Текст книги "На буксире. Гошины штаны. Алина. Ключ на 32. Пляски розовой лошади"

Про гаечки – это не просто так. И дело даже не в том, что я не понимаю в них, а в том, что я их боюсь. Страх толкает меня на поступки, которые так или иначе меня двигают. Так это и работает. Но далеко ли можно продвинуться на страхе? Пока тебе шею не сломают.

Тот директор тоже не хотел общаться о деталях, но они, прекрасно это зная и, более того, осознавая, что для руководителя такого уровня это нормально и необходимо, уничтожили его именно с помощью деталей. Забавно, правда? Главного конструктора судна увольняют за то, что он не знает наизусть, какая гайка (под ключ на тридцать два, ясно же!) стоит на каком-то там валу в каком-то там механизме. Это абсурд, но тем не менее абсурд повсеместный и особенно активно используемый в периоды реформ. «Не дай вам бог жить в эпоху перемен».

По утрам почему-то пахнет сентябрем, хотя еще только весна. Пахнет как будто школой, грядущей осенью и чем-то невеселым. Состояние какое-то унылое, знакомое с детства, когда после летних каникул нужно идти на учебу, и чем меньше времени остается, тем стремительнее оно проходит, приближая тебя к тому звуку железа о железо, который заставляет учеников заходить в классы и слушать то, что им говорят учителя, и принимать это за истину в последней инстанции, независимо от того, что оно собой представляет и насколько действительно отражает истинное положение вещей. В детские мозги вкачивают гигабайты патриотического говна, чтобы потом, спустя двадцать лет, они остались один на один с сотнями вопросов без ответов и чувством полнейшего разочарования. Но попробуй только не выучить урок – двоечка. Сиди и жди своей очереди. Слышишь, как дети орут там, за дверью? Красный ковер лежит в длинной комнате с дубовым столом для совещаний.

Если разобраться, свою работу я не люблю, а в такие дни, как сегодня, – особенно. Доживаю до вечера и жду конца, пенсии. Потом, правда, это проходит и жизнь вроде как начинает налаживаться и обретать краски. До следующего случая. Работа не приносит мне ничего, кроме денег, которых и так относительно немного. На меня, жену, детей, любовницу, выпивку и кое-какие развлечения. Больше ни на что не хватает. Грех жаловаться? А может, дело во мне? Может, какую работу мне ни поручи – буду скулить как щенок и ныть, что тоже все плохо, и не хватает, и вокруг одни паскуды. Наверняка так и будет.

Однако по карьерной лестнице я все же ползу.

Страх как двигатель. Интересно, встречалось ли такое у кого-то еще? Ну да, как же! У всего нашего общества. Только на страхе и едем. Боевой генерал идет вдоль строя – офицеры ссут в ботинки.

Генерал прибывает в часть для проверки, устраивает совещание. Через полчаса четыре полковника стоят в углах наказанные, пятый уволен, потому что углы закончились, генерал запрыгивает на стол, орет матом, что в последний раз прощает он им такое раздолбайство (но в другой раз пощады не будет!), спрыгивает со стола и уезжает. Боевая дисциплина в порядке. Моральный дух поднят донельзя.

«Да засунь ты себе в задницу этот протокол!!!»

Думается, что движение из страха в безопасность – это основное движение людей в такой системе. А поскольку вариантов других просто нет, люди готовы ломать друг другу шеи только за то, чтобы продержаться немного подольше или забраться немного повыше. Угадайте, кто в таком случае забирается выше. Ага, те, у кого способность ломать шеи развита лучше. Таланты? Какие, к черту, таланты!

Человек, который шеи ломать не умеет, вряд ли куда заберется. Так только, принеся в жертву какую-нибудь часть своего организма, сможет подняться на несколько ступенек вверх. Нервы расшатает, сердце угробит, язву заработает, покомандует немного и сдохнет от инсульта лет в сорок, оставив жену, двоих детей и невыплаченную ипотеку. Хуже всего, конечно, с ипотекой. А муж… ничего – она другого найдет. Покрепче. Эволюция, конкуренция, выживание. Так это и работает.

