Текст книги "Ноосферные риски систем власти"

Одно из важнейших духовных качеств политического лидера называют словом харизма. Феномен харизмы толкуется как способность лидера вызывать сильные чувства у большого количества людей. Харизма мало изучена, это неоднозначная и переменчивая величина, которая зависит не только от имиджа, но и поступков лидера, его успехов, исторического момента и той реальной власти, которой он обладает. Так, например, нехаризматический Сталин опередил политически, а впоследствии физически уничтожил харизматических Бухарина, Троцкого, Кирова и других, менее выдающихся харизматиков, способных создать духовный имидж.

Получив неограниченную власть, Сталин был вынужден заказывать своей свите, средствам массовой информации и всем сферам духовной власти положительную харизму с учетом свойств своего духовного мира, и с этим блестяще справился Жданов. По существу, произошло «порождение» харизмы властью, а когда в стране есть устойчивая сильная власть, она всегда «родит» своего харизматика. Иначе не может быть, это необходимое условие долгожительства системы власти: лидер – харизматик (ср. с императором Августом в Древнем Риме).

Другой пример из истории России – это император Александр III. В период его правления (1881–1894 гг.) было проведено много нового в системе государственной власти. Реформистская деятельность, в том числе политико-психологическая, проявилась в России в период правления «самого русского царя XIX века» Александра III, что обеспечило мощный взлет в следующих сферах жизни общества:

– экономическое оздоровление;

– индустриальный подъем;

– с 1892 года страна не имела долгов;

– Россия выиграла «таможенную войну» с Германией;

– в 1891 году было закончено строительство Великого Сибирского пути;

– железных дорог построено больше, чем при его наследнике;

– к концу царствования (1894 г.) определился спад революционной ситуации в России.

В качестве примера психоэнергетики лидера перестройки рассмотрим М.С. Горбачева. Психоэнергетическая конституция формирует характер и профессиональные качества, которые обусловливают основные его свойства [52]:

– человек крайностей;

– основная страсть – властолюбие (контроль над событиями, людьми и управление ими);

– воля – противостояние воздействию извне;

– слава – превыше власти, к ногам которой он сложил логику и чувства;

– эстетические ценности – декларирование;

– эмоциональная этика – владение своими эмоциями.

Возможна ситуация, когда цель формируется ноосферой, а аналитический ум не может разработать конкретный план, метод достижения и воплощения. Здесь работают принципы разрушения, но не строительства; все это было продолжено на более бесчеловечном, бездуховном уровне Б. Ельциным, главный девиз которого: «Делай сейчас, плати потом». Ограниченность его сознания (ума) заключается в следующем: вижу объект, его свойства, силу, дух, энергию, но не системные связи; слабая глубинная стратегическая интуиция, формируемая подсознанием.

1.5. Качественные показатели ноосферного риска

Потери, которые связаны с применением созданных ноосферой человека научных знаний в различных объектах и системах среды жизнедеятельности, созданных человеком, нацией, человечеством, есть ноосферные риски. Ноосферные знания человека так же, как и научные знания, отображают среду жизнедеятельности с ошибками, что обусловливает несовершенство или недостижение поставленной цели с помощью созданного объекта. В зависимости от уровня социальных объектов влияние и роль погрешностей ноосферных знаний как при создании, так и при функционировании их будет различной. Наиболее близким нам объектом социальной среды является человек. На примере человека рассмотрим, какие потери могут быть обусловлены его ноосферой (духовной жизнью). В качестве выходного сигнала эгосистемы, как правило, выступает слово или дело или то и другое вместе.

Рассмотрим процесс передачи мысли и соответствующих ей слов, формируемых человеком А для человека В, который слышит слова. Будем считать, что он слышит их без искажений и на основе этих слов формирует свою мысль. В этом случае возможны разнообразные ошибки, которым соответствуют разнообразные мысли и соответственно выводы и решения, обусловливающие соответствующие поступки.

