Текст книги "На буксире. Гошины штаны. Алина. Ключ на 32. Пляски розовой лошади"

– Я думаю, что они говорят правильно, так и нужно рассматривать это дело. Вернее, два дела. Потому что дела это отдельные.

Петр вскинул одну руку (должен был бы вскинуть обе, но другая после операции была зафиксирована повязкой) и выкрикнул известную фразу:

– «Да здравствует наш суд – самый гуманный суд в мире!»

А потом уже тихо и вкрадчиво продолжил, по ходу речи, однако, сам себя раззадоривая и повышая голос:

– А как же тогда, дорогой мой Вася, вселенская справедливость, любовь Господа к рабам его (одинаковая ко всем любовь!) и прочее, о чем ты любишь тут нам вещать? Витя, значит, поцарапал нос какому-то малолетнему (но совершеннолетнему) отморозку, за что папочка этого пацана ему, то есть Вите, все ребра переломал, и теперь Витя еще и должен сесть за этот самый поцарапанный нос! Ну хорошо. Пусть так. А два отморозка, пацан тот придурочный и папочка его, живы-здоровы, живут себе припеваючи, горя не знают и ничего никому не должны. И сесть не должны. А папа его и не виноват, выходит. Алиби у него, видите ли. Они говорят, что будут расследовать. И ведь будут. Только знаешь, что? Никого они не найдут и дело закроют. А Витя со сломанными костями еще и сядет.

Тут он показал на лежащего на кровати, смотрящего в потолок и думающего о чем-то своем Виктора, затем повернулся обратно в сторону Василия и, немного сбавив тон, спросил:

– Ну, как тебе такая справедливость? Справедливая?

Василий спокойным голосом, не глядя на Виктора, ответил:

– Да воздастся каждому по делам его. В Библии так сказано.

После этих слов Петр уставился немигающим взглядом на Василия, лежащего на кровати и смотрящего, как и Виктор, в потолок, и медленно протянул, покачивая головой:

– Да-а-а…

А потом, уже обращаясь к Виктору, продолжил:

– Видно, Витя, серьезных ты дел наделал… Вот и воздается тебе…

Виктор, услышав обращение, отвлекся от своих мыслей, которые были одними и теми же, двигались по кругу и не находили из этого круга выхода. После того как ушли сотрудники милиции, пока двое его соседей по палате перебрасывались фразами, пытаясь принять участие в выработке стратегии дальнейшего Витиного поведения, Витя больше размышлял, не сильно-то их слушая. Вся ситуация теперь представилась ему в совсем другом, мрачном свете: из потерпевшего он превращается в преступника, предстает перед судом, а затем отправляется на нары отбывать назначенный ему срок, а если и не срок, то штраф или что там еще может быть. А судимость в любом случае, даже если она условная, – это плохо. Очень плохо.

Самое путное, до чего он успел додуматься за это время, была мысль о том, что, может быть, имеет смысл поискать адвоката. Но едва эта мысль пришла ему в голову, как ее перебила другая – о том, что, наверное, это будет стоить слишком дорого и он не сможет себе этого позволить. Однако Витя решил, что надо все же поговорить с Юлей насчет адвоката, пусть узнает, что да как.

Такие мысли кружились в его голове, пока не услышал он обращение к нему Петра:

– …Вот и воздается тебе.

– Да уж, – ответил он нехотя, – похоже, в прошлой жизни я где-то нагрешил.

– Думаю, тебе надо адвоката искать, – сказал Петр. – Взялись они за тебя крепко. Вообще, странная история. Пацан сразу заявление не написал, но сделал это потом, и они так засуетились, не отшили его… Видят же, что дело нечисто. И Гоша этот ни при чем теперь. Дерьмо какое-то. Я задницей чую: что-то не то.

– Вот и я чую, – сказал Виктор.

– А раз не то и не так все просто, то дело может оказаться дрянью. А если пустишь на самотек, то они тебя закопают. Квалифицируют так-сяк, напишут-перепишут, и все. У меня один знакомый так попал. На него так же, можно сказать ни за что, дело завели, потом намекать начали, что денег им надо (ничего не боятся!). Ну, тот вроде: дело-то никакое, все за уши притянуто, в суде оправдают. И что думаешь, оправдали? Ага, как же. Условно судимый теперь. Так что или адвоката ищи, или денег им дай.