Выход тут один – жить настоящей минутой. Даже не днем. День – сильно много. До вечера можно не дотянуть. Потому – минутой. В самый раз. Так точно не надо ждать отставки.

Иной раз думаю, что зря я умный. Интересно, до сорока дотяну?

Все-таки жалко того директора. Он действительно грамотный, образованный, уважающий себя и других человек и специалист, каких мало.

Будь собой

Утро. Включил телевизор. На всех каналах развлекалово – шоу для поднятия настроения и утренней бодрости: «Доброе утро», «Проснись и пой», «Подними свою задницу», «Подними свою бабу, чтоб подняла тебя» и другое. Миллион вариаций при сохранении сути:

«Мы с вами три часа, чтобы разбудить вас и зарядить энергией на весь день. Между прочим, с отличным кофе… А вот и он, в красных чашках…» – И дальше пошла реклама.

Улыбки с утра. Представляю, с какими рожами они встают с кровати в полпятого, чтобы уже с семи часов в студии улыбаться во всю ширину своего рта и весело бодрить народ столицы, и регионов, и всей остальной Земли. Здесь без шуток: важно разделять понятия и называть регионами все то, что не является столицей. Это не я придумал, если что. Так принято говорить, если живешь в столице. Я живу не в столице. Ну, вы это и так уже поняли.

Смотришь на этих ведущих и сам начинаешь улыбаться: заразно. На это и расчет. И расчет правильный. С хорошим настроением сделаешь больше, а экономику надо поднимать. По крайней мере до первой планерки: там тебя и твое настроение быстро вернут на место.

А пока с экрана сплошным потоком льется хорошее настроение и лозунги вроде: будь собой, будь индивидуален, твори, создавай, будь свободен, кофе, чтобы проснуться, книга возле камина, укрытые пледом колени (твои или твоей загорелой бабы). Чушь собачья. Набор бестолковых, оторванных от реальности фраз, по сути своей похожих, как братья-близнецы.

Если гламурная дура утром не выпьет кофе, то глаза у нее не откроются. Давай объясни это дяде Лёне, всю жизнь проработавшему слесарем на заводе. У него все лицо изъедено химозой, которая там обращается: поры стали большими и забитыми уже не смываемой сажей или чем-то вроде. Когда он говорит, голова его непроизвольно дергается. То же самое – руки. Не иначе, влияние химии и начальства на психику. А так он мужик хороший, как говорят, «добрый». Ага, если только услышал от бабы в отношении мужика характеристику: «Ну, он добрый» – знай, что нафиг он ее не интересует как мужик, а так, поплакать только. Но это к слову. Я ж не баба. Да и дядя Леня мне не любовник, если уж на то пошло. Но он на самом деле и без всяких шуток добряк, с которым всегда приятно поговорить или водки выпить (других напитков он не признает).

– У нас вообще дурдом. Сейчас же… это… надо везде спецодежду носить. Любые работы в спецодежде.

– Да-а-а, – многозначительно мычу я.

– А представь, если летом, жара, – продолжает он. – Надеваешь каску, всю спецодежду. У нас же и белье специальное. Ботинки эти. А еще противогаз у тебя тут висит. Еще страховка. Пристегиваешь себя и лезешь задвижку менять. Даже если на два метра лезешь, все равно страховка нужна. И очки… Очки обязательно. За очки штрафуют даже… Дурдом…

– А раньше как было?

– Так не было. Никто не следил.

Я смотрю на его морщинистое, изрытое лицо и понимаю, что действительно так не было.

– Это вот, только недавно ввели, – продолжает он. – Год назад, может. Мучаемся теперь.

«Все же меняемся к лучшему», – думаю.

– Но это ж вроде как безопасность, – говорю.