Человек В воспринимает материальный облик слов в их связи, а осознает то, что ими выражается, – мысль человека А. Это осознание зависит от интеллектуального уровня В. Взаимное понимание наступает лишь в том случае, если в мозгу слушающего возникают представления и мысли, которые высказывает говорящий. В науке этот принцип общения носит название принципа намекания, согласно которому мысль не передается в речи, а лишь индуцируется в сознании слушателя, приводя к неполному или искаженному воспроизведению информации. На этом построены теории, в которых принципиально отвергается возможность полного взаимного понимания общающихся не только устно, но и письменно.

Рассмотрим различные ситуации, возникающие в творческом процессе.

1. Истинная мысль, рожденная человеком А, принята им самим ложной или другим человеком за ложную.

2. Ложная мысль, рожденная человеком А, принята им самим за истинную или другим человеком за истину.

Эти две категории ситуаций, обозначим их R₁ и R₂, характеризуют основные потери, сопутствующие работе ноосферы человека, т. е. ноосферные риски. Например, строительство социализма (коммунизма) в аграрной (полуязыческой) России было ложной мыслью Ленина, которой сопутствовали огромные потери и соответствующая им величина ноосферного риска. Другой пример: строительство государства рабочих и крестьян без профессионалов – бессмысленное занятие, ложная идея, характеризуемая определенной величиной ноосферного риска в теоретическом плане и в плане функционирования реализованных социальных структур. Еще несколько примеров из истории человечества.

Призыв папского легата Арно во время крестового похода против катаров во Франции: «Убивайте всех; Бог приберет своих», унес жизни более одного миллиона невинных людей.

Оливер Кромвель решил взять за образец для подражания и обоснования массовых убийств ирландцев-католиков библейского Иосифа. Здесь имеет место ложная мысль убивать друг друга во имя одного Бога, ссылаясь на Его учение.

Святой Августин ссылается на Евангелие от Луки (14:23), где верующие призываются «убеждать» других приходить на богослужение. В итоге его последователи без колебаний прибегали к огню и мечу, приобщая людей к лжехристианству.

На юге Франции в 1180–1185 гг., когда противостояние католицизму было наиболее мощным, 38-летний Папа Иннокентий III провозгласил главной заботой папской власти борьбу с ересью. Произнесенная публично его речь была набатом к силовому единению верующих для борьбы с ересью.

Кайзер Германии выступил с правильной (истинной) мысльюпредложением к Николаю II не вступать в войну. Эта мысль была оценена как ложная. Первая мировая война принесла огромные потери всем государствам, принявшим в ней участие, и прежде всего России и Германии, что привело к краху монархического правления, нарушению хрупкого равновесия в Европе, порождению тоталитаризма в различных странах в различных формах: от «военного коммунизма» до «нацизма».

Политические идеи Маркса, реализованные в I Интернационале, породили новые идеи – ужасные и чудовищные по своему содержанию. Так, Сергей Нечаев создал вместе с Бакуниным «революционный катехизис» – кредо и программу действий террористов, а затем создал тайное террористическое общество «Народная расправа». Вслед за ним Худяков создал террористическое общество «Ад». Все эти общества заложили основы террора на всех уровнях: от императора до рабочих и крестьян, который продолжался вплоть до падения «советской» власти.

Ниже остановимся на потерях, порожденных ноосферой З. Фрейда, Р. Оппенгеймера, А. Нобеля, К. Маркса. Показательны процессы эволюции их ноосфер во времени, возникающие потери и соответствующие им ноосферные риски. Эти великие люди порождали соответствующие своему уровню психоэнергетики потери и риски в обществе.

1.6. Личностный ноосферный риск

Оценка ноосферных знаний в области психоанализа, полученных Фрейдом, была диаметрально противоположной в обществе. «Извращенец, страдающий гниением мозга», «торговец похотью и порнографией», «бесстыдный, скотский, мерзкий, гнусный», «антихрист» – так характеризуют Фрейда, согласно своему духовному миру (ноосфере), одни люди. «Первооткрыватель новых знаний о человеке», «проводник в доселе неизведанные области человеческой души», «гений» – таково мнение других. Диапазон разброса мыслей велик, и это яркий пример допускаемых ошибок, отклонения от истины, т. е. ноосферного риска.

