Текст книги "Гонка за полюс. Кто был первым на Южном полюсе"

Важно, что на этом суровом фоне сохранялось стремление к познанию окружающей местности, частично уже отмеченное выше, и интерес к собственной исследовательской деятельности. Так, Уайльд (всего лишь стюард в экспедиции 1901–1904 годов на «Дискавери»!) в этой ситуации сам отыскивает ценные образцы углесодержащих пород и приносит их в лагерь, вызвав однажды следующий комментарий руководителя: «Такое открытие будет чрезвычайно интересно для ученого мира. Уайльд рассказывает, что там имеется около шести слоев этого темного вещества, перемешанного с песчаником, и что слои его от 4 дюймов до 7–8 футов толщиною <…> Мы сняли фотографию с песчаников. Мне очень бы хотелось как-нибудь выгадать время, чтобы рассмотреть эти скалы более подробно. Теперь у нас нет возможности заниматься геологическими исследованиями». Отметим только значимость подобного открытия, поскольку речь идет об образцах серии Бикон, выявленных ранее Ферраром на Земле Виктории, обнаружение которых имело принципиальное значение. Сам Шеклтон вполне оценил находки Уайльда, когда на стоянке 18 декабря «пока приготовляли завтрак, я добыл образцы пород с окружающих скал, они были вовсе не похожи на вчерашний песчаник. Горы здесь совершенно иные». Характерно, что у людей сохранялось чувство юмора. Так, Уайльд сравнивал хождение по леднику со снежными мостами – с прогулкой по стеклянной крыше в металлическом переплете. Вне всякого сомнения, несмотря на нечеловеческие условия окружающей действительности, экстремальные во всех отношениях, первоисследователи Антарктиды той поры оставались на достойном уровне как личности.

Маршрут по ледниковому покрову с максимальным приближением к Южному полюсу с 25 декабря 1908-го по 9 января 1909 года занял чуть больше двух недель, и его начало ознаменовалось примечательными рассуждениями Шеклтона: «Еще два дня, и наш запас маиса кончится, тогда наша похлебка сделается еще жиже, чем теперь. Эта нехватка пищи – дело очень неприятное, но ведь если бы мы позволяли себе вещи, в обычных условиях кажущиеся совершенно необходимыми, нам пришлось бы оставить всякую мысль о достижении полюса!» Спустя сутки он повторяет: «Голод заставляет нас все время думать о плам-пудинге, а жесткий, наполовину сваренный маис вызывает расстройство желудка, но мы все же продвигаемся на юг!»

Соотношение остающегося запаса пищи и безжизненных пустынных расстояний заставляет его мысль постоянно и лихорадочно работать на завершающей стадии маршрута, как это следует из записи в дневнике 28 декабря: «При хорошем состоянии погоды я рассчитываю дойти до полюса 12 января, а затем мы попытаемся быстрыми переходами добраться до мыса Хат к 28 февраля. Нас так утомляет эта работа, что, протащив сани час, мы ложимся (разумеется, на снег! – Прим. авт.) минуты на три поболтать <…> Дело принимает серьезный оборот, положительно надо увеличивать количество пищи, если мы хотим дойти, и придется устроить склад в километрах в 110 от полюса и на обратном пути попытаться найти его. Сани наши пришли в ужасное состояние, и по рыхлой поверхности тащить их страшно трудно <…> Физическая работа на такой высоте чрезвычайно утомительна, а нам весь день приходилось страшно напрягаться <…> Все мы сильно страдаем от голода, но все же продвигаемся. Вечером (в последний день 1908 года. – Прим. авт.) находимся на широте 86° 54”, но у нас припасов на три недели, а галет даже только двухнедельный запас для предстоящего пути примерно в 800 км. Сделаем все, что можем».

