Текст книги "Наречение имени"

Великое множество произведений классических литератур описывает круги вокруг одного и того же сюжета: встреча – влюбленность – препятствия – преодоление их – свадьба (или лишь намеком на нее: объятием, вспыхнувшим взглядом, выстраданной счастливой улыбкой); занавес закрывается. Что дальше будет, неинтересно, все как-то устроится, объятие не кончится, улыбка или любящий взор не погаснут, самому сочувствующему читателю дальше заглядывать неинтересно. Наше любопытство тянется к другим, боковым, извилистым дорожкам: приключениям, драмам, всяким дамам с собачкой. Когда же приключений нет, то получается, что большая часть человеческой жизни проходит в некой полосе неинтересности: узаконенная постель, никакой интриги вокруг пола, воображение наше жаждет иной, более острой пищи.

Однако за упавшим занавесом начинается движение в противоположном направлении: бракосочетание – преодоление тысячи препятствий – трудное обретение первой любви. Часто во время обязательной подготовки к браку (без прохождения которой католическая Церковь, например, никого допускает к венчанию) учат о том, как начинать этот путь и мало говорят о том, как его продолжать или через много-много лет заканчивать. Все знают при этом, что устоять в браке часто бывает труднее, чем проложить даже самую крутую дорогу к нему. Куда легче преподать науку совместного проживания молодым, кто с нетерпением только еще собирается освоить ее, нежели тем, кто сам готов делиться ею от избытка опыта и усталости от него.

Крепка как смерть любовь, – повторяем мы, и это значит, что крепость ее может перебороть смерть во всяком умирании. Цена брачного союза выявляется и тогда, когда мы физически и духовно проходим через опыт угасания плоти того, кто был с нами единой плотью. Любовь исполняется, становится небом на земле не только в терцинах «Божественной Комедии», но и тогда, когда тело супруга разрушено болезнью, и тогда, когда поражен и сам его разум, и даже тогда, когда одного из супругов давно нет в живых. Как писал незадолго до кончины Тютчев:

 
Все отнял у меня казнящий Бог;
Здоровье, силу воли, воздух, сон,
Одну тебя при мне оставил он,
Чтоб я Ему еще молиться мог.
 

Это известное четверостишие обращено к жене, когда-то оставленной поэтом ради любви к другой и вновь обретенной в последние годы жизни. Здесь словно обновляется икона брака или скорее, делается попытка ее создания; так и не завершив свой разговор с Богом, Тютчев молитвенно прикасается к Его тайне через сердце и ласку другого, через любовь Божию, явленную через «одну тебя». И, наверное, нет более мощной поэмы о браке недавнего времени, чем мемуары Надежды Яковлевны Мандельштам. История, начавшаяся с ареста и смерти героя, становится гигантской аллегорией на тему гения, преследуемого злодейством, сагой о песне, любви и гибели Осипа Мандельштама и ничтожества почти всех прочих участников его драмы. Трехтомник этих мемуаров останется не только необходимейшим введением в советскую жизнь на воле для тех, кто хочет познать ее, но и одним из самых подлинных доказательств осу ществившегося брака, положившего свою печать на сердце и продолжающегося и после смерти.

Апостол Павел призывает супругов, да и всех христиан, носить бремена друг друга (см. Гал 6:2), и без такого плеча, подставленного под чужие тяготы, не удерживается ни один брак. Но не следует ли также носить в себе и сами «иконы» друг друга, под которыми стоит подпись Творца? Два образа встречаются в Первообразе, и только здесь эта встреча может сбыться, стать подлинной и неразрывной.

Если мы попытаемся говорить об отличии сегодняшнего католического взгляда на брак от православного, то нам вовсе не обязательно возвращаться к устаревшим учебникам сравнительного богословия. В жизни дело может обстоять совершенно иначе: западное воззрение на соединение полов, столь суровое у блаженного Августина, практически забыто, в Западной Церкви сегодня мы видим скорее безоблачно оптимистическое, радостное, чтобы не сказать радужное доверие к браку как таковому. Православие же, восхваляя брак как творение рая, милость Божию к человеку и преддверие Царства,[81]81
  См. Троицкий, Христианская философия брака, М. 1995, стр. 184-185. «Ни Церковь, ни государство не являются источником брака. Напротив, брак есть источник Церкви и государства. Брак предществует всем общественным и религиозным организациям. Он установлен уже в раю, установлен непосредственно самим Богом. Бог приводит жену к Адаму, и Адам сам объявляет свой брачный союз независимым от какой бы тони было земной власти, даже и власти родителей (Быт 2:24, ср. Мф 19:6). Таким образом, первый брак был установлен «Божией милостью»».