Максимализм Фрейда.

Фрейд писал: «Мужчина, который был неоспоримым любимцем своей матери, на всю жизнь получает победное чувство уверенности в успехе, а это нередко ведет к реальным успехам». Страстям тела в молодости он предпочитал страсти ума, работая после окончания университета в Венском институте физиологии, где он изучал половые органы угрей, нервные окончания в позвоночнике миног, нервные клетки речных раков. Одновременно он работал в Венской городской больнице, где имел частный кабинет; в Институте детских болезней, где руководил неврологическим отделением; в Венском университете, где читал лекции по анатомии спинного и головного мозга и где изучал срезы мозга эмбрионов и новорожденных.

Ограниченность энергии любви не мешала ему, но привела к роковым последствиям в зрелом возрасте. Его научно-интеллектуальные интересы были сильнее эроса, а психоаналитические работы по сексуальности стали замещением реального опыта любви. Пуританин Фрейд вряд ли смог бы писать и говорить о сексе столь откровенно, не будь он уверен, что сам в этом смысле «порядочен».

Но неспособность З. Фрейда к любви не ограничивалась его сексуальной жизнью. Он вообще мало любил людей. Его теоретические воззрения подтверждают это. Он писал: «…требование культурного общества… возлюби ближнего своего, как самого себя… Почему, собственно говоря, мы должны ему следовать?.. Моя любовь есть для меня нечто безусловно ценное, я не могу безответственно ею разбрасываться… Если я люблю кого-то другого, он должен хоть как-то заслуживать моей любви… Если же я должен его любить… просто потому, что он населяет землю – подобно насекомому, дождевому червю или ужу, – то я боюсь, что любви на его долю выпадет немного». Он сам интересовал себя куда больше, чем другие. Что бы ни происходило вокруг, Фрейд трактовал события эгоцентристски. По поводу наступления 1900 года он писал: «Новый век – для нас самое интересное в нем то, что он… содержит и дату нашей смерти».

Испытание психики максималиста.

Путь к триумфу был слишком трудный. Несколько десятилетий подряд Фрейда обстреливали хулительными отзывами. О нем писали: «Обычно держат мусорное ведро у задней двери. Но Фрейд пытается поставить его со всем вонючим содержанием посреди жилой комнаты. Хуже того, он впихивает его под одеяло в постели каждого и позволяет вони проникнуть в детскую комнату». Его книги пылились в магазинах (чтобы распродать мизерный – всего 600 экземпляров – тираж «Толкование сновидений», его первой самостоятельной монографии, вышедшей в 1899 году, потребовалось целых десять лет!). На его лекции приходили по двое-трое слушателей. Его пациенты гневно хлопали дверью, едва он заговаривал с ними о сексуальности. Весь мир шел на него войной! Слишком много сил Фрейд потратил на борьбу с оппонентами. Слишком долго он был отверженным, парией. Ему повсюду мерещились враги, чудилась крамола. Словно спасаясь от преследователей, Фрейд «заметал следы» – несколько раз в течение жизни он уничтожал свой личный архив: дневники, письма, черновые записи. А большую часть того, что пощадил ученый, после его смерти засекретили родственники.

Мечта властителя повелевать людьми с помощью психо-анализа.

Фрейд страдал тем пороком, от которого призван был избавлять его психоанализ, – подавлением. Он изгонял из сознания свои амбиции завоевателя мира, но в то же время под маской научной школы осуществлял заветную подсознательную мечту – стать мессией, указующим человечеству землю обетованную. Психоанализ был для Фрейда не только научной теорией, но и религией, а он сам – богом-отцом. Как и у всякой религии, у фрейдизма был свой идол, свои догматы и даже свои ритуалы: Фрейд предлагал пациенту лечь на кушетку, а сам садился на стул позади него, так же поступали все его последователи, отказ от «ритуала кушетки» воспринимался психоаналитической ортодоксией как отступничество.

