Текст книги "На буксире. Гошины штаны. Алина. Ключ на 32. Пляски розовой лошади"

Я промолчал.

– Давай, собирайся. Поехали, – велел он.

– Нам-то там что делать?

– Тушить, блин! – прокричал он и положил трубку.

На самом деле от нашего участия толку было бы немного, оно не требовалось и не предусматривалось инструкциями. Сейчас служба эксплуатации должна была принять все необходимые меры, чтобы остановить еще не остановленные процессы, запустить пожаротушение там, где оно почему-то не запустилось само и где еще можно было это сделать, эвакуировать персонал и предоставить возможность пожарным и спасателям сделать свою работу. Никто другой на объекте не был нужен, а само присутствие там других служб (вроде нашей) было мало того что бесполезным, так еще и опасным: дополнительные несколько трупов едва ли кому-то нужны.

Но я поехал. Раз начальник сказал, надо исполнять. Однако до завода, как и ожидалось, я не добрался: полиция перекрыла улицы за два квартала. Машины пожарных, скорой помощи и спасателей неслись в сторону зарева. Их были десятки. Кажется, туда отправились все экстренные службы города…

Я сказал полицейскому, перегородившему дорогу, что работаю на этом заводе и начальник приказал мне сейчас ехать туда. На это он ответил, что ему плевать на приказы моего начальника: сейчас там должны работать те, кто может потушить пожар и спасти людей, а других там быть не должно. Разумно, что тут скажешь. Я позвонил Хорошевскому.

– Здесь полиция, меня не пускают. Я думаю, никого не пустят. Все перекрыто.

– Что делать? – после некоторого молчания растерянно спросил он.

– Домой ехать, – ответил я.

– Ты где стоишь?

Я назвал ему пересечение улиц, на котором находился.

– Подожди меня. Я скоро буду.

Спустя десять минут мы стоим и смотрим на горящее вдалеке пламя, огромный столб черного дыма, слышим хлопки – звуки взрывов – и молча наблюдаем за все прибывающими машинами пожарных, скорой помощи и спасателей.

Гипотеза. Часть девятая

Приведенные рассуждения и заключение о предопределенности всего позволяют дать ответ на главный (как считают многие) вопрос – о смысле жизни. Ответ простой: нет никакого смысла. Вот и все.

Жизнь может иметь смысл с точки зрения конкретного человека, но не более того. Вот о чем речь. Кто-то может сказать, что смысл жизни в рождении детей, кто-то – что в развитии (себя, общества, техники, науки и так далее), кто-то находит его в том, чтобы познать какие-то там истины… Вообще, любой может иметь свое собственное человеческое мнение на этот счет, но каждое из этих мнений будет единичным, никоим образом не приближающим к ответу на этот вопрос с глобальной, всеобъемлющей точки зрения – а ведь он почему-то волнует нас со времен, кажется, появления человечества.

Рождение, жизнь и смерть – все это является лишь решениями обозначенной нами задачи по отношению к человеку. На протяжении своей жизни он ощущает на себе влияния внешних факторов и сам является внешним фактором для окружающей среды, и этот факт позволяет справедливо заключить, что каждый человек неизбежно оказывает влияние на всю систему, то есть на весь мир. Но поскольку появление конкретного человека является предопределенностью, жизнь его является предопределенностью и смерть его является предопределенностью, то невозможно сказать, какой была бы система, если бы этот конкретный человек не появился. Это невозможно, потому что для каждого момента времени задача имеет единственное решение, и система, то есть весь окружающий мир, в каждый конкретный момент может находиться в единственно возможном состоянии.

При этом не следует приравнивать смысл жизни человека к поступкам, которые он совершает. Заблуждением будет считать, что смыслом жизни великого художника было писать прекрасные картины на благо общества и потому он был более полезен, чем подзаборный пьяница, который ничего в своей жизни не сделал и смысла не имел. Такие рассуждения могут возникнуть, если мыслить недостаточно широко. Но если начать смотреть шире, то, возможно, выяснится, что после взгляда на этого пьяницу у будущего художника как раз и открылся великий талант. Возможно, этот пьяница, сам того не подозревая, станет отцом, или дедом, или прадедом великого полководца. И возможно, если бы этого пьяницы не было, то мир стал бы совершенно не таким, каким мы его видим теперь.