Петр на секунду умолк, кивнул в сторону лежащего на кровати Василия и продолжил:

– Правда, праведник Василий считает по-другому, что чисто по-христиански ты должен наказание принять и понести. Пока Гоша и его дебильный сынок наслаждаются жизнью. Так, Вася?

Василий, услышав обращение к себе, сел и начал говорить – медленно и четко, пытаясь как будто донести смысл своих слов до собеседника, который до сих пор не смог его понять – или сделал вид, что не смог:

– Петя, ты передергиваешь мои слова. Гоша и его сын, когда придет время, ответят за свои дела. Им воздастся. Пусть не сегодня, так завтра. И не только за то, что Виктора избили. А я считаю, они оба участвовали, так или иначе. Один, хоть сам не избивал, но отцу не помешал… А после вообще поступил подло, когда пошел в милицию писать заявление, зная, что Виктор уже здесь лежит. А потому я думаю, не только это дело на их совести. Это дело маленькое. Собственно, что тут? Не знаю, но мне кажется, что и другие дела за ними есть, и гораздо хуже. А если нет, то будут. И сами себе они в конце концов судьбу устроят. Я в этом уверен. А про Виктора я сказал, что не нужно было ему пацана трогать. Да, не нужно было. Зря ударил его. И отвечать за это придется, и теперь вот уже отвечает. Я так думаю. То, что милиция рассматривает эти случаи отдельно, так что ж такого? Я не юрист, конечно, но считаю, что это правильно, так и должно быть. А если все дела в одно валить, так это вообще бог знает что может получиться.

– Но дела же объединяют в производства, – перебил Петр.

– Да, но повторяю: я не юрист, говорю как думаю. А как юристы думают, не знаю. Да и какое здесь производство? Две драки. А то, что они связаны, еще доказать надо. Поэтому их-то я понимаю. И выводы их логичны. А уж насколько чиста их совесть и насколько добросовестно они свою службу несут – этого я не знаю… Но вот здесь у меня сомнения есть. Поглядел я на них, и не сильно они мне понравились. Но в душу другому не влезешь, а клеветать не хочу… – Василий умолк, как будто остановившись на полуслове и не завершив свои рассуждения.

Петр, поняв, что продолжение речи, судя по всему, само не появится, спросил:

– Так что ты предлагаешь делать?

– А предлагаю… Я тоже думаю: ищи и нанимай адвоката. На защиту каждый имеет право.

– Надо же. Хоть в чем-то наши мнения совпали. Надо за это выпить.

– Выпьем. Вот выйдем отсюда и выпьем.

Виктор, до сих пор молча слушавший и в разговоре почти не участвовавший, сказал:

– Пока вы разговаривали, я сам об этом же думал. Адвоката нанять. Правда, дорого это, наверное. А с другой стороны, вот сейчас подумал, я же могу и у них потребовать. Вроде должны они мне бесплатного дать по закону.

– Да, должны, – ответил Петр, – но я тебе скажу, что это будет за адвокат. Их же и будет. Да и дадут они тебе его, только когда дело заведут, а ты будешь числиться как обвиняемый и показания уже дашь. А он потом придет: «Здрасьте, я ваш адвокат!» А на фиг он тогда уже нужен? Знаешь, я, слава богу, в серьезных ситуациях не бывал. Но однажды видел такого бесплатного адвоката.

Короче, ехал я за рулем, и меня менты решили нахлобучить. А знак «Обгон запрещен» если и был, то километра за три до этого места, и разметка прерывистая. Я обогнал. Они за поворотом тут как тут. Останавливают. «Вы нарушили, в соответствии со статьей КоАП – лишение права управления транспортным средством». Я им: «Идите в жопу, разметка позволяла – я обогнал. Разметка главнее». Короче, денег я им не дал. А им очень хотелось. Чё, зря стоят там на морозе? Короче, не согласился я с ними. Они мне – постановление. Не включать же им заднюю. Говорят, в назначенный день придешь на разбор. Прихожу. А там у них все как положено, не колхоз какой-нибудь. Бесплатный адвокат даже есть. Мы с ним сперва один на один разговаривали. Он в отдельном типа кабинете сидит. Кабинет, конечно, это так, одно название. Убожество. Такое же, как и все там. Такое же, как и он, как выяснилось.

