Текст книги "Наречение имени"

И вдруг я ощутил сердцем, почему Ваш голос зазвучал во мне полгода назад, зазвучал там, где телесно Вы не успели побывать, но где, кажется, каждый камень был Вашим давним другом, так что, не покидая своего дома или храма, Вы могли бы водить экскурсии по этой земле, быть неумирающей ее памятью, или скорее, одним из тех древних мужей израильских, кого вывел Господь из Египта, кому открылся в Иисусе из Назарета, кто пошел за Ним тотчас, бросив сети, стадо овец или виноградник. Бог, избравший Вас от утробы матери (см. Гал 1:15), сделал Вашу жизнь и Вашу смерть одним из посещений Своих, почти невидимых и неслышных, как глас хлада тонка, несмотря на все внешнее кипение, коим заполнено было Ваше повседневное существование.

В этом спонтанном письме, кажущемся самому автору его странным из-за смешения жанров, стилей, былого и дум, видимо, не обойтись без краткого набега в домашнее мое богословие, потому что облик Ваш никак не улавливается лишь воспоминаниями житейскими или просто человеческими впечатлениями. Вас можно понять лишь изнутри веры, которую Вы несли в себе, которой служили, совпадавшей в Вас с жизненной волей, с действием. Вера же есть: уповаемых извещение, вещей обличение невидимых (Евр 11:1). Славянское это определение, как оно воспринимается русским слухом, невыразимо прекрасно (не всегда так бывает), превосходя все, что выражается той же фразой на других языках и, признаюсь, всю свою жизнь со дня крещения я всматриваюсь в его загадку. Гений языка порой схватывает и высвечивает то, что не всегда даже было вложено в слова автором. Уповаемых извещение – не только осуществление (по латыни – substantia, по-гречески – νπόστασις) ожидаемого, как в русском переводе, но светлая радостная весть тем, кто несет в себе упование, и наделение об-лмком того, что невидимо в нас и на что упование проливает свой свет. Человеческий порыв и откровение Бога Живого встречаются в вере, соединяются воедино, образуют ту богочеловеческую тайну, которая говорит о себе не только в этом определении, но и во всех других свидетельствах, которые мы находим у Павла, когда он говорит о Христе, вслушиваясь во внутреннюю достоверность встречи, вглядываясь в озарение своего сердца.

Ибо вера, чем глубже мы спускаемся к ее центру (субстанции, внутренней основе, ипостаси, лику, Личности), все более высветляется как луч света, падающий нам в сердце в наше малое я из другого Я, бесконечно нас превосходящего. Верить в конечном счете можно только в Лицо. Свет, исходящий от этого Лица и есть извещение нам, ищущим Лица Божия и узнающим его в Сыне Человеческом. Благовестие о Лице, которое «образуется», высветляется внутри нас, это и есть лик или образ, или пусть только отблеск веры, находящейся в вечном становлении или формировании.

Дети мои, для которых я снова в муках рождения, пока не изобразится в вас Христос! (Гал 4:19).

Еще о вере:

В сей бо свидетелъствовани быша древний (Евр 11:2).

Не сказано «о ней», но: изнутри, посредством ее, в самой сокрытой ее сути. Тайна открывается в истории избраний и проистекающих из них действий: жертвы Авеля, взятия Еноха, приготовления ковчега Ноем, повиновения Авраама… и целого облака свидетелей еще дохристианских, но принадлежащих Христу в силу обетования Божия, в силу упования, которое служило Его незримым присутствием, в котором запечатлевался лик Его. «Древние» и «новые» отличались друг от друга тем, что для первых вера была лишь упованием (Словом, голосом, достоверностью, доверием, необходимостью встать и идти), для вторых же – спасительной, скорбно-радостной вестью о кресте и Воскресении Господа Иисуса, названного здесь же, в Послании к Евреям, начальником и совершителем веры (Евр 12:2) и тех, и других.

«Все Писание говорит о Христе», – утверждали Отцы, но часто забывали духовные их дети, если и не настаивая прямо на радикальном их разрыве, то отодвигая свидетельства древних в нечто подготовительное и преодоленное, забывая о том, что вечное не преодолевается, а остается в вечности, ибо дары Божий непреложны, клятвы неотменимы.