Однако, как мы уже определили выше, отсутствие каждого конкретного человека представить невозможно, поскольку задача имеет единственное решение в каждый момент времени. Рождение человека, его жизнь и смерть есть неизбежный и предопределенный результат работы системы, то есть мира, в целом.

Следовательно, смысла жизни каждого отдельного человека (с точки зрения функционирования всей системы в целом) не существует.

Более того, рассуждая аналогичным образом, можно прийти к выводу, что с глобальной точки зрения смысла в чем-либо не существует вообще.

Что дальше

А бог знает, что дальше.

Но представим, что невозможное возможно (еще один популярный лозунг для придания бодрости молодежи вместо прежнего «даешь пятилетку за три года») и предскажем будущее. Представим, что наш могучий ум как следует поднатужился и выдал-таки для некоторых персонажей решение самой сложной задачи. Итак, что дальше?

Завод потушат, однако последствия будут печальными: он выгорит на семьдесят процентов, три десятка человек погибнет, еще пятьдесят получат травмы. Загрязнение окружающей среды окажется колоссальным: в реку стекут сотни тонн химии, над городом еще несколько дней будет висеть смог, район рядом с заводом сплошь покроется пеплом и пылью с частицами химикатов.

В газетах сперва напишут о небольшом инциденте в городе С.: о том, что произошло воспламенение в цеху, о том, что разлилось несколько тонн химикатов, что ситуация полностью под контролем и повода для волнений нет. Потом, однако, общественность взбунтуется, подробности таки будут обнародованы и информация дойдет даже до президента.

В компании начнут служебное расследование по поводу произошедшего и найдут виноватого – начальника первого взорвавшегося цеха. Причиной аварии назовут неисправный клапан на одном из трубопроводов газораспределительной системы, который послужил причиной разгерметизации и воспламенения горючего газа. Начальника цеха будут судить и посадят на десять лет. Его служебные записки о необходимости замены клапана, которые он каждый квартал писал руководству завода, окажутся утерянными и потому не будут фигурировать в деле. Заявление в суде начальника цеха о том, что за последний год им было написано четыре служебные записки с обоснованием необходимости замены клапана и описанием всех рисков, главный инженер завода назовет ложью и желанием оправдать собственную некомпетентность.

О системе автоматики, которая уже пять лет как не обслуживалась и которая не сработала как нужно, в материалах следствия ничего сказано не будет. Как не будет упомянуто и о только построенной и запущенной в эксплуатацию печи, находившейся в непосредственной близости к цеху, в котором произошло воспламенение. Хотя если бы установили, что используемое в ней электрическое оборудование не имело взрывозащиты (потому что взяли что смогли найти, лишь бы дым из трубы пустить), а сама проводка была скручена кое-как, да обнаружить, что все это после отъезда большого босса не было обесточено (потому что на радостях просто забыли), да прикинуть, что газ, который вытекал из вышедшего из строя клапана, мог в безветренную ночь легко добраться до печи, где эта кое-как собранная электрика заискрила…

В общем, если бы разобраться как следует, то могла бы выйти несколько другая версия причин произошедших событий. Однако едва ли кто-то будет заинтересован в такой версии. Других виновных в случившемся, кроме начальника цеха, не обнаружат. Разве что главному инженеру влепят выговор за безответственность подчиненного. На этом расследование закончится.

Завод начнут восстанавливать. На этот период службу эксплуатации почти полностью разгонят за ненадобностью. Оставят главного инженера, несколько его заместителей и небольшой штат персонала. На место Михайлова назначат Костю Шкадова, вялого и податливого. Многие будут тогда недоумевать и прикидывать, долго ли он продержится на этой должности. И не угадают. Потому что продержится он там долго – десять лет, после чего будет переведен в столицу на повышение. А все дело в том, что секрет Кости заключается в его способности удивительным образом приспосабливаться к ситуации и дружить со всеми – но не как Михайлов, а более искренне, что ли. По крайней мере без особого лицемерия и нелепой улыбочки. За свою карьеру Костя не примет ни одного решения, зато будет рьяно поддерживать другие – решения вышестоящих, сумеет вертеться и так и сяк меж всех огней и доработает в добром здравии и благополучии до пенсии.

