Текст книги "Чужбина не встречает коврижками. История русского эмигранта"

Глава двадцатая

В монастыре послушница Аврора сказала мне, что матушка Ульяна уехала в Ла Серену и приедет только завтра. Галина была на работе. Ярослава тоже не было. Я заглянул к Черёмушкиным. В комнате находилась одна только Машка. Она с озабоченным видом крутилась возле видеомагнитофона. Я оторвал её от занятия:

– Как дела, Машутка?

– А я только что посмотрела сказку про Бабу-Ягу и Кащея Бессмертного.

– Ну и как?

Малышка с серьёзным видом ответила:

– Такой тяжёлый фильм. Просто кошмар!

– Да брось ты так переживать. Там всё будет хорошо. Лучше скажи где ваши?

– Папа на работе.

– Ну, это понятно. А мама?

– Мама умотала в город по магазинам пошастать. Игуменьи сегодня нет и некому тут ворчать.

– Ну, тогда, ладно. Бывай. Передавай привет родителям.

Я вернулся из монастыря, зашёл в свою комнату и только пристроился к телевизору, как в дверь требовательно постучали и прозвучал строгий голос Фельдфебельши:

– Владислав, ну-ка откройте дверь!

Я открыл. Передо мной стояла разъярённая комендант, словно ядовитая гюрза готовая к молниеносному броску. А за ней, жалко съёжившись, неуверенно мялся Вовчик. Его левый глаз живописно заплыл шикарным свежим фингалом.

– Вы что здесь себе позволяете? – гневно разорялась наделённая полномочиями дама. – А с виду таким интеллигентом себя представили. За что вы избили этого молодого человека?

– Пусть сам расскажет.

– Он уже рассказал. И свидетели подтвердили. В общем, так. Сейчас же собирайте манатки и убирайтесь отсюда вон.

– Куда же я пойду?

– Это ваши проблемы, а мне здесь хулиганов не надо.

– Никуда я не пойду отсюда. Да это и не ваш частный дом, чтоб вы меня выгоняли. Я поеду к отцу Вениамину и поговорю с ним. Пусть во всём разберётся.

От этих слов Шепокляк аж подскочила:

– Я вам уже объясняла, что здесь не отец Вениамин, а я хозяйка. Я вас в два счёта вышвырну отсюда. А батюшке сейчас же сама позвоню, пусть знает, что здесь творят его подопечные.

Она резко развернулась и ринулась к телефону. За ней вихляющей походкой гея поплёлся пострадавший Вован.

Вечером в моей комнате собрались Игорь, Леонид и Надежда. Они были в курсе всего происшедшего и поддерживали меня. Надя даже ходила к Фельдфебельше и сама рассказала, как всё случилось, но та заявила, что и так прекрасно знает как всё произошло:

– Этот журналист придрался к Владимиру и стал избивать его в кухне, а Олег с Фёдором только разнимали их. Они мне подробно рассказали, как всё было на самом деле.

– Но я же там была и своими глазами видела, как они трое напали на Владислава.

– Не суйте свой нос куда не следует иначе пойдёте на улицу вслед за вашим другом. И вообще, оказывается вы сами постоянно устраиваете здесь попойки. Я ещё разберусь с этим позже. Идите и не морочьте мне голову…

Я позвонил отцу Вениамину с просьбой принять меня. Но священник холодно ответил:

– В этом нет необходимости. А вашу безобразную выходку мы разберём в воскресенье на Церковном совете. Приходите туда и не опаздывайте. Вот там всё и расскажете.

– Отец Вениамин, я хочу вам объяс…

– До свидания.

Я тут же позвонил Лацкам. Трубку взяла Татьяна:

– Слушаю?

– Татьяна, у меня тут крупная неприятность произошла. Я только что звонил батюшке, а он не захотел меня даже выслушать.

– Я в курсе, Владислав. В воскресенье состоится Церковный совет и там вам скажут решение. А сейчас, извините, мне некогда.

В трубке раздались гудки. Я был обескуражен: такие влиятельные персоны, как отец Вениамин и Лацки отвернулись от меня. Я толком не понимал почему всё так обернулось против меня. Ну, дал отпор обнаглевшему хаму, и что тут с моей стороны сделано не так?..