Клятва, которой Он клялся Аврааму, отцу нашему дать нам небоязненно…

служить Ему в святости и правде пред Ним во все дни жизни нашей…

Клятва, которой запечатлевается святость веры Авраамовой, пронизывает оба Завета, оживает в череде ветхозаветных праведников и пророков, обновляется в Иисусе из Назарета. Она исполняется, пусть даже в самой малой мере, в каждом из нас, наследников Авраама по обетованию. Она и есть наша вера сегодня, она – по благоутробному милосердию Бога нашего – живет в нашей Церкви, и Вы, о. Александр, в силу того же благоутробия, были живой памятью о ней и зримым для всех исполнением.

Все из Него, Им и к Нему (Рим 11:36).

Вот уже 2000 лет мы прикованы к этой светящейся точке в центре космоса и истории, тянемся к этому Лику, вслушиваемся в Его слова, коих не умеем исполнить, но знаем, что правда не в нас, а в них. За каждой литургией, каждой Евхаристией входим в тайну Его смерти и Воскресения, пытаемся соприкоснуться с Ним в молитве, наконец обрести Его в себе и чувствуем, что тайна безмерно превосходит нас, что даже тень Его присутствия становится даром, который мы не в силах вместить. Вся история христианства, если взять ее внутреннюю сторону, есть вслушивание в Него, следование за Ним, подражание Ему покаяние перед Ним, возвращение к Нему, приготовление ко встрече с Ним.

Вся история христианства есть путь к его Основателю, к ее Началу и Концу.

К ней принадлежим мы все (ведь за каждым из нас – своя личная история, известная Богу и лишь отчасти открытая нам). Среди первопроходцев и тружеников духа, тех, кто, не раздумывая, повиновался призыву: пойди от земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего в землю, которую Я укажу тебе (Быт 12:1), я вижу и Вас, о. Александр. Вы не были автором «Сумм», учений, догматик, ни носителем особых мистических озарений, ни молитвенником-аскетом, удостоившимся Фаворского света, Вы были просто «чернорабочим» пастырем,[169]169
  Ангел-чернорабочий, так называется книга об о. Александре Мене Александра Зорина, М. 1993.


[Закрыть] но черная работа Ваша была озарена светом Христовой человечности.

После стольких веков, прошедших под знаком неоспоримой божественности Христа, открытие Его столь же неоспоримой и неисчерпаемой человечности только начинается. Тайна, ничуть не теряя своей глубины, все более светлея в своей непостижимости, поворачивается к нам новой гранью, бывшей до сего времени в тени. Через эту грань, это окно, этот новый свет к нам вернутся заново все, что было человечеством Христа, к нам должны придти быт Назарета, слава Иерусалима, язык Библии, образ мысли Христовых апостолов, спутников, сотрапезников, друзей. И это «вторжение», несомое увещеваниями Духа, говорящего сердцам, неизбежно, если не завтра, то через несколько поколений, как неизбежен и очистительный кризис, который будет им вызван. Обращение к этой новой грани требует какой-то перефокусировки нашего зрения, т. е. в какой-то мере выхода из того духовного мира, в котором мы обжились.

О духовном единстве двух Заветов, к коему мы прикасаемся за каждой проскомидией, о сокровенном и откровенном присутствии Христа в Предании и древнем, и новом, о том, что все Его учение при ошеломляющей Его новизне, напоено от святого корня (Рим 11:16), написано уже множество книг и напишется еще больше. Мы вступаем в эпоху, когда пафос отсечения корней уступает место их поиску, их обретению и даже покаянию перед ними. Это всемирный процесс, начало которому было положено своего рода очной ставкой христианской мысли с Шоа,[170]170
  Я предпочитаю это еврейское слово, означающее катастрофу уничтожения шести миллионов, греческому «холокосту».


[Закрыть] но который пошел гораздо дальше признания доли своей ответственности за Катастрофу. В эту эпоху возникают пророческие фигуры (Эдит Штейн, Семен Франк, Вы, если говорить о самых крупных), которые не столько своими пророчествами (пророком в общепринятом смысле Вы не были или скорее смиренно и трезво отказывали себе им быть), сколько образом мысли, обликом, национальным корневищем (большинством безрелигиозных евреев утраченным) свидетельствовали не только о связи двух Заветов, но и том, что весь Израиль спасется, как написано-. «придет от Сиона Избавитель…» (Рим 11:26), и спасется именно во Христе, Который из него вышел, ему первому проповедовал, о котором молился, где был распят.

Речь не идет об «иудеохристианстве», к нему Вы относились скорее настороженно. Помню (слышал от Вас): в Церкви не бывает никаких изобретений ни «из головы», ни «от чувства», все вырастает из того, что уже было прожито и усвоено, все должно стоять на апостольской и святоотеческой традиции. Речь о том, что Вы стали живым свидетелем того, что Бог Израиля, Авва, Отче! евангельского Иисуса, Пресвятая Троица христиан, есть один и тот же Бог, во веки Тот же, и дары живут и по сей день и благословения Его непреложны.