[Закрыть] куда строже относится к его повседневной практике, настаивая – и по праву – на некоторых аскетических принципах, которые должны упорядочивать и сами пиршества плоти. В католичестве есть разработанная школа подготовки к браку практического научения ему и даже известной дисциплины отношений в нем, от которой было бы не грех что-то позаимствовать и некатоликам, но исчезла традиция воздержания и поста, в том числе и столь непреложного для православных уклонения от супружеских отношений перед участием в Евхаристии. С одной стороны, никаких преград для «сплетенья тел», если оно освящено, с другой, заповедь Христа о нерасторжимости брака превращается в принцип «закон есть закон», в принципе не ведающий исключений (если не считать таковым несколько странную процедуру юридического признания брака несостоявшимся, яко небывшим). И в том случае, когда один из супругов оставляет другого, то тот, другой, если их брак был заключен в Церкви, в которой он хочет принимать причастие, обречен отказаться от новой любви на всю дальнейшую жизнь. Ибо от давно несуществующего союза его может освободить только смерть покинувшего супруга. Полный запрет на телесную близость и иную любовь в случае неудачи брака и отсутствие всяких ограничений на нее в случае удачи – эта дилемма часто приводит к разрыву между земной любовью и верностью Богу. Призвание к безбрачию – одно из самых высоких на земле, но может ли оно становиться вынужденным, навязанным в качестве неудобоносимого бремени?

Брак подобен живому организму, и в этом качестве он существует во взаимодействии со всем тем, что его окружает. Он есть инициация нашей жизни в вечности и вместе с тем он погружен в повседневность. Может быть, брак действительно богословски уголок рая, но за его пределами или, точнее, в той противоречивой игре чувств, которая есть наша жизнь, он все чаще оказывается беззащитен. Сегодня, из-за повреждения «экологии духа» или идолопоклонства своему или чужому телу брак разрушается на глазах. Спасением брака, на наш взгляд, может стать лишь возвращение к его церковности, как к построению внутреннего храма, объединяющего мужа, жену, их потомство. «Пришел еси во врачебницу, да не неисцелен отыдеши», – как говорится в молитве отпущения грехов в чине исповеди. Ибо любовь – слово, которое, подвергаясь наибольшей порче и инфляции, все же находит в себе силы самовозрождаться, самоочищаться, избавляться от пораженных клеток. Лекарство, врачующее любовь, если Евангелие еще не утратило своей соли в нас, – покаяние, прощение и верность.

Покаяние очищает нас от идолов, которых человек созидает внутри себя, в том числе и от идолов, созданных самой любовью. Часто даже пламенея как будто неистовой страстью, мы бываем влюблены на самом деле скорее в себя, чем в другого, воспринимая его как необходимое к себе дополнение настолько, что личность его оказывается просто не нужна. Убийства или самоубийства из-за любви суть последствия идолослужения обоготворенной внутри себя страсти, требующей своих жертв. Покаяние, даже в самой элементарной его формуле – «здесь я был неправ, глух, жестокосерден», – разделяет надвое наше я и отстоящую от него правду, дает правде судить себя, войти в себя, обогатить себя ею. В покаянии человек отрубает какую-то часть идеализированного или скорее идолизированного я, отсеченное место остается открытым, и через эту рану правда Божия входит в него. Семейная жизнь, в которой супруги всегда и во всем правы друг перед другом, оказывается в зоне наибольшего риска. В этой правоте – своей на каждого – брак задыхается, как тело, закутанное в полиэтилен.