А выяснилось скоро, потому что говорит он мне: «Я ваше дело изучил. Предлагаю письменно зафиксировать ваше согласие с тем, что обгоняли в неположенном месте. Иначе будет суд, который все равно признает, что административное правонарушение с вашей стороны было». Смотрю я на этого урода и спрашиваю: «То есть, уважаемый адвокат, вы мне предлагаете годик (или сколько там?) на автобусе поездить?» Он в ответ: «А что такого? Многие ездят».

Я тогда придвинулся к нему поближе, чтобы слышно было получше, и прямо в ухо ему так доходчиво: «Уважаемый, напомню тебе, что здесь ты сидишь за мои налоги и сидишь, чтобы защищать меня. Так вот и защищай, а не впаривай мне всякое говно. А сейчас ты пойдешь и расскажешь этим ментам за стенкой, что знак стоял черт знает где, что я десять раз мог забыть, был ли он вообще, что тридцать три перекрестка после него проехал и что разметка была пунктирная, так что обгонять я мог по праву, – короче, расскажешь им все то, что ты и без меня знаешь. И вернешься сюда, только когда это сраный протокол будет аннулирован или засунут им в задницу. А если нет, будет тебе и суд, и жалоба в коллегию адвокатов, и персональный иск на тебя, и по всей стране твое имя станет известно, и сдохнешь бомжом на мусорке без твоих адвокатских корок, которые у тебя отнимут».

Охренел этот бесплатный очкарик от таких слов. Да мало ли кто я! Говорил я уверенно. Машина у меня была. Машина-то и сейчас относительная редкость. Короче, скукожился он и пошел. В итоге отменили они свое дебильное постановление. Его я сердечно поблагодарил, пожелал ему и всей этой богадельне творческих успехов и ушел.

– Ничего так история, – сказал Виктор, – поучительная.

– Вот такие они, бесплатные адвокаты… Может быть, конечно, и другие бывают. Но мой оказался таким. Послушал бы его – пешком бы ходил. Представляю, дадут тебе такого. Он и насоветует: ты, типа, сотрудничай со следствием, признай, что нос в мозги ему вбил, а заодно подпиши, что руки ему сломал, печень отбил, оскорбил его, а вместе с ним и власть, – навешают тебе статей и срок дадут. А за то, что посотрудничал, сделают условным. Но главное, адвокату хорошо: время свое сэкономит и за твои налоги посмотрит лишнюю серию своего любимого фильма. А что – он отработал, можно и отдохнуть. И что там с тобой – срать!

В таком духе долго еще продолжался разговор. Петр то и дело вспоминал связанные с милицией и всякими правонарушениями истории, Василий иногда говорил, что зря Петя нагнетает и все на настолько уж плохо, на что Петр возражал, что, может быть, в целом не так и плохо, да лучше иметь в виду худшее и к нему готовиться, а Витя слушал, высказывал собственные размышления и мнения насчет своего случая и других примеров, описываемых Петром, но больше думал, и с течением времени его беспокойство только нарастало.

Выходит, пришли милиционеры, бросили зерно в плодородную почву, и зерно тут же дало росток, который сразу начал набирать силу, расти вверх и вширь, питаясь силами этой самой плодородной почвы.

Глава 7

Вечером того же дня Виктор сказал Юле, которая пришла навестить его после работы, что надо бы поискать адвокатскую контору и проконсультироваться у них, какие есть шансы, могут ли они помочь, как себя вести и сколько будут стоить их услуги, если они согласятся. Перед этим он рассказал ей произошедшее днем – что приходили милиционеры с новостью, что сынок ее написал на него заявление за сломанный нос и в итоге он теперь скорее подозреваемый, чем потерпевший, хотя это еще вроде как неофициально.

