Текст книги "Гонка за полюс. Кто был первым на Южном полюсе"

Выглянув 5 января из палатки, они обнаружили на горизонте силуэт неизвестного судна. «Это было настолько неожиданно, – отметил Скотт в своем дневнике, – что я едва не протер глаза, прежде чем решился сообщить

об этом, но мгновение спустя в палатке началась суматоха и мы принялись искать свои сапоги. В это время Уилсон случайно поднял голову и сказал: «Да там и второе.» И действительно, на горизонте <…> виднелись теперь два корабля. Мы, разумеется, решили, что первый из них – это «Морнинг», но, во имя фортуны, что означает появление второго?» Все выяснилось через несколько часов и вызвало у слушателей самые различные эмоции, в основном положительные. Оказалось, что главной причиной отправки в антарктические воды сразу двух спасательных судов стали опасения за «Дискавери», если – как это было в предыдущем году – припай сохранится в заливе Мак-Мёрдо. На то имелись основания, поскольку ширина этого ледового пояса на момент появления «Морнинга» и «Терра Новы» достигала двадцати миль, и прогноза на дальнейшее развитие ледовой обстановки не мог дать никто – такой методики еще не существовало. Тем не менее большинство зимовщиков были настолько уверены в своей способности преодолеть любую сложившуюся ситуацию, что сомнения руководства на родине они восприняли с чувством досады. 16 февраля все разрешилось само собой – протаявший припай разрушился, его остатки вынесло ветром, и корабли подошли друг к другу.

«Морнинг», ««Дискавери» и «Терра Нова»

Главным результатом экспедиции 1901–1904 годов под руководством Скотта с точки зрения будущего достижения Южного полюса стало выявление целой совокупности факторов, определивших вероятность подобного события. Были обнаружены три различных участка ледниковых поверхностей на пути к полюсу: а) шельфовый ледник Росса; б) ледники сквозных долин; в) высокое приполюсное ледниковое плато.

Теперь можно было заранее знать, с какой погодой встретятся участники полюсного маршрута, исходя из условий на побережье, где зимние температуры падали до -70 °C, а скорости ветра достигали десятков метров в секунду.

Волей-неволей возникал вопрос о способности участников маршрута преодолеть подобные экстремальные условия, в которых им предстояло не просто выживать, а активно действовать.

По-прежнему стояла и явно требовала своего решения проблема транспорта.

Наконец, определилось наиболее короткое направление к полюсу через сектор моря Росса.

Оставалось найти любителя острых ощущений, способного в полной мере воспользоваться этой информацией. Пока можно было утверждать определенно: без сведений, полученных экспедицией Скотта, достижение полюса не могло состояться. Другое дело, что информации все еще не хватало, и это вносило определенный риск в будущие полюсные экспедиции. Свести его до минимума и было главной задачей их руководства.

Показательно, что ни одна из других антарктических экспедиций, созданных по результатам VI Международного географического конгресса в Берлине (Дрыгальского, Норденшельда, Шарко), подобных задач не выполняла. Это определяет исключительное значение экспедиции Скотта 1901–1904 годов для будущего решения полюсной проблемы, в которой национальная принадлежность (первостепенная для политиков и представителей прессы) имела для ученых лишь подчиненное значение. Вместе с тем по результатам исследований Норденшельда и Шарко уже возникли предпосылки для решения проблемы гипотетического пролива, соединяющего моря Уэдделла и Росса, который в любом случае мог проходить только в районе полюса. Уже поэтому сводить результативность открытия Южного полюса лишь к чисто спортивному или национальному достижению означало обесценить его как научное событие общемирового уровня.

По исследованиям начала ХХ века вырисовывалась какая-то странная Антарктида, причем очень разная в своих наиболее изученных областях. Согласно тому, что было известно по результатам экспедиций на «Гауссе» и их предшественников в секторе Индийского океана, намечалось существование некой огромной однородной глыбы со спокойным монотонным рельефом оледенения, которая по-настоящему напугала Скотта своими условиями. А по ее периферии на Земле Виктории и особенно на Антарктическом полуострове существовали настоящие горные системы, неизвестно как связанные друг с другом. Проблема гипотетического пролива между морями Уэдделла и Росса также не снималась с повестки дня для ученого мира. Наконец, стоял вопрос: что общего у вулканизма Террора с Эребусом на одной стороне и целой серии островов-вулканов, отходящих от Антарктического полуострова, на противоположном краю континента? Определенно, интересы ученых все больше фокусировались на районе Южного полюса, где предполагалось найти ответы на все эти вопросы. Для других было важнее – кто первый, но это уже из области «каждому – свое». Казалось, Скотт подобрал ключик решению этих загадок. В любом случае переоценить значение результатов экспедиции Скотта для будущих событий на пути к Южному полюсу в 1908–1912 годах невозможно.