В покаянии нельзя перейти через край, как и в неразрывно связанном с ним прощении, ибо чем ближе человек подходит к другому, тем иногда сильнее отталкивается от него. Наше я, повинуясь закону греха, нередко хочет сделать другого своей собственностью, игрушкой, идолом, зеркалом, поводырем, наконец собственной улучшенной копией, но при этом почти всегда натыкается на подобное желание со стороны другого. Собственно, большинство браков разбивается именно из-за этого столкновения, и никакая влюбленность от него не спасает, но лишь делает его бесконечно более драматичным. И до тех пор, пока у супругов, как у эммаусских путников не откроются глаза и они не найдут свою первую любовь как Христа друг в друге, их брак, даже страстный, спаянный, радостный, останется лишь перемирием двух эгоизмов, двух влечений, двух потребностей, наконец, двух удобств. Прощение означает, что мы принимаем покаяние другого, в каких бы неприметных формах оно ни выражалось. Прощение, может быть, труднейшее из призваний брачной жизни, потому что оно требует отказа от того, отчего человеку труднее всего отказаться, от собственного лелеемого страдания.

С обидой бывает справиться труднее всего, ибо она также представляет собой род одержимости; предположим, жена обнаруживает неверность мужа: как ты мог, нет, как ты мог после всего того, что я для тебя сделала!? – повторяет она в ответ на бормотание, что, мол, любовь и постель суть не одно и то же и что в душе он никому не изменял. Муж узнает о неверности жены и картины ее измены, всякий раз с новыми подробностями, становятся его наваждением. При этом брак не всегда распадается (дети, общий дом, всякие связующие обстоятельства, а для верующих и невозможность развода), но становится гнездом змей, которых каждый заботливо высиживает в своем сердце, и нет змей более ядовитых, что порой произрастают в счастливых по виду браках. Этот яд передается и детям, а те несут его дальше в жизнь, и обезвредить его можно лишь длительным усилием прощения. Главный его принцип в том, что нельзя ему поставить законные и разумные границы: чем больше вина, тем более благодатным и подлинным становится акт или скорее подвиг прощения.

Безграничность прощения не означает его автоматизма, иногда для сохранения «небесного» брака следует отказаться от телесного, если один из супругов не способен к верности, а иной раз даже предлагает брак на троих; общее ложе с ним становится «скверным» для обоих, однако оно не требует обязательного рассечения брака, ибо верность одного может в конце концов спасти и обратить другого. И этот подвиг верности, для кого-то естественный, а для кого-то стоящий повседневных усилий, служит третьей составляющей христианского брака, выстроенного на берегу первой любви.

Надо помнить, – говорит митрополит Антоний, – что единственный способ возродить человека, единственный способ дать человеку возможность раскрыться в полноте – это его любить; любить не за его добродетели, а несмотря на то, что он несовершенен, любить просто потому, что он человек, и потому, что человек так велик и прекрасен сам по себе. В это мы можем верить всегда. Мы не всегда можем это видеть, только глаза любви могут нам позволить прозреть это.

Митрополит Антоний называет такое прозрение таинством, а местом его совершения – сердце человека. Если монах, утверждает он (возможно, несколько схематизируя), должен полюбить ближнего через Бога, то муж и жена должны полюбить Бога через ближнего. Но в обоих случаях они должны исполнить заповедь Христа отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мной (Мф 16:24). Это отвержение себя есть условие осуществления всякого настоящего брака, в том числе и брака между язычниками, который с древних времен христиане признавали действенным. Неразрывный союз мужа и жены должен стать взаимным дарением себя друг другу, обращенным в то же время и к другим, ибо здесь в форме служения любви, пусть даже и вслепую, осуществляется заповедь о любви и самоотречении. Всякий подлинный брак можно было бы назвать формой «анонимного», или, точнее, не узнавшего себя христианства. Более того, если в будущем (уже постепенно выступающем из тумана) князь мира всего вновь захочет погасить на земле память о Христе, он больше не будет взрывать храмы или превращать их в коровники, он примется за разрушение семьи, что, впрочем, уже и делается со все большим успехом.

Легко представить возражение: вот вы, христиане, все время говорите о каких-то небесных, долженствующих быть союзах, но посмотрите вокруг себя! У вас и слова не найдется о потерпевших крушение браках, и потому на ваше место приходят гадалки, астрологи, сексологи или любители-психологи, выдающие себя за духовидцев. А что делать с браком, если любви нет? Или если муж более привязан к матери, чем к жене? Или жена из-за страха беременности или просто затянувшейся неразрешенной ссоры отказывается жить с мужем? Или муж, открыв измену жены, начинает испытывать к ней почти инстинктивное физиологическое отвращение?