В воскресенье по окончании службы никто из прихожан не расходился. Многие знакомые окружили меня и морально подбадривали. Все были в курсе случившегося. Возле меня скопилось много народу, и все громко возмущались поступком аргентинской троицы. А те, как оплёванные, одиноко стояли поодаль и смиренно дожидались решения своей участи. К ним изредка на короткое время подступались только Долгушины и, затем, снова присоединялись ко всему обществу. Галина с Аллой призывали всех пойти на Совет и там поддержать меня. На это предложение все одобрительно загудели. Появился Борис Гаузен и сказал, чтобы я и Вовчик прошли в зал заседаний. Все ринулись туда за мной, но Гаузен пропустил только нас двоих, а остальным объявил, чтобы дожидались на улице. Из этого я понял, что решение принято и на него никто уже не повлияет. Нас обоих поставили перед столом с заседающими. Я попросил дать мне возможность высказаться. Но председательствующий отец Вениамин отклонил мою просьбу и объявил:

– Мы тут разобрали ваш возмутительный поступок и приняли вот какое решение. Нам не нужны здесь люди, не умеющие себя вести в приличном обществе. Все четверо участников безобразной драки немедленно должны освободить выделенное вам жильё. На этом заседание Совета закончено и все свободны.

Я стоял обалдевший. Меня будто окатили с головы до ног ледяной водой. Ничего себе демократия! Такого «справедливого» разбирательства я никак не ожидал.

Во дворе все негодовали. Такая циничная несправедливость в отношении меня покоробила всех. Тут же появились Гаузен с Зоей Степановной и принялись бесцеремонно выдворять всех из церковного двора и закрывать ворота на замок. И ещё Фельдфебельша заявила:

– Уходите! Что вы тут разгалделись? Мы не собираемся выслушивать ваши мнения. Без этого обойдёмся.

На этом участь моя была решена. Душа трепетала, как птаха, которой голодный кот выдрал хвостик. Но я заранее принял решение и теперь знал что делать дальше.

…Игорь с Леонидом помогли погрузить мои вещи в лёнину грузовую камионету, и повезли меня на парселу к дону Энрике. Боялся я только одного: вдруг святой отец уже позвонил плантатору и предупредил, чтобы меня не приняли там. Но Игорь заверил:

– Отец Вениамин человек не мелочный, он такой подлости не сделает.

Оставалось только надеяться на лучшее.

***

На парселе меня встретили тепло, особенно хозяин радостно сиял, как надраенная суконкой солдатская бляха. В моё пользование тут же передали уютный деревянный домик. Там была вся необходимая мебель, только на кровати для меня поменяли постельное бельё. Я распрощался с моими друзьями Игорем и Леонидом, и они поехали в обратном направлении от парселы. Я долго стоял и глядел в след удаляющейся камионеты, пока она не скрылась за изгибом дороги. Непроизвольно на глаза накатились слёзы, мне было безумно жаль себя: в чужой стране заброшен один в какую-то глухомань, остались последние десять тысяч песо и на них нужно было как-то продержаться до первой зарплаты, ведь здесь поблизости нет монастыря, и никто не поддержит меня продуктами.

Вскоре наступил вечер и хозяева, видимо, понимая моё душевное состояние, не потревожили своим присутствием. Делать было нечего и я отправился спать. Но сон никак не шёл. Донимала тоска по Марине, по своей далёкой горемычной родине. Словно рыбак, тянул я невод дней своих, не ведая какой улов преподнесёт жизнь в грядущем.

Вдруг над окном в чёрном ночном небе повисла огромная яркая луна, будоража моё воспалённое воображение. И в ту ночь родилось такое стихотворение:

 
Какая полная луна сегодня,
что хочется завыть под ней по-волчьи.
Да только воля-то на всё господня
…и исхожу всю ночь жёлчью.
А ты, родная, спи ужо спокойно
и не терзай своей души кошмаром.
Разлуку нужно пережить достойно, —
нет в жизни этой ничего даром.
А крест мой, – до чего ж он тяжек!
Его несу и не ропщу вовсе.
Вот только накоплю презренных бумажек…
Ты к лучшему пока что готовься.
Ещё наступит наш день счастья
и посмеёмся мы над тем, что было.
…А небо скалится жёлтой пастью
и надвигается чёрным рылом.
 

Утром ко мне пришёл дон Энрике, наговорил кучу любезностей и, затем, приступил к деловой части своего визита. Я плохо понимал по-испански, он терпеливо по нескольку раз всё повторял, чтобы я понял его. В ход опять пошёл русско-испанский словарик. Старик мне определённо нравился своей добротой и внимательным отношением. Чтобы более доходчивей объяснить суть того или иного предложения, он принёс тетрадь и в ней рисовал картинки, сопутствующие ходу его мыслей. Надо сказать, он хорошо рисовал, и я до сих пор бережно храню ту тетрадку с рисунками старика.