Теперь несколько слов о том, как результаты экспедиции были восприняты на родине. Уже по прибытии в Литлтон, что в Новой Зеландии, 1 апреля 1904 года Скотт получил поздравления от короля Эдуарда VII и узнал о том, что его наградили медалью Королевского географического общества. Возвращение первопроходца в Англию в сентябре того же года «Таймс» отметил следующими строками: «Как моряк он вел “Дискавери” с величайшим уменьем и мужеством в самых трудных условиях; как исследователь он временами покидал судно и совершал походы, проявляя блистательную предприимчивость, терпение и идя на риск, но без малейшей бесшабашности. Решение поручить капитану 2-го ранга Скотту руководство экспедицией в целом следует признать удачным». Такая аттестация ведущей газеты страны сама по себе была показательной для общего настроения в массах, в чем предстояло убедиться людям, вернувшимся с другого конца планеты в так называемый цивилизованный мир с его непростым восприятием событий у полюса.

Между тем, по оценкам прессы, встреча экспедиции Скотта оказалась несколько странной. Тут же по прибытии «Дискавери» экспедиционный комитет во главе с Маркхэмом организовал в одном из складских помещений на берегу завтрак в честь возвратившихся, на котором присутствовало всего около 150 человек, на что «Дэйли экспресс» отреагировала с определенным сарказмом: «Городские власти Лондона не оказали гостеприимства людям, достойно поддержавшим репутацию английских моряков как смелых исследователей. Флот гордится ими, однако и Первый лорд, и остальные лорды Адмиралтейства блистали отсутствием. Лорд-мэр прислал шерифа, который сказал несколько слов». «Дэйли мэйл» продолжила тему встречи сходным образом, предлагая «устроить церемонию общенационального масштаба, показав тем самым, что наша нация ценит и уважает жертвы, которые принесли эти люди во имя науки и во славу родины. Жаль, что мы дадим кануть их подвигам в Лету только потому, что они вернулись живыми и здоровыми». Общественность Англии оказалась неготовой к восприятию всего нового, что привезла с собой экспедиция, хотя обстановка стала меняться очень быстро.

Уже вечером Королевское географическое общество организовало встречу в ресторане, где за столами разместилось до 300 человек, включая офицеров и научных сотрудников экспедиции. Присутствовавшие – как сами полярники, так и гости разного ранга – начали догадываться о вкладе экспедиции в изучение Антарктиды по отзывам своих коллег по антарктическим исследованиям: немца Дрыгальского, шведа Норденшельда и шотландца Брюса. Постепенно имидж полярника-первопроходца и полученные результаты стали в глазах общества приобретать реальное значение, далеко выходящее за пределы повседневной жизни.

Когда в ноябре Антарктическую выставку в галерее в самом центре Лондона открывал президент Королевского географического общества Клемент Маркхэм в присутствии Скотта, Ройдса, Барна, Скелтона и Уилсона и других, интерес к результатам экспедиции, по свидетельству «Дэйли экспресс», превзошел все ожидания: «Помещение было настолько переполнено, что пришлось закрыться на четверть часа раньше официального открытия. По обеим сторонам Братон-стрит и Нью-Бонд-стрит выстроились вереницы машин и экипажей. Странное впечатление представляют собой мужчины и женщины – а среди них находились люди, весьма известные в свете, – которых полиция выстраивала в длинные очереди, словно завсегдатаев театров и галерей.

Толпа не уменьшалась до вечера. Не успевала какая-нибудь модно одетая дама сойти с экипажа, как путь ей преграждал хладнокровный констебль. Напрасно ссылалась она на то, что у нее есть билет. «У них у всех есть билеты», – отвечал полисмен, указывая на очередь». По свидетельству владельца галереи, в первый же день выставку посетило 10 тысяч человек. Уже на следующий день после ее открытия Роберт Фалкон Скотт стал членом закрытого мужского клуба «Сэвидж».