Мы подходим к ситуациям, когда возникает кризис между тем, что кажется неразрывно связанным: браком и полом. Или лучше дать этой паре иное наименование: брак и грех. Не грех, якобы присущий браку как таковому, а грех, неотъемлемый от нашего падшего естества, которое, разумеется, проявляет себя, и весьма активно, также и в браке, причем не только в его половой стихии. И тогда ограничение этой стихии и даже отказ от нее помогает сохранить и обновить брачный союз, ибо в этом случае мы возвращаемся к той его основе, которая часто, особенно на первых порах, бывает подавлена полом. Всякий кризис может быть преодолен через жертву, в данном случае это может быть жертва чувственностью. «Хотеть – это дело тел, а мы ведь с тобою души» (Цветаева), и стоит освободить душу от «хотения» или хотя бы не дать ему воли, как она может начать распрямляться сама по себе. Трудно быть единой плотью, ибо греховность нашей натуры ищет разрыва, обособления, подчинения себе другого, и в том трудном, страстном, порой драматическом приближении к нему, которое бывает только в браке, в нас пробуждаются все темные и светлые силы. Влечение одной плоти никогда не бывает и без чувства отталкивания, как и любовь, построенная только на влечении тел, всегда рискует, споткнувшись о первый же камень, разбить о него голову.

Потом возненавидел ее Амнон величайшей ненавистью, так что ненависть, какою он возненавидел ее, была сильнее любви, какую имел к ней (2 Цар 13:15), – говорится о сыне Давидовом Амноне и его сестре Фамари, которую он, неодолимо воспылав, хитростью заманил в свою палатку и взял силой. И сладость, приманившая его из глубины ее тела, обернулась невыносимой горечью от самого себя. Словно Амнона вывернуло наизнанку от проглоченного им яда. Этот механизм любви-ненависти как бы уже заложен в жизнь пола, которой не касается дух, ибо эта ненависть есть отвращение к себе, желание стряхнуть с себя того, кем я не хочу быть, не желаю себя видеть. Оттого всякая «любовь», вырванная или купленная, внутренне кончается так, как у Амнона, приказавшего слуге: Прогони от меня эту и запри за ней дверь (13:17).

В браке, когда он построен только на желании физического обладания, именно этот комплекс чувств часто приводит к его распаду. Поэтому всякий подлинный брак требует преображения пола, восприятия его как выражения личности другого, в какие-то критические моменты преображение пола может потребовать даже отказа от него. Но семья при этом сохраняется, а не разрушается, у нее даже появляется второе дыхание. Семья – это не только пол, но и дом, но и потомство, но и община, напоенная общим духом, «малая Церковь», по определению св. Иоанна Златоуста. Именно закваска церковности нередко способна спасти ее от распада, от катулловского «odi et amo» (ненавижу и люблю), от комплекса Амнона. Но двойственность, присущая плотской любви, исчезает, когда отступает диктатура пола и начинается диалог личностей, общение лиц, глаз, разделение попечений житейских. Без такого общения нельзя себе представить удавшийся брак, как невозможен брак церковный без причастия друг другу. Из брака можно исключить общее ложе и даже преходящую страстную влюбленность, но нельзя исключить этого причастия и телом, и духом, и всей жизнью, в каком-то смысле одной на двоих. Поэтому вступать в брак стоит именно ради такой вот жизни, ибо нехорошо человеку быть одному. Одиночество, разобщенность, психология старого холостяка, причуды старой девы (если еще остались таковые девы) – все это духовно опасные состояния, ибо слишком легко засасываются воронкой всепоглощающего духовного, душевного, мелочного эгоцентризма, заставляющего человека даже и при христианнейших убеждениях быть богом маленькой своей вселенной.

Брак – легчайшая форма самоотречения и вместе с тем труднейшая. Потерявший душу свою обретет ее. Неспособный потерять ее ради человека не потеряет ее и для Бога.

