Текст книги "Капитал (сборник)"

С трудом встает, берет лампу и, шаркая тапочками, подходит к висящим на стене фотографиям; подносит к ним лампу, стоит, разглядывая.

Вот… Феденька мой. Тогда перед отправлением снялись мы с тобой. Вон какой красавец был. И я молодая. Хоть фотография осталась. И было нам по двадцать три года. Господи, было ли это? Полина, помнишь Федю моего? Как на свадьбе сидели? Иван Кузьмич как хорошо сказал тогда, помнишь? А Лизу помнишь? Она тогда ведь моложе меня была! Господи, родные вы мои… все вы здесь, все… все…

Трогает рукой фотографии.

Все. Смотрите на меня, улыбаетесь. И молчите. Все кажется, что вот возьмете и заговорите со мной. Ах нет. Молчите все это времечко. Все сорок пять лет. И ты, Лиза. И ты, Иван Кузьмич. И ты, Феденька. Два дня побыла с тобой. А потом – ничего. Пропал без вести. А что это такое? Как это без вести? Ведь это еще хуже, чем смерть. Как это возможно – без вести? Федя. Где ты, милый мой Феденька? Сколько лет ждать тебя? Феденька мой… мучишь меня полвека… Господи… Федя…

Голос ее прерывается, лампа дрожит в руке. Бабушка гладит фотографию Федора.

Помнишь, как провожала тебя? Как на вокзале поезда ждали? А я все молила, чтоб его вовсе не было. Стою с тобой и молю. Хоть бы не пришел, хоть бы еще денек побыть с тобой… А как увидала, что идет ваш паровоз, – сердце так и сжалось. Я и плакать не могла тогда. Другие бабы рядом ревели, а я стою, руки ко рту поднесла да и гляжу на тебя молча. А ты тоже на меня молча смотришь. Так молча и простояли, пока не закричали: “По вагонам!” И пошли вы по вагонам. И ушел ваш поезд…

Умолкает, стоит еще некоторое время у фотографий, потом идет с лампой мимо стола и, остановившись на краю сцены, смотрит в зал.

Сколько лет прошло, а все перед глазами живое так и стоит. И поезд, и бабы на перроне, и война, будь она проклята. От нас фронт совсем неподалеку проходил, верстах в сорока. Через наш поселок столько войск прошло – не сосчитать. Бывало, идут колонны наших солдатушек, а мы с Полиной стоим на крыльце, машем им. А они идут, улыбаются. Идут умирать за нас. Раза три у нас части останавливались. Один раз офицеры жили. Один чудак такой, полез ко мне с нежностями, а я говорю – у меня муж тоже лейтенант, между прочим, со своей частью в соседнем селе стоит, сейчас прийти должен. Так он, бедняга, с перепугу в соседскую избу ночевать ушел… А ночью, бывало, лежим с Полиной и слушаем канонаду. И все кажется, что скоро по нам стрелять начнут. И однажды впрямь в соседнем лесу стали бомбы рваться. Мы скорей в погреб. Пересидели…

Вздыхает.

Страшно вспоминать теперь. А тогда по молодости и не было страха. Только за Федю переживала сильно. Все время о нем думала. Да ждала, когда война кончится. Эх, Полина, Полина. Ты-то своего тоже не дождалась. Ну так тебе хоть похоронка пришла. А после войны вы с Сережей на могилку поехали. А мне – ни могилы, ни письма. Господи… Это же тяжелей не придумаешь – без вести…

Идет по сцене, останавливается, поворачивается к залу и продолжает.

В январе получила я это извещение. А осенью у меня Гришутка родился. Я тогда первое время с ним да с Сережкой сидела, а Полина на заводе гранаты собирала, нас всех кормила. А потом детишек в ясли стали отдавать, да и я на завод пошла к Полине в бригаду. Собирали мы, русские бабы, гранаты. Три года собирали. Сколько уж этих гранат мы с Полиной свинтили – и не перечесть. Я и теперь могу эту гранату с закрытыми глазами собрать. Да только не приведи Бог. Будь прокляты эти войны, эти гранаты…

Идет к столу, ставит лампу, садится на прежнее место.

А помнишь, Полина, как война кончилась? Помнишь? Я тоже помню. В мае тогда сады цвели, и вдруг – победа! Плакали мы с тобой от радости, да и от горя тоже… А потом жизнь пошла чередом. Дети выросли, отучились в школе. Сережа в техникум пошел, Гришутка – в мореходное училище. Армию отслужили, женились. У обоих по двое детей. Сережа в Куйбышеве инженером работает, а мой Гриша – военный моряк, командир атомной подводной лодки. Вот как. Они в Мурманске живут. Жена Лидочка, славная такая. А ребята – Петька с Аликом – пострелы, непоседы. Все в Гришутку!