7 ноября Скотт в присутствии команды «Дискавери» читал лекцию в Альберт-холле, вмещавшем до 7 тысяч человек, после которой Маркхэм вручил ему золотую медаль Королевского географического общества. Серебряными медалями были удостоены остальные участники экспедиции. И снова какое-то очередное несоответствие, по свидетельству одного из присутствующих: «Любопытно отметить, что огромная аудитория без всякого энтузиазма встретила человека, имя которого будет жить в истории географических исследований. Вежливые хлопки никак не спасли положения».

Затем начались поездки по стране. Одна из первых – в Эдинбург, Глазго и Данди, куда Скотта пригласил Шеклтон. Пресса проявляла избыток внимания, пытаясь определить характер отношений последнего со Скоттом, тем более что активность Шеклтона на общественном поприще (в частности, на посту президента Шотландского географического общества) наряду с выступлениями и публикациями позволяла ожидать от него неожиданных решений. Однако первые встречи обоих полярников не дали повода любителям сенсаций. Скорее наоборот. Сам Скотт старательно подчеркивал заслуги Шеклтона в Антарктиде, рассказывая о его мужестве и стойкости в походе на юг. Точно так же Скотт отверг попытку противопоставления его экспедиции достижениям экспедиции Брюса, объяснив присутствующим, что они решали разные задачи и уже поэтому скорее дополняют друг друга по различным научным направлениям, чем противостоят. Особенно горячий прием был оказан Скотту в Манчестере, где визит в местный университет начался с вручения адреса от профессуры, а закончился поездкой в экипаже, из которого студенты на радостях выпрягли лошадей и с приветственными кликами возили своего кумира по городу.

Шеклтон, Скотт и Вилсон на пути в Англию

В целом же Адмиралтейство оказалось настолько экономным, что вскоре продало «Дискавери» компании Гудзонова залива за смешную цену. Скотт постарался согласовать все свои действия с Адмиралтейством во избежание недоразумений, причем в очень осторожной форме: «Мне было бы крайне неприятно совершить какой-либо поступок, который, с точки зрения Адмиралтейства и вообще службы, не подобает офицеру военно-морского флота».

Заслуги Скотта в Антарктиде были высоко оценены учеными обществами различных стран. Исследователя наградили золотыми медалями Королевского датского географического общества, Императорского русского географического общества и целого ряда других. Аналогичные награды пришли из Соединенных Штатов.

Офицерский состав с завершением экспедиции получил отпуск на полгода, а рядовой – на два месяца, правда, с половинным жалованьем. Это время Скотт надеялся использовать для написания книги о своей первой экспедиции на берега Антарктиды, которая увидела свет во второй половине 1905 года. После ее издания Скотт был принят королем во дворце Балморал и провел там целых пять дней, будучи произведен при встрече их величеством в кавалеры ордена Виктории. Сам принц Уэльский демонстрировал ему приемы охоты на куропаток. Хотя Скотт был вынужден уделять немало времени светским мероприятиям, уже с января 1906 года он приступил к службе в Адмиралтействе в качестве помощника начальника военно-морской разведки, отвечая за подготовку судов торгового флота на случай возникновения угрозы войны. Вскоре он был назначен командиром линейного корабля, и тем самым перед ним открывались перспективы будущего производства в адмиралы, чему, правда, помешали два обстоятельства. Первое – авария вверенного ему корабля в феврале 1907 года, вторая – возвращение интереса к антарктическим исследованиям после заявления Шеклтона о его планах в отношении Южного полюса. Определенно, на ледяном континенте самым непредсказуемым образом возникала новая ситуация с далеко идущими последствиями.

Глава 3
Шеклтон на ближних подступах к цели

Когда любимый публикой актер,

Окончив роль, подмостки покидает,

На сцене появляется другой.