– Да. Все с ума сошли с этой безопасностью. Плавно же ничего нельзя сделать. В один день заставили работать по-новому и штрафами тут же обложили… Э-э-э… Все через жопу у них. А уйду я, и чего делать будут? Специалистов нет у них. Молодежь к нам не идет. Ну и правильно: говно месить. А тут еще отношение скотское и штрафы за очки…

Насчет молодежи он прав. Молодежь сейчас другая. Ее дебильными плакатами на завод не заманишь. Прошло то время. «Даешь пятилетку за три года» – это уже не в тренде. Проехали. Сейчас в гробу видали все пропаганду с коммунистическим душком. Пропаганда сейчас другая: улыбки с утра, кофе, чтобы проснуться, работать, чтобы в кайф, будь индивидуален, будь собой, – в сущности, такое же дерьмо, только на другой манер.

Чтоб понять результат этого всего, зайдите в барбер-шоп. Это парикмахерская, по-старому. Вот они – красавцы, оригинальные, неординарные, непохожие, выделяющиеся из толпы пацаны, работающие машинкой и ножницами. Один в огромных красных кроссовках с зелеными шнурками, другой в бандане (ну, образ такой у него), третий в какой-то дебильной майке на пять размеров больше, чем нужно (видать, косит под какого-то рэпера). Татуировки и пирсинг приветствуются. Двигаются они как вареные глисты, все «на расслабоне», «на изи», как сейчас говорит молодежь. Вот они – такие непохожие на других, такие все на кофе, на смузи, на травке, с таким всем по кайфу и такие все, как они думают, разные. А на деле это стремление к непохожести сделало их всех одинаковыми, не хуже работяг на советском заводе, искренне веривших в то, что перевыполнение плана ведет к процветанию всего коммунистического строя и наступлению рая ударными темпами. Только у тех была идея, а у этих – нет.

Зато у этих есть улыбки и хорошее настроение. Мода сменилась. Ничего не скажешь. На рекламных плакатах, в магазинах, в кафе – везде улыбки. Все как будто рады друг друга видеть. А что, действительно? Кто был рад тому человеку, которого вчера уволили?

«Засунь себе в задницу этот протокол».

Радует, что того ублюдка скоро тоже уволят, и в местах, где он будет сидеть, по иронии судьбы, не исключено, уже ему будут засовывать в задницу… Я бы на месте уволенного послал ему баночку смазки. Ага, надо будет посоветовать, чтоб купил заранее. А вместе с ней – какой-то гламурный журнальчик с улыбками, кофе по утрам, коленками наряженной телки под пледом около камина и с подписью на отвороте: «Ивану Ивановичу на долгую память и отсидку. С уважением…». Главное, «с уважением». Еще подчеркнуть можно.

Вообще, ощущение такое, что для того, чтобы кого-либо уважали, он должен непременно быть мертвым. Если бы тот директор умер, боссы бы его зауважали. Не исключено, что кто-то из них даже сказал бы: «Хороший был парень». А пока жив – другое дело.

И хоть ты бог знает какой умный – всем, прямо сказать, до одного места. Ум и способность пилить бабки надо разделять. Таланты? Какие, к черту, таланты! На границах уже очереди собираются.

Я вот с образованием, не дурак (в целом), даже второе экономическое получил. А уважают ли подобных мне? Я вас умоляю. Тут правящая элита тоже с дипломами, даже кандидатов и докторов. Получают они их уже после того, как стали на свои должности. Ага, сразу проснулась у них тяга к науке. К пятидесяти годам, когда уже дети есть, внуки даже, две любовницы, денег столько, что хоть жопой жри, – вот тут-то тяга к науке и пробудилась. И ладно бы один случай, так нет, массово. Даже президент по телевизору сказал (похоже, не выдержал), что всех этих ученых, если они нашли себя в науке, в науку надо и отправить. Он-то правильно сказал. А вот эти все будут ли уважать образование и образованных людей, если дипломы себе купили? Ясно же.

Встретился мне недавно мой научник (в смысле научный руководитель), начали «за жизнь» разговаривать, что да как.

– Ну, я вот доктор наук, профессор, получаю двадцать тысяч.

– Не много.

– Вот и я думаю, что не много.

Одет он был в тот же костюм, что был на нем десять лет назад (а когда он его купил, одному богу известно), обут в те же ботинки.

Вот так. Умным только и остается, что выживать, потому как они плохо приспособлены к такой среде. Кто-то хорошо понимает в решении дифференциальных уравнений, ко сто лет не нужным тем идиотам, которые всем заправляют, и потому он нищий.