Смеется.

Обещали весной приехать погостить. Бог даст – доживем… Только бы с тобой, Полина, все хорошо обошлось… Да. Полина-Полина. Помнишь шестое декабря? Так же вечером сидим, а по радио говорят – Красная армия под Москвой перешла в контрнаступление. Помнишь? Тогда я поняла – конец немцам, конец фашистам… Вот, Полина. Пережили мы с тобой все это, теперь нам грешно умирать – надо внуков нянчить. Ведь мы с тобой русские бабушки…

Неожиданно после этих слов огонь в лампе гаснет. Сцена погружается в полную темноту. Проходит некоторое время, и огонек загорается снова, но при этом он ярко-красного цвета, еще краснее, чем в первом акте. Сцена постепенно освещается красным. В бабушкиной комнате полностью отсутствует мебель. Зато по периметру комнаты, вдоль трех стен стоят, чередуясь, белые эсэсовцы с белыми автоматами и белые священники с белыми крестами. Они стоят плотно, слегка касаясь друг друга, лица их бледны, глаза закрыты. Бабушка тем временем сидит как бы на невидимом стуле, опершись на невидимый стол. Красная лампа висит в воздухе рядом с бабушкой. Распрямившись, бабушка слезает с невидимого стула и, подхватив платок за концы, начинает пританцовывать вокруг красной лампы.

Бабушка (выкрикивает частушки с легким деревенским акцентом)

 
Я пердеть пошла, люди добрые,
Помоги, Господь, мы хоробрые!
 
 
Я пердеть пошла со усердием,
Помогай мне, Господь, милосердием!
 
 
Я пердеть пошла со сноровкою,
Помогайте мне, деверь с золовкою!
 
 
Я пердеть пошла по крылечечку,
Ты пропой мне, кума, по словечечку!
 
 
Я пердеть пошла по завалинке,
Залатай ты, куманек, мои валенки!
 
 
Я пердеть пошла вокруг хаточки,
Подмигни, паренек, да солдаточке!
 
 
Я пердеть пошла да по улице,
Ты свари мне на обед да полкурицы!
 
 
Я пердеть пошла да по дороженьке,
Уносите вы меня, резвы ноженьки!
 
 
Я пердеть пошла да по полюшку,
Вороти, Господь, мою волюшку!
 
 
Я пердеть пошла да по реченьке,
Я пердеть пошла да по реченьке!
 
 
Я пердеть пошла да по рощице!
Я пердеть пошла да по рощице!
 
 
Я пердеть пошла да по небушку!
Я пердеть пошла да по небушку!
 
 
Я пердеть пошла, да пердеть пошла!
Я пердеть пошла, да пердеть пошла!
 
 
Я пердеть пошла, да пердеть пошла!
Я пердеть пошла, да пердеть пошла!
 
 
Я пердеть пошла! Я пердеть пошла!
Я пердеть пошла! Я пердеть пошла!
 
 
Я пердеть пошла! Я пердеть пошла!
Я пердеть пошла! Я пердеть пошла!
 
 
Я пердеть пошла! Я пердеть пошла!
Я пердеть пошла! Я пердеть пошла!
 
 
Я пердеть пошла! Я пердеть пошла!
Я пердеть пошла! Я пердеть пошла!
 
 
Я пердеть пошла! Я пердеть пошла!
Я пердеть пошла! Я пердеть пошла!
 

Красный огонь в лампе медленно тухнет, сцена погружается в темноту. Конец второго акта.

Акт третий

Сцена и зрительный зал погружены в темноту. Вдруг на сцене вспыхивает крошечный огонек зажженной спички, который вскоре зажигает все ту же старую керосиновую лампу. Затеплившись, желтоватый огонек освещает все ту же бабушкину комнату, обставленную все той же мебелью. Все на месте – и сервант, и телевизор, и стол, за которым сидит бабушка и смотрит на огонь.

Бабушка. Да… Как быстро время бежит. Тысяча девятьсот восемьдесят шестой. Не верится. Неужели дожила?

Усмехается.