И вот о чем не забыть: чем была Русская Церковь для Вас. Вы не просто «любили обряд», Вы любили ее душу и плоть, причем не какой-то ностальгической любовью издалека, как любят иногда чужеземцы, Вы любили ее как нечто от Вас неотъемлемое, как всякий деревенский священник любит свою паству, свой храм, землю, которая примет Ваше тело, деревья, что растут вокруг, дорогу к дому и роковую дорожку, на которой настиг Вас топор. Священство Ваше вырастало из очень древних библейских корней и вместе с тем было внутренне связано с наследием катакомбной Церкви, Вы были свидетелем того благодатного времени в нашей истории, которое запечатлено было мученичеством,[171]171
  См. Yves Hamant, Alexandre Men, Un tumoin pour la Russie de се temps, P. 1993. Есть русский перевод.


[Закрыть] и мученики приняли Вас в свой сонм.

Помню, как, стоя у окна в своем кабинете и обернувшись на перезвон лаврских колоколов, Вы сказали: «Видите, живу под покровом преподобного Сергия, всегда чувствую его близость».

Благословен Господь Бог Израилев, даровавший Вас Русской Церкви, но благословенна и Церковь, выпестовавшая Вас и принесшая в дар Израилю. Кто был евреем более Вас? И в то же время православным деревенским батюшкой, как тысячи других? Разве не были Вы «требоисполнителем» в добром смысле, слугой своей паствы из Москвы или предместья, знавшим и душу ее и нужды, и никогда деревенская старушка с тремя классами или знаменитый бард, или доктор наук гебраически-алгебраических не стояли для Вас на разных церковных уровнях. Вы были пересечением судеб иудеев и эллинов, перекрестком избраний Божиих, на котором сама гибель Ваша стала жертвой… благоугодной Богу (Фил 4:18).

И это сочетание в Вас русскости от крепких церковных корней и еврейства в полную библейскую силу, европейской головы и православного сердца, пастыря и мыслителя, спутника всех, готовых сделать хоть один шаг на пути к Истине и Жизни, собеседника всех эпох, молитвенника о всех Вами встреченных душах, это соединение (не забыть, что были Вы еще и добрым сыном, и мужем, и отцом, и другом друзей и недругов) было отмечено тем знаком вселенскости, которая словно вырастает из древней клятвы:

Благословятся в семени твоем все народы земные (Быт 26:4).

Мы помним павловское толкование: и семени твоему, которое есть Христос (Гал З:16).

Главнейший дар Ваш – каким бы словом его обозначить? – универсализм, вселенскость? Нет, не совсем то. Там, где двое или трое соберутся во имя Мое, умели Вы создать пространство для прославления Имени, приготовить место, построить дом с открытыми окнами и распахнутыми дверями. За порогом того дома ощущался какой-то простор Божий, едва слышимый шум реки, текущей от сотворения мира к его завершению. «За нею начинался Млечный путь», – сказано у Пастернака. Казалось, Млечный путь начинался где-то за Вашей молитвой или беседой, служением или книгой. По тому пути шли пророки, шел Друг Жениха, когда, оставив пустыню с акридами, он приблизился к Иордану, чтобы всем возвестить о Сильнейшем, идущем за ним…

Возлюблю Тебя, Господи, крепость моя!

Господь твердыня моя и прибежище мое,

Избавитель мой… (Пс17:1).

«Давно, о. Александр, наблюдаю я за Вашей деятельностью», – прочел я когда-то в самиздатском «Открытом письме» 70-х годов, – и выследил (таков был смысл, оставшийся в моей памяти) «постового сионизма», проникшего в православие и в нем окопавшегося. Что ж, если перевести это с жаргона презрения и отсечения («богоубийцы, отпавшие, сионские мудрецы…», даже и те, что еще не успели родиться) на язык любви Христовой, той, которая не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине (1 Кор 13:4-5), то частичку истины можно найти даже и в таком вот идейном брении из желчи и пыли. Оставаясь православным не по букве только, но и по духу и сердцу, Вы не топтали древнего «дома Давида», но жили кровной памятью о нем, питались чувством преемственности от него. Пища эта была не в «поклонении князю тьмы», как говорит ужаленный ненавистью текст, но в сорадовании истине, бывшей от начала, пусть даже нераскрытой, неполной, ущербной, но несущей в себе зерна света, готового пролиться в мир… И язык этой истины, назвавшей себя Альфой и Омегой, началом и концом (см. Откр 1:8), мы еще только начинаем осваивать…