У. Шекспир

Тем временем Шеклтон в марте 1907 года опубликовал в лондонском Geographical Journal статью, где набросал общий план работ экспедиции. План этот состоял в следующем: из Новой Зеландии следовало выйти в начале 1908 года; собственное судно должно было доставить исследователей на Антарктический континент, где предполагалась зимовка; выгрузив весь состав экспедиции и запасы, судно возвращалось в Новую Зеландию. Береговой отряд из 9-12 человек при обладании надлежащим снаряжением должен был организовать три отдельные исследовательские группы, которые весной направились бы внутрь материка. Одна из них шла на восток, чтобы по возможности пересечь шельфовый ледник Росса и выйти к Земле Короля Эдуарда VII. Вторая группа направлялась на юг, маршрутом, которым шла южная группа экспедиции «Дискавери». Третья должна была пойти в западном направлении через горные хребты, но не строго на запад, а в строну магнитного полюса. Главная особенность экспедиции в плане средств передвижения заключалась в том, что в восточном и южном направлениях должны были использоваться маньчжурские лошади, а для путешествия на юг еще и специально приспособленный автомобиль. Вместе с тем предполагалось приложить все усилия, чтобы достичь Южного полюса. Автор статьи подчеркивал, что детали плана «были тщательно разработаны на основании моего собственного опыта, приобретенного во время экспедиции на «Дискавери», – таким образом его преемственность по отношению к экспедиции Скотта 1901–1904 годов была очевидной, в первую очередь по опыту полевых исследований.

Эрнст Шеклтон

Правда, как это обычно случается, «гладко было на бумаге, да забыли про овраги». Такими «оврагами» в плане Шеклтона оказалась Земля Эдуарда VII, крайне неудобная для создания там зимовочной базы. По соображениям безопасности пришлось отказаться от Китовой бухты на шельфовом леднике Росса, где произошли значительные изменения со времени посещения его Борхгревинком в 1900-м и Скоттом в 1902 году. Сам Шеклтон по этому поводу выразился так: «Для нас это было огромным разочарованием, но в то же время мы признательны судьбе, что Великий барьер обломился до того, как мы на нем поселились. Было бы весьма плохо, если бы мы устроили тихую пристань в точке, которой предстояло исчезнуть с лица Земли! Мысли о том, что могло бы случиться, устрой мы зимовку на Барьере, заставили меня принять твердое решение ни в коем случае не зимовать на льду, а поискать для лагеря надежную скалистую поверхность». В ходе разведок Шеклтон установил, что кромка шельфового ледника Росса значительно отступила к югу.

Волей-неволей пришлось вернуться к идее с Мак-Мёрдо, вызвавшей жесткую отповедь со стороны Маркхэма в письме к Скотту: «Я был чрезвычайно озадачен, но все же не мог предположить, что он действует не с вашего ведома. Я крайне возмущен, что он ведет себя столь двулично по отношению к вам. Поведение его постыдно, и мне несказанно тяжело, что в состав экспедиции, в которой царила полная гармония, затесалась все-таки паршивая овца.» Как говорится, без комментариев.

Поскольку Шеклтон ожидал чего-то подобного, то он отказался от использования построек Скотта 1901–1904 годов у мыса Эрмитедж и принял решение зимовать на мысе Ройдс, где вместе с ним остались на зимовку четырнадцать человек (из них трое участвовали в экспедиции Скотта на «Дискавери», включая Фрэнка Уайльда, не пропускавшего ни одного из антарктических мероприятий того времени). По сравнению с экспедицией Скотта среди зимовщиков было больше ученых с преобладанием геологов: профессор

Сиднейского университета Эджуорт Дэвид, Филип Броклхёрст, доцент Аделаидского университета Дуглас Моусон, а также Реймонд Пристли из школы в Тьюксбэри, не имевший научной степени. Из других специалистов отметим метеоролога Джеймсона Адамса, врача Алистера Маккея, топографа Эрика Маршалла, биолога Джеймса Мюррея. Определенно, с таким составом можно было ожидать значительного прогресса в изучении шестого континента. Уже впоследствии Пристли отметил, что за пятнадцать месяцев экспедиция Шеклтона проделала «неправдоподобно большой объем работы», что не является преувеличением.