Господи, как меня, старую, еще ноги носят… Восемьдесят шестой. Да. Сказали бы нам тогда с Полиной, что проживете еще сорок пять, так кто б из нас поверил. А вот на тебе – прожили. И лампа наша целехонька, не избилась, не сломалась…

С любовью гладит своей морщинистой рукой латунный бок керосиновой лампы.

Да… Ровесницы мы с тобой, милая. Отец покойный говорил, я родилась, а он весной тебя на ярмарке в Подольске прикупил. Вот какие дела. И фитилек не сгнил, слава Богу… Неужели тогда с этой лампой жили? Не верится даже. Полина, бывало, как вечером свет отключат, зажжет и вяжет, вяжет. Она тогда, в сорок первом, Сережу ждала, на шестом месяце ходила. Сядет вот здесь и вяжет, вяжет Николаю рукавицы да носки. Он на фронте с самого июня был. Ей тогда тридцатый год пошел, а мне двадцать третий. Я-то вязать не любила. А она все вечерами вязала. Он ведь тут совсем рядом был, Москву оборонял. И убило его под Москвой. Не дошла тогда наша посылка, Полина, не дошла…

Молчит, гладя лампу, потом со вздохом продолжает.

Полина, Полина… Как ты там, в этой больнице? Господи, хоть бы обошлось. Две недели без тебя живу, поговорить-то не с кем. И навестить не могу – ноги, как на грех, отказывают, а там на электричке два часа, а после по Москве на метро да на трамвае – куда уж мне… А главное, ни письма, ни весточки. Хоть бы написала – была операция, так, мол, и так. Изведусь вся…

Вздыхает.

Полинка-Полинка. Знаешь, сегодня день-то какой? Поди, и забыла в своей больнице. А я помню и всегда помнить буду. Сегодня ж шестое декабря. Тот самый день. Вот я и лампу зажгла, как тогда вечером. Правда, тогда похолоднее было – печка наша совсем не грела, дрова прогорят, а тепла нет. Лампу зажжем и сидим. А ты вяжешь, вяжешь… И тогда вязала к нашей свадьбе. Три ночи не спала. Подарила ему, моему лейтенанту, дорогому Федору Николаевичу, Феденьке моему. Два дня и две ночи побыли мы с ним, да и пошел на войну. Пошел мой Федя. Милый мой Федя… Дай хоть посмотрю на тебя…

С трудом встает, берет лампу и, шаркая тапочками, подходит к висящим на стене фотографиям; подносит к ним лампу, стоит, разглядывая.

Вот… Феденька мой. Тогда перед отправлением снялись мы с тобой. Вон какой красавец был. И я молодая. Хоть фотография осталась. И было нам по двадцать три года. Господи, было ли это? Полина, помнишь Федю моего? Как на свадьбе сидели? Иван Кузьмич как хорошо сказал тогда, помнишь? А Лизу помнишь? Она тогда ведь моложе меня была! Господи, родные вы мои… все вы здесь, все… все…

Трогает рукой фотографии.

Все. Смотрите на меня, улыбаетесь. И молчите. Все кажется, что вот возьмете и заговорите со мной. Ах нет. Молчите все это времечко. Все сорок пять лет. И ты, Лиза. И ты, Иван Кузьмич. И ты, Феденька. Два дня побыла с тобой. А потом – ничего. Пропал без вести. А что это такое? Как это без вести? Ведь это еще хуже, чем смерть. Как это возможно – без вести? Федя. Где ты, милый мой Феденька? Сколько лет ждать тебя? Феденька мой… мучишь меня полвека… Господи… Федя…

Голос ее прерывается, лампа дрожит в руке. Бабушка гладит фотографию Федора.

Помнишь, как провожала тебя? Как на вокзале поезда ждали? А я все молила, чтоб его вовсе не было. Стою с тобой и молю. Хоть бы не пришел, хоть бы еще денек побыть с тобой… А как увидала, что идет ваш паровоз, – сердце так и сжалось. Я и плакать не могла тогда. Другие бабы рядом ревели, а я стою, руки ко рту поднесла да и гляжу на тебя молча. А ты тоже на меня молча смотришь. Так молча и простояли, пока не закричали: “По вагонам!” И пошли вы по вагонам. И ушел ваш поезд…

Умолкает, стоит еще некоторое время у фотографий, потом идет с лампой мимо стола и, остановившись на краю сцены, смотрит в зал.