Диктатура разума – итоги учения психоанализа.

Фрейд не верил в возможность войны. И дело не в том, что австрийская пресса до последнего утверждала, что войны не будет. Дело в его учении. Психоанализ – не только научная теория или терапия, это еще и возможность узнать о темных силах души, а познав, обуздать их, подчиняя разуму. Неосознанное было для Фрейда Дьяволом, Злом, мраком, где прячется все демоническое, низменное, проклятое, а разум был Богом, Добром, великой силой, превратившей его в мыслящее существо. Миссия психоанализа – победа Добра над Злом. Это выражено во фрейдовской работе «Я и Оно»: «Развитие Я идет от признания инстинктов к господству над ними, от подчинения – к их затормаживанию… Психоанализ является инструментом для прогрессивного завоевания Оно». Идеальным Фрейд считал «сообщество людей, подчиняющих свою инстинктивную жизнь диктатуре разума». Разве могут люди, покорные «диктатуре разума», развязать войну? Фрейд обменялся открытыми письмами с Эйнштейном. Переписка вышла отдельной книжкой под заголовком «Зачем война?». Основатель психоанализа писал, что готовность людей участвовать в войнах коренится в инстинкте смерти, но этот деструктивный инстинкт непременно будет обуздан разумом и заторможен.

Зигмунд Фрейд и Карл Юнг.

Юнг «провинился» тем, что, во-первых, засомневался в сексуальной этиологии неврозов; во-вторых, излишне увлекся мистикой, которую рационалист Фрейд не принимал (в его кабинете висел лозунг «Работать, не философствуя!»); и, в-третьих, Юнг забыл упомянуть в своих лекциях по истории психоанализа имя отцаоснователя, объяснив это тем, что все и так знают, кто стоял у истоков теории. Фрейд порвал не только деловые, но и личные отношения с «неверным». Он констатировал: «Трудно поддерживать дружбу при таких разногласиях».

Проблема духовности личности, создающей ноосферные знания, во все времена является важной для всего человечества, ибо здесь закладывается фундамент возможностей личности, т. е. ее ноосферный риск. На тяжкий ноосферный труд человека толкают страсти, представляющие собой многомерный объект и в своих крайностях связанные с достижением власти светской или духовной. Светская власть связана с деньгами, должностями, количеством подчиненных и т. д., духовная власть – с духовным величием и поклонением.

В качестве одного из примеров рассмотрим проект «Манхэттен» – создание атомной бомбы, сброшенной на города Хиросиму и Нагасаки в 1945 году. У истоков этого проекта стоял Роберт Джулиус Оппенгеймер (1904–1967 гг.), американский физик-теоретик, администратор, возглавивший проект в 1942 году. С 1947 года он возглавлял Принстонский институт фундаментальных исследований, а в 1953 году был лишен допуска к секретным работам.

Отметим, что бездуховная наука создается людьми, но, к сожалению, она создается для людей. Мы имеем знания, полученные верующими и атеистами – два антипода в научном творчестве, которые не пересекаются. Одним из примеров создания бездуховной науки является создание и испытание атомной бомбы.

Исток – бомба. После успешного испытания плутониевой бомбы 16 июля 1945 года в Хорнадо-дель-Муэрто, близ города Аламогордо в штате Нью-Мексико, научный руководитель Лос-Аламосской лаборатории Роберт Оппенгеймер процитировал, несколько переиначив, стих из «Бхагавадгиты»: «Теперь я – Смерть, сокрушительница миров!». Следовало бы навсегда запомнить и слова Кеннета Бэйнбриджа – специалиста, ответственного за испытание. Едва прогремел взрыв, он повернулся к Оппенгеймеру и сказал: «Теперь все мы – сукины дети». Позже Оппенгеймер признал, что ничего точнее и выразительнее в тот момент нельзя было сказать.