В наступившем 1909 году «мы опять поднимались, и сегодня вечером находимся на высоте 3361 м над уровнем моря <…> Из всех нас Уайльд как будто является наиболее приспособленным. Делаем все, что возможно, но положение становится все серьезнее <…> Мы недостаточно быстро продвигаемся вперед, чтобы обойтись имеющимся запасом пищи и вовремя вернуться назад к нашему складу. Я не могу все же сейчас думать о неудаче. Следует, однако, внимательно рассмотреть вопрос, от которого зависит жизнь моих спутников <…> Чувствую, если мы зайдем слишком далеко, при таком состоянии пути не сможем вернуться, и тогда все добытые результаты будут потеряны для остального мира. Сейчас мы можем с уверенностью сказать, что Южный полюс находится на самом высоком плато в мире, и наши геологические и метеорологические наблюдения окажутся, вероятно, также чрезвычайно ценными для науки, но, конечно же, это еще не достижение полюса! Во всяком случае, надо сделать все, что можем! Нам приходится сейчас бороться против неодолимых сил природы. Этот пронизывающий южный ветер со снегом положительно губит нас, и после 10-часовой борьбы тарелка скудной пищи, две галеты и чашка какао нисколько не согревают. Надо будет завтра тщательно обсудить наше положение со всех сторон. Время идет, и наши запасы исчезают».

Запись в дневнике за 4 января начинается с констатации: «Виден конец нашего пути <…> Мы настолько обессилели из-за холода, что когда в полдень смерили температуру тела, то она у нас троих оказалась ниже 34,4 °C. Вышли сегодня в 7 ч 40 мин, оставив на месте лагеря склад на этом обширном пустынном плато – риск, который оправдывался данными обстоятельствами и на который пошли мои спутники. Они соглашались на всякий риск с полным самозабвением и готовностью, почему только нам удалось забраться так далеко <…> Наибольшее препятствие для нас – это огромная высота в 3400 м и встречный пронизывающий ветер. Лица наши потрескались от мороза, а руки и ноги только что не отморожены <…> Я полагаю, что для путешествия по этому плоскогорью даже теперь, в разгар лета, мы должны были иметь не менее 1,15 кг пищи, а наш рацион сокращен до 0,92 кг <…> Надеемся, что удастся подойти к полюсу на расстояние 160 км – при данных условиях не можем ожидать чего-то большего».

Определенно, даже в этих нечеловеческих условиях сугубо рациональное преобладает в его решениях, когда приходится учитывать множество разнообразных и противоречивых факторов, чтобы выбраться из этой ледовой западни, конца-краю которой не видно. 6 января уже на пределе сил он констатирует: «Лошадиный маис кончился. Сегодня был самый тяжелый день за время похода. Лица и пальцы у нас постоянно подвергались обморожению <…> Сегодня вечером находимся на 88° 07’ ю. ш. Это наш последний переход. Ночью дует страшный ветер. Едва ли мне удалось бы изложить свои переживания и чувства, если бы я попытался это сделать. Лишь одно облегчает несколько наше отчаяние – это чувство, что мы сделали все, что могли».

Однако наутро началась двухсуточная метель, бушевавшая при ветре со скоростью больше 40 м/с, исключавшем какое-либо движение. У людей возникала естественная мысль: сохранится ли их прежний след, по которому им предстояло возвращаться? «Вечером, впрочем, погода как будто начинает успокаиваться, – отметил в своем дневнике Шеклтон. – Завтра можно будет сделать еще один переход и пройти немного к югу. Чувствую, что этот переход будет последним <…> 9 января. Последний день нашего пути вперед. Мы закончили свое предприятие. Крайняя точка, достигнутая нами, находится под 88° 23’ ю. ш. и 162° в. д. Около часа дня ветер спал, спустя час мы поднялись, позавтракали и в 4 ч вышли на юг, захватив с собой английский флаг <…> Мы то бежали, то шли по поверхности, сделавшейся твердой благодаря последней метели, и в 9 ч были уже на 88° 23’ ю. ш. Нам странно и непривычно идти как-то без саней. На крайней точке своего пути мы подняли флаг английской королевы, а затем и второй английский флаг и объявили это плоскогорье английским владением <…> Мы пробыли там лишь несколько минут, а затем сняли флаг, чтобы забрать его с собой, съели захваченный завтрак и спешно направились назад, так что уже в 15 ч достигли лагеря.