Сколько лет прошло, а все перед глазами живое так и стоит. И поезд, и бабы на перроне, и война, будь она проклята. От нас фронт совсем неподалеку проходил, верстах в сорока. Через наш поселок столько войск прошло – не сосчитать. Бывало, идут колонны наших солдатушек, а мы с Полиной стоим на крыльце, машем им. А они идут, улыбаются. Идут умирать за нас. Раза три у нас части останавливались. Один раз офицеры жили. Один чудак такой, полез ко мне с нежностями, а я говорю – у меня муж тоже лейтенант, между прочим, со своей частью в соседнем селе стоит, сейчас прийти должен. Так он, бедняга, с перепугу в соседскую избу ночевать ушел… А ночью, бывало, лежим с Полиной и слушаем канонаду. И все кажется, что скоро по нам стрелять начнут. И однажды впрямь в соседнем лесу стали бомбы рваться. Мы скорей в погреб. Пересидели…

Вздыхает.

Страшно вспоминать теперь. А тогда по молодости и не было страха. Только за Федю переживала сильно. Все время о нем думала. Да ждала, когда война кончится. Эх, Полина, Полина. Ты-то своего тоже не дождалась. Ну так тебе хоть похоронка пришла. А после войны вы с Сережей на могилку поехали. А мне – ни могилы, ни письма. Господи… Это же тяжелей не придумаешь – без вести…

Идет по сцене, останавливается, поворачивается к залу и продолжает.

В январе получила я это извещение. А осенью у меня Гришутка родился. Я тогда первое время с ним да с Сережкой сидела, а Полина на заводе гранаты собирала, нас всех кормила. А потом детишек в ясли стали отдавать, да и я на завод пошла к Полине в бригаду. Собирали мы, русские бабы, гранаты. Три года собирали. Сколько уж этих гранат мы с Полиной свинтили – и не перечесть. Я и теперь могу эту фанату с закрытыми глазами собрать. Да только не приведи Бог. Будь прокляты эти войны, эти гранаты…

Идет к столу, ставит лампу, садится на прежнее место.

А помнишь, Полина, как война кончилась? Помнишь? Я тоже помню. В мае тогда сады цвели, и вдруг – победа! Плакали мы с тобой от радости, да и от горя тоже… А потом жизнь пошла чередом. Дети выросли, отучились в школе. Сережа в техникум пошел, Гришутка – в мореходное училище. Армию отслужили, женились. У обоих по двое детей. Сережа в Куйбышеве инженером работает, а мой Гриша – военный моряк, командир атомной подводной лодки. Вот как. Они в Мурманске живут. Жена Лидочка, славная такая. А ребята – Петька с Аликом – пострелы, непоседы. Все в Гришутку!

Смеется.

Обещали весной приехать погостить. Бог даст – доживем… Только бы с тобой, Полина, все хорошо обошлось… Да. Полина-Полина. Помнишь шестое декабря? Так же вечером сидим, а по радио говорят – Красная армия под Москвой перешла в контрнаступление. Помнишь? Тогда я поняла – конец немцам, конец фашистам… Вот, Полина. Пережили мы с тобой все это, теперь нам грешно умирать – надо внуков нянчить. Ведь мы с тобой русские бабушки…

Неожиданно после этих слов огонь в лампе гаснет. Сцена погружается в полную темноту. Проходит некоторое время, и огонек загорается снова, но при этом он ярко-красного цвета, еще краснее, чем во втором акте. Сцена постепенно освещается красным. В бабушкиной комнате полностью отсутствует мебель. Зато все пространство комнаты занято плотно стоящими белыми эсэсовцами и белыми священниками. Только возле висящей в воздухе лампы осталось небольшое место для бабушки. Она сидит как бы на невидимом стуле, опершись на невидимый стол. Распрямившись, она встает возле лампы, скрестив руки на груди.

Бабушка (дрожа всем телом, пронзительно причитает)

 
Просирая просирохуся!
Ооох, просирохуся!
 
 
Насирая насирохуся!
Ооох, насирохуся!
 
 
Засирая засирохуся!
Ооох, засирохуся!
 
 
Высирая высирохуся!
Ооох, высирохуся!
 
 
Обсирая обсирохуся!
Ооох, обсирохуся!
 
 
Подсирая подсирохуся!
Ооох, подсирохуся!
 
 
Усирая усирохуся!
Ооох, усирохуся!
 
 
Изсерая изсерохуся!
Ооох, изсерохуся!
 
 
Надсирая надсирохуся!
Ооох, надсирохуся!
 
 
Возсирая возсирохуся!
Ооох, возсирохуся!
 