«Куплю дочке „бентли“, а вы хоть сдохните со своими уравнениями и технологиями».

«Отправлю детей в Лондон, а вы их кормить будете. Двадцать тысяч сыну на ужин (с шампанским), и двадцать – тебе на месяц. Ты ж доктор, ученый, вот и грызи науку вместо хлеба. А штаны у тебя еще ничего такие. Пятнадцать лет – считай, новые».

Ученый-эколог после распада НИИ устраивается хозработником в огромный загородный дом к местному депутату, чтобы хоть как-то прокормить себя и семью и не умереть с голоду. Депутат зовет своих друзей, и во время попойки им хвалится: мол, так ратует за экологию, что в его усадьбе мусор убирает не какой-нибудь болван, а ученый-эколог. Друзья мигом предлагают устроить общественные слушания по этой теме и требуют пригласить специалиста. Депутат зовет эколога. Тот заходит в комнату, стоит и молча смотрит на подвыпившую компанию.

– Слушай… слушай… Мы тут поспорили… Я им говорю, что когда говно убирает ученый… кандидат наук… или как там тебя… из НИИ… …то есть ты… а не просто так… Короче, это гораздо лучше, чем хер знает кто…

Эколог молчит. Депутат в ожидании смотрит на него. Не дождавшись реакции, поворачивается к пьяным друзьям, широко разводит руками и громко говорит:

– А они скромные… видите ли… ученые…

Раздается громкий хохот. Что называется, шутка зашла. Довольный депутат снова поворачивается к экологу и громко, с претензией, говорит:

– Ну и чё молчишь?! Я бабки тебе за что плачу? Отвечай, когда спрашивают! Люди уважаемые собрались, ждут… А ты язык в жопу засунул…

Публика довольно ухмыляется и понимающе качает головами. Депутат продолжает:

– Ну так есть толк от того, что ты у меня тут говно убираешь, или можно было бы нанять мне любого бомжа? А?

Эколог молчит. Депутат разочарованно вздыхает, снова поворачивается к друзьям и говорит:

– Вот такая у меня хреновая инновация. Даже говорить не умеет. Теперь я понимаю, почему тот гребаный НИИ развалился… Там, походу, все такие были…

Раздается хохот. Депутат делает довольное лицо по поводу очередной удачной шутки, поднимает руку вверх и командует, уже не поворачиваясь к экологу:

– Ладно, пошел вон отсюда!

Эколог направляется к двери и слышит голос одного из гостей за столом:

– По такому случаю предлагаю тост за науку!

Раздается залп хохота и звон стаканов.

Эколог возвращается в свою комнату и вешается на люстре…

Бывал я несколько раз на заседаниях ученых советов в университетах. Зрелище так себе, печальное. Эти профессора, доктора наук, заслуженные деятели, посвятившие себя, свою жизнь и жизнь своих родных науке, зачастую не могут позволить себе вызвать такси, чтобы доехать от корпуса университета до дома, и некоторые из них, передвигающиеся с палочками, плетутся зимой по морозу на трамвайную остановку, чтобы кое-как, уже замерзшими, забраться в трясущийся трамвай и поехать в сторону дома. Одного такого я как-то подвез, за что он был мне безмерно благодарен.

Но это все – дурацкие и ни к чему не ведущие мысли. Лучше об этом не думать. Главное – улыбаться по утрам. Проснулся, смотрю передачу по телику и улыбаюсь. В барбер-шоп на днях надо зайти. Вот домой только вернусь и сразу туда.

Нужно почистить зубы и позавтракать. Особенно нужно почистить тот зуб, от которого осталась треть. «Не ври, тебе не больно!» В зеркале – лицо с красными глазами, как у подопытной крысы, невыспавшееся, кривое и уставшее. Но у меня-то рожа еще более-менее, а друг мой Леха на алюминиевом заводе работает (надеюсь, я стратегического секрета не раскрыл?) и в тридцать выглядит на пятьдесят – настоящий промышленник, ничего не скажешь. Ага, вся наша промышленность на его лице отпечаталась: рудники, скважины, печи, трубы, градирни, цеха и прочие чудеса местной инженерной мысли. Все морщинистое, желтое, старое.

