Текст книги "Наречение имени"

«Благословенная трудность семьи – в том, что это место, где каждый из нас неслыханно близко подходит к самому важному персонажу нашей жизни – к Другому».[78]78
  Сергей Аверинцев, Брак и семья: Несвоевременный опыт христианского взгляда на вещи, «Православная община» № 41, М. 1997, стр. 85.


[Закрыть]

Может быть, только брак дает нам силу до конца принять Другого во всей полноте, сложности, красоте, но также и всей «трудности» его личности. Принимая другого, мы тем самым даем ему возможность принять и нас. Никакой иной человеческий союз не ставит нас перед необходимостью подобного раскрытия и взаимного принятия. В этом раскрытии участвует вся личность целиком – в первозданной красоте ее творения, но и в неизбежной ее пораженности грехом – о чем на повседневном или психологическом уровне сознания мы можем и не ведать, как не догадываемся чаще всего о присутствии Божием в нашей повседневной жизни. Бог Сам вступает во всякую крепкую любовь, но не под видом какой-то отстоящей от нас отвлеченной религиозной морали, не под маской наблюдателя, цензора, судии, но становится источником самой любви, образующей основу жизни вдвоем. И тогда брак двоих запечатлевается браком с Богом.

Православный подвижник, великий учитель аскетики VII века преп. Иоанн Лествичникучит: «Блажен, кто имеет такую любовь к Богу, какую страстно любящий имеет к своей возлюбленной». А современный греческий богослов Хр. Яннарас говорит о православии как о пути эроса, разбивающемся на два рукава: брак и безбрачие. Ибо тот, кто выбирает безбрачие, знает или скорее должен знать, что и в него вложена громадная энергия эроса, которую ему предстоит укротить, заставить служить духу. Увы, далеко не у всех хватает на это сил, бывает, что и укрощаемый загоняет укротителя в клетку и тот всю жизнь лишь пересчитывает ее прутья То же самое может случиться и в браке. И хотя эротическая любовь всегда казалась противоположной аскетизму, но то, что в Священном Писании служит для обоснования монашества – слова об усилии вхождения в Царство Небесное, о посте и молитве, о любви к Богу и ближнему, – мы вправе отнести и к брачному союзу. Как брак, так и безбрачие ставят нас перед необходимостью «очищения сердца», преображения эроса, воспитания граждан «жизни будущего века». Однако в перспективе этой будущей жизни эротическая любовь в браке может нести в себе такие трудности и препятствия, от которых может уберечь монашеское призвание. И прежде всего подвергается испытанию на прочность само начало брака – любовь.

Ведь любовь – и об этом знают и подвижники и влюбленные – собирает нашу личность воедино, и это состояние предельной собранности обращено к другому. Когда я слышу сердцем глубину другого, то начинаю прозревать и собственную мою глубину, наделенную еще не ведомым богатством любви Божией. Всякая красота тварного мира, открываемая нами, вызывает желание свидетельствовать о ней. «И любовь к ней научила его слагать прекрасные стихи», – как говорит легенда о средневековом трубадуре. Можно было бы добавить: любовь к ней привела его к открытию поэта в себе. Прекрасная Дама прекрасна и тем, что открывает влюбленному его самого. Любовь – это эротическое искусство видеть личность другого, при котором нашему зрению становится доступна какая-то частица того, что открыто лишь любви Божией. Зрение любви открывается в нас, когда мы приближаемся к браку, открываем в себе призвание жениха и невесты.

Кто такая невеста? – задает вопрос митр. Антоний. – Невеста, по существу, это девушка, которая нашла в себе такую глубину и такую крепость, что она сумела, смогла полюбить единственной, неповторимой любовью одного человека с готовностью оставить все и быть с ним; последовать за ним, куда бы он ни пошел».[79]79
  Митрополит Антоний Сурожский, указ. соч., стр. 8. Отметим скрытую, хотя и вполне сознательную перекличку со словами Апокалипсиса, относящимися как раз к неженатым: «Это те, которые не осквернились с женами, ибо они девственники; это те, которые следуют за Агнцем, куда бы Он ни пошел» (Откр. 14, 4). Сближение «апокалиптических девственников» с образом невесты у митр. Антония неявно подчеркивает целомудрие брака.