Юля, услышав эту историю, искренне удивилась и сказала, что ее сын, поскольку он «мальчик примерный», не мог сделать такую подлость и здесь явно что-то не так. Виктор выразил мнение, что вряд ли сотрудники милиции стали бы шутить такими вещами и уж тем более специально для этого приходить. В общем, Юля ушла озадаченная и обеспокоенная.

К слову, что касается Юли, то личностью она была в некотором смысле противоречивой. С одной стороны, у нее хватило духу уйти от Гоши, когда она узнала, что он таскается со всеми подряд. Причем уйти в никуда из места, где она не испытывала нужды. С другой стороны, у нее не хватало сил посмотреть правде в глаза и составить для себя если и не истинный, то хотя бы более или менее схожий с действительностью образ сына. Всегда она пыталась его оправдывать, и, если узнавала, что он совершил плохой, некрасивый, непорядочный поступок, первой и почти неизменной ее реакцией было: он не мог. В то время как на деле еще как мог, и это было очевидно. Всю школу он прогулял, первые годы в институте – тоже. Шлялся черт-те где и с кем, курил, выпивал и вообще бог знает чем занимался. Не были они близки, как иной раз бывают близки мать и сын, когда сын все (или почти все) рассказывает матери и приходит за советом. Настолько слепой и самоотверженной была любовь Юли к Вадиму, что не видела она за ней ничего, кроме образа ребенка, с рождения и до сих пор сохранившего чистоту и непорочность. Потому-то и теперь она искренне удивилась, когда Виктор сказал ей, что Вадим написал заявление в милицию. Удивилась, потому что этот подлый поступок никак не клеился с сыновьим идеалом, сидящим у нее внутри.

В тоже время ее отношение к Виктору было, разумеется, проще и понятнее. Чувства к нему она испытывала самые теплые, хотя и без пылкости первой любви: они поженились в зрелом возрасте, когда имели за плечами достаточный багаж событий прошлого, который называют жизненным опытом, а с накоплением этого опыта романтика как-то сама собой отодвигается на второй план. Однако она уважала Виктора, относилась к нему так, как и надлежит женщине, которая заботится об отношениях и дорожит ими, и искренне его любила. Постоянный, хотя до последнего времени и молчаливый, конфликт между Вадимом и Виктором она всегда пыталась сглаживать, и до последнего события ей более или менее успешно удавалось лавировать между сыном и мужем. Иногда, конечно, срывалась она то на одном, то на другом (как это было во время их драки), но все же в целом все инциденты благополучно разрешались и равновесие сохранялось. Последние же события, и особенно сегодняшняя новость о поступке Вадима, совсем, однако, ввели ее в замешательство.

Юля пришла домой. Вадима не было. Поврежденное лицо никак не ограничивало его передвижений, исключением был только институт. Он счел, что показываться там в таком виде было бы неприличным, и решил отложить посещение этого заведения до лучших времен – хотя бы недели на две для начала, а там видно будет. Что касается остальной его жизни, то тут изменений не было. Сегодня он, как и обычно, где-то шлялся в компании своих друзей. И хотя Юля предполагала, что придет он, скорее всего, поздно, решила все же дождаться, чтобы самой выяснить подробности этой истории с его походом в милицию.

Она позвонила Вадиму спросить, когда он собирается прийти домой. Тот спросил:

– А чё? Что-то случилось?

– Все нормально. Просто я хочу с тобой поговорить.

– А… Ну, часов в десять приду.

«В десять – это еще не поздно», – подумала Юля и не стала просить его прийти пораньше.

В половине одиннадцатого послышался звук отпираемого замка, затем открылась дверь, и вошел Вадим. Он включил свет, снял обувь, прошел на кухню, где сидела Юля и пила чай. Вадим был трезвым и невеселым. Впрочем, невеселым он в последние дни был всегда: во-первых, из-за измены его подруги Ирины, а во-вторых, ему так и не давал покоя тот факт, что и отомстил за него папа, и теперь с милицией вопросы решает тоже папа, а он, как мальчик, только исполняет волю серьезных людей – пацанское самолюбие было ущемлено.