Осознание нравственной и политической ответственности пришло позже, да и то не ко всем. Больше других публичному самобичеванию предавался Оппенгеймер: «Физики познали грех. Этого знания не забыть». Но это покаяние пришло позже… Когда же решался вопрос о применении атомной бомбы, он в отличие от некоторых своих коллег не только не возражал, но и настаивал на этом, и лишь спустя несколько месяцев после Хиросимы и Нагасаки заявил президенту Трумэну: «Мне кажется, на наших руках кровь». Трумэн ответил: «Ничего страшного. Все отмоется», а своим помощникам приказал: «Чтоб этого нытика здесь больше не было!». Оппенгеймер мучился угрызениями совести до конца своих дней. Он задавал себе вопрос: отчего этих угрызений почти не было тогда, в то время? И вот какой ответ он предложил в 1954 году: «Когда перед вами захватывающая научная проблема, вы уходите в нее с головой, а вопрос о том, что делать с решением, отлагаете на будущее, на то время, когда это техническое решение будет найдено. Так было и с атомной бомбой…».

Хотя Оппенгеймер вернулся к академической карьере спустя месяцы после Хиросимы, его деятельность в качестве главного правительственного советника по вопросам вооружения только начиналась. Он заседал в комитетах Пентагона и председательствовал в Генеральном консультативном комитете (GAC) комиссии по атомной энергии США, вырабатывавшей план научных разработок ядерного оружия. Именно на такого рода соучастие намекал Швебер, говоря о нравственном превосходстве Ханса Бете над Оппенгеймером. Перед кабинетом Оппенгеймера в Принстонском институте фундаментальных исследований дежурили охранники. Когда ему звонили, гостей просили покинуть кабинет. Эти видимые знаки власти и привилегий, по мнению многих, явно льстили Оппенгеймеру. Напротив, участие Бете в правительственных разработках ядерного оружия было косвенным и эпизодическим. В отличие от своего лос-аламосского начальника он остался верен исследовательской работе, что и стало для него, по словам Швебера, спасительным «якорем безупречности».

За пределами научного знания.

Позже нравственные размышления Оппенгеймера приняли философское направление: «Явившись на свет из лона науки, где насилие представлено, пожалуй, меньше, чем в любой иной области человеческой деятельности; науки, которая своим торжеством и самим существованием обязана возможности открытого обсуждения и свободного исследования, – атомная бомба предстала перед нами как странный парадокс. Во-первых, потому, что все, с нею связанное, окутано тайной, то есть закрыто от общества; вовторых, потому, что сама она стала беспримерным орудием насилия». Помимо этого он был обеспокоен социальными последствиями излишней веры в достоверность научного знания и безграничность его возможностей: «Вера в то, что все общества есть на деле единое общество, что все истины сводимы к одной, а всякий опыт сопоставим и непротиворечиво увязывается с другим; наконец, что полное знание достижимо, – эта вера может предвещать самый плачевный конец». Оппенгеймер предостерегал от веры в суждения ученых о том, что находится за рамками научного знания: «Наука не исчерпывает собою всей деятельности разума, а является только ее частью… Исследования в области физики и в других областях науки (надеюсь, мои коллеги, работающие в этих областях, позволят мне сказать это и от их имени) не поставляют миру правителей-философов. До сих пор эти исследования вообще не давали правителей. Они почти никогда не давали и настоящих философов».