[Закрыть]

Перед нами целое богословие «состояния невесты». Оно может быть названо так потому, что речь идет не только о некой идеальной девушке, нашедшей себя в глубине и крепости любви, но и о состоянии невесты-души, в котором раскрывает себя ее эротическое влечение к Богу. Оно сдвигает нас с места, отправляет в путь вслед за Ним, но как только мы сбиваемся с пути, наша эротическая энергия обращается на нас самих. Бывает, наше я буквально заболевает греховной сосредоточенностью на себе самом, и из нее тем труднее вырваться, чем меньше мы ее замечаем. Мир и всё, что нас окружает, легко становится нашей «волей и представлением» или просто зеркалом, проекцией нашего крошечного, но разросшегося до размеров вселенной эго. Это капризное существо всегда нуждается в том, чтобы отражаться в другом или самовыражаться через него, идет ли речь о «воле к власти» (в политике – это создание единого эго однородной идеологизированной массы, словно пропущенной через я-вождя), об искусстве, о карьеризме, донжуанстве или просто о мелочном эгоизме, который мы замечаем повсюду, но лишь изредка видим в себе самих. Пребывание в стенах своего я мучительно прежде всего для самого его хозяина, и недаром Достоевский, вслед за св. Исааком Сириным, устами Зосимы определял ад как невозможность любить.

Конечно, любовь земная вовсе не спасает нас от самих себя, но она с такой силой ставит нас перед реальностью другого, делает нас зависимыми от него, что эта зависимость открывает нам исток и в каком-то смысле правду нашего существования. Всякая подлинная любовь должна открывать нам лицо Божие в красоте другого, и если этого не происходит, то лишь потому, что небесное начало в любви, или, если продолжить мысль владыки Антония и Сергея Аверинцева, «откровение Другого», закрывается «покрывалом майи», которое словно впитывает в себя испарения, поднимающиеся от «телесного низа» (Бахтин). Любовь тем и крепка, что собирает в себе всего человека, так что больше нет уже ни верха, ни низа, но часто ли мы встречаем такую любовь? Человек – эротически воспламеняющееся существо, эрос организует, формообразует всю структуру его личности, пронизывает все его существование, и настоящий брак должен соединять это эротическое горение с огнем любви Божией, разлитой повсюду, но обретающей особое лицо свое именно в неповторимом и благословленном союзе мужа и жены. И когда в их отношения входит Христос, любовь становится Его пристанищем, Его таинством.

Увы, вне Эдема встретились мы, где повреждена природа сама;

Но верность Ревнитель сотворил Сам и нашел,

что она хороша весьма.

В юдольном пределе – нам ли не знать! –

небезвинны плоти и крови пути;

И все же Тот, Кто от Девы рожден, не погнушался и к нам в Кане придти.

(С. Аверинцев, Nataliae Uxori)

В этом удивительном превращении «состава» эроса в вещество тайны Божией эротическая любовь становится открытием ближнего и исполнением заповеди о любви к нему. Взаимное притяжение, связующее мужа и жену, изменяет их зрение, снимает ту тяжелую плотную пелену, которая мешает нам видеть иконы друг друга.

То, что лежит в основе нынешнего кризиса брака, связано, среди прочего, и с иконоборческим характером времени, в котором мы живем. Конечно, сегодня иконы в качестве музейных или церковных предметов не только в моде, но и в большой чести. Иногда кажется, что мы хотим заполнить ими как можно больше стен, чтобы освободить от них душу. Ибо икона есть та, пусть редкая, способность смотреть из глубины в глубину, которая принимает в себя любовь Божию. Любовь не всегда озаряет нас, скорее она прорастает, как зерно, научая нас своему видению, отсылая к замыслу Божию о человеке.