Про большого босса из столицы я уже говорил раньше – простите, забежал тогда вперед, но не смог удержаться: такая уж он мразь, что хотелось сразу определить его место в ближайшем будущем. После аварии он выкрутится. А через три года его посадят. До того момента, конечно, он еще немало попьет крови тех, кто будет с ним сталкиваться. И потому, когда ребята в масках его выведут прямо с совещания, присутствующие нисколько не огорчатся, а даже наоборот: испытают радость и облегчение.

Хорошевский через два года уволится, еще до того, как завод восстановят. То ли он почувствует что-то неладное, то ли примет это решение по иным, только ему известным причинам. Как бы то ни было, этот поступок станет неизбежным: когда развернется строительство нового завода, для Хорошевского откроются такие перспективы, что устоять он попросту не сможет и заиграется настолько, что уже едва ли не в открытую все, начиная с работников низших должностей, станут говорить, что он ворует бессовестно и ведет себя так же. А воровать он в самом деле начнет вагонами… Со стороны высокого руководства и службы безопасности внимание к его персоне будет усиливаться, и уйдет он прежде, чем они займутся им всерьез.

А что будет со мной?

Сейчас, глядя на горящее зарево, я решил, что уволюсь с завода и, может быть, даже закончу карьеру в промышленности. Конечно, я дождусь реакции руководства, каких-то решений (возможно, нас всех уволят), результатов расследования (возможно, в произошедшем обвинят нашу службу со всеми вытекающими последствиями), а когда разбирательства закончатся, я уйду и… И устроюсь работать на другой завод, который не лучше и не хуже того, что сейчас горит. Да и что еще я умею, кроме как делать инженерную работу? Ничего.

С женой мы будем жить долго и счастливо. Иногда я буду ездить по делам в М. и встречаться там со своей подругой, которая через три месяца уедет туда на ПМЖ, к Карлсону. Он устроится на работу вахтовым методом и часто будет отсутствовать дома. А когда мне по долгу службы придется наведываться в М., она будет приходить ко мне в гостиницу и оставаться на ночь. К Карлсону домой я, ясное дело, не сунусь: спать с его женщиной – это одно дело, но спать в его кровати – совсем другое. Гадость!

Конечно, и с другими женщинами связи у меня будут: чтобы вносить разнообразие в ежедневную рутину и шевелить чувства, все больше черствеющие с каждым годом. Но, правда, я никогда уже не влюблюсь. Моя первая любовь решила переспать с другим, а вторая, и последняя, улетела с Карлсоном. И хотя я буду ее видеть иногда и спать с ней, но речи о любви уже будет – о чем угодно, только не о любви.

Скажете, что я урод и все такое прочее. Но что предложите взамен? И без того живу и буду жить с женщиной, которую не люблю. Я про свою жену сейчас. Да и, в конце концов, это ей решать, урод я или нет. Но ее все будет устраивать, она привыкнет закрывать глаза на мои маленькие слабости (хотя и будет прекрасно знать, что я не безгрешен) и компенсировать нанесенный ей моральный ущерб тратами значительной части моего заработка. Кажется, справедливая сделка. А какая же еще, если условия всех устраивают?

Сон в ночь на понедельник

Меня похитили.

Двое в камуфляжной форме заводят меня в какое-то здание – двухэтажное, судя по всему кирпичное, похожее на корпус больницы. Хотя снаружи особых признаков этого нет, но что-то создает именно такое впечатление. Выглядит оно мрачно. На душе неспокойно.

Мы поднимаемся по крыльцу и входим. Внутри коридор, стены которого окрашены в зеленый цвет. На потолке лампочки – просто лампочки, висящие на проводах, без всяких плафонов – через каждые несколько метров. Свет желтый.

Мы медленно идем по коридору. Около одной из дверей, прислонившись к стене, стоит человек в пижаме или одежде, похожей на больничную, а скорее тюремную. На его лице – отсутствие эмоций и вообще чего-либо, безысходность. Он едва держится на ногах, и кажется, что, если бы не стена, на которую он опирается, стоять он не мог бы совсем. Я обращаю внимание на рукава его одежды: они висят, как будто рук у него нет.

– Опять пришел выпрашивать лекарство, – говорит один из сопровождающих меня.

– Ага, никак не сдохнет, – отвечает другой.

– Всё храбрости не наберется постучать.