Смертельно уставшие, во вторую половину дня мы смогли идти лишь два часа. И в 17 ч 30 мин остановились на ночевку <…> На наше счастье, следы не были заметены метелью, они хорошо заметны, и мы могли по ним легко идти – увы, теперь уже по направлению к дому! Это, конечно, ужасно, но мы сделали все, что могли!»

Переживания участников полюсного маршрута понятны, но теперь их главной задачей становилось возвращение, напоминавшее временами бег наперегонки со смертью. Что касается решения идти назад, то в сложившейся обстановке язык не поворачивается считать его неудачей – без вести пропасть в центре Антарктиды означало прервать последовательность в системе исследований, ведь вместе с людьми погибли бы и результаты их наблюдений. Уже поэтому благополучное возвращение становилось необходимостью, что отчетливо понимал сам Шеклтон. По всем трем основным подразделениям местности (собственно ледниковому покрову вблизи полюса, леднику Бирдмора и шельфовому леднику Росса) возвращение проходило со своими особенностями, и уже поэтому требует отдельного описания.

Высокий темп движения по собственным следам на ледниковом покрове к Трансантарктическим горам объясняется предельно просто – во чтобы то ни стало уйти от опасности гибели в самых сложных природных условиях (к каковым относятся прежде всего низкие температуры и нехватка кислорода) и добраться до продовольственных складов, оставленных на пути к полюсу. Действительно, в первые дни возвращения протяженность дневных переходов не превышала 30 км, хотя и погодные условия, и состояние людей оставляли желать лучшего, что нашло отражение на страницах дневника Шеклтона: «Холод страшный, температура все время -28 °C, и последнюю ночь мы плохо спали. Я совсем не спал, так как обе мои пятки отморожены и кожа полопалась на них, а также и на пальцах ног. Все же мы можем еще хорошо идти и продвигаемся довольно быстро. Ведь нам и поневоле приходится торопиться – у нас осталось всего 10 кг галет, которыми мы должны довольствоваться на протяжении 225 км», оставшихся до склада в истоках ледника Бирдмора. Пришлось снова экономить, уменьшив дневной паек на одну галету на каждого, в результате чего, как отмечает Шеклтон, «голод наш, таким образом, еще более усилился».

Другие события на этом пути: отломилось мерное колесо на санях, но 16 января в истоках ледника Бирдмора показались первые вершины Трансантарктических гор, а главное – хорошо сохранились следы людей на пути к полюсу, и это облегчало ориентировку при возвращении. Да и ветер теперь чаще задувал в спину, так что, поставив на санях парус, путешественники смогли увеличить дневные переходы до 42 км 18 января и до 46 км 19 января. Правда, такой темп оказался изматывающим, и поэтому выход к складу в истоках ледника Бирдмора дался тяжело (в значительной мере из-за рыхлого снега), зато угроза голода на какой-то срок отступила, что сказалось на состоянии людей: «Как ни тяжело было в этот день (20 января. – Прим. авт.), все же мы счастливы, что распрощались с этим ужасным плоскогорьем и сейчас можем спускаться по глетчеру, по нашей старой дороге».

Спуск по леднику Бирдмора занял немногим больше недели, и только однажды дневной переход превысил 40 км – понятно, прежде всего из-за состояния поверхности. Заметным оказалось повышение температуры, которая на этом отрезке пути не опускалась ниже -20 °C. И снова угроза голода не отпускала Шеклтона и его спутников, обозначившись спустя четверо суток после склада в верховьях ледника Бирдмора. Уже 24 января Шеклтон отметил, что «у нас осталось еды всего лишь на два дня, а галет даже только на один при самой сокращенной порции, впереди же еще 64 км до следующего склада, где можно пополнить запасы <…> Сегодня утром нам очень плохо приходилось среди множества трещин на глетчере, и сейчас у нас от саней с одной стороны осталась лишь половина полоза <…> Все же я думаю, что мы в безопасности».