Образ Божий дан каждому изначально, но его следует найти, угадать, воссоздать, и любовь мужчины и женщины предназначена стать той мастерской, где пишут и реставрируют иконы. Искусством этим надо уметь овладеть, не всегда оно дается сразу. Современная невеста нечасто напоминает тот небесный ее портрет, который мы видим у митр. Антония. И нет смысла сокрушаться по этому поводу. Вокруг нас миллионы невест стремятся выйти замуж не потому, что нашли в себе глубину и крепость полюбить кого-то неповторимой любовью, а по причинам куда более незамысловатым.

Раньше нередко вступали в брак по воле родителей, по расчету, по житейской необходимости, и предполагалось, что любовь «подключится» сама собой, ибо роль соединения мужа и жены брали на себя совместное ложе, хозяйство, потомство, быт, долг, религия. Нередко так и происходило, но иногда не получалось ничего, кроме муки и терпения. Теперь воля родителей перестала быть брачным фактором, хотя остался принцип расчета и необходимости, который, в свою очередь, претерпел немалые изменения. Само слово «невеста» если и не исчезло из нашего обиходного словаря, то приобрело множество новых значений. Теперь она может называться и girl-friend, брак с которой означает только приобретение совместного жилища, ибо все остальное сложилось и так; она переходит в категорию невест, потому что ждет ребенка или уже имеет ребенка от другого и ищет для него отца, потому что хочет уйти из дома от несносной опеки родителей или любой ценой стремится уехать в другую страну, или потому что кандидат в мужья похож на известного футболиста или музыканта, а иногда даже и потому, что будущее с ним представляется особенно многообещающим по гороскопу.

Резоны многих мужчин могут быть иными, но и они никак не выше. Если он, как правило, не ищет «устроиться» через брак, то у него могут быть другие основания, например, привычка быть вместе именно с этой подругой, т. е. желание, чтобы общее ложе приобрело наконец и общую крышу над головой, неудача с одной как причина женитьбы на другой, неизбежность вынужденного отцовства и многое другое, вплоть до отчаянной попытки, часто, увы, безнадежной, справиться с влечением к своему же полу.

Сколько же современных браков заключается на этих и подобных основаниях, чтобы тотчас развалиться при первом житейском толчке или приступе скуки и раздражения? Можно задать этот вопрос с интонацией романтического вздоха о канувшем благочестивом веке (кому-то когда-то приснившемся), с привкусом пессимизма, театрально скорбящего о нравах и временах, однако так ли уж превосходят эти мотивы соображения о хорошем приданом или расчеты о выгодной партии, бытовавшие в славные времена? Как взглянул бы на все это Христос, когда-то входивший в дома мытарей и грешников, разделявший с ними стол и более всего не выносивший самодовольной фарисейской праведности? Сегодня Он может не отказаться от приглашения войти в дом и такой вот брачной пары, каким бы житейским и жалким ни было ее рождение, если мы пожелаем пригласить Его, отворить Ему дверь своего брака и принести его Ему в дар. У каждого из этих союзов есть надежда, ибо, начавшись с любого «сора» (слова Ахматовой о стихах), брак может стать подлинным таинством, переплавкой плоти и крови в нечто подлинное и неповторимое, единственное, «на всю жизнь».

Любой брак может «сбыться», как говорила Цвета-ева о душе, и безо всякой горячей влюбленности и развалиться при самой пылкой любви, если она служит только разрастанию своего я, взирающего на другого как на свою тень или пользующегося другим как собственностью. Важно не романти-ческое или прозаическое начало брака, а выбор между браком-потреблением в том или ином его виде и браком-даром. Невеста, выходя замуж, может и не подозревать о какой-то таящейся в ней глубине, но она может ее найти, ее выбрать среди других глубин, низин и высот. На какой-то из тех глубин она может любить и принца, ею когда-то встреченного, и при этом вполне обрести себя в браке с другим, быть счастливой в добровольном принесении своего дара. Выбор нашего духа гораздо важнее «науки страсти нежной», первоначальной влюбленности или отсутствия таковой. Почему устаивали и приносили добрый плод, и не только в потомстве, браки, заключенные родителями, в которых о первоначальной влюбленности не могло быть и речи? Почему жены могли любить своих мужей всю жизнь и оставаться верными им и после их кончины, хотя до брака они могли едва их увидеть? Потому что «служение» как своего рода принесение себя в дар другому и покорность воле Божией как дар Христу были исходно включены в их воспитание и образ жизни их среды.