– Конечно… Сейчас ему еще и ноги настроят как надо…

– На рабочий лад…

Оба смеются. Мы проходим мимо, и я слышу стук. Металлический стук по дереву. Оборачиваюсь и вижу, что этот человек сидит возле двери в нелепой позе, как будто у него закончились силы стоять, даже опершись на что-либо, и стучит рукой в дверь. Однако это не совсем рука. За рукавом я не вижу всего, однако понимаю, что это металлический протез: вместо кисти у него что-то похожее на гайку. Один из сопровождающих одергивает меня:

– Не оборачиваться! Вперед!

Другой говорит:

– Скоро и у тебя такие же будут.

Оба смеются.

Я вспоминаю, что где-то читал об опытах над людьми, и начинаю подозревать, что это именно то место, где такие опыты проводятся. Ума не приложу, зачем им понадобилось заменять руки человека этими железками. И боюсь узнать.

Мы идем дальше по коридору. Справа я замечаю какой-то столик, под которым лежит несколько человеческих конечностей.

– Только же выкидывали вроде, – говорит один.

– Еще нарубили, – отвечает другой.

Слева и справа по коридору двери. Некоторые из них приоткрыты, и я заглядываю. Вижу людей, лежащих на полу и корчащихся от боли, а иных в полном ступоре. У некоторых из них отсутствуют руки или ноги. У некоторых части рук заменены металлическими протезами. Хотя это нельзя назвать полноценным протезом – просто металлический стержень, сантиметра два в диаметре, который каким-то образом прикрепили к остатку ампутированной конечности. На конце стержня резьба и две гайки. Черт знает что. Зачем это?

Сопровождающие подводят меня к кабинету с табличкой «Главный врач», оставляют стоять около двери и уходят. Я смотрю направо и налево в поисках стула и не нахожу его. Видимо, других вариантов, кроме как стоять, нет. Замечаю, что дверь в кабинет приоткрыта, прислушиваюсь, но ничего не слышу. Открываю ее сильнее, заглядываю и вижу, что внутри как будто никого. Кажется, кабинет пуст. Наверное, этот главный врач куда-то ушел, а я должен ждать, когда он придет и определит, что со мной будут делать, для чего я сгожусь. Если меня ждет то же, что и тех, которых я здесь уже видел, то лучше умереть. Интересно, зачем они меня оставили одного? Значит, не боятся, что я могу сбежать. Видимо, так просто отсюда не сбежишь.

Подождав еще несколько минут и никого не дождавшись, я решаю прогуляться дальше по коридору. Одна из дверей распахнута, и в комнате за дверью с решеткой я вижу лежащего на полу мужчину, у которого из всех конечностей осталась только часть руки, продолжающаяся металлической палкой. Он пытается ползать по полу. Невозможно сказать, в каком состоянии он находится, понимает ли он, что еще жив, осознает ли происходящее. Кажется – нет. Я замечаю на полу металлический предмет, блестящий и гладкий, просовываю руку через решетку и достаю его. Это обычный гаечный ключ. Сбоку выгравировано число 32. Ключ на тридцать два. Им я убью того, кто подойдет ко мне, или себя. Размозжу голову или ему, или себе. Нет, себя таким не убьешь – маловат. Я прохожу еще какое-то расстояние по коридору и упираюсь в стену: дальше тупик. Идти некуда. Куда делись охранники, которые сопровождали меня? Бог знает.

Иду обратно. Дверь в кабинет с табличкой «Главный врач» по-прежнему приоткрыта. По-прежнему из кабинета никаких звуков. Пусто. Я решаю, что терять все равно нечего и вхожу внутрь. Кабинет большой, но мрачный, с массивной мебелью, красным ковром на полу и тяжелыми занавесками. Стол хозяина кабинета расположен около стены и смещен ближе к окну. Стол старинный, темного дерева, покрыт зеленым сукном. За ним большое тяжелое кресло – по статусу руководителя. Отдельно стоит стол для совещаний и одиннадцать стульев вокруг него: по пять с каждой из длинных сторон и один, большего размера, во главе – для босса. Помимо этих двух столов есть еще третий, круглый, предназначенный не для заседаний, а для демонстрации того, что на нем. Я подхожу ближе и смотрю.