Дрожь охватывает ее все сильнее, она истерично кричит на манер деревенского поминального плача.

 
Просралася дрисно!
Ооох! Мамушка моя!
 
 
Просралася дрисно!
Ооох! Любушка моя!
 
 
Просралася дрисно!
Ооох! Детонька моя!
 
 
Просралася дрисно!
Ооох! Родная моя!
 
 
Просралася дрисно!
Ооох! Сладкая моя!
 
 
Просралася дрисно!
Ооох! Кровная моя!
 

Бьется в истерике, кричит изо всех сил, постепенно сползая на пол.

 
Дрисно! Дрисно! Дрисно!
Ооох! Гадина моя!
 
 
Дрисно! Дрисно! Дрисно!
Ооох! Блядина моя!
 
 
Дрисно! Дрисно! Дрисно!
Ооох! Ссадина моя!
 
 
Дрисно! Дрисно! Дрисно!
Ооох! Ватина моя!
 
 
Дрисно! Дрисно! Дрисно!
Ооох! Батина моя!
 
 
Дрисно! Дрисно! Дрисно!
Ооох! Матина моя!
 
 
Дрисно! Дрисно! Дрисно!
Ооох! Катина моя!
 
 
Дрисно! Дрисно! Дрисно!
Ооох! Татина моя!
 

Распластавшись на полу, испускает страшный долгий крик и затихает. Лампа начинает медленно тухнуть и вскоре гаснет. На несколько минут все погружается в полнейшую темноту. Затем вдруг сцена озаряется неимоверно ярким белым светом. Одновременно на предельной громкости звучит финал “Поэмы экстаза” Скрябина. На раздвинувшейся в высоту и в ширину сцене полукругом в двенадцать ярусов стоят все те же белые эсэсовцы и белые священники. Но теперь они строго распределены по своим ярусам и чередуются – ярус священников, ярус эсэсовцев и так далее – вверх; причем чем выше ярус, тем выше звание и чин стоящих. Если нижние два яруса занимают солдаты и дьяконы, то верхние два – рейхсфюреры и патриархи. Глаза у всех стоящих открыты. Над всем этим висит огромный русский двуглавый орел белого цвета, сжимающий в лапах белую свастику в белом венке-окружности. Через 69 секунд свет гаснет, музыка прерывается. Все снова погружается в темноту.

Юбилей

На сцене – зеленая трибуна с серебристой эмблемой ЧПК, за трибуной сзади гигантский белый бюст А. П. Чехова, убранный цветами, в правом углу задника позолоченная цифра 10, наверху лозунг на голубом фоне: “В человеке все должно быть прекрасно. А. П. Чехов”. На трибуну выходит директор ЧПК, мужчина средних лет, в синем костюме, с папкой.

Директор. Друзья! Наш коллектив Чеховпротеинового комбината имени А. Д. Сахарова празднует сегодня свое десятилетие. Не знаю, как вам, а мне немного страшновато.

Смех и аплодисменты в зале.

Ну, действительно, я вот этой самой рукой держал семь – семь! – постановлений нашего любимого УПК о закрытии нашего комбината. И самое первое появилось через два месяца после, так сказать, нашего старта, когда мы выдали стране первую продукцию. А теперь – десять лет! Мне кажется, мы имеем полное право быть занесенными в Красную книгу и Книгу рекордов Гиннеса!

Смех и бурные аплодисменты.

