, потому и пишу тебе, что выпила. А оно и к лучшему, больше напишу. Читай, пока мама пьяная пишет. Главное, отправить не протрезвев, а то еще передумаю.

Короче, два дурака стали меня раздражать. Хотелось крови. Раньше такого вроде не было. А тут просто захотелось, захотелось посмотреть, как эти двое будут делить бабу. А баба-то уже и не сильно свежая! Как считаешь? Знаешь, это как будто такая игра, как будто напоследок. Я подумала, или, вернее, сейчас думаю, что не так много времени отведено мне для таких забав. Сколько еще? Три года? Пять лет? Глупо как-то. Да и сейчас-то количество моих поклонников заметно поубавилось. Вот и захотелось посмотреть, как эти два идиота будут драться из-за престарелой бабы. Финал такой, знаешь ли. Если бы мы столько не выпили, конечно, не было бы ничего такого, но в пьяном виде все видится по-другому.