Он зашел на кухню:

– Привет.

– Вадим, привет. Будешь чаю или ужинать?

– Не хочу чего-то. Спать пойду. Ты поговорить хотела?

– Вадим…

Тут Юля слегка смутилась, словно подбирая слова. Она всегда разговаривала с сыном как-то излишне учтиво, опасливо, вроде как бы не обидеть.

– К Вите милиционеры приходили… Сказали, что ты был в отделении и заявление написал…

Вадим молчал. Юля, подождав немного, спросила:

– Это правда? Ты ездил к ним?

Вадим заметно занервничал и, огрызаясь, ответил:

– Да, ездил. Написал. Пусть отвечает твой Витя теперь. По закону.

Юля удивилась:

– По какому же закону? Он и так в больнице лежит, потому что Гоша его избил. За тебя…

– А вот пусть менты докажут, что это папа, – перебил Вадим. – Не видел ни черта твой Витя.

– А ты откуда знаешь?

– Разгуляев сказал.

– Разгуляев это… кто?

– Это начальник ментовки.

Тут до Юли начало доходить, откуда у этой истории ноги растут. Не такая уж большая шишка ее сын Вадим, чтобы сам начальник отделения милиции его принимал. Ясное дело, не обошлось без Гоши. А если так, то дело куда хуже, чем если бы просто Вадим по своей дурости сбегал в милицию. Если Гоша и этот Разгуляев вмешались – хорошего не жди. Дело серьезное.

На всякий случай она решила уточнить:

– Это папа посоветовал тебе написать заявление?

– Он сказал мне, что к нему менты приходили из-за твоего Вити, угрожали. Сказали, что дело заведут, уголовное. Он им и сообщил, что вообще этот Витя на меня набросился, и лучше бы они этим занялись, а он ни при чем. Короче, после этого разговора с ментами папа позвонил мне и сказал, что их начальник… этот… Разгуляев меня вызывает и что надо там написать насчет Виктора. Иначе от отца они не отстанут, и у него будут проблемы. Я утром поехал к Разгуляеву. Он говорит: пиши. Я написал. Он посмотрел и говорит: «Ты чё за дерьмо написал? Пиши так…» Короче, сказал, как писать надо. Я спросил: а чё, правда, что на отца дело заводят? А он говорит, что Витя этот на самом деле ничего не видел, поэтому они еще выяснять будут. А мое заявление, он сказал, им поможет.

– Поможет им в чем? – спросила Юля.

– Ну чё ты меня спрашиваешь? Откуда я знаю их ментовские дела? Сказал, что поможет, значит поможет. С отца подозрения снять…

Юля призадумалась (полный абсурд в его словах, если разобраться) и, хотя не рассчитывала на какие-либо действия после ее слов, предложила:

– Вадим, ты бы забрал заявление. Не по-человечески это как-то.

– Ты что, предлагаешь отца подставить?

– А ты что, предлагаешь невиновного посадить ни за что? Посадят же. Ты совсем не понимаешь, что происходит? Гоша… Это же из-за него Витя сейчас в больнице, и Гоше ничего за это не будет. С него как с гуся вода. Тем более сам этот Разгуляев сказал, что Витя его не разглядел. Ты подумай, стал бы тебя сам начальник милиции вызывать? Да они с Гошей договорились уже обо всем! Ты что, отца не знаешь? У него же связи везде и деньги.

– Не буду я ничего забирать. Отец сказал, что так надо, значит надо. Он просил меня. Ради какого-то Вити, который в рожу получил за дело, не собираюсь. Пусть сам разбирается теперь.

Юля смотрела на сына немигающим взглядом, и вдруг слезы полились из ее глаз.

– Сынок, ну как же так можно? Что тебе Витя сделал? Живешь у него дома, на его деньги. Да, отец, конечно, дает тебе тоже. Но еду-то ты нашу ешь. С нами живешь. Плохого тебе никто ничего не делал. Подрались вы? Так ты сам тогда начал. Сам же начал… А это что же такое… Боже, что же это я воспитала?..