Конечно, влюбленность – первый из даров, всякий брак цветет и «светится» ею, так что этот свет ощущается не только двумя, но и всеми, кто находится рядом, кто соприкасается с ними. Однако это цветение пола, этот свет «естества» может быстро угаснуть, если в него не просачивается луч благодати, жар соучастия Божия. Достаточно оглянуться на него, повернуться лицом к этому жару, и из самого невзрачного, тусклого брака может вырасти чудо. Но мы более возлюбили тьму, нежели свет (Ин 3:19), и аргументы ее стали казаться нам куда более интересными.

Конечно, не только в наши дни люди возлюбили тьму какой-то особенно извращенной любовью; мир видывал всякие времена. Но в отношении брака мы видим, как происходит последовательное отсечение его от верности Богу, союза с Богом и любви к Нему. Теперь, как все знают, любовь открыто стала общественным культом, спортом, секс-производством, набирающим обороты с помощью телевидения и интернета и благодаря системе противозачаточных средств застрахованной от забот о потомстве. «Этика преображенного эроса» (Вышеславцев) уступила место идеологии возбуждающей себя плоти, что в конечном счете оставляет нам лишь перспективу приятно постепенного вымирания.

Преображение эроса совершается ради утверждения жизни и потому никак не согласуется с культом личности тела. В браке тело служит эросу, который использует его для своих целей, однако не для того, чтобы обмануть будущих родителей и произвести с их помощью жизнеспособное потомство, как считал Шопенгауэр, но скорее для того, чтобы преобразить игру плоти и крови в дар единственной встречи и узнавания. В браке «элементы» мира сего – одиночество, любопытство, симпатия и наконец влечение тел – соединяются и освящаются в их единстве, и это возникновение нового сплава, новой сущности и становится таинством.

Таинство в христианском смысле несет в себе чудо присутствия Христа, то есть отражение самой тайны Воплощения. Всякий сбывшийся брак несет в себе обетование о новом рождении Христа как единой плоти мужа и жены, так и плоти нового существа, которое может появиться на свет. Слова о единой плоти (Быт 2:24; 1 Кор. 6, 16) могут показаться своего рода метафизическим насилием над нашими органами чувств, если мы не попытаемся взглянуть на брак в свете самой Пресвятой Троицы. Муж, жена и потомство, возникающее от их соединения, принимаются и освящаются Церковью, которая видит в них какое-то отражение троической тайны. Тайна сия велика, я говорю по отношению ко Христу и к Церкви (Еф 5:32), и, независимо от того, каким было житейское ее начало, тайна Христа, зародившись однажды, может расти и раскрываться всю жизнь, создавая из соединенных случаем, внешним расчетом или невидимым Промыслом двух обособленных и грешных существ обновленную плоть двух граждан Царства Божия.

Эта плоть создается из «сплетенья тел» (Борис Пастернак), но также и благословения Отца и Сына и Святого Духа, призываемого Церковью как на духовную, так и телесную нашу природу. Как происходит соединение этих двух начал? В спорах об этом скрестилось немало копий на религиозно-философских собраниях начала прошлого века. Как соединить желание, выявляющее импульсивную, почти бессознательную сторону человека с его опытом духа, стоящим неизменно поодаль от «телесного низа»? Надо сказать, что в отличие от богословия у жизни не всегда есть хорошо сформулированные, на все готовые ответы. На духовной глубине ответ дается той совестью, которая не лукавит перед Богом, каждому указывая его призвание. У апостола Павла есть слова о том, что каждый перед своим Господом стоит или падает (см. Рим 14:4). Перед Богом освящается и желание, благословляется и «сплетенье тел», хотя, по-видимому, невозможно полностью изгнать из него момент эгоизма, то есть греховной самозамкнутости я, чье желание делает другого лишь плотским, манящим объектом. Влечение к мужу, которое есть одно из наказаний Божиих после грехопадения, и желание мужа и похоть очей, о которых говорит апостол Иоанн, неотъемлемые даже от самой гармоничной семейной жизни, Царства Божия не наследуют и в него не войдут. Однако влечение к другому полу обнаруживает нашу неполноту и зависимость от другого, от обладания телом другого.