Сорадование истине стало Вашим творческим методом и в жизни, и в книгах, и в проповеди, и во всякой встрече, и не помню я человека, который бы так верно исполнил апостольский завет: Всегда радуйтесь…

…В морге, когда он был уже положен во гроб, лицо было еще открыто. И все, кто находились там, простились с ним. Приложились к его большому белому лбу. Когда я подошел, то лицо его – умирать буду, вспомню – улыбалось. Улыбкой были чуть тронуты губы. Выражение лица – ясное, такое знакомое и мудрое в улыбке. Я сказал кому-то рядом стоящему: «Мне кажется, он улыбается…»[172]172
  Александр Зорин, Ангел-чернорабочий, цит. изд., стр. 114.


[Закрыть]

Пора расставаться с Вами, но у меня есть еще одно, личное воспоминание, о котором не могу не рассказать. В субботу 8 сентября 1990 года я был приглашен моим другом Ноэлем Копеном, в то время главным редактором «La Croix», на свадьбу его дочери. После венчания вдруг неожиданно подобралась ко мне тоска. Что-то недоброе и холодное как будто сдавило сердце. За ужином мне не пилось, не елось, не шутилось, я с трудом дождался его конца. Кто-то подвез меня из парижского предместья в город, я попросил высадить меня между Лувром и Площадью Согласия. Был третий час ночи; чтобы разогнать эту душевную тяжесть ходьбой, я побрел вдоль Сены к Notre-Dame; я жил тогда рядом. Нигде не было ни парочек, ни даже клошаров. В этой беззвездной, странно притихшей ночи было что-то гнетущее, пожалуй, даже злое и бесконечно одинокое. Добравшись до дому я рухнул на постель с ощущением какой-то давящей боли и непоправимости того, что где-то должно произойти. Это было за 15 минут до Вашего выхода из дома.

Позвонив через несколько часов Ирине Алексеевне Иловайской-Альберти, услышал от нее: зарублен топором.

«То, что было им сделано, огромно, – позволю себе процитировать некролог, что пришлось мне писать через день, – но все это ничто по сравнению с его личностью и ее гармонией. Это был человек неизменно счастливый и всегда открытый, наделенный почти магнетическим обаянием, привлекавшим даже врагов, Если бы неведомый его убийца обменялся с ним хоть несколькими словами, он наверняка отказался бы от своего намерения. Но он ударил из-за спины…».[173]173
  Vladimir Zielinsky, Meurtre d'un prxtre a Moscou, La Croix, 12 sept. 1990.


[Закрыть]

Триумф весны любви, плодородия должен был сменяться скорбью. Вспоминали миф об Адонисе. Раненный вепрем в горах, он истек кровью, и слишком поздно нашла его возлюбленная.[174]174
  Эммануил Светлов, На пороге Нового Завета, Брюссель, стр. 148–149.


[Закрыть]

Я думаю о том, кто нанес Вам удар.

Кристиан де Керже, один из семи французских траппистов, зарезанных в Алжире воинствующими исламистами в 1996 году, писал в своем завещании, обращаясь к незнакомому будущему убийце: «Да, и тебе предназначается моя благодарность за эту встречу с Богом, устроенную тобой…»

Мне кажется, и тогда и теперь Вы могли бы сказать то же самое.

И сказал Господь (Бог) Каину: где Авель, брат твой?

Наказание Каина в том, что он слышит Господа и не может укрыться от Его вопроса. Умирая, он уносит этот вопрос в вечность. И там, в вечности, не зная, куда деться от его тяжести, он будет ждать Авеля, чтобы тот, сойдя с лона Авраамова, пришел к нему и принес ему мир.

Но ведь Авель – лишь первый прообраз Того, Кто придет, чтобы спасти погибшее…

И сказал Каин Господу (Богу)… Вот, Ты теперь сгоняешь меня с лица земли, и от лица Твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на земле, всякий, кто встретится со мною, убьет меня. И сказал ему Господь: за то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, неубил его (Быт 4:13-15).

«Никого нельзя казнить, – помню, как Вы говорили в одной из лекций, – ибо всякий человек должен осознать то, что он сделал». Пусть даже осознание это проснется не в самом «Каине-исполнителе», коего не нашли и не найдут никогда, ибо Господь недаром сделал знамение, но от которого, может быть, тотчас после убийства избавились его заказчики, и даже не в них конкретно, но хотя бы в их крестных отцах, в тех философах и богословах заказа, где-то тихо следивших за Вами ослепленными глазами.