Всего сутки спустя «еды осталось вообще лишь на один раз – галет нет совсем, имеется лишь немного чая, какао, соли и перца. Завтра надо добраться до склада! Шли мы сегодня хорошо, за исключением <…> когда пришлось передвигаться по опаснейшим трещинам – нас спасали только лямки, которыми мы были связаны с санями. Устали страшно, но, к счастью, сейчас хорошая теплая погода».

Тем не менее к складу на границе с шельфовым ледником Росса участники маршрута пришли 27 января в таком состоянии, что палатку установили в километре от него, а за продуктами отправили наименее уставшего. Он-то и доставил провиант для остальных. 28 января «в 13 ч прошли ущелье и оказались снова на поверхности барьерного льда <…> Сейчас мы в полной безопасности, у нас продовольствия на 6 дней, и нам нужно пройти лишь 80 км до следующего склада, но у Уайльда открылась дизентерия. Неизвестно, что является причиной ее, возможно, что конина». Вполне вероятно, это стало следствием длительного голодания в предшествующие дни, и скорее само заболевание оказалось обычным голодным поносом, опасность которого, однако, была несомненной, поскольку лишала сил участников полюсного маршрута.

Возвращение по шельфовому леднику Росса также заняло меньше времени, чем путь к подножью Трансантарктических гор в ноябре 1908 года, несмотря на то что теперь люди сами тащили свои сани. Тем не менее из-за желудочных заболеваний они едва передвигали ноги, и только в особо благоприятных условиях дневные переходы превышали 30 км, как это было 10, 17, 22 и 27 февраля. Драматизм финала в этой ситуации определялся сроками возвращения судна, поскольку сам же Шеклтон ограничил время его ожидания у экспедиционной базы на мысе Ройдс до 1 марта.

Затянувшийся из-за болезней участников маршрут проходил в крайне монотонной обстановке, во многом определяемой погодой, качеством поверхности и состоянием людей. В этой ситуации многократно повторялась описанная выше опасность не добраться вовремя до очередного склада. Для примера приведем обстановку за неделю в феврале: 7-го – «смертельно устали, голодны и слабы», 8-го – «прямо умираем с голода, о еде только и говорим», 9-го – «все мы только и думаем и только говорим о еде», и т. д., и т. п. вплоть до 13-го, когда «добрались до склада в 11 ч 30 мин, совсем уже без продовольствия».

Запись в дневнике Шеклтона на следующий день гласит: «Мы все еще очень слабы, но нам лучше <…> Большой неприятностью являются потрескавшиеся губы». Особым событием 19 февраля оказалось, разумеется, появление в поле зрения долгожданного ориентира: «Утром увидали на горизонте вулкан Эребус». Достижение 20 февраля склада «А» стало лишь частичным решением проблемы, так как, по заключению Шеклтона, «имеющихся здесь запасов не хватит, чтобы дойти с ними до судна». Зато можно было не экономить найденное, поскольку очередной склад у утеса Мина-Блаф согласно договоренности наверняка пополнили новыми запасами, прибывшими с судном. Действительно, следы вспомогательной партии наблюдались еще 22 февраля в 70 км южнее. «Мы прошли мимо лагеря, устроенного ими в полдень, и я удостоверился теперь, что судно наше пришло, так как в этом лагере мы нашли консервные жестянки с иными этикетками <…> которых у нас не было. Тщательно обыскав лагерь, мы нашли три маленьких кусочка шоколада и обломок галеты. Мы разыграли их по жребию, и, на мое несчастье, мне не повезло <…> забавно, что на один момент я на самом деле был огорчен этой неудачей». С одной стороны, можно не сомневаться в искренности такого признания, а с другой – это важное свидетельство изменения психологии человека под влиянием пережитых нагрузок.