Вадим раздраженно вскочил со стула и перешел на крик:

– Да разбирайтесь вы сами как хотите! Съеду от вас к чертовой матери! А его пусть посадят! Только рад буду! Станешь ему передачки носить. Но его ненадолго посадят, не волнуйся, а когда выйдет, заживете по-новому.

После этих слов Вадим ушел в свою комнату и заперся.

Странное творилось у него в душе. Он был зол на весь мир, потому что весь мир, в его понимании, повернулся к нему спиной. Со стороны, конечно, легко заметить, что ничего подобного не было, и это будет правдой. Но тот, кто переживал измену любимого человека в юном возрасте, может понять, что только одного этого события бывает достаточно, чтобы пробудить все дремавшие до этого внутренние процессы и заставить человека принимать решения, не вполне адекватные с объективной точки зрения. Конечно, Вадим всегда таил в душе какую-то озлобленность по отношению к Виктору, но теперь, на фоне произошедших событий, эта озлобленность обрела особую форму, какую-то беспринципную, и требовала расправы во что бы то ни стало. А потому и решение его было именно таким, и пусть делает теперь Виктор что хочет, – несмотря на что что в глубине души Вадим понимал, что мать права и теперь его в покое не оставят. Скорее всего, не оставили бы, даже если бы и захотел Вадим забрать заявление… Но это было бы хотя бы первым шагом, важным и показательным. Но нет, не будет никакого шага. Плюс ко всему оставался нерешенным вопрос с тем парнем, каким-то Костей, вместе с которым Ирина наставила Вадиму огроменные рога. Как навязчивая вертелась у него в голове ее фраза: «Вчера он меня так оттрахал, что я до сих пор вспоминаю». От злости Вадим то и дело сжимал кулаки и говорил про себя: «Ничего, скоро все вы, суки, вспоминать будете, и не „до сих пор“, блядь, а всю жизнь».

Вообще, что касается этой истории с изменой Иры, то Вадим за прошедшие несколько дней зря времени не терял и навел кое-какие справки о своем счастливом сопернике. Накануне он увиделся с Мариной – той самой Ирининой подружкой, с которой она делилась воспоминаниями на кухне, – для того чтобы разузнать о Косте. Встретились они возле Марининого общежития и пошли прогуляться, а заодно поговорить.

Марина удивилась внешнему виду Вадима, который сказал на это:

– Не обращай внимания. Так, повздорили с одним.

Марина подумала, что, может быть, он нашел Костю и они подрались, и спросила:

– Это из-за Иры?

– Нет, это с ней не связано. Думаешь, я с ним драться буду?

После небольшой прелюдии и рассказа о том, как ему трудно (что, впрочем, было правдой), Вадим поинтересовался насчет Кости.

– Зачем тебе? – спросила Марина и насторожилась.

– Да так. Интересно. Должен же я знать, кто мой конкурент. И чем я хуже, – ответил Вадим со смешком, впрочем невеселым.

Марина как будто не хотела говорить – или делала вид, что не хотела, – однако в конце концов сообщила ему, что Костя сам из Новокуйбышевска, учится в Тольятти в каком-то институте (названия она не помнила), что-то связанное со строительством, а сюда, в Самару, иногда приезжает в гости к каким-то родственникам, кажется к двоюродному брату (по крайней мере, он так говорил). Зачем она рассказала это Вадиму, сказать сложно: то ли просто из дружеских соображений (конечно, Вадим в качестве друга был ей ближе, чем Костя, которого она видела дважды в жизни) и, может быть, даже угрызений совести (выглядело так, что она чуть ли не свела Иру с Костей), то ли из-за особенностей женского характера (который, несмотря на дружбу, никогда не прочь немного насолить любимой подруге), то ли благодаря желанию посплетничать.

Как бы там ни было, рассказала она все, что знала, и спросила, нужно ли еще что-то выяснить у своего парня, Сергея, который Костю и привел. Вадим сказал, однако, что не нужно ничего выяснять и спрашивает он так, для интереса. В конце разговора Марина сказала:

– Вадим, ну дура Ира. Может, вы помиритесь? А то знаешь, с кем не бывает?