Теоретик американского атомного проекта Ханс Бете, в отличие от Оппенгеймера, был в ту пору всего лишь консультантом в Лос-Аламосе. Он мог говорить и говорил то, что подсказывала его совесть: «Водородная бомба уже не оружие, а средство уничтожения целых народов. Ее использование было бы изменой здравому смыслу и самой природе христианской цивилизации»; создание водородной бомбы «было бы ужасной ошибкой». Однако он усердно работал над этим проектом, оправдываясь тем, что, если такое оружие в принципе возможно, значит, Советы его рано или поздно создадут. Следовательно, эту угрозу необходимо предотвратить. Кроме того, одно дело разработка оружия в мирное время, и совсем другое – в военное. Второе, по мысли Бете, дело нравственное, поэтому начало Корейской войны способствовало его душевному равновесию. Но и это не все: приступая к работе над водородной бомбой, он надеялся, что предстоящие технические трудности непреодолимы (суждение несколько наивное, по словам его коллеги по проекту Манхэттен Герберта Йорка). Приводился и такой довод: «Если не я, всегда найдется кто-нибудь другой». В среде ученых, озабоченных моральной стороной дела, бытовало и другое мнение: «Будь я ближе к лос-аламосским делам, я мог бы способствовать разоружению». Годы спустя Бете напишет, что тогда все эти соображения «казались весьма логичными», но теперь он «временами» сомневается: «По сей день меня не покидает чувство, что я поступил неправильно. Но так уж я поступил».

Не все ученые высказывались в таком духе, но большинство горячо отстаивали такие взгляды. Лишь один физик покинул Лос-Аламос, когда стало ясно, что нацистам бомбы не создать, – англичанин Джозеф Ротблат. Позже он сказал: «Уничтожение Хиросимы я расценил как акт безответственности и варварства. Я был вне себя от гнева». Экспериментатор Роберт Уилсон сожалел, что не последовал примеру Ротблата. Из прочих лишь очень немногие высказались похожим образом. Их было не более 15 % – способных к самостоятельному суждению о нравственности. В последующем несколько человек – среди них Уилсон, Ротблат, Моррисон и Виктор Вайскопф – зареклись работать над созданием оружия, но большинство со спокойной совестью продолжали получать шальные деньги, которые в корне изменили природу исследований в физике в послевоенные годы. Немногие в этой жизни способны к самостоятельному мышлению, даже среди ученых. А как быть с ноосферой – средой разума, созданной наукой, учеными?

Виновники торжества власти.

Большинство не чувствовало необходимости оправдываться. Герберт Йорк, посвятивший свою послевоенную карьеру борьбе за ядерное разоружение, весьма правдоподобно характеризовал высокомерие, царившее в то время: «Первое, что нам стало известно о Второй мировой войне, это как она разразилась. Для меня же это было последнее, что я узнал о ней… Первое, что нам стало известно об атомной бомбе, это что мы с ее помощью убили множество народу в Хиросиме. Для меня же это было последнее, что я узнал о бомбе». Чем больше рассеивается туман неопределенности, окутывающий вопрос о разработке оружия в военное время, тем труднее найти почву для обвинения отдельных людей, чье влияние, мотивы и отношение к происходившему менялись в ходе работы над атомным проектом. Безусловно, мир был бы лучше, если бы атомное оружие не было создано и пущено в ход. Согласившись с этим, вы сразу задаете себе вопрос: можно ли признать конкретного ученого или группу ученых виновными в том, что произошло?

Греховность и репутация ученого.

Большинство ученых с мировым именем поддались искушению приобщиться к власти. Физик Азидор Рабай отмечает, как переменился его друг Оппенгеймер после первого испытания бомбы: «Полдень – вот что приходило на ум, когда ты видел его походку. По-моему, точнее не скажешь. Он добился своего!». Это была та власть, которая не только уживается с нравственной мукой, но питается ею, даже красуется за ее счет. Станислав Юлем писал, что Оппенгеймер, «быть может, преувеличивал свою роль, когда видел себя князем тьмы, сокрушителем миров». Джон фон Нейман не раз повторял: «Некоторые любят каяться. На греховности можно сделать себе репутацию». Но вина ученых, создавших бомбу, не в ней самой. По сути, их вина в том, что они получали истинное наслаждение от своей работы. Душа все одобряла: и работу, и раскаяние.