Завершение маршрута произошло следующим образом. До склада у утеса Мина-Блаф дошли 23 февраля, и там Шеклтон окончательно убедился, что склад был пополнен, а в письме сообщалось о прибытии судна. Маршрут на север к зимовочной базе продолжился, но обострение болезни у Маршалла потребовало принятия срочных мер. Так, Маршалл остался под наблюдением Адамса в палатке в 25 км южнее утеса Мина-Блаф, а Шеклтон с Уайльдом устремились на север, чтобы остановить судно, срок пребывания которого в заливе Мак-Мёрдо согласно инструкции истекал. Днем 28 февраля спасатели увидели открытую воду залива, но попытка установить связь с людьми на его берегах с помощью гелиографа успеха не возымела. Добравшись благополучно до мыса Хат, они обнаружили только письмо с сообщением, что остальные участники экспедиции уже на борту судна, которое до 25–26 февраля будет ждать под защитой Ледникового Языка. Такая новость, полученная 28 февраля, внушала тревогу, но, к счастью, все обошлось. Чтобы привлечь внимание своих товарищей, пришлось поджечь старый магнитный павильон, и вскоре Шеклтон и Уайльд уже стояли на палубе судна. «Все члены экспедиции были здоровы, намеченные планы были удовлетворительно выполнены, и научные работы надлежащим образом проделаны. Сплошь только хорошие вести были привезены нашим судном из внешнего далекого мира. Казалось, огромная тяжесть свалилась с моих плеч! Теперь прежде всего надо было доставить на судно Адамса и Маршалла». 2 марта Шеклтон с несколькими помощниками добрался до палатки, где убедился, что отдых пошел больному на пользу. Уже 4 марта все вернулись на судно, и таким образом экспедиция завершила свою деятельность в Антарктиде.

Отметим в свидетельствах Шеклтона следующее обстоятельство: расстояния между складами нередко ставили на грань жизни и смерти участников полюсного маршрута, когда малейшая задержка по условиям пути из-за характера поверхности или погоды могла стать роковой, не говоря об опасности заболеваний. Определенно, на будущее это оказалось очень важным обстоятельством, которое, как нам предстоит убедиться, не было учтено в некоторых экспедициях. Точно так же определенный драматизм финала возник из-за заболеваний людей в полюсном отряде.

Что касается самого маршрута, то его важнейшим показателем является более высокий темп при возвращении, что подтверждается приведенными ниже данными.

Эта нехитрая арифметика заставляет отдать дань уважения способности Шеклтона принимать решения в самых экстремальных условиях. Несомненно, то, что они повернули назад, находясь в недельном переходе от полюса, является его победой, а не поражением. У него не было иного варианта, если он хотел сохранить жизнь людей, доверившихся ему, и доставить в цивилизованный мир полученную информацию, которой могли бы воспользоваться другие.

Научные результаты похода к полюсу превзошли все ожидания, даже помимо ликвидации «белого пятна» южнее горы Маркхэм. Были подтверждены основные подразделения оледенения Антарктиды в их непосредственной связи с самими Трансантарктическими горами: шельфовый ледник Росса, ледники сквозных долин в этих горах и, наконец, сам ледниковый покров (приполюсное ледниковое плато) Антарктиды западнее и южнее Трансантарктических гор. Определилось продолжение Трансантарктических гор, как протяженной орографической системы, так и по своему геологическому строению, включая положение серии Бикон с возрастом на границе верхнего палеозоя и нижнего мезозоя (примерно 200–400 млн лет назад) на древнем гранитном основании. На значительном пространстве определилась южная граница шельфового ледника Росса. Наконец, особенность рассечения Трансантарктических гор целым рядом сквозных поперечных долин, занятых как известными ледниками (Феррара, Кётлица, Бирдмора и др.), так и неизвестными. Именно особенности рельефа открыли путь будущим покорителям полюса, но первым это продемонстрировал Шеклтон.