Друзья! Мне сегодня в этот торжественный день вовсе не хотелось бы выглядеть допотопным таким ящером-демагогом с пухлым, понимаешь, докладом под мышкой. Время развесистых докладов, парадности, дутых партийных авторитетов прошло навсегда. Коммунистические авантюристы, приведшие Россию на край пропасти, получили по заслугам. Такие уродливые явления на производстве, как планирование и администрирование, давно изжиты в нашем коллективе. Мы с вами вот уже десять лет живем единой рабочей семьей, где один за всех и все за одного. Все вы в курсе наших дел и событий, все всё знаете. Тем не менее в такой день мне хочется вспомнить начало нашего пути. Тогда, в тяжелые годы развала коммунистической системы, Российский парламент принял ответственное решение о выделении 4 миллиардов рублей на Всероссийскую культурно-экологическую программу “Возрождение”, принял, проявив мудрость, памятуя о евангельской заповеди: “Не хлебом единым жив человек”. Русская культура, обескровленная и изуродованная семидесятипятилетним правлением коммунистов, испытывала острейшую нужду в Классическом протеине, как убедительно доказал академик И. Михайловский, научно обогативший учение Вернадского и Федорова. Всего за три года, благодаря самоотверженному труду московских, петербургских, тульских, киевских и новосибирских строителей и добровольцев, были построены Класспротеиновые комбинаты по переработке А. С. Пушкиных, М. Ю. Лермонтовых, И. С. Тургеневых, Н. В. Гоголей, Л. Н. Толстых, Ф. М. Достоевских и А. П. Чеховых. Пущенные одновременно в памятный день – 12 декабря, эти предприятия за три месяца дали отечественной культуре свыше 180 тонн высококачественных Класспротеиновых масс, и сегодня мне особенно приятно напомнить вам, что доля нашего комбината в общей выработке составила почти 40 тонн, мы тогда переработали 917 А. П. Чеховых в возрасте от 8 до 82 лет. Произошло это не “по щучьему велению” и не по мановению чьей-то властной руки, как безапелляционно заявляют “мудрецы” из ХДП, а благодаря честному, квалифицированному труду наших рабочих и инженеров, понявших и осознавших бедственное положение отечественной культуры. Подводя итоги нашей десятилетней работы, мы можем с гордостью сказать: коллектив Чеховпротеинового комбината имени А. Д. Сахарова оправдал доверие народа, доверие Российской культуры, в восстановление которой нами внесен весомый вклад. Он весит гораздо больше безответственных речей демагогов из ХДП и СДП, пытающихся ставить под сомнение наш труд и программу “Возрождение” в целом!

Бурные аплодисменты.

За десять лет нами переработано 17 612 А. П. Чеховых в возрасте от 7 до 86 лет, общим весом 881 тонна. Всего выпущено: 350 тонн жидкого чеховпротеинового, 118 тонн сгущенного чп, 78 тонн чп-порошка, 62 тонны чп-бинтов, 25 тонн чп-спиралей, 17 тонн чп-манжетов, 10 тонн чп-гильз, 10 тонн чп-вкладышей, 8 тонн чп-пластырей, 8 тонн чп-протяжек, 6,2 тонны чп-пластин. Средняя заработная плата по комбинату за десять лет возросла на 160 %. Акции нашего предприятия поднялись почти на 20 пунктов. Надеюсь, что это не предел.

Аплодисменты.

Благосостояние наших семей в наших руках.

Аплодисменты.

У нас с вами есть стимул в работе, и он не только в высокой зарплате. Народ, культура остро нуждаются в нашей продукции, о чем свидетельствует число заявок на сгущенный чп, чп-бинты и чп-клинья. Оно, друзья, втрое превышает годовой выпуск! Втрое! Эти кипы заявок – убедительный ответ пустословам из ХДП и СДП, громогласно заявляющим о “нерентабельности программы “Возрождение”. Приходите, господа, загляните в сейф Николая Николаевича Позднякова! Милости просим! Приглашаю особо многоуважаемого Германа Владимировича Горна!

Бурные аплодисменты.

Друзья! Сегодня мне особенно приятно назвать лучших из нас, кто высокопрофессиональным трудом способствует укреплению авторитета нашей фирмы, кому небезразлична судьба отечественной культуры. По решению правления акционерного общества “Чехов” кредитными билетами на сумму 1000 рублей премируются: главный инженер Виктор Иванович Холодов, главный технолог Тамара Шавловна Махарадзе, главный экономист Вениамин Борисович Берман, главный механик Юрий Иванович Тепляков, начальник экспертного отдела Лидия Андреевна Богородская, начальник отдела снабжения Семен Израилевич Левин, начальник отдела кадров Владимир Владимирович Ермолаенко, начальник экологического отдела Ирина Игоревна Титова, председатель профсоюзного комитета Евгений Сергеевич Бородин, начальники цехов: Леонид Михайлович Пряхин, Александр Михайлович Бойко, Дмитрий Сергеевич Кременецкий, Ашот Рафикович Арутюнян; бригадиры: Юрий Константинович Девятко, Николай Николаевич Бодров, Мария Васильевна Захарова.

Аплодисменты.

Поздравляю вас, друзья!

Бурные аплодисменты.

А теперь у меня для вас сюрприз, хоть вы вчера видели и в курсе события. К нам в гости на наш юбилей приехали старые добрые друзья – актеры Калужского драматического театра во главе с режиссером Леонидом Павловичем Болдыревым. И сегодня, сейчас они выступят здесь на нашей сцене, используя только что выработанную продукцию.