– Ну да, встретился случайно какой-то пацан. И с кем не бывает – прыгнула на его член. Да еще и так, что забыть не может.

Марина вздохнула, выражая сочувствие (степень которого в действительности была гораздо меньше, чем она изображала), и сказала:

– Ну смотрите. Сами решайте. Она тоже страдает. Зря, говорит, это сделала.

– А что зря? Вот с этим уродом пусть и продолжает. А я не хочу. На хер ее.

– Ладно. Но ты обращайся, если что-то еще нужно будет. Я тоже как будто виновата. Они же у меня были. Не надо было так поступать.

– Может, и не надо было… Ей не надо было.

– Вадим, слушай, а что ты дальше делать будешь? С Костей?

Вадим призадумался:

– А что мне с ним делать? Посоветую ему в другой раз получше мою подружку трахать. Доходчиво. Ну, и спасибо скажу. От души.

– Ты меня пугаешь.

– Ладно… Ничего я делать не собираюсь. Нужен он мне. И бабу себе другую найду. Этой не говори, что мы встречались. Нехер ей знать. А то подумает, что я мириться захотел.

Конечно, ясно было, что Марина расскажет Ире об их с Вадимом разговоре. Но это не имело никакого значения – пусть рассказывает, думал Вадим. Главное, он кое-что узнал про Костю, и этого кое-чего было достаточно, чтобы предпринимать дальнейшие действия, о которых он сказал Марине, что предпринимать их не собирается. Само собой, собирался. Еще как собирался.

После встречи с Мариной в течение двух последующих дней его дела в отношении Кости никак не продвинулись. То надо было в милицию съездить дать показания, то еще что-то.

Теперь же, после разговора с матерью, он лежал у себя в комнате в самом паршивом настроении, прокручивал в голове все, что сообщила Марина, мысленно возвращался к той сцене на кухне, к фразе Иры о том, что она «до сих пор вспоминает», и придумывал самые разные сцены наказания подлеца. Представлял он сначала, как они с друзьями похитят его, привезут на заброшенную стройку и там как следует над ним поглумятся; потом думал он, что найдет его адрес, проберется к нему домой и там же устроит сладкую расправу; потом решил, что один, без друзей, настигнет его вечером на улице и несколькими ударами возьмет свое… У Вадима перед глазами проплывали яркие картины расправы, продумывались разные способы – в деталях, в красках, – и мышцы челюстей играли от удовольствия. Ни на чем конкретном, впрочем, он не остановился, так и погрузившись в сон, исполненный мстительных грез.

А Юля после разговора с Вадимом как будто несколько иначе взглянула на особенности личности сына, однако же винила в таком поведении не столько самого Вадима, сколько Гошу. Для нее было ясно, что именно Гоша стал зачинщиком и движущей силой всего происходящего, а Вадим – скорее жертва обстоятельств. Плохо, конечно, что сын не захотел забрать заявление, а еще хуже то, что он уверен в правильности своих действий. Но с этим уже ничего не поделаешь, думала Юля. Отец есть отец, и Вадим против его воли не пойдет.

Потом она начала размышлять о Витиной просьбе насчет адвоката, и чем больше думала, тем больше убеждалась, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет. Может быть, она была неправа, но только ее испуганный мозг рисовал картины сговора Гоши с милицейским начальником Разгуляевым, принципиальность и упорство Гоши, его связи, и, если адвокат действительно будет противостоять милиции и дело закроют, Гоша все равно отомстит, только позже и еще подлее. А если после больницы Витю задержат и хоть день продержат в милиции, так вообще бог знает что могут с ним там сделать, а скажут, что после болезни произошло обострение. Или в ходе допроса еще какое-то дело на него повесят и заставят подписать (а при должном подходе подпишешь что угодно), и тогда уже совсем плохо будет…

Такие мрачные картины вырисовывались в ее сознании. Вполне вероятно, что зря она себя накручивала и придумывала всякое, что ничего бы не произошло, даже если вовсе ничего не предпринимать, потому что, если подумать, Виктор был добропорядочным гражданином, и милиции браться за него всерьез и в чем-то обвинять – дело тоже так себе, рискованное. А потому, скорее, все обстояло так, что они были готовы накалить обстановку в своих корыстных целях, но пойти на большее – это вряд ли. Да и нанятый адвокат, может быть, несколько изменил бы их намерения.