Фрэнк Уайльд, Шеклтон, Эрик Маршалл и Джеймсон Адамс

Научные задачи экспедиции определялись рядом соображений. Так, по утверждению самого Шеклтона, «тайна ледяной стены Великого барьера (то есть современного шельфового ледника Росса. – Прим. авт.) оставалась невыясненной. Точно так же весьма существенным для науки было получить хотя бы некоторые сведения относительно ледяного покрова, образующего барьер. Затем мне хотелось выяснить, что находится за открытыми нами горами южнее 82° 17” ю. ш., и поднимается ли там Антарктический материк также в виде высокого плоскогорья, подобного тому, которое было найдено капитаном Скоттом за западными хребтами. Многое следовало еще сделать в области метеорологии, и эти работы имели особый интерес и значение для Австралии и Новой Зеландии – ведь погодные условия этих стран находятся под значительным влиянием Антарктического материка. В области зоологии при всей бедности фауны Антарктиды можно было сделать еще много интересного, а также особое внимание я хотел бы обратить на минералогические исследования, помимо общих геологических. Изучение южного полярного сияния, атмосферного электричества, приливных течений, гидрологии, воздушных течений, образования и движения льдов, вопросов биологических и геологических – все эти задачи представляли собой безграничное обширное поле исследований, и организация экспедиции с этими целями вполне оправдывалась бы уже из чисто научных соображений, независимо от желания достигнуть «возможно более высоких широт». Последнее заявление следовало расценивать как заявку на достижение Южного полюса.

Новое транспортное средство в виде автомобиля было испытано еще при разгрузке судна, не оправдав, однако, ожиданий. Оказавшись на льду, «ушла машина <…> недалеко, пройдя около сотни метров. Завязла в рыхлом снегу. Общими усилиями мы перетащили ее через трещину во льду. По другую стороны трещины машину снова запустили, и автомобиль тронулся, но вскоре опять увяз в снегу. С помощью нашего подталкивания и при некотором содействии собственного мотора автомобиль прошел примерно с полмили к югу от судна, но все наши надежды на будущее применение его на практике значительно упали».

Лагерь, разбитый на 82° 17” ю. ш. 30 декабря 1902 года

По собственному опыту в экспедиции Скотта 1901–1903 годов Шеклтон считал, что собаки не оправдали себя в походе на юг: «Опыт, который я приобрел в этой экспедиции <…> навел меня на мысль о пригодности <…> лошадей. Было известно, что маньчжурские пони могут тащить сани по очень неровной местности со скоростью 30–45 км в день при нагрузке не менее 600 кг. Мы доставили на нашу зимовку 8 лошадей, но, к несчастью, четыре из них погибли в течение первого же месяца по прибытии. Гибель лошадей была для нас обстоятельством, имевшим чрезвычайно важное значение». Таким образом, по сути, транспортная проблема в полной мере могла проявиться только по завершении зимовки в дальних маршрутах к Южному географическому полюсу и Южному магнитному полюсу.

До наступления зимы 1908 года одним из крупных событий экспедиции стало восхождение на вулкан Эребус, поскольку «наблюдения температуры и воздушных течений на вершине этой огромной горы могли бы иметь большую ценность для выяснения движения воздуха в верхних слоях, что является метеорологической проблемой, значение которой недостаточно еще оценивается в настоящее время. С точки зрения геологии изучение этой горы также могло дать ряд интересных фактов. В жизни экспедиции это соседство играло важную роль, особенно при проведении метеорологических наблюдений. Наблюдатели, производившие метеорологические отсчеты каждые два часа, постоянно видели перед собой Эребус и даже специально смотрели на него, так как он был нашей высокогорной обсерваторией – по его вершине мы определяли направление воздушных течений на данной высоте, а потому, конечно, видели и все его фазы внутренней вулканической деятельности <…> Мы смогли отметить почти непрерывную вулканическую деятельность горы. Очень часто приходилось слышать <…> что заметно сильное свечение вершины Эребуса. Временами это свечение было сильнее, иногда слабее. В одном специальном случае, когда барометр показывал чрезвычайное давление, свечение было особенно сильным. Оно то появлялось, то исчезало ночью, через каждые четверть часа, а в другое время нам приходилось наблюдать также и яркие вспышки пламени на вершине кратера.

Огромный столб дыма, поднимавшийся временами из кратера в холодный воздух, достигал высоты 900-1200 м, прежде чем начать распространяться в стороны и принимать определенное направление от тех воздушных течений, которые в данный момент обнаруживались в верхних слоях атмосферы <…> Пары проектировались на диске луны, и можно было видеть, что они направлялись вверх не спокойно и равномерно, а толчками, выбрасываемые снизу <…> Было очевидно, что расплавленная лава в кратере находится недалеко от его краев, так как заметно было ярко-красное отражение ее на облаках пара. Мы часто спрашивали себя, какое направление может принять лавовый поток и какое влияние он может оказать на колоссальные глетчеры и снежные поля, прилегающие к склонам горы, если попадет на них. Эти внезапные извержения были, очевидно, результатом сильнейших взрывов паров внутри вулкана и являлись доказательством того, что Эребус проявляет довольно сильную активность».

