Текст книги "На буксире. Гошины штаны. Алина. Ключ на 32. Пляски розовой лошади"

– Во-первых, Гоша тут ни при чем. Он урод, но и только. Насчет Вадима я до конца не уверен. Да, голос похож, такой же. Но все же… А вдруг не он? А в-третьих…

Тут он замолчал и задумался.

– Что «в-третьих»? – спросил Саша.

– А в-третьих, – сказал Костя, – не хочу. Даже лезть в это не хочу. Черт знает сколько времени прошло. Есть как есть. Тем более отморозок и так сидит. А этот дурень, Гоша, живет в мире, где он до сих пор король. Я, говорит, по понятиям живу, правильно, по-пацански, как мужик. Так и пусть себе живет. Забавно.

– Я думаю, Костя прав, – сказал Сергей. – Не стоит в это лезть. Тема старая. К этим придуркам лучше не прикасаться. Пользы не поимеем, только проблем наживем.

– Не знаю. А я бы морду набил и тому, и другому… – сказал Саша.

– Даже в тюряге? – спросил Сергей.

– А почему нет? И я бы устроил так, что ему бы и там объяснили, что к чему. Популярно. Это все решаемо. Если надо. А я думаю, надо.

– Не надо, – сказал Костя. – Я решил. Всё.

– Ну ладно, – разочарованно протянул Саша и развел руками. – Что ж, решил так решил. Твое дело. Я только предложил.

– Все, пойдем, – решительно произнес Костя и направился к большой группе людей.

Сергей двинулся следом. Саша задумался и остался стоять.

– Меня-то подождите, – крикнул он, когда друзья были уже довольно далеко, проворчал: «Всю водку ведь без меня выпьют», и пошел за ними.

Глава 23

День близился к завершению, и пора было возвращаться.

– Дамы и господа, поднимайтесь на борт! Через пятнадцать минут отплываем! – скомандовал Костя.

– Может, еще договоримся на часок? – предложил Сергей, которому не хотелось, чтобы пикник заканчивался.

Он уже изрядно выпил, и ему хотелось продолжения.

– Нет, – ответил Костя. – Если хочешь, продолжим в городе. К тебе поедем и выпьем все твои запасы.

– Или в кабак, – поддержал подошедший Саша.

– Или в кабак.

Народ заходил на судно и размещался в каюте. В кабине капитан Дырин изображал рабочую суету – вроде как готовился к отплытию. Гоши не было видно. За день он выпил все, что только можно было выпить, рассказал Дырину все, что можно было рассказать, и, окончательно окосевший, ушел к себе в каюту подремать. Но ему не спалось. Образ Кости и других «малолетних сопляков» постоянно вертелся перед глазами, вызывая приступы безотчетной злобы, которую Гоша и сам, пожалуй, не смог бы объяснить, если бы у него кто спросил. Иногда мерещилось ему лицо жены, которую он тоже на деле терпеть не мог, но когда напивался, ощущал это особенно сильно.

– Суки! – вскрикивал он, открывал глаза и видел потолок.

Думал он о Юле, которая много лет назад умерла, но была, как ему теперь казалось, его единственной любовью. Конечно, никакой любви у Гоши к ней не было и, наверное, быть не могло, но именно такое объяснение придавало той ситуации особенный трагизм и трогало душу. Под такое можно и шансон послушать. Он протягивал руку, копался в компакт-дисках (хотя повсеместно они уже вышли из употребления), половина из них падала на пол, он ругался, потом все же доставал нужный, вставлял в проигрыватель и выбирал песню. Затем брал со стола бутылку водки (одну из двух ему оставленных, которую открыл уже здесь, в каюте), и когда наступала в песне кульминация, самый душераздирающий момент, – он подносил бутылку к губам, запрокидывал голову и глотал жидкость. Потом кряхтел, говорил: «Суки», ложился и смотрел на плывущий потолок.

Судно отчалило. Народ сидел в каюте и продолжал веселиться: выпивать, закусывать, разговаривать. Кто-то хотел скорее вернуться домой, потому что уже устал отдыхать, кто-то, кому показалось мало, наоборот, строил планы на вечер. Но все уже, так или иначе, были разомлевшими и уставшими. Костя предложил очередной тост за процветание «Ko&Co», поблагодарил всех за то, что они – команда, пожелал всем успехов и прочего, чего еще желают, и когда выпили, поцеловал жену, сказал ей что-то на ушко, встал и направился в сторону выхода.

– Ты куда? – спросил Саша.

– Подышать хочу.

– Подожди.

Саша поднялся, толкнул в плечо Сергея, развалившегося на стуле: «Пойдем», взял свой рюкзак и тоже двинулся к выходу. Они подошли к бортику. Был вечер, и от воды тянуло прохладой. Костя достал сигары. Закурили.

– Вот такая фигня… – сказал Костя.

– Это ты о чем? – спросил Сергей.

– Да хрен знает…

Так они простояли минут пять, молча, каждый в своих мыслях: Костя – о бизнесе и Москве, Сергей – о продолжении веселья сегодня вечером, а Саша – о Гоше, Вадиме и всей этой связанной с ними историей, которая вот так неожиданно всплыла спустя почти десять лет.

Их мысли прервал шум и затем голос:

– Ёб твою ж мать!..

Они обернулись. Гоша поднимался на ноги. Выходя на палубу, он, очевидно, споткнулся, упал и теперь пытался встать.

– А вот и Гоша, – спокойно сказал Костя.

– Ёб твою ж мать, – повторил Гоша. – Трое ребят… Эти трое… явились…

Он подошел:

– Ничего, если я с вами постою? А?

– Будем рады, – сказал Костя, однако на его лице не отразилось признаков радости.

Гоша оглядел их ноги:

– Эх, блядь, молодежь пошла. Ни хуя не понимает. В кроссовках. На природу приехали, блядь, и в кроссовках. Ну и что это?

– Я же тебе говорил, – сказал Костя Саше, – что нельзя так. А ты все равно… Не послушал.

– А я непослушный, – ответил Саша.

– Я в вашем возрасте, ребята, такие дела делал… – начал Гоша.

– Серьезные? – спросил Саша, которому было не до шуток.

Костя посмотрел на него, пытаясь понять, к чему это он спросил и в какую сторону пытается повернуть разговор. Пахло провокацией.

– Да вам такие дела и не снились! – ответил Гоша. – Вы сопляки, считай, в жизни повезло просто, маменькины сынки, вижу же. А сами? Вот пусти вас самих поработать, так сдохнете за неделю.

– А ничего, что мы тебе за корабль платим? – спросил Сергей, смерив Гошу презрительным взглядом.

– А мне по хуй. Платишь ты. А ты заработал? Что ты вообще сделал? Взял мамины деньги и платишь? Мне! Который всю жизнь… Я шестой десяток разменял… Повидал… Жизнь знаю… Платит он. А вот ты вообще кто, чтобы платить?

– Не понял, – сказал Сергей.

– Ты по жизни кто вообще?

– Я Сергей.

– Э-э-э… Я тебе так скажу. Мужик должен быть мужиком… А иначе хуйня какая-то получается.

– Ребята, что-то мне этот Гоша не нравится, – сказал Сергей, снова оглядев Гошу с ног до головы.

– А я тебе и не баба, чтоб нравиться. Я вот с женой своей живу. С шестой женой…

– А со второй что случилось? – перебил его Саша, серьезно глядя на Гошу и выпуская сигарный дым.

– Ч-че-го? – оторопел Гоша.

– А давайте-ка я вам всем, господа, одну очень интересную историю расскажу, – предложил Саша. – Автор, конечно, не Омар Хайям, но послушать стоит. Вам понравится.

– Давай, – согласился Сергей.

Остальные молчали.

– Жил один парень, – начал Саша. – Настоящий мужик. Ну, потому что в армии служил. Это ясно. Отслужил он, работал и там и сям, это неинтересно, это мы промотаем. А потом открыл бизнес. Ага, кафе. Знаете, такие уродливые забегаловки были на набережной. Мы еще там студентами пиво пили.

– И водку, – добавил Сергей.

– И водку, конечно… И все хорошо у него было. И жена была. На то время только третья. Про нее и последующих и говорить нечего. Про первую тоже. Неинтересно. А вот про вторую поговорить стоит. От второй у него сын был. И жил сын с ней и ее новым мужем. И представьте себе сына, кстати говоря нашего возраста, а значит – тогдашнего студента, отмороженного (ну а как еще, если у него батя типа заряженный бизнесмен), живущего в квартире с отчимом, который человек-то порядочный, но всего лишь паршивый инженер. Короче, что-то там назрело и произошло, кто-то кому-то в рожу надавал, батя там подключился, короче, мужа ее отмудохали как следует, а самим хоть бы хрен. А все потому, что связи в ментовке были. Если это дело посмотреть, там ясно все. Потому что начальником милиции работал сучара один, друган нашего героя. Его, кстати говоря, уволили потом на хрен оттуда, вместе с еще несколькими дебилами, а сейчас он работает в ларьке – пиво продает. Опустился страшно. Могу показать в каком, если кому вдруг интересно… Но не в этом суть. Мы отклонились от курса. Жена эта вторая после всех тех событий с избиением ее мужа кончает жизнь самоубийством. Странная вообще история. Казалось бы, почему? Но это точно самоубийство, однозначно. Записка даже была. Но вот загадка: почему? И я, поскольку не лейтенант Коломбо, ее сегодня не разгадаю.

– С сигарой мог бы и за Коломбо сойти, – вставил Сергей.

– Это у них там, в Лос-Анджелесе, Коломбо. А в этой истории он и сам мог бы запутаться. Ну, короче, дальше. Заканчивает, значит, вторая жена нашего героя жизнь вот таким печальным и странным образом. Муж ее, кстати говоря, через год тоже умер от инфаркта. Не смог пережить случившееся, за год сильно сдал и умер. Вот так. А в тот день, когда с женой это случилось, еще одно интересное событие произошло. Сынок нашего героя с дружками избил одного парня, так что тот еле выжил. Вот этого, кстати говоря.

Тут Саша показал пальцем на Костю.

– За что?.. За то, что тот бабу его увел, хотя он-то вроде как и ни при чем, и баба сама на него запрыгнула при удобном случае, не сказав, что парень у нее есть. И менты даже дело завели. Но только несмотря на то, что Костя имя мудака слышал и предположил мотив, менты это даже в дело не включили и тему замяли. Почему? Да потому что батя этого отморозка, то есть наш герой, был знаком с начальником ментовки, который теперь в ларьке работает. Про него вы уже знаете.

– Прикольная история, – сказал Сергей.

Костя молчал. Гоша выпученными пьяными глазами смотрел на Сашу и не мог понять, что происходит и как себя вести. Он явно был ошарашен.

– Чё вылупился? – сказал ему Саша. – Погоди, это еще не конец. Конец сейчас будет. А мы как раз скоро приплывем… Вот примерно с этого момента дела у нашего героя пошли на спад. Никакой мистики. Просто стали зажимать таких, а потом вообще притоны их снесли к чертовой матери. И в течение нескольких лет бизнес папаши полетел ко всем чертям, но сынок-то не растерялся и открыл свой. Наследственные бизнесмены, блядь. Пивнуху открыл, где пиво продавал разливное и закуски всякие: рыбку там, чипсы, все такое. А рядом был конкурент – такая же пивнуха. И настолько бесил их этот конкурент, что в конце концов решили они показать ему, чё да как. Друзей своих позвал. Сперва разговаривали, наверное. Не знаю. Короче, в итоге они втроем разнесли это заведение и хозяину наваляли. Но теперь не угадали: дружка папиного из ментовки уже уволили, а папа сам был давно на мели и никому уже на хрен не нужен. Даже жена от него ушла. Третья. Вот так. После этого, короче, сынок и сидит за разбой. А рыгаловку свою он перед отсидкой переписал на другана одного, который с ними тогда не пошел. Наверное, тот пообещал, что покараулит бизнес, но через полгода продал все хозяйство и свалил.

Глаза Гоши, слушавшего очень внимательно, округлились от бешенства.

– Так что выйдет он в никуда, – продолжил Саша. – Вряд ли на зоне он скопил чего-нибудь. Вот так. Ну а герой наш в итоге продал все, что у него было. Женился еще раз, а потом еще раз. Удивительная загадка для меня. Как ему удается баб находить? Любят они его, наверное, только хрен знает за что. Все, что осталось у него сегодня, – это судно.

Саша два раза топнул по палубе.

– Вот это судно. А вот это, – он показал пальцем на Гошу, – наш герой. Георгий Иванович Власов.

– Интересная история, – сказал Сергей.

– Ах ты мразь! – закричал Гоша и двинулся на Сашу.

Саша достал из рюкзака пистолет, направил на Гошины штаны и спокойно сказал:

– Стой, а то я тебе яйца отстрелю.

Гоша остановился как вкопанный.

– Ты подойди к бортику, облокотись, посмотри на воду, отдохни. Вот. Чё сразу нервничать.

– Падла, – процедил Гоша и уставился на берег.

– Слушай, а откуда такая сказка? – спросил Костя. – Где ты ее раздобыл?

– Да вы пока там веселились, я ж работал, – сказал Саша. – Позвонил ментам, еще кое-каким ребятам, ну и вот, картина примерно сложилась. Не захотел ты его наказать, так я решил вас хоть сказкой повеселить… А ты, Гоша, резких движений не делай. Это не сейчас, а вообще, в философском смысле. Ты ж философ. Подумай своей башкой: если мы за день нашли такую классную историю, то что мы еще можем! Например, тебе отдельный привет как-нибудь передать. Или Вадимке на зоне. Как ты думаешь?

– Суки, уроды, – рычал Гоша.

– Повезло тебе просто, что Костя добрый. Костя главный у нас, если что. Сказал тебя не трогать. Поэтому живи дальше, как жил. По понятиям. По правилам. Настоящим мужиком. Как там еще ты живешь?

– А мы пойдем мамкины деньги тратить, – сказал Сергей и засмеялся.

– Точно.

Судно подходило к берегу.

– Пора собираться, – сказал Костя и направился в каюту забрать вещи. Саша и Сергей пошли за ним.

– Бывай, Гоша, – бросил Саша на прощание. – Береги себя.

ЭПИЛОГ

Поздним вечером Гоша, пьяный до крайности, поднялся на палубу. Дверь своей комнаты он оставил открытой, и оттуда доносились звуки шансона. Он был босиком, с голым торсом, в одних штанах, в руках держал бутылку водки. Выйдя на палубу, Гоша остановился, будто припоминая, зачем он сюда поднялся, потом огляделся и направился к капитанской рубке. Подойдя, открыл дверь и зашел внутрь.

– Та-а-ак, бля… Дырин!!! Дырин, сука!!! Ты где, мать твою?!

Но Дырин уже давно ушел домой. Когда все пассажиры покинули судно, Дырин тоже стал собираться. Он сложил свои вещи, подошел к Гоше.

– Ну, я пошел…

– Давай, – злобно бросил Гоша, не глядя на него.

– А это… Деньги бы…

– Чё?!

– Ну, деньги. Я работу сделал. Надо бы заплатить…

– Потом отдам…

– Гоша, мне сейчас нужны… Мы же договаривались…

– Ты чё, тупой?! – заорал Гоша. – Я тебе сказал: потом отдам! Завтра приходи!

Дырин ушел, мысленно ругаясь на Гошу. «Ничего, все равно отдаст», – думал он.

– Ублюдок! Гондон! Одни гондоны вокруг! Сопляки блядские! – выругался Гоша, стоя за штурвалом и глядя в темноту.

Ночь была темной и прохладной.

Он глотнул водки, еще сильнее ощутил раскачивание судна, хотя оно было практически неподвижным, и понял вдруг, что хочет справить нужду. Он вышел из рубки, шатаясь, подошел к бортику, расстегнул штаны, долго возился, пытаясь направить струю за борт, кряхтел, запутался, но в конце концов, когда услышал журчание, удовлетворенно крякнул, подождал окончания процесса и принялся заправляться.

Тут он обнаружил, что штаны его намокли. Чтобы убедиться, он поднес влажную руку к носу, понюхал и выругался:

– Твою ж мать!

Стоя на палубе, шатаясь и глядя по очереди то на свои руки – одну, в моче, и вторую, держащую бутылку водки, – то вниз, на расстегнутую ширинку своих штанов, с полминуты пытался решить, что делать дальше. Потом, сообразив наконец, поднес бутылку ко рту, опрокинул, проглотил остатки, издал звук вроде «ы-ы-ы», размахнулся и выкинул бутылку за борт.

– Та-а-ак…

Он принялся снимать штаны, ругаясь и проклиная всех и вся.

– Костя… Маменькин ублюдок… Сопляки… Твари поганые…

Одну ногу он вынул из штанины, а со второй вышло неловко – в последний момент он запутался, потерял равновесие и, пытаясь удержаться, попятился в сторону бортика, ударился об него спиной и свалился в реку.

Гоша захлебнулся и пошел ко дну.

Штаны с него все же слезли, показались на поверхности воды и поплыли по течению – прочь от него и от мест, где происходили связанные с ним события.

Ключ на 32

Предисловие

Прочитав следующий абзац, не спешите эту книгу закрыть и бросить в камин (если, конечно, он у вас есть).

«В сущности, эта повесть – о тех временах, когда наше общество, как никогда неоднородное и ко многому из того, что его неизбежно ждало, не готовое в силу ряда причин (часть из которых очевидна всем, а часть может быть понятна только людям, выросшим и воспитавшимся в тот период), – возможно, уже и не может быть до конца понята сейчас, когда мир настолько переменился. И если так, то хорошо, потому что это еще одно подтверждение того, что все изменилось. Рано или поздно все должно было измениться, потому что, во-первых, надо полагать, такое положение дел сколь угодно долго существовать просто не могло, а во-вторых, это был единственный возможный путь, единственное решение самой сложной задачи».

Такое идиотское предисловие я сочинил, когда писал эту книгу в первый раз. А потом был второй. У некоторых представительниц прекрасного пола так бывает: сперва приходит один, потом – второй, третий, семнадцатый, в конце концов. А потом лежит она вечерком на своей кровати и думает: угораздило же тогда, в самом начале, связаться с таким идиотом, и вообще все из-за него, и всю жизнь он мне испортил. А встретила бы я тогда нормального, так и жили бы долго и счастливо, с любимым и единственным.

Короче, открыл я через десяток лет написанное и, прямо сказать, удивился. Ну и бред, подумал. Сентиментальное дерьмо, да еще изложенное таким языком, что едва можно прочитать (ну, по второму абзацу вы это уже поняли). Слава богу, никто его не читал, потому что у меня хватило ума никому это не показывать.

Даже самому себе показывать не стоило бы, и следовало бы сжечь все это сразу же. Но случилось так, что спустя годы я все же открыл написанное. Открыл, ужаснулся и подумал, что надо переделать. Но вот только не сразу я сообразил, что, когда у тебя уже есть пара сотен страниц отборной дряни, попробуй потом переделай. Проще новое написать. Короче, помучиться мне пришлось изрядно. Это, опять же, к вопросу о том, что с самого начала надо все делать по уму: и мужиков искать (это рекомендация для женщин), и баб (это для мужчин, если что), и книги писать (это для тех, кто об этом подумывает). Но раз уж взялся, то надо доделать. Вот и решил. А почему именно так вышло, тоже поясню, только не сейчас – в процессе поймете. Иначе (то есть другого варианта, кроме того, что я эту книжку все же допишу) просто быть не могло. Поймете, когда прочитаете.

Теперь к названию. Сперва назвал я свою повесть «Самая сложная задача». Согласитесь, по-идиотски. Что тут еще скажешь? Мог бы я рассказать почему, да думаю, что и так все понятно: вроде как я задачу одну философскую сформулировал и попытался решить. Ну и решил. А что вы думаете? И задачу эту, и решение я тут оставил – на них (в основном) все повествование и держится, как Земля на трех китах. И вообще это даже не задача, а целая гипотеза, почти теория (осталось доказательство самую малость доработать). В общем, поэтому название изначально такое было. Да только все равно оно идиотское, хоть и как будто подходит. Новое, согласитесь, куда лучше.

А гипотеза в целом ничего получилась, красивая. Вот выйдет в свет эта книга – и включат мою задачу в список тех самых сложных задач, от которых математики всего мира сходят с ума, ломая себе головы. И будет она восьмой в этом их списке – что-то вроде восьмого чуда света. И действительно чудо, мать его.

Чудо в том, что это все вообще как-то существует.

Романтическое начало

За те дни множество раз находил я ее лицо в лицах других людей, но лишь на какое-то мгновение – до тех пор, пока не осознавал, что это невозможно. «Нет, не может быть», – говорил я себе. Каждый раз этого мгновения было достаточно для них, чтобы в ответном взгляде обозначить вопрос, какую-то смесь удивления, недоумения и любопытства, в которой любопытство перевешивало всё. Люди вообще часто недооценивают взгляды, жесты, мимику, какие-то мельчайшие движения губ, глаз, бровей, на самом деле все решающие. Едва заметный поворот или наклон головы, говорящий, по сути, то же самое, что мог бы сказать язык, делает это лучше для двоих понимающих, потому что это, говоримое и понятное обоим, не озвучено и потому не понятно никому, кроме них. Этого мгновения, когда мой взгляд встречался с их взглядами, было достаточно, чтобы в их головах созревало несколько десятков предположений, пусть и не оформленных еще в законченные предложения, вроде: «Почему он на меня так смотрит?», «Я ему интересна?», «Мы знакомы?», «Откуда мы можем знать друг друга?» – и так далее. Некоторые из них утвердительные, некоторые вопросительные – с одной и той же, впрочем, формулировкой, отличные только этим кривым знаком, который ставят в конце, когда все не так однозначно: «Я его где-то видела…» и «Я его где-то видела?».

Каждый раз я, неспособный ничего с этим поделать, чувствовал себя нелепо, уподобляясь голодному щенку, который бродит по городу и заглядывает в лица прохожих своими большими добрыми глазами с такой надеждой в их глубине, что отказывая ему лишь потому, что поделиться просто нечем, невольно чувствуешь себя злодеем. Порой она, то есть идущая впереди другая, похожая на нее потоком черных волос, ложащихся на плечи, вызывала приступ лютой ревности, потому что ее рука была вложена в руку того, другого, не мою. «Это не она», – говорил я себе, но, толком не осознавая, зачем я это делаю, обгонял их – ее и ненавистного его – и оборачивался: просто так, на всякий случай, убедиться, что это все же не она. Но после – и это было самым нелепым – я, уже не в состоянии остановиться в этом порыве, направлял свой взгляд на него, прямо в глаза, и он, недоумевая, читал в нем, исполненном отчаяния и ненависти, такой вызов, что невольно на долю секунды, спустя которую наши взгляды уже расходились, замедлял шаги.

Как безумный я ходил по этому поросшему бурьяном городу (что уже не так часто встретишь в городах покрупнее), среди старых, начала прошлого века домов, иногда спускаясь на набережную той холодной реки, которая, говорят, единственная вытекает из огромного озера, тогда как десятки или даже сотни других в него, это озеро, впадают. Мой взгляд сквозь решетку ограды, которая (что символично) нас разделяла, вернее не позволяла мне приблизиться, скользил по глади воды, темной и отчасти поэтому сравнимой с гладью ее черных волос, и разум мой безнадежно повторял, не находя ему замены, именно это слово: единственная.

Видя там, вдалеке, окончание, неотвратимо приближающееся и потому заставляющее и без того уставшее сердце стучать еще более отрывисто, дошедший почти до крайности разум порождал сам для себя выбор, безумный, но ожидаемый: налево – по лестнице вверх, снова в город, к старым и знакомым уже домам, от которых словно веет духом старины, скучной, но теплой; или направо, к ограде, а затем, через нее, – вниз, камнем, к ней, в нее, на мгновение и навсегда.

На обратном пути я заходил в ресторан, в котором услужливый и всегда готовый предложить, по его мнению, лучшее пиво официант, только завидев меня в дверях, радостно бежал, чтобы встретить и усадить за столик, делая это так естественно, что любой на моем месте поймал бы себя на мысли, будто невольно начал верить в то, что действия этого подлизы самые искренние.

Я заказывал пиво, то же самое, что и в прошлый раз, впрочем, уже даже не называя его, потому что оба мы играли в эту игру, в которой он услужливо предлагает (разумеется, самое лучшее), а я уступчиво следую его рекомендациям. Я делал так, потому что в действительности мне было все равно. В действительности нам обоим было все равно, но мы продолжали изо дня в день играть в эту дурацкую игру, каждый раз одинаково начиная ее и одинаково заканчивая, не имея друг к другу ничего, кроме уже ставшего привычным набора движений.

Я заказывал пиво, а когда кружка оказывалась пуста, закрывал глаза, и слегка захмелевшее воображение несло меня вдоль ограды, сквозь которую я смотрел на нее – единственную, близкую и недостижимую, и приближало к тем, держащимся за руки двоим, усиливая ощущение ревности от становящегося все ближе звука его отвратительных шагов рядом с ней. И тогда, лишенный сил это выносить, я открывал глаза и, очнувшись, снова ощущал запах старого теплого помещения и уже наяву слышал приближающиеся шаги спешащего предложить добавку официанта.

Сейчас, когда прошло достаточно времени, чтобы те ощущения переросли в другие, которые можно назвать одним общим словом вроде «грусть» или каким-то подобным, интересно, или, по крайней мере, забавно (употребляю это слово здесь с некоторым оттенком иронии) стоять на той же самой набережной, наблюдать чаек, которые, налетавшись над черной водой, садятся на ограду в надежде, что их покормят, заходить в то же кафе, где уже нет того официанта, возвращаться в гостиницу и все еще вспоминать то, что тогда произошло…

А тогда произошло то, что я полночи развлекался с ней в ее постели, и сожалею сейчас только о том, что не всю ночь. Вот так. Романтика с годами исчезает. А остается осадок истинных чувств, не хуже чем «да» и «нет», вроде как «было», «не было». А все сопутствующее – к черту стирается. Ума не приложу, как можно всю жизнь любить одного человека, когда спишь с другим. Бред собачий. Не человека ты любишь, а собственные сопли столетней давности. Дочь достает козявки из носа и ест их. Многие дети так делают. Предлагаю свои – не хочет. И правильно, потому что нечего навязывать кому-то свои сопли. А вот как развлекался с кем-то в его постели в пятницу вечером – здесь мы рады послушать, милости просим.

Гипотеза. Часть первая

Так в чем суть гипотезы? Сейчас попробую объяснить. Нет, не сразу. Потому что это будет долгое объяснение. Сейчас я только начну. А продолжу потом.

Представьте, что впереди темнота. Да такая, что даже на пару метров вперед не видно. И только очередной шаг открывает то, что эта темнота собой скрывает. Это похоже на то, как идти в тумане. Хотя какая разница? Да никакой. И чего это я про туман заговорил? Потому что вроде бы в тумане не так страшно. Ладно, глупости все это. Главное – суть. А суть в том, что впереди не видно ровным счетом ни черта.

Под ногами тропинка. А впереди постоянно что-то мерещится. Глаза не видят, а мозг сам рисует себе картинки – что-то вроде снов по ночам, вроде фантазий: вот-вот наткнешься на голую бабу (или на мужика – кому что). И вот впереди как будто что-то есть. Как будто это что-то ценное, как золото, целая горка, такая, до пояса. Это заставляет глаза раскрываться еще шире, сердце биться чаще, а походку делает еще более неуверенной. Это все, конечно же, от ликования по поводу того, что самое сокровенное желание исполнено. Еще шаг, и золото твое! Руки загребают его и сваливают в сумку, а потом, когда сумка наполнится, – в карманы штанов, так что штаны сползают, но ты их держишь изо всех сил, хотя они и трещат по швам. Сейчас ты счастлив, абсолютно, как ребенок, до поросячьего визга, до полного восторга. (Если ваши желания не связаны с золотом, неважно: представьте вместо него что угодно, это совершенно не меняет сути.)

А может быть, все совсем не так. Может быть, золото только почудилось, а сделал шаг и разглядел, что никакое это не золото, а самое настоящее дерьмо. Стоишь и не желаешь верить в такую действительность. Но выбора-то у тебя нет – бери. Почему? Да потому что надо брать. Надо брать, что есть: хоть золото, хоть дерьмо. Таковы правила, тут ничего не попишешь: ввязался в игру – будь добр соблюдать условия. Каждый, кто ступил в темноту, кто идет по этой тропинке – то есть каждый вообще, – не знает, чего ему ждать в следующий момент, и риск того, что он наткнется не на золото, а на что-то другое, очень и очень велик. Однако несмотря на это люди мало того что продолжают сами идти, так еще и выпускают новых людей. Запахло философией? Не торопитесь с выводами. На самом деле это математика. Там дальше и формулы будут. Впрочем, нет. Из этой редакции рукописи я все формулы выкинул, чтоб не засорять ваши головы. А особо умные и без меня их выведут. Но до этого еще далеко. А пока продолжим с размышлениями.

Не могут люди не выпускать новых! Не могут они сойти! Не могут не взять то, что встречается на пути! Ничего они не могут! Вот в этом вся суть.

Куда бы ты ни шел, впереди всегда темнота, а под ногами всегда тропинка. И непонятно, то ли ты идешь по тропинке, то ли она появляется там, где ты идешь. И это важно. На это прошу обратить особое внимание. Эта мысль – одна из главных, это принцип предопределенности и безысходности. Иначе говоря, нет у вас (и у меня тоже) другого выхода, кроме как идти по этой тропинке в темноте.

Иллюзии, сны, мечты – называйте как угодно – никаким образом не влияют на дальнейшие шаги просто потому, что они, эти шаги, предопределены. Наши мечты не хуже, чем мечты трамвая, который может грезить о чем угодно, но это не будет иметь никакого отношения к тому, что он делает в действительности. А все, что он может делать, – это ползти по кривым железным рельсам, по своей тропинке. И захоти он полететь в космос, это ничего не изменит.

Теперь понятно, к чему я веду? Половину жизни мы проводим в иллюзиях, но это ничего не меняет. Может быть, отбросить все и ощущать вокруг только реальность? Нет, потому что если вы спросите, где эта самая реальность, то я отвечу: только вот здесь, в полуметре от вас. А иметь полуметровый кругозор – значит развить скудоумие. Уж лучше в иллюзиях, да широко. Я так думаю. Впрочем, здесь выбор каждого.

И вот что выходит.

Во-первых, жизнь неидеальна (помните про кучу дерьма, да?). Ага, можете кинуть в меня парочкой тухлых помидоров за такой гениальный постулат. Во-вторых, в ожидании лучшего мы продолжаем двигаться вперед, хотя то, что впереди, нам не известно ни в какой мере, но это движение мы не можем остановить. Этот вывод уже посерьезнее, правда? В-третьих, человек с самого рождения живет, находясь под непрерывным воздействием невероятного количества событий, которые влияют на каждый его дальнейший шаг. А вот это вообще сильно. И вдумайтесь: даже само рождение человека – это уже результат сплетения огромного количества событий, которое и определяет, когда и где человек родится.

Вот ты родился, допустим, в пятницу, семнадцатого апреля, потому что за несколько месяцев до этого (хорошо если за девять) твои родители занялись тем, что обычно приводит к появлению детей (вы же понимаете, о чем я?). И тогда, девять месяцев назад, жарким летом, на одной из пьяных вечеринок твоя мама была в коротком платьице, да еще и в период овуляции, а папа – настоящим ковбоем, который уже был в поисках той, на ком можно охладить свой пыл… Короче, вот там все и произошло. Случайность? Да хрена с два это случайность!

И вот ответьте мне теперь те, кто родился семнадцатого апреля, и другие тоже: насколько при таком положении дел справедливо рассуждать о том, будто человек волен решать, что ему предстоит сделать в каждый момент времени?

Ну, на сегодня хватит этой теории. Потом продолжим. Позже.

Кофеин, адреналин и аппарат для массажа сердца

Сейчас я твердо убежден в том, что миром правят ублюдки. Сначала я, может быть, и по-другому думал. Но может ли быть по-другому? Тогда бы какой-то рай наступил. Ага, рай под пальмами, где негры забесплатно предлагают кокаин, а загорелые, накрашенные и пахнущие фиалками шлюхи сами запрыгивают на всех желающих, жены которых не то что не возмущаются, а даже советуют вроде: «Давай вот это, он так больше любит». На деле же все иначе: попробуй только сказать жене про шлюху, так получишь сразу таких, что мало не покажется. А значит, что-то в этом мире неправильно. Далеко нам до рая, и тем, кто наверху, всеобщий рай совсем не нужен. Ублюдки. Говорю же, ублюдки.