Это макет. Объект явно промышленный, такие сразу видно: строгое деление на зоны, большинство зданий – не жилые и не офисные, есть система ограждений и контрольно-пропускной пункт. У одного из зданий крыша имеет вырез – намеренно, чтобы была возможность заглянуть внутрь. Я заглядываю. Внутри находятся модели каких-то механизмов и фигурки людей. Люди как будто приводят эти механизмы в движение: толкают и тянут рычаги или вертят колеса. Всё почти как на обычной фабрике. Одна только особенность: вместо рук у человечков палки, которые сцеплены с механизмами.

Замечаю на краю стола-макета в специально организованном для нее отсеке толстую книжицу формата А4, завернутую в прозрачный полиэтиленовый пакет. Берегут как драгоценность, отмечаю про себя. На обложке написано: «Завод номер 14. Проектная документация. Общая пояснительная записка». Кладу на край стола гаечный ключ, который захватил с собой, беру книжку в руки, вынимаю ее из пакета, листаю, останавливаюсь где-то в середине и читаю первое попавшееся на глаза:

«Для присоединения движителя к рабочему механизму используется резьбовое соединение с резьбой М22 по ГОСТ… Крепежный размер гаек в целях унификации должен соответствовать 32 мм».

Машинально перевожу взгляд на ключ, лежащий на краю стола…

– Да вы уже начали разбираться, как я погляжу! Очень хорошо…

Я оборачиваюсь и вижу приближающегося ко мне мужчину в белом халате. Он приветливо улыбается и протягивает мне руку, чтобы поздороваться.

– Николай Александрович Красноконь, главный врач этой… э-э-э… богадельни… Ха-ха-ха…

– Я думал, богадельня – это немного другое, – отвечаю я и жму ему руку.

Разглядываю его. Среднего роста, плотный, с животом, круглым наглым лицом красноватого цвета и водянистыми пустыми глазами – никогда не поймешь, что у такого на уме.

– А я вам говорю, самая настоящая богадельня. Пока не начнет выдавать двести тонн продукции в месяц – богадельня…

– Деловой у вас поход, – отвечаю я безо всяких эмоций. Их сейчас показывать опасно.

– А потому давайте сразу к делу. Мы вас сюда любезно пригласили… В общем-то моя идея… Потому что эта штука, – он показал рукой на макет, – сейчас выдает сто тонн в месяц. И что мы только ни делали – не выходит больше. А у нас план. Вы же понимаете, что такое план и что такое его не выполнить?

– Понимаю, кажется… – говорю я и невольно вспоминаю людей с отрубленными руками.

– Я знаю, что вы хороший инженер и не такие задачи решали… В общем, вот что я предлагаю: займете здесь пост главного инженера и наладите все как следует. За материалом дело не станет…

– Материал – это люди и гайки?

Красноконь усмехнулся.

– Все, что захотите, и в любом количестве. Главное – план. Если его выполним, за средства уж отчитаемся. А если нет, то… Сами понимаете…

Я молча смотрю на макет. Красноконь после некоторого молчания продолжает:

– Зарплату мы вам дадим хорошую. Жаловаться не придется. Ну что еще… Второй человек здесь будете, после меня, конечно же. Такая уж у нас структура, что главный врач самый главный. Исторически, можно сказать, так, хе-хе… Ну что еще… Жену, детей – тут сами решайте. Надо – перевезите сюда, поближе. Любовницу – простите, секретаршу, – если надо, обеспечим. Знаю, знаю, женщин вы любите… Да хоть двух секретарш… Короче, все что угодно… Лишь бы дело шло…

– А если я откажусь? – спрашиваю я, хотя догадываюсь, каким будет ответ.

– Ну… Как бы это сказать… Вы же видели кое-кого из тех… Людей, что ли… Вот так примерно…

Я молчу.

– Давайте так, – говорит Красноконь, не получив быстрого ответа. – Я понимаю: вам, может, надо подумать… Я пока схожу тут парочке работничков, как говорят, гайки закручу… хе-хе… А вы подумайте, проект посмотрите в общих чертах. А когда я вернусь, вы скажете, что решили.

Он похлопывает меня по плечу и направляется к двери. Я продолжаю смотреть на макет и лежащий на углу гаечный ключ. Звук удаляющихся шагов вдруг прекращается. Он остановился у двери. Я не оборачиваюсь. После некоторой паузы слышу голос:

– Но вообще говоря… Выбора-то у вас нет никакого. Как видите, все уже решено…

Дверь открывается и захлопывается. Звук шагов быстро затихает.

.