Кардинал Кароль Войтыла в своей книге «Любовь и ответственность», изданной впервые в 1960 году, говорит о том, что объект сексуального влечения – не только тело другого, но вся его личность и благо ее. «Таково «божественное» свойство любви. Действительно, когда человек желает для другого бесконечного блага, он желает для него Бога, ибо только Он есть объективная полнота блага, и только Он может наполнить им человека. В его отношении к счастью, т. е. полноте блага человеческая любовь каким-то образом соприкасается с Богом».[80]80
  Karol Wojtyla, Amour et Responsabilitu, Paris 1978, стр. 127.


[Закрыть]

Однако само понятие счастья может быть богословски уязвимым, ибо оно подразумевает полноту, невозможную на земле и между двумя. Счастье, каким бы ни казалось оно простым и самоочевидным, заключает в себе парадокс: оно всегда обращено к Небу, но хочет устроиться на земле. Оно открыто к Богу и вместе с тем всей своей интенсивной плотностью вытесняет Бога. И потому счастье, становясь слишком полным, делается слишком тесным. Об этом знает даже языческая мудрость. «И n'ypas d'amour heureux, mais il у a notre amour a nous deux», говорит Луи Арагон о той любви, полнее которой, казалось, не бывает. И оттого в моменты наибольшего любовного опьянения в нас внезапно просыпается трезвость, имеющая при этом терпкий и горьковатый привкус. Эта полнота и интенсивность нашего земного существования словно стремится вырваться из капсулы души, освободиться от сплетенья тел и уйти на какое-то время в пустыню, на краю которой нам как будто обещана встреча с Богом.

Вот почему православный подход к браку, в котором праздник и «утешение» тела сочетается с томлением тела, с аскетикой и покаянной молитвой, на наш взгляд наиболее точно отвечает парадоксальной – в религиозном смысле – реальности брака. Особая трудность брака в том и состоит, что в нем как будто неразрывно соединяется несоединимое, благодатное и греховное, и это несоединимое дано не как данность, но как призыв и внутренняя, диктуемая совестью необходимость невидимой брани, и победа духовного над плотским в самом жарком соединении тел и единой плоти… Жизнь и смерть предложил Я тебе, – говорит Господь во Второзаконии, и слова эти могут быть отнесены и к браку. – Избери жизнь (30:15).

Избери жизнь. Это значит, что супружеское соединение в принципе должно быть обращено к избранию, к созиданию новой жизни. Брак есть осуществление носимого нами эроса, освящаемого изнутри любовью Божией, той, что не только простирает небо, как шатер, но и беспрерывно творит жизнь на земле. В этой обращенности к новому творению и соучастию в нем исполняется одно из основных его предназначений. Но оно никогда не может быть ни приказом, ни предписанием. Женщина спасается чадородием (1 Тим 2:15), ибо отвечает изначально заложенному в ней благословению жизни. По слову же Иисуса, женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир (Ин 16:21). В этой радости есть не только душевно плотское, но и нечто поистине царственное, от Царства Божия проистекающее начало, радость встречи с существом, в котором, по дивному выражению апостола Павла, изобразился Христос (Гал 4:19). И потому деторождение есть не только исполнение Божия Завета плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю (Быт 1:28), но и вид служения, неотъемлемого от брака. Оно связано со многими тяготами, ибо это служение вносит в любовь ту «скорбь», которая в союзе мужчины и женщины сопряжена не только с муками рождения.