– Леха, ты чё забыл на своем заводе? Завязывай уже с ним.

– А куда я пойду?

– Куда… в барберы… или в бармены.

– Пошел ты.

– Э-э-э… Они получают больше тебя. И выглядят лучше…

И это правда. Парикмахер, бармен, специалист по ногтям и волосам… Кто угодно получает больше инженера. Шлюхи, кажется, и те больше зарабатывают. Надо было все-таки снять вчера. Ладно, в другой раз.

Гипотеза. Часть третья

Представьте точку, которая движется по прямой с какой-то скоростью. Мы легко можем просчитать ее положение в любой момент времени (вспомните школьную математику и элементарную физику). Но само по себе это решение – лишь предсказание будущего для этой точки, ни больше ни меньше. А теперь представьте несколько точек на плоскости, каждая из которых как-то движется. Они могут сталкиваться и в этом случае менять направление движения (иначе говоря, могут оказывать влияние друг на друга). Так вот, состояние такой системы в любой момент времени тоже относительно легко определить путем математических расчетов. Иначе говоря, для такой системы можно предсказывать будущее, и это будущее предопределено.

Если вы еще не поняли, к чему я веду, то давайте продолжим рассуждения. Эту задачу можно усложнить, добавив какие-нибудь внешние воздействия, допустив, что скорости точек в зависимости от них будут как-то меняться, наделив точки способностью порождать новые точки (рожать детишек) и задавать им направления, зависящие от внешних факторов. И эта задача тоже будет иметь решение – одно для каждого момента времени. Это совершенно определенно.

А далее остается только перейти из плоскости в пространство и от точек к… людям.

Не буду утверждать наверняка (надо, чтобы лучшие умы планеты все это дело как следует обмозговали), но рассуждения привели нас к тому, что, вполне вероятно, в каждый момент времени мы наблюдаем и участвуем в единственно возможном решении задачи, которая в миллиарды, миллиарды и миллиарды раз сложнее той, что поставлена нами изначально (про точку, которая движется по прямой). И если так (а я уверен, что это так), то какой бы сложной ни была эта задача, она в каждый момент времени имеет одно-единственное решение.

И думается мне, что я пишу это здесь и сейчас благодаря различным стечениям обстоятельств на протяжении всей моей жизни, а также всему тому, что происходило до моего рождения. Я пишу это здесь и сейчас потому, что это – единственное возможное решение задачи относительно меня на текущий момент времени. Если бы существовало теоретическое решение данной задачи или машина, способная моделировать это решение для каждого момента, то мое положение и действие в этот момент жизни, когда я здесь и сейчас сижу и пишу это рассуждение, а также в любой другой момент могли бы быть определены в любое время – до или после моего рождения.

Боевая дисциплина в порядке

Пора собираться в аэропорт. Но сперва – завтрак. Самый кайф в гостиницах – это завтрак. Берешь себе, что хочешь: омлет, бекон, сладости, сок, кофе – без ограничений, и все это ешь. Тарелку еды я уже сожрал, остался кофе и два эклера. Можно сказать, самый гламур. «Без чашечки кофе я не могу проснуться». Жаль только, что я тут один, без подружки. Скучаю иногда по ней: по ее губам, коже, упругой груди… В другой раз надо будет ее с собой взять, если, конечно, она не будет с этим… Карлсоном…

Приеду, встретимся, займемся любовью. Раньше я думал, что любовь одна, потому что привязана к одному человеку, а теперь думаю, что любовь – это просто любовь. Сегодня она, может быть, одна, а завтра – другая. А почему нет?

Но две любви – всегда опасно. Как-то я выпивал с приятелем, потом решил продолжить, позвал ее. Мы, конечно, напились, потом поехали к ней. А утром замучился объяснять жене, какого черта произошло, что я не пришел ночевать. Но врать я не стал. Так и сказал:

– Слушай, прости, но так вышло. Ты же знаешь, как это бывает.

– Не ожидала от тебя такого.

– Я тоже не ожидал.