В общем, дон Энрике прежде всего обозначил круг моих обязанностей. Я сразу же честно признался, что ничего не смыслю в сельском хозяйстве, ибо всю жизнь провёл в городе. Но патрон успокоил и обещал скоро обучить всему необходимому: работать-то мне придётся под его руководством. Он живо интересовался биографией, кем я работал, какую имею семью, какова в России политическая ситуация, как я попал в Чили и прочее. Дон Энрике обещал помочь перебраться моим жене и дочери сюда, чтоб они поселились со мной на парселе и вместе бы работали здесь. Меня радовала такая перспектива и я воспрянул духом. Беспокоило лишь то, что у меня закончилась туристическая виза и непонятно было что теперь делать с этим. Старик успокоил. Он заверил, что скоро подготовит для меня контракт и все необходимые документы, и сам заплатит в Эстранхерию (департамент министерства иностранных дел) штраф за просроченную визу.

Все, вроде бы, складывалось, как нельзя, лучше…

Неужели чёрная полоса в моей жизни закончилась наконец? Я боялся в это поверить.

***

Энрике Маттей с Сильвией в молодые годы по политическим соображениям покинули социалистическое Чили и обосновались в США. Там они работали, получили гражданство и вышли на заслуженную пенсию. А брат Энрике – Фернандо Маттей никогда не покидал Чили. Он был военным и дослужился до чина генерала авиации. Когда генерал Пиночет тайно готовил свой заговор, чтобы свергнуть правительство социалиста Альенды, в «подпольную» Хунту он пригласил ещё четверых генералов, двое из которых были чилийцы, а двое других – немцы. Так что, после победы Хунты Фернандо Маттей стал значительной фигурой в стране и являлся фактически одним из самых влиятельных и богатых людей в Чили. Он приглашал не раз младшего брата вернуться из Соединённых Штатов, и даже подарил ему участок земли размером в десять гектаров. Но Энрике, лишь доработав до пенсии, вернулся в Чили и обосновался на подаренном участке, где выстроил парселу, и посадил плантацию киви.

– Вот это да! – негодовал я. – И занесла же меня судьба прямо в логово пиночетистов. Только этого ещё не хватало…

Однако, отношения у меня с хозяевами складывались добрые. Своим трудолюбием быстро снискал их уважение. Часто они баловали меня блюдами чилийской кухни, приготовленными для себя. Иногда к ним приезжали их взрослые дети – дочь и сын или

другие родственники. И все со мной обращались уважительно и внимательно, особенно сам хозяин.

Помню такой случай. Стояла осень, по утрам было сыро и холодно. У меня не было

тёплой одежды и я порядочно мёрз. Увидев своего работника трясущимся от холода, дон Энрике тут же скинул с себя тёплый свитер и кожаную куртку. Как я ни отказывался, он подарил мне эти вещи и заставил при нём их надеть. Сеньора Сильвия же, в отличие от своего заботливого супруга, была очень неразговорчива, недоверчива и редко мне поручала какую-либо работу – мной полностью занимался хозяин. Старику было за семьдесят, но он вёл весьма активный образ жизни: ни минуты не сидел без дела, гонял, как мальчишка, на велосипеде, и… пил виски.

На почве его последнего пристрастия у них с сеньорой нередко возникали разногласия. В такие моменты она, яростно сверкая жгучими чёрными очами и темпераментно жестикулируя, упорно наставляла суженного на путь истины. Но это было бесперспективным занятием – дед не поддавался влиянию извне. Так они и сосуществовали на одной территории уже многие годы.

Мне выдали велосипед и револьвер с длинным стволом, чтобы я, объезжая территорию, бдительно патрулировал плантацию, оберегая её от посторонних посягательств, ибо никто не смеет в Чили покуситься на чужую частную собственность.

Караульную службу со мной вместе исправно несли три породистых пса. Они быстро привыкли к новому обитателю, тем более, что кормил их теперь я. Ещё я вскоре научился управлять трактором. И потянулись монотонной чередой мои крестьянские будни. По субботам и воскресеньям, как и положено, мне причитались выходные. Всё шло хорошо. Только вот с документами как-то всё не складывалось. Дон Энрике подготовил мне рабочий контракт, я сдал его в Эстранхерию. Но через некоторое время оттуда пришло письмо с разъяснением, что предоставленный мною контракт подходит лишь для заключения трудового соглашения меж гражданами Чили, для иностранцев же нужен сей документ иной формы и ещё необходима куча других бумаг. Хозяин обещал всё сделать как положено.