Маршрут к Южному магнитному полюсу является такой же неотъемлемой частью экспедиции Шеклтона 1908–1909 годов, как и поход к Южному полюсу, причем главным исполнителем этого предприятия стал профессор Сиднейского университета Эджуорт Дэвид, геолог по специальности. В состав его маршрутной группы входили также врач Алистер Маккей и Дуглас Моусон, причем исследования последнего сформировали самостоятельную главу в будущем изучении Антарктиды.

Дэвид следующим образом обрисовал цели и задачи, поставленные ему руководством: «19 сентября я получил от начальника экспедиции окончательные инструкции относительно путешествия к Южному магнитному полюсу нашей северной партии (официальное наименование его отряда. – Прим. авт.). В них мне предлагалось <…> выйти с зимовки около 1 октября 1908 года, постараться достичь Южного магнитного полюса, производя в каждом подходящем пункте магнитные наблюдения, а также предпринять геологическое изучение побережья Земли Виктории и, если будет возможно, исследовать геологические условия Западных гор и направить Моусона в сухую долину для отыскания полезных ископаемых. “Нимрод” должен был прийти к 15 января 1909 года, с ним нам предстояло связаться при помощи гелиографа, и он должен был взять нас с закрайки льда. Если бы он не пришел, то нам предстояло отправиться обратно, воспользовавшись по пути складом запасов, устроенным на мысе Масляном (Баттер на современных картах. – Прим. авт.). В случае если бы до 1 февраля мы почему-либо не вернулись, “Нимроду” будут даны инструкции искать нас вдоль берега».

Исследовательский маршрут этого отряда начался 14 октября от мыса Баттер на западном берегу залива Мак-Мёрдо на Земле Виктории и пролегал вдоль побережья к северу в поисках подходящего прохода в горах на ледниковый покров, где должен был, по предварительным оценкам, находиться Южный магнитный полюс – его положение предстояло определить инструментальными наблюдениями. Однако участники похода имели и другие задания: «17 октября мы с Моусоном и Маккеем добрались до мыса Берначчи в расстоянии около 2 км от нашего предшествующего лагеря. Здесь мы согласно данным нам инструкциям в 10 ч подняли английский флаг и объявили Землю Виктории владениями Британской империи».

Это движение на север вплоть до 76° ю. ш. в заливе Терра Нова позволяло отслеживать характер слагающих пород, как визуально на значительном удалении, так и с отбором необходимых образцов. «Рассматривая эти горы в бинокль, – писал позднее Дэвид, – мы видели, что их нижние горизонты сложены гранитами и гнейсами, дающими красновато-коричневый оттенок. В более высоких горизонтах, глубже внутрь суши, наблюдались, однако, явственные признаки горных пород с горизонтальной слоистостью. Выше всего располагалась порода черного цвета и, по-видимому, очень твердая, метров 90 толщиною; под нею виднелась более мягкая слоистая порода, толщиною в 300 м. Мы заключили, что верхний, твердый слой сложен, вероятно, породой вулканического происхождения, возможно – лавою, тогда как образование с горизонтальной слоистостью относится, скорее всего, к серии Бикон, описанной еще Ферраром в экспедиции на «Дискавери».

Приближение лета облегчало также быт и позволяло экономить драгоценный керосин, поскольку лед и снег, оставленные в котелке на весеннем солнышке, довольно быстро превращались в воду. «23 октября у нас состоялось серьезное совещание относительно дальнейшего нашего путешествия к магнитному полюсу. Было совершенно очевидно, что при той медленности, с которой мы шли до сих пор, делая в среднем около 7 км в день из-за нашего поочередного способа передвижения саней, мы не могли дойти до полюса и вернуться к мысу Баттер в начале января. Я полагал, что добраться до полюса и вернуться обратно в срок, указанный нам Шеклтоном, возможно, лишь если мы пойдем далее, сократив свой рацион наполовину – остаток продовольствия надо сложить, устроив склад. После некоторого обсуждения Моусон и