А что мне было говорить? Уж точно не то, что это уже далеко не первый случай (ага, в этом я, можно сказать, профессионал). Дальше – слезы, дурацкие объяснения, «не трогай меня», «может, нам с тобой развестись» и все такое.

– Ну, всякое бывает. Ты же понимаешь. Тем более если выпить.

– Да уж…

А потом жена вдруг спросила:

– Она красивая?

– Не красивее тебя, – ответил я.

Я не очень соврал. Жена, конечно, у меня пухленькая, и люблю я ее не сильно. Но и не на красоту я купился, когда к другой ехал. Здесь что-то иное. Знаете, когда женат пятнадцать лет, начинает хотеться разнообразия. Думаешь, что жизнь проходит вместе с проходящими мимо тебя женщинами. Вот и пытаешься зацепиться хоть за одну из них. Что-то вроде того.

Короче, Оля меня простила. Вообще у меня золото, а не жена. Да и, я думаю, она все понимает. Лет десять назад не поняла бы, а сейчас понимает. А может, у нее тоже любовник есть. Кто знает. Ладно, нет у нее никакого любовника.

А началось все это давно.

Помнится, в одну из первых моих командировок я повез с собой спецодежду и поехал сразу в специальных ботинках, и одет был, скажем прямо, так себе. Ботинки эти большие, тяжелые, с железной вставкой внутри, в передней части, предназначенной для того, чтобы она могла защитить ногу, если что-нибудь упадет на ботинок или работник споткнется. Дядя Леня про такие говорил: «В жару в них ноги плавятся». Но – безопасность превыше всего (ага, с недавнего времени). Выглядят эти ботинки грубовато, особенно в глазах тех, кто таких никогда не видел. В любом случае, когда я в них, в своих старых джинсах и растянутом свитере пришел на завтрак в гостинице, то выглядел, ясное дело, нелепо и чувствовал себя так же. Гостиница была не из плохих, и народ собирался, как мне тогда казалось, высокого, что ли, уровня. По крайней мере у меня, ни черта еще не понимающего вчерашнего студента, сложилось такое впечатление.

В командировке мы тогда были с одним парнем, Геной Букиным, с которым после той поездки больше никогда не виделись. Он был чуть старше меня и женат. Сразу по приезде он выпил и заказал себе шлюху. Там это было без проблем. Подходишь в службу регистрации и спрашиваешь:

– А девочки у вас есть?

Тетка озирается по сторонам, убеждаясь, что никого нет, и цедит сквозь зубы:

– Какой у вас номер?

– Триста сорок.

– Сейчас?

– Через полчаса.

Тогда для меня это было дикостью. Только вчера он спал с молодой женой, а теперь, не прошло и суток, в другом городе заказывает проститутку. А сейчас? Бог знает, что сейчас. Но и пятнадцать лет уже прошло. Видимо, так я оправдываю себя и свои похождения.

Тогда же все это было в новинку. Я в нелепом прикиде в ресторане приличной гостиницы с отовсюду пялящимися на меня хорошо одетыми мужиками и женщинами, Гена Букин со своей похотью и вкус настоящей жизни, не такой уж сладкий, каким его иной раз малюют, и даже местами тошнотворный. Чувствовал я себя тогда полным дураком, и теперь понимаю, что чувствовал правильно – и не потому, что нелепо выглядел, а потому, что надо было наплевать на это. Сейчас бы точно наплевал. Но все приходит постепенно.

Не так давно мы с коллегой летели в К. и ожидали самолета в бизнес-зале. Иногда я могу себе позволить использовать бизнес-залы, потому что летаю часто и программа лояльности авиакомпании позволяет иногда такие вольности бесплатно. Мой коллега находился в этом зале впервые и спустя минут тридцать наблюдений сказал мне:

– Интересная здесь публика.

– Какая?

– Ну вся. Такие все важные.