Аплодисменты.

Для нас это выступление не только замечательный подарок к юбилею комбината, но и веское слово в поддержку Всероссийской культурно-экологической программы “Возрождение”!

Аплодисменты.

И еще сюрприз. Перед началом спектакля будет показан фильм, снятый вчера в наших цехах. В этом уникальном фильме, сделанном по нашей просьбе друзьями с “Мосфильма”, показаны процесс получения чп-продукции непосредственно по заказу Калужского драматического театра и использование ее труппой при подготовке к спектаклю. Директорским советом комбината решено послать копию фильма в комиссию по делам культуры нашего Парламента.

Аплодисменты.

Сразу после окончания фильма начнется спектакль.

Аплодисменты. Директор сходит с трибуны, спускается со сцены, на несколько минут опускается занавес, открывая большой экран. Свет в зале гаснет, на экране появляется изображение ворот комбината с эмблемой ЧПК. Звучит музыка С. В. Рахманинова. Ворота открываются, в них входят актеры, которых тут же встречает администрация комбината.

Диктор. В канун десятилетия Чеховпротеинового комбината им. А. Д. Сахарова в гости к рабочим приехали актеры Калужского драматического театра во главе с главным режиссером Л. П. Болдыревым. Дружба двух коллективов принесла добрые плоды отечественной культуре: 218 спектаклей сыграны на продукции комбината, Калужский театр получил поистине мировую известность, отзывы зрителей и критиков единодушны: замечательный театр, замечательные актеры, замечательный режиссер.

Актеры и руководители ЧПК идут по главному цеху комбината, оживленно беседуя.

Диктор. Москва и Петербург, Лондон и Прага, Париж и Нью-Йорк рукоплескали калужанам. “Калужский театр показал нам такого Чехова, которого мы никогда не видели!” – восторженно писала парижская “Монд”. “Своим успехом мы обязаны Чехов-протеиновому комбинату им. А. Д. Сахарова, вот уже шесть лет поставляющему нам высококачественную продукцию”, – заявил Леонид Павлович Болдырев в интервью германской “Франкфуртер альгемайне”.

Актеры беседуют с рабочими главного конвейера.

Диктор. Проблема оздоровления, подъема российской культуры, искоренение последствий деформации культурного сознания народа, поиски нового в искусстве – вот что объединяет актеров и рабочих. Калужане привезли показать новую пьесу, продукция для которой будет приготовлена сейчас же, на их глазах.

Актеры и руководители ЧПК проходят к началу конвейера, в Убойно-разделочный цех.

Диктор. Убойно-разделочный цех – начало сложного технологического процесса получения чеховпротеина. Убой, снятие кожи и разделку восьми Антон Павловичей Чеховых в возрасте 9, 12, 16, 22, 35, 37, 43 и 72 лет проводит бригада Юрия Константиновича Девятко. Работа ведется электроубойниками и электропилами новейшей конструкции.

На экране – восемь голых тел со связанными руками подвешены за ноги над восемью чанами. Члены бригады в коричневых комбинезонах забивают Чеховых электроубойниками, затем сдирают кожу, спускают кровь, потрошат, расчленяют электропилами и кладут части на конвейер. В дальнейшем в фильме все соответствует технологии ЧПК, диктор лишь комментирует происходящее.