Бездетный брак, ни в коей мере не теряющий своей ценности, легко становится той болотистой почвой, куда заманивает нас человеческий эгоизм и попечение о плоти, о карьере, наживе (что, впрочем, одно и то же). Без детей брак иногда становится затянувшимся увеселением на двоих, замыкающихся друг на друге, от которого они потом не знают, куда и деться. В этом смысле бездетному браку гораздо труднее устоять в своей открытости воле Божией и в том, что в православной аскетике называется «трезвением», необходимым и для жизни пола. Ибо если даже и не проходит хмель первоначальной влюбленности с годами может стать навязчивым, приторным, трагикомически монотонным. Кто не видел бездетных жен, уже давно расставшихся с очарованием юности и с годами постепенно переносящих влюбленность на самих себя, везущих себя по жизни в детской колясочке, угощающих себя «карамельками» удовольствий, утопающих в душевных «проблемах», как и трепетных заботах о своем теле? Эротическая энергия никогда не бывает невостребованной и нередко, обратившись на самого ее носителя, душит его в своих объятиях. Не лучшую эволюцию проделывает и другая сторона, и потому зачастую мужчина по-настоящему обретает себя и в качестве мужа, лишь становясь отцом. Когда же третий – ребенок – становится принципиально лишним в браке, поскольку принцип «пожить для себя» наглухо закрывает перед ним дверь, союз для себя живущих становится клеткой для двух эгоизмов, или скорее, двух нарциссизмов, столкновение между которыми под предлогом ли несошедшихся характеров либо несложившихся обстоятельств, либо измен становится в конце концов неизбежным.

В отношении брака издавна существовали две богословских точки зрения, скрыто или явно соперничавшие между собой: брак – это едва прикрытый грех или, по крайней мере, переносчик его, или же брак, даже и языческий, сам по себе настолько добр и благодатен, что способен источать только благословение и радость. Однако не существует брака самого по себе, отдельно от человека; ценность брачного союза можно найти на том пути, на котором совершается встреча и соединение человека с Богом, даже если Он остается непознанным и анонимным. Бог приходит к каждому под видом брата-мужа или сестры-жены и каждый призван любить в муже или жене не только мужчину и женщину, но Того, Кто создал их и вошел и живет в них. Его мы можем узнать всегда и повсюду, даже и в самом «сплетенье тел». Об этих встречах есть неожиданно рискованные стихи Вячеслава Иванова в цикле сонетов «De profundis amavi»:

Из глубины Тебя любил я, Боже,

Сквозь бред земных пристрастий и страстей.

Меня томил Ты долго без вестей,

Но не был мне никто Тебя дороже.

Когда лобзал любимую, я ложе

С Тобой делил. Приветствуя гостей,

Тебя встречал. И чем Тебя святей

Я чтил, тем взор Твой в дух вперялся строже.

Так не ревнуй же!..

Эти стихи говорят о новом зрении, о том, что у истока своего, у изначального корня любовь неделима. Любить из глубины значит отвечать любовью на любовь, вложенную во всякое творение Божие, облекать ею каждое существо, умея различить в каждом единственное лицо Возлюбленного. Ради осуществления такой любви существует монашество, однако изредка, в какие-то благодатные, переломные или трагические моменты она вспыхивает, просыпается и расцветает и в браке. Стихотворение Вячеслава Иванова обрывается неожиданной смертью последней жены поэта, и смерть переживается как прорыв плоти к духу, как прозрение в лице любимой лика Возлюбленного. Любовь земная словно перегорает теперь и остается та, которая ожидает нас в Царстве Небесном, когда любовь к человеку, мужу, жене, матери, отцу или ребенку уже не будет отличима от любви к Богу.

На земле же человек начинает с влюбленности и идет долгим, часто извилистым путем к любви, к той единственной изначальной любви, которая заложена в нем со дня Творения. Но имею против тебя то, – загадочно говорит Иоанн Богослов, – что ты оставил первую любовь твою (Откр 2:4), и брак есть благодатный и труднейший путь к первой любви, которая для всякого, по словам К. С. Льюиса, есть Христос.

И эту первую любовь нужно уметь обрести в браке.