Я улыбнулся, подумав, что это стандартная реакция нового здесь человека, и ответил:

– Ага, важные. Но как минимум половина из них – такие же пассажиры эконома, у которых просто карточка есть, как у меня, потому что часто летают, а большинство оставшихся – те, которые летают бизнесом за счет компании. Поэтому девяносто процентов здесь – такая же нищета, как и мы. Но надо ведь соответствовать. Вот они рожи расфуфырят, щеки надуют и типа высшее общество. А понаблюдай, как эти важные будут выглядеть при посадке в экономкласс самолета.

У нас это называется «из грязи в князи». И в самом деле: чем более важная морда у какого-нибудь кретина в бизнес-зале, тем более нелепо он садится в салон экономкласса самолета, как бы скукоживаясь и говоря сам себе и другим что-то вроде: «Нет-нет, ребята, я совсем не отсюда, это какая-то ошибка». Нет, друг, не ошибка. Проще надо быть.

Сейчас, вспоминая ту гостиницу, я понимаю, что был, по сути, таким же, как эти. В дурацких ботинках и в старой одежде чувствовал себя нелепо. Надо же, дурак какой. Сейчас – так наплевать. Наверное, старею. А может, назло всем этим важным, с часами стоимостью в мою квартиру, с «поршами» и «майбахами» – добром, наворованным непосильным трудом.

Допиваю кофе, смотрю на часы. Пора. Эти выводящие из себя совещания порождают нескончаемый полубредовый поток в голове и создают какую-то неестественную усталость. Боевая дисциплина в порядке. Моральный дух поднят донельзя.

Еду в аэропорт.

Нахожу место, сажусь и жду посадки. Еще есть полчаса. Напротив меня две тетки. Одна постарше. Та, которая младше, объясняет другой особенности и недостатки нашего образования, а заодно и себя хвалит: мол, занимала она призовые места по химии. Где занимала, ума не приложу. Этого я не услышал.

– Зачем мне какие-то алгоритмы в одиннадцатом классе, если через год я их уже не помню?

Логарифмы! Логарифмы!

– Я выезжала на том, что у меня была хорошая память.

Какая у тебя, к черту, хорошая память, если «логарифмы», а не «алгоритмы»?! Выезжала она!

Быстрее бы посадка, что ли. Смотрю вокруг в поиске свободных мест и не нахожу. Придется сидеть здесь и слушать этих подруг. Как назло, наушники я с собой не взял. Она еще и картавит, что только усиливает ее занудство. Мама дорогая! Да она и в литературе соображает.

– …И заканчивая романами, которые там… Наверняка про наших современных писателей можно там всякого интересного… Можно взять какой-нибудь фразеологизм из какой-нибудь книги и посмотреть, как они сейчас употребляются.

– Зачем?

И действительно: зачем?

– Чтобы определить, что является классикой, а что не является.

Дальше идет пространное рассуждение о том, что классика – это то, что не понятно современной молодежи, о том, что Толстого слишком много, Достоевский слишком сложный, Пушкин слишком банальный и вообще сейчас все они уже не котируются и непонятно, зачем только их вообще печатают.

Просто закрываю глаза, чтобы хотя бы не смотреть на нее. Самый верный метод борьбы с глупостью – бегство.

У нее на пальце нет кольца. Скорее всего, она не замужем. Ну да, представляю ее мужа в потоке этого занудства. Если только он не будет ей время от времени давать подзатыльники, чтобы хоть немного привести в чувство.

– Конечно, проблема в том, что учителей сильно загружают и у них нет времени читать профильные издания…

Уверяю тебя, проблема не в этом.

– Одно дело Маша, которая может и учить, и сама учиться… Другое дело Женя…

А третье дело – ты. Заткнешься сегодня или нет?

Куда бы убежать?

Завтра на работу.

Угораздило же

Проклятый завод.

По ночам он весь сверкает, как новогодняя елка. Ночью он красивый, и можно сильно обмануться, если в первый раз увидеть его именно ночью: прямо волшебное место. А стоит прийти сюда днем – и увидишь уродливую громадину, засоряющую все вокруг невероятным количеством всякой дряни. С каких-то пор стал я смотреть на него и думать, что если это все когда-нибудь взорвется, то зальет всю округу таким слоем дерьма, что и за десять лет не отмоют. Предчувствие, что ли, какое-то появилось, или просто глаза начали открываться. А теперь вообще думаю, что я устраивался на работу, не иначе, ночью. Угораздило же.