Мне оставалось только надеяться, ждать и верить…

Глава двадцать первая

Прошло три месяца со дня моего приезда на парселу. Я уже выполнял всю работу, которая была поручена, и хозяева были довольны. Они непрестанно хвалили меня перед своими гостями. Вообще, работа была посильной и особенно меня не утомляла. Когда нападала хандра и я начинал тосковать без друзей, то на выходные дни уезжал в Сантьяго, чтобы встретиться с друзьями, позвонить семье в Россию. Ночевать, разумеется, оставался у Галины. В этот сложный для меня период она поистине стала близким человеком. Женщина понимала как я страдал от одиночества на парселе, оторванный от привычного круга общения. В дни моего приезда у Галины собирались все наши, жившие в монастыре.

Так и в этот раз я остановился у Кочерыжкиной. Была суббота. На дворе царила чилийская зима: сырой ветер, слякоть, дождь. Скучное время года. Озноб пробирал всё тело. Организм, как носитель острых респираторных заболеваний, кашлем и насморком отзывался на пагубное влияние извне. Ох как требовалась оздоравливающая дезинфекция изнутри!

За столом собрались, кроме хозяйки дома и меня, – чета Черемушкиных Ярославом.

– Владислав, как у тебя обстоит дело с документами? Рабочую визу тебе уже открыли? – поинтересовался Ярослав.

– Нет ещё. Прошло три месяца, а хозяин всё твердит: маньяна.

– А когда он собирается твою семью перевезти в Чили? – спросила Алла.

– Он как подсчитал в какую сумму ему обойдется доставка из России моей семьи, так схватился за голову. Больше этой темы не касается.

– Что, от каких-то трёх тысяч долларов обнищает? – возмутился Юра. – Да он на своей плантации такие бабки делает!

– И ещё, ежемесячная пенсия у него только в Штатах около двух тысяч долларов, да ещё в Чили… – добавил я.

– Ну и жлобы эти латиносы, – вознегодовал Юрий. – Они запросто раздают обещания направо-налево, но не выполняют их. И это здесь нормально. Это национальная черта индейцев.

– Так, что ты думаешь делать, Владислав? – спросил Ярослав.

– Пока потерплю. Но думаю, что семью мне не помогут сюда переправить, – заключил я. И, обращаясь к присутствующим, попросил:

– Друзья, если кому-нибудь из вас подвернётся любая работа для меня… я вас прошу…

Все хором успокоили:

– Что ты волнуешься? Мы все и так давно ищем для тебя какое-нибудь место. К сожалению, пока безрезультатно.

– Знаешь, Владислав, – сказал Ярослав, – я ведь скоро уеду домой во Львов.

– Как жаль, Ярослав. Я так привык к тебе. Нам всем будет тебя не хватать.

– Ну, что поделаешь. Там у меня престарелый отец и он слег в постель, надо быть при нём. Но я хочу сказать тебе другое. Я-то уеду, а моё место в фирме у Рональда освободится. Я хочу ему порекомендовать тебя. Поговорю с Верой, она русская по крови – она поймёт. Рон может сделать тебе контракт.

– Вот это вариант! – подхватил Юра.

– Да! Об этом я могу только мечтать, – обрадовался я.

Вся компания одобрительно загудела, радуясь за меня. Мы дружно обсудили открывшуюся вдруг перспективу. И потёк разговор в благоприятном русле. А Галина поведала другую новость:

– Вы знаете, я сегодня встретила в городе Надю Обойчук. Их всё же сожрали эти Гаузен с Зоей Степановной. Обойчуки съехали из церковного общежития и теперь снимают в Лас Кондесе отдельный домик. Зато та аргентинская троица так и живёт в старом особняке, и никто их не прогоняет оттуда. От них все наши отвернулись после того случая, как они оклеветали Влада, только Долгушины и дружат с ними.

– А я слышал, что Колька Долгушин скоро собирается ехать в Штаты в командировку, – сообщил Черемушкин.

– Он туда уже на прошлой неделе уехал, – поправила Галина.

– А что у вас тут нового произошло пока я отсутствовал? – полюбопытствовал я.

– Да я подумываю съездить на разведку в Югославию. Там в Косово сейчас идёт война и можно хорошо заработать, – поделился планами Юра.