Диктор. По конвейеру части Чеховых поступают в Цех Первичной Обработки. Здесь трудятся бригады Николая Николаевича Бодрова и Марии Васильевны Захаровой. После тщательной промывки части загружают в автоклавы. Отделение костей от массы. Цех Переработки костей. Бригада Юрия Петровича Гелескула. Выпаривание жира из костей. Переработка костей в костную муку. Цех Измельчения масс и сепарации. Главный измельчитель. Бригада Константина Александровича Жука. Загрузка массы в сепаратор. Отсюда чеховпротеиновый гель поступает в Цех Очистки и Пастеризации. Бригада Андрея Викторовича Волкова и Анны Иосифовны Глузман. Получение жидкого чеховпротеина. Получение сгущенного чеховпротеина. Получение чп-порошка. Цех Чп-продукции – самый большой в комбинате. Здесь трудятся 117 человек. Бригада наладчиков оборудования Михаила Семеновича Шора. Производство чп-бинтов и чп-пластырей. Производство чп-спиралей и чп-манжетов. Автомат по производству чп-гильз, чп-клиньев, чп-вкладышей и чп-полушарий. Производство чп-протяжек и чп-пластин. По конвейеру готовая продукция поступает в Цех Упаковки. Бригада упаковщиц Лидии Ивановны Топоровой. Контейнеры с упакованной чп-продукцией готовы к отправке. Сейчас готовая чп-продукция будет использована актерами для подготовки к спектаклю. Сложный, многочасовый подготовительный процесс решено провести в Комнате Отдыха. Подготовка актрисы Бураковской, исполняющей роль Нины Заречной, состоит из двенадцати этапов: покрытие тела актрисы сгущенным чеховпротеином, присыпание суставов чп-порошком, бинтование суставов чп-бинтами, наложение на руки чп-манжетов, наложение на голову чп-пластырей, введение в ушные раковины чп-полушарий, введение в половые органы чп-вкладышей, вшивание под кожу чп-клиньев, вшивание в мышцы ног чп-гильз, вшивание в мышцы спины чп-спиралей, продевание протяжек, одевание платья Нины Заречной, сшитого из свежеснятой кожи А. П. Чеховых. Наполнение платья жидким чеховпротеином. Одновременно идет подготовка к спектаклю других актеров: актера Хохлова, исполняющего роль Иванова, актера Борисова, исполняющего роль Астрова, актрис Ребровой, Гликман, Саюшевой, исполняющих роли сестер Прозоровых, актера Плотникова, исполняющего роль дяди Вани, актера Каменских, исполняющего роль Фирса. Готовые актеры следуют в инкубатор, оборудованный в Сушильном Цехе. Чугунная сфера инкубатора обмазана изнутри перемолотыми прямыми кишками А. П. Чеховых. После 24 часов инкубации актеры предстанут перед зрителями. Всероссийская культурно-экологическая программа “Возрождение” продолжает приносить добрые плоды отечественной культуре.

Аплодисменты. Занавес опускается и поднимается минут через десять. На сцене: терраса дома, выходящая в цветущий вишневый сад; в саду качели; на террасе стол, сервированный для ужина, с горящей лампой посередине, стулья, на одном из которых гитара. Вечереет. Слышно, как в доме играют на рояле. Вся декорация, включая мельчайшие детали (яблоки на столе, листья и др.), сделана из внутренностей А. П. Чеховых. Иванов сидит за столом и читает книгу. Из глубины сада к нему на цыпочках подкрадывается Нина Заречная и, поравнявшись с ним, громко хлопает в ладоши.

Нина. Но он сейчас уехал с мачехой. Красное небо, уже начинает восходить луна, и я гнала лошадей, гнала.

Смеется.

Но я рада.

Крепко жмет руку Иванова.

Иванов (читая). Хорошо, после…

Нина. Это так… Видите, как мне тяжело дышать. Через полчаса я уеду, надо спешить. Нельзя, нельзя, Бога ради, не удерживайте. Отец не знает, что я здесь.

Иванов. Я читаю… после…

Нина. Отец и его жена не пускают меня сюда. Говорят, что здесь богема… боятся, как бы я не пошла в актрисы… А меня тянет сюда к озеру, как чайку… Мое сердце полно вами.

Оглядывается.

Иванов. Не приставайте!

Нина. Кажется, кто-то там…

Иванов. Мне жаль, что от вас водкой пахнет. Это противно.

Нина. Это какое дерево?

Иванов. Это, наконец, невыносимо… Поймите, что это издевательство…

Нина. Отчего оно такое темное?

Иванов. Какие восемьдесят два рубля?

Нина. Нельзя.

Иванов. У меня нет.

Нина. Нельзя, вас заметит сторож. Трезор еще не привык к вам и будет лаять.

Голос. Внимание! Время крика во внутренние органы А. П. Чеховых.

Нина (подходит к столу, берет сердце, опускается на колени, кричит в сердце). Вотробо! Вотробо! Вотробо! Вотробо!

Иванов (подходит к столу, берет печень, опускается на колени, кричит в печень). Пашо! Пашо! Пашо! Пашо! Пашо!

После крика кладут печень и сердце опять на стол.

Иванов. Не знаю. У меня сегодня ничего нет. Подождите до первого числа, когда жалованье получу.

Нина. Тсс…

Иванов. Так что же мне теперь делать? Ну, режьте меня, пилите… И что у вас за отвратительная манера приставать ко мне именно тогда, когда я читаю, пишу или…

Нина. Да, очень. Ваша мама – ничего, ее я не боюсь, но у вас Тригорин. Играть при нем мне страшно и стыдно… Известный писатель… Он молод?