Одним словом, этот местный феномен требовал своего изучения со всех точек зрения, в первую очередь геологами и метеорологами.

Подъем к кратеру выполняли две группы исследователей. «Кратерный» отряд из геологов Дэвида и Моусона с врачом Маккеем должен был в любом случае добраться до кратера, с тем чтобы провести там геологические исследования. Отряду метеоролога Адамса (включавшему также топографа Маршалла и геолога Броклхёрста) первоначально отводилась функция обеспечения, причем именно Адамс отвечал за успех этого необычного предприятия в целом и должен был принимать окончательное решение на выдвижение собственного отряда к кратеру в зависимости от обстановки.

Вся операция, которая началась 5 марта, заняла (включая возвращение) почти неделю. Вечером того же дня в 11 км от зимовки на высоте всего 800 м участники восхождения остановились на ночевку, причем завтрак на следующее утро проходил при температуре -23 °C (на зимовочной базе температура оставалась на 10 °C выше). К вечеру 6 марта восходители достигли высоты 1716 м при температуре -33 C. На утро следующего дня Адамс принял решение подниматься к кратеру всем вместе. Еще через день общий отряд достиг высоты 2655 м при температуре -29 °C, затем метель задержала восходителей на сутки. Лежа под жестокими порывами ветра в трепыхавшейся палатке, они не имели возможности разжечь примус и были вынуждены всухомятку глотать шоколад и галеты. На стоянке в полдень 9 марта они оказались всего на 250 м ниже древнего кратера, проникнуть в который не составляло особого труда. Здесь они наткнулись на множество снежных изваяний над выходами паров из фумарол, нередко похожих на скульптуры необычных очертаний.

Кратер Эребуса

Утром следующего дня с помощью гипсотермометра они определили высоту стоянки – 3471 м и оценили, что до действующего кратера осталось еще 2,5 км. На самом деле путь по развалам пемзы с характерными серными выцветами занял с учетом обходов 4 км.

По описанию восходителей, кратер Эребуса представлял впечатляющую картину уже только своими грандиозными размерами: «Мы стояли на краю колоссальной пропасти и первоначально ничего не могли различить ни на дне ее, ни по другую сторону из-за массы паров, заполняющих кратер и поднимающихся вверх столбом в 150–300 м вышины. После непрерывного громкого шипящего звука, продолжавшегося несколько минут, внизу вдруг раздавался страшный грохот, и непосредственно вслед за тем колоссальные клубы пара взвивались вверх и увеличивали собою объем белого облака, стоящего над кратером. Это явление возобновлялось через некоторые промежутки все время, пока мы находились на кратере. Воздух, окружавший нас, был наполнен едким запахом горящей серы. Но вот удачный порыв северного ветра раздул облако пара, и кратер обнаружился под нами полностью на всем своем протяжении и во всю глубину. Моусон засечками определил глубину его в 275 м, а наибольшую ширину – примерно в 800 м. На дне пропасти виднелись не менее трех хорошо намеченных отверстий, из которых выбрасывался взрывами пар. Вблизи юго-западной части кратера был огромный прорыв в стене его глубиною в 100–120 м. Стена кратера против того места, на котором мы стояли, представляла некоторые интересные особенности. Слои темной пемзовой лавы или пемзы чередовались там с белыми полосами снега. Не было, правда, определенных доказательств, что на этот снег натекла непосредственно лава, но, возможно, дело было именно так. Сверху от одного из наиболее толстых слоев лавы или пемзы, как раз там, где этот слой соприкасался с полосой снега, поднимались мелкие струйки пара, вытянувшиеся в ряд. Их было слишком много, и они слишком близко находились одна от другой, чтобы можно было их принять за отдельные фумаролы. Внешний вид их скорее заставлял думать, что снег превращается в пар от действия теплоты слоя горной породы, расположенного под ним». Участники восхождения определили высоту вулкана с помощью гипсотермометра (то есть по температуре кипения воды) в 4073 м над уровнем моря.