– Владислав, ты всё у нас новости спрашиваешь. А у самого там на парселе неужели ничего нового не происходит? – спросила Алла.

– Да что там может быть нового? Однообразная монотонная повседневность. Тем более сейчас стоит погода такая паршивая – прямо как осенью в России, – отмахнулся я.

– Так обычно осенью поэтов вдохновение посещает. Может быть ты что-нибудь новое написал? – полюбопытствовала Галина.

– Да, есть одно стихотворение, – подтвердил неохотно я.

– Давай прочитай. Просим! – в один голос потребовали все.

Пришлось исполнить волю друзей:

 
Парад осенних акварелей
продемонстрировала нам
природа, дабы лицезрели
живой пейзаж по сторонам,
изваянный бессмертным гением
неповторимого Творца.
За исчезающим мгновением —
бег кисти тщетен иль резца,
рукою грешной управляемый,
а посему немудрено, —
сознанием запечатляемый
в этюде миг не воплощаем, но
живую гамму акварелей
палитра осени несет,
мы лишь проводим параллели
меж сущим и астральным. Чёт
и нечет живо чередуются
в движенье вечном без конца
и в комбинации красуются
натуры – взяты с образца:
вот лист берёзовый средь осени
парит вне времени, движим
порывом грёз на фоне просини;
как этот миг непостижим!
 

– Это единственная весть с парселы, которой я могу с вами поделиться, – закончил я.

Вот так и распространялись все новости среди обитателей русской колонии. У нас не было ни своей газеты, ни других средств массовой информации, поэтому все вести передавались из уст в уста, то бишь, в уши собеседников. Это было нам жизненно необходимо, ибо зачастую касалось непосредственно нас. Таким образом все мы были осведомлены о происходящем в кругу соотечественников, да и во всём мире.

***

Зима плохо отразилась на здоровье дона Энрике и он слег от сильной простуды. Целый месяц старик почти не вставал. Я был, можно сказать, предоставлен самому себе. Хозяйка меня почти не касалась. Работу свою я знал досконально и добросовестно её исполнял. Урожай киви давно был собран и продан, мне оставалось лишь содержать парселу в надлежащем порядке: кормить собак, кур и любимицу хозяйки пуховую ламу, а также, исполнять караульную службу. Изредка помогал сеньоре что-нибудь перенести, передвинуть мебель в доме, выбить ковёр и тому подобное.

Однажды донья Сильвия позвала меня и сказала:

– Влади, совсем плохо твоему дону Энрике. Придётся отвезти его в Соединенные Штаты – там медицина лучше.

Я искренне жалел старика. Мы с ним так сдружились. И я ответил хозяйке:

– Конечно, сеньора, надо дона Энрике везти туда, если это так необходимо.

– Поэтому ты останешься на парселе один. Я вернусь только через месяц. Иногда сюда будет приезжать мой сын Родриго, ты его знаешь. Он тебе поможет, если возникнет какая-нибудь необходимость.

– Хорошо. Вы не беспокойтесь, на парселе будет полный порядок.

– Я надеюсь на тебя, Влади. Только ты не покидай парселу и в выходные – я тебе оплачу за эти дни.

– Договорились, сеньора.

Дон Энрике мужественно крепился, иногда ненадолго пытался выходить во двор, но было очевидно, что старику совсем тяжко. Взгляд его заметно потускнел. Он больше не употреблял обожаемое виски. И вот наступил день расставания. Приехал Родриго. Я помог погрузить вещи в машину. Дон Энрике обнял меня на прощание и сказал:

– Ты хороший работник, Влади. Я так от души хотел тебе помочь, но, извини, – видишь, как всё сложилось. Теперь я не знаю когда вернусь на парселу. Но Сильвия тебя не оставит.

У старика задрожал подбородок и увлажнились глаза, он не мог говорить и, удручённо махнув рукой, тяжело опустился на заднее сиденье автомобиля.

У меня у самого дрожала душа, было искренне жаль доброго старика. Я долго ещё стоял и смотрел вслед удаляющемуся «Мерседесу» и ощущал себя будто обкраденным судьбою.

Так я остался на целый месяц один на парселе, если не считать трёх собак, ламу да куриное общество.