История – это таинственное приближение. Каждая спираль ее пути вводит нас во все более глубокую пагубу и в то же время приводит нас к возвращению, через которое еще сильнее являет в себе связь с основой сущего. Но событие, которое в мире зовется возвращением, у Бога есть Избавление.[175]175
  М. Бубер. Я и Ты (цит. по: Мартин Бубер, Дед образа веры, М. 1995, стр. 84)


[Закрыть]

Я бы добавил: и примирение. Примирение в чаемом Царстве вепря и агнца, «дикой маслины»» с «хорошей» (пусть с «отломившимися ветвями», но растущей от того же корня Слова), примирение Бога с людьми, сыновей в Сыне…

Пусть же никто не тронет Каина, дабы не коснулась тень суда человеческого скорбно благодатной тайны Вашей кончины. Уход Ваш (уж там вовремя или не вовремя, нам ли знать?) несет на себе печать благоволения Божия, отмечающего всякую жертву, всякий дар, который принимает Господь. Смерть Ваша останется загадкой для людей, и она, как зерно, упадет в землю и станет плодоносить, как плодоносила и еще долго будет плодоносить Ваша жизнь. И пусть плодом ее (коему, предвижу, трудно еще придется созревать) станет хотя бы шаг один на пути к примирению между двумя Заветами, двумя наследниками одного обетования, одного откровения – сокрытого или распахнувшегося – во Христе Иисусе…

Ибо Он есть мир наш, соделавший из обоих одно и разрушивший стоявшую посреди преграду, упразднив вражду Плотию Своею, а закон заповедей учением дабы из двух создать в Себе Самом одного нового человека, устрояя мир, и в одном теле примирить обоих с Богом посредством креста, убив вражду на нем. И, придя, благовествовал мир вам, дальним и близким (Еф 2:14-17).

«Давно, о. Александр, наблюдаю я за Вами», – повторю я письмо самиздата, а закончу, перефразируя бл. Августина из «Исповеди»: Слишком поздно полюбил я тебя, батюшка Александр! Ты был щедр и открыт для всех, но я не искал тебя по суетности ли, по тщеславию (уж больно густой тогда казалась мне толпа твоих почитателей), по иным ли соображениям, ныне же слишком поздно! 10 лет уже мелькнуло со дня твоей гибели, и только теперь, по миру побродив, на людей посмотрев, бородой побелев, оказавшись на Западе, сам став священником, вглядевшись издалека в тебя пристальней, начал отдавать себе отчет в масштабе и смысле твоего явления на Руси, ныне упокоившей тебя в сердце своем. Не каким-то одним талантом, не только пастырством, весь ты был даром Божиим, и этот дар прорастает в нас, продолжает плодоносить, излучать свет, и света еще хватит надолго, ибо «христианство, – по твоим словам, сказанным перед кончиной, – все еще только начинается».

Благословен Господь Бог Израилев,

явившийся Аврааму, отцу нашему по вере,

благословивший в семени его все народы,

показавший Иакову лестницу Ангелов,

говоривший с Моисеем на горе Хорив,

выведший рукою крепкою Свой народ из Египта,

заключивший с ним Завет, даровавший Закон,

пославший Пророков, поющий в Псалмах,

Бог Захарии и Елизаветы, Иоакима и Анны,

Бог, Которого возвеличила душа Мариам,

Бог-Младенец, Целитель, Проповедник, Узник Синедриона,

Распятый, воскресший и восшедший на небеса.

Вернувшийся к нам в Духе Святом, чтобы никогда не уходить,

Бог Петра, Иоанна, Павла, Андрея, Филиппа,

учителей, тайновидцев, мучеников, отцов,

Бог Кирилла и Мефодия, Ольги и Владимира,

Бог Михаила Тверского, замученного в орде,

Бог Сергия Радонежского и Серафима Саровского,

Бог исповедников, древних и новых,

предопределивший каждому, когда родиться и когда уйти,

Бог «Песни песней» и Бог Креста,

Бог премудрости и Бог простоты,

Бог полей, цветов, лесов, снега, закатов, книг и молитв,

праведников и грешников,

Бог жен, мужей, старцев, сирот,

Бог Новой Деревни и Млечного пути,

подающий жизнь и легкое иго веры,

открывающийся в Слове и скрывающийся в вещах,

Бог убиенного Александра, пресвитера,

Взявший его от святого корня и даровавший его дому из камней живых, Его и нас призвавший

…служить Ему в святости и правде пред Ним, во все дни жизни нашей.