Оставшиеся на базе у мыса Ройдс продолжали разбор имущества в связи с подготовкой к зимовке, когда Шеклтон, выбравшись из дома наружу, увидел вдали шесть заснеженных фигур, «медленно ползущих к хижине. Я бросился к ним, спрашиваю: – Что, добрались до вершины? – но ответа не было. Спрашиваю еще раз, и тогда Адамс в полном изнеможении поднимает вверх палец. Меня это не удовлетворило, и я снова пристал к нему с тем же вопросом. Наконец дождался от него ответа: – Да! Тогда я бросился в хижину, закричал другим, и все высыпали наружу, чтобы приветствовать вернувшихся и поздравить их с успехом. За рукопожатиями и криками последовало хлопанье пробок шампанского – оно для наших усталых путников казалось нектаром. Впрочем, Маршалл прописал некоторую порцию этой жидкости и оставшимся дома, чтобы они могли в более спокойном состоянии слушать рассказы вернувшихся с горы». Необходимо остановиться на научных результатах описанного первовосхождения, которые относились как к геологическому строению самого вулкана, так и к его роли в атмосферных процессах на основе тех сведений, которые Шеклтон привел в своей книге.

«Экспедиция пришла к выводу о существовании у него четырех находящихся один над другим кратеров.

Древнейший и в то же время наиболее низко расположенный и самый огромный из них находится на высоте 1780–2130 м над уровнем моря и имеет в диаметре 9,6 км.

Второй кратер поднимается до высоты 3459 м и в диаметре имеет 3,2 км; его край низвергается внутрь вертикальным обрывом, который первоначально опускался, без сомнения, на огромную глубину жерла. Этот второй кратер в настоящее время заполнен почти до краев частью снегом, частью крупными кристаллами полевого шпата и кусками пемзы, в нем же находятся многочисленные холмики-фумаролы.

Третий кратер поднимается до высоты 3758 м над уровнем моря, и его первоначальные очертания в настоящее время уничтожены благодаря образованию современного действующего конуса и кратера. Этот последний поднимается примерно на 240 м над третьим кратером и сложен главным образом из обломков пемзы размерами от нескольких сантиметров до метра в диаметре. С ними перемешано большое количество кристаллов полевого шпата, и как те, так и другие покрыты налетом серы.

Пары, поднимавшиеся из кратера в то время, когда мы в нем находились, имели сильный запах серы <…> Часто наблюдавшийся отблеск пламени на облаках паров над кратером, хорошо заметный с места нашей зимовки над кратером в зимние месяцы, доказывает, что расплавленная магма все же клокочет внутри кратера. Совершенно свежие вулканические бомбы, найденные километрах в шести от кратера, показывают, что Эребус очень незадолго перед тем извергал лаву и выбрасывал ее на большую высоту». Несомненно, это был существенный успех в части геологии Антарктиды в окрестностях залива Мак-Мёрдо. Теперь тем же самым специалистам предстояло увязать геологическое строение Эребуса с ситуацией в горах Земли Виктории, а в отдаленной перспективе – с вулканизмом на противоположном краю материка Антарктиды.

Теперь обратимся к результатам восхождения для характеристики атмосферного процесса, также на основе книги Шеклтона: «Я отмечу лишь четыре явления, которые произвели особое впечатление во время восхождения на вулкан.

Прежде всего заметили, что все снежное пространство внутри второго кратера покрыто резко выраженными застругами, тянущимися с запада на восток, с некоторым уклонением к северу. Крутой склон этих заструг направлен к западу, и, следовательно, именно из этого квадранта дуют господствующие ветры на вершине Эребуса.

Затем опыт Эребуса обнаружил, что юго-восточные снежные бури простираются в вышину от самого уровня моря по меньшей мере до вышины второго кратера, то есть более чем 3300 м <…>

В день, когда экспедиция достигла вершины Эребуса, именно 10 марта, она находилась сама на высоте 3400 м, на нижней границе верхнего ветра, который дул тогда слабо с севера <…> Это происходило всего через полтора дня после сильной юго-восточной снежной бури <…> После бури и, вероятно, в течение последних фаз ее средний промежуточный ток воздуха, обычно направлявшийся от Южного полюса к экватору, временно прекращается, поглощенный мощным током бури.