Но это теперь. Раньше было не так. А потом как-то незаметно наступил тот момент, когда от работы стало подташнивать. Просто опротивело все: лица, разговоры, действия.

С каждым такое происходит. Сперва – энтузиазм, готовность свернуть горы, ощущение, что тебя везде ждут. «Даешь пятилетку за три года! На поля, на стройки! Цени рабочую минуту!» А потом понимаешь, что весь коллектив – это стадо рабов, которое работает только для того, чтобы хозяева хорошо жили. И чтобы могли нанять себе официанта. С официанта все и началось.

Увидел я тогда объявление, что руководству требуется официант с зарплатой в два раза больше, чем у меня. Я позлился сперва, а потом остыл. Говорю же, любой барбер или маникюрщица зарабатывает больше инженера. Официанты – туда же. Ощущение было примерно такое же, как в момент, когда Гена Букин шлюху покупал. К черту иллюзии и «даешь пятилетку за три года». Я ж говорю, другое сейчас в тренде: «на изи», с улыбочкой, и нечего жопу рвать.

Это, может быть, странно, но я, кроме того что повозмущался про себя и слегка усмирил свой рабочий запал, не сделал ровно ничего. Ну какой из меня, в конце концов, барбер? Судьба, мать ее, – вот так волочить свою инженерную лямку. Разочаровался я тогда, но решил все же служить дальше и двигаться при возможности вверх, медленно, но верно.

А может, просто смелости не хватило. И кроме того, всегда витают еще какие-то надежды, что завтра, а может быть, послезавтра, а может быть, через месяц все станет лучше. Но это такая иллюзия, в которую я и сам не верю. Ага, надеешься и, типа того, успокаиваешь себя. А что, у кого-то по-другому?

Только не нужно о вот этом вот: «надо быть самим собой», «я такой, какой есть» и прочее. Об этом уже говорили. Таких советов я даже не подумаю слушать. По-настоящему успешные люди достигают успеха на девяносто процентов благодаря работе над собой; или, наоборот, успех, пусть даже случайный, обязывает того, кто его достиг, работать над собой, чтобы этот успех закрепить или повторить. Иначе – сиди, размазывай сопли в дождливую погоду, что кто-то там тебя бросил, что жизнь не удалась, что кофе недостаточно крепкий, что член твоего парня чересчур маленький, что подружка твоя решила потрахаться с другим, сделай гламурную фотографию бутылки текилы с налитой рюмкой и солью по ободку на фоне дождливого окна, размести ее в соцсети и вылей потом эту вонючую текилу в раковину, потому что все равно не выпьешь, ибо пить ее надо в другое время и в другом месте. Зато «будь собой», зато «я такой, какой есть». И это еще: «моя жизнь – мои правила». Как же без этого-то?

Забавно, да, что это говорю я, ругающий собственную работу и все, что вокруг, на чем свет стоит? Только не надо думать, будто я ищу справедливости. Ага, изменяю жене с любовницей (да и та – любовница только наполовину, когда с Карлсоном не спит), даже не скрывая этого, и ратую за справедливость. Но только это теперь. До того, как я узнал про официанта да с Геной Букиным в командировку съездил, все по-другому было. Идеальная семья, идеальный я, идеальный мир. А потом, в какой-нибудь год, мир стал неидеальным, и я вместе с ним. Говорю же, надо меняться.

Бурные продолжительные аплодисменты

Прихожу на работу. Собираю подчиненных на совещание, но скорее для проформы, чем для дела – обозначить, что вроде начальник вернулся, и поручения раздать, о которых и без того все знают. Потом наступает лень, и я понимаю, что работать сегодня больше не буду. В этом плюс руководящей должности, плюс большой и неоспоримый: можешь себе позволить иногда пофилонить. Пишу подружке, спрашиваю, как у нее дела. По приезде я неплохо провел время с женой (думаю, вы понимаете, о чем я), но этого, как я понял утром, недостаточно. Я хочу другую женщину и намерен во что бы то ни стало сегодня вечером с ней встретиться.