И вот, однажды ночью мне приснился сон. В нём ко мне нежно ластились две необычайно пушистые фиолетовой расцветки кошки: взрослая и котёнок. Я гладил их по мягкой шерстке. И такая царила идиллия в том сне! Но вдруг меня словно подбросило в постели, сон мгновенно улетучился. Непонятно от чего, но в душе неожиданно поселилось тревожное чувство. Я отчётливо ощутил, что случилось что-то ужасное. Душу терзала невыносимая мысль: что-то случилось дома. Я боялся за Марину, за Викторию. Не находил себе места, не знал что же мне делать. Вообще, я никогда не верил ни в приметы, ни в вещие сны, ни в предчувствия. Но здесь явно что-то выходило за рамки моего мировоззрения. И это тревожило. Неодолимое желание скорее услышать голос Марины поглощало все другие чувства. У меня не было телефона, а чтобы позвонить в Россию, нужно было добраться до ближайшего переговорного пункта, который находился в тридцати километрах от парселы, в Ранкагуа. Оттуда я раньше уже звонил домой. Едва дождавшись утра, поспешил на автотрассу, чтоб попасть на автобус, идущий в направлении Ранкагуа.

В России у нас не было домашнего телефона, и всегда приходилось звонить подруге моей жены Оксане, живущей по соседству. Оксана работала завучем в той же школе, где и Марина, и только её моя жена посвятила в тайны нашей семьи. А для всех посторонних моя жена распространяла слух, будто у нас в семье произошёл окончательный разрыв, и мы разошлись, и я уехал в неизвестном направлении. Этим Марина обезопасила себя и нашу дочь от ответственности за мои действия.

На переговорном пункте с душевным трепетом я снял телефонную трубку…

– Марина… Марина… алло!.. Ты меня слышишь? – кричал я отчаянно в телефон.

– Да-да. Здравствуй, Влад! – дрожащим голосом ответила моя жена.

– У вас всё хорошо?

– Да, у нас всё… то есть… в общем, твой брат Юрий…

– Что, что с ним?

– Он в больнице… врачи говорят: безнадёжен.

– Что с ним?

– Несчастье, Владик. Он возвращался с работы и на него напали какие-то неизвестные. Всё произошло возле самого дома, будто они поджидали его. Ему буквально размозжили череп металлическими прутами, – уже не в силах сдерживаться, вовсю рыдала моя Марина. – Я только что приехала… он в реанимации… находится в коме… абсолютно безнадёжен… так врач мне сказал…

– Марина, кто и за что на него напал?

– Ничего не знаю. Мне звонил следователь, после обеда я поеду к нему на прием…

Не помню как я добрался назад на парселу. В голове творилась чехарда:

– Что делать? Мой любимый брат Юрий при смерти… как такое возможно? – ведь он такой сильный, молодой, здоровый. За что его так?.. Господи, за что ты так долго терзаешь меня? …о, боже, я молю тебя! – пусть он выживет…

Тут стал понятен мой ночной кошмар:

– И сон-то такой красивый… эти милые фиолетовые кошки… но почему преследовало чувство тревоги?.. – недоумевал я. – Неужели интуиция сработала? Невероятно!

День и ночь я взывал к высшим силам, молил, чтобы не забирали жизнь у брата. Так четырнадцать суток он пребывал в коме, медики долго бились за уходящую жизнь, его несколько раз оперировали – сделали двустороннюю трепанацию черепа. Голову, можно сказать, собирали по частям.

…И он выжил. Помогли толи высшие силы, толи искусство медиков, толи молодой здоровый организм – не знаю, – скорее всего всё в комплексе. Но теперь брат метался в безумии, рвал простыни и «ходил под себя». У него парализовало правую сторону тела и полностью нарушилась координация движений. Психические припадки постоянно мучили беднягу. И долго ещё брата не выписывали из больницы. Его заново, как младенца, учили всему. И со временем все-таки он поднялся на ноги. Несколькими годами раньше случившегося Юрий ушёл от своей жены, и она уехала на жить Украину. Марина сообщила Зинаиде о том, что произошло с её бывшим мужем. Та неожиданно приехала и увезла Юрия с собой. К тому времени он понемногу стал восстанавливаться: нормализовалась координация движений, он стал передвигаться без посторонней помощи, хотя и продолжал приволакивать правую ногу, стал узнавать близких, припадки не так часто беспокоили его теперь.

А в милиции дело положили в «долгий ящик», ибо личности нападавших якобы не были установлены. Осталось непонятным кто и за что напал на брата, но сработали они весьма профессионально и скрылись оперативно, оставив изувеченного умирать на тротуаре. Случайный прохожий вызвал «скорую помощь», которая на счастье прибыла вовремя – это и спасло брату жизнь.