Конечно, брак не бывает уделом всех, да и далеко не всякому удается его сохранить, и не каждый способен обрести центр мироздания не в себе, но в другом. Поэтому в таком случае вполне уместно порекомендовать усыновление или удочерение ребенка как форму служения, и сколько же одиноких и засыхающих человеческих душ могло бы расцвести любовью, а, стало быть, и «повенчаться» со Христом в этом земном служении. Это может касаться и пар, душевно или физиологически не приспособленных к браку как к соединению противоположных полов. Конечно, пока христианство будет приниматься всерьез, оно не сможет благословить однополую любовь, тем более что гомосексуализм вызывается не только природой, но и модой, обычаем, нравами и привычками. Двери Церкви ни для кого не должны быть закрыты, однако каждый должен входить в них, стряхнув с себя ветхого человека, а в случае с людьми, как говорят, ориентации «нетрадиционной», это отвержение себя становится многократно более трудным, но по труду и награда. Почему бы таким двум, одинаково ужаленным однополой любовью, но разных полов, не соединиться для того, чтобы на основе только дружбы, взаимной симпатии, общей веры создать семейный очаг, в котором уже не тлеет «угрюмый, тусклый огнь желанья», но горит тихий огонек неплотской ласки, нерастраченной нежности? И почему бы такой семье не взять в дом сирот, не стать действительно отцом и матерью? Подобная идея может показаться безумной, но должно же существовать какое-то, пусть даже и безумное, но все же христианское решение для таких вот «инакоодаренных» людей. Тот, кто служит сатурналиям плоти, пусть себе служит, но что Церковь может предложить тем, кто хочет служить Богу, не имея при этом особого призвания к монашеству? Трудно? Но как сказано в Евангелии, о тех будет больше радости на небесах, чем об обухоженном, ревниво оберегаемом одиночестве, даже и свободном от обычных плотских грехов.

Любовь есть главное призвание человеческой жизни, она начинается с узнавания тайны личности. Это призвание исполняется, когда благодаря любви нам открывается богоподобие другого; как все, что дается от Бога, брачная любовь не может быть не только бесплодной, но и бесплотной. Она непременно излучает себя вовне, согревает мир, лежащий вблизи нее. Домашняя церковь становится очагом гостеприимства и теплоты, и они должны ощущаться всеми, кто вступает на ее порог. Как любовь к ребенку матери и отца есть очевидное проявление ласки Божией к человеку, посылаемой через семью, так и тепло семейного очага, обогревающего других, есть также проявление жизни Церкви. То, что некогда называлось странноприимством, должно быть сопричастно и сегодняшнему христианскому дому.

И еще есть одно призвание у христианской семьи – быть очагом и проводником памяти. У Бога все живы, – говорит нам вера и мудрость Церкви, но в чьей памяти сохраняется эта жизнь на Земле? Семья – это не только общая спальня, но и, договаривая вещи до конца, общая могила и «вечная память», певаемая не только на панихидах, но и несомая в сердцах детей, внуков, правнуков. Однако великим вопросом эсхатологии остается сохранение брака в той новой жизни, которая нам предстоит, и не только брака, но и отцовства, материнства, сыновства. Может ли одна плоть, о которой говорил Христос, быть рассечена после распада тела? Может ли мать не узнать детей своих, а сын или дочь забыть лица родителей, ибо, если Бог есть любовь, по словам апостола Иоанна, то любовь тленная и целиком земная превратится в пепел, а нетленная о солится огнем Божиим.

Ибо в Царстве Небесном… единственность брачного союза раскроется в общении со всей Церковью, и мы поймем, почему брак – это евхаристическое таинство.[82]82
  Nicolas Lossky, Le marriage, le sacrement et vie quotidienne, Supplement SOP 155,1991.


[Закрыть]

Все главные моменты нашего существования часто сопряжены с опытом брака, начиная от детства, когда брак родителей создает питательную среду для духовного возрастания их потомства, до последних дней жизни, когда мы уходим из нее и ласка мужа или жены, любовь детей провожают нас до последнего дыхания. Узнаем ли мы тогда лик Христов в «горечи рокового часа»? Сумеем ли ощутить в Его лике свет Царства, приблизившегося втайне?