Однако же в такой ситуации едва ли кто-то смог бы на месте Юли рассуждать более или менее здраво, и она, нарисовав себе самые мрачные картины будущего и уже приготовившись к худшему, пришла к выводу, что проблему надо решать с самим источником, то есть с Гошей, и попытаться преуспеть в этом любой ценой. А уж если не выйдет, тогда идти к адвокату и нанимать его, если хватит денег. Что касается Вадима, то на эту тему она решила с ним больше не говорить, потому как из сегодняшней беседы, пожалуй, все и так стало понятно: он ничем помочь не сможет, даже если захочет.

С такими мыслями она легла спать, решив, что пообщаться с Гошей она должна завтра же или, в крайнем случае, послезавтра.

Глава 8

На другой день Юля позвонила Гоше и сказала, что хочет с ним поговорить.

– О чем? – сухо спросил он, хотя и догадывался, о чем может пойти речь.

– Гоша, мне надо… Очень надо с тобой поговорить. Насчет Вити, насчет Вадима и вообще насчет всего.

В первый момент Гоша хотел было отказать, однако потом его посетила одна странная и бодрящая мысль, так что кончики его рта даже зашевелились и оформили рот в подобие улыбки. Он ответил, изображая, однако, сомнение:

– Ну раз насчет Вадима… и насчет всего… Давай. Ты когда хочешь?

– Я работаю до пяти. После работы можно. Сегодня или завтра.

Гоша в это время раздумывал, где лучше встретиться. Звать ее к себе домой он не хотел, потому что дома жена. Идти к ней – тоже. Там Вадим. Мелькнувшая в его голове и начавшая уже оформляться в план мысль требовала встречи без свидетелей-родственников. И тогда он предложил, опять как бы нехотя, чуть ли не делая одолжение:

– Если ты можешь только вечером, то давай… Так, сегодня у меня не получится, – сказал Гоша, чтобы придать самому себе значимости, изображая занятость, – а завтра в это время я буду в своем кафе… Подъезжай туда. Поговорим.

– Хорошо, я приеду.

Она приехала.

Народу в кафе оказалось немного, потому что был четверг, да и сезон заканчивался: стояли последние теплые дни сентября. Гоша был в характерном для него одеянии – широкие штаны защитного цвета, рубашка с коротким рукавом и расстегнутыми двумя верхними пуговицами, чтобы была видна массивная серебряная цепь с крестом. Он сидел, развалившись на стуле, попивал свое любимое «Жигулевское» и заедал вяленой чехонью. Кроме Гоши в кафе были еще пять человек – трое молодых людей, уже изрядно выпивших, и парочка – мужчина и женщина – сомнительного вида. Всем своим видом Гоша показывал, что чувствует себя здесь хозяином.

Юля зашла, оглядела кафе, сразу же нашла Гошу, подошла к нему и села напротив.

– Привет, Гоша.

– А… Привет… Привет…

Гоша поморщился, положил рыбу, наполовину уже съеденную, отхлебнул пива и выругался:

– Ну что, блядь, за рыба… Сто раз говорил ему…

После этого он направил гневный взгляд на подобие барной стойки, где находился обслуживающий персонал, поднял руку и крикнул:

– Вася! Иди-ка сюда!

Вася, щуплый официант, бармен и управляющий в одном лице, мигом прибежал и молча остановился около Гоши, глядя на него.

– Вася, вот это что за рыба?

– Чехонь.

– Да говно это, а не чехонь. Сука, на Волге живут, а какая должна быть чехонь, не знают. Ты пробовал хоть нормальную чехонь?

– Так эта… вроде… ничего…

– Ничего. Скажи этому уроду кривому, у которого мы покупаем рыбу: еще раз такое дерьмо принесет, он у меня ее всю сам сожрет. Я ему лично ее в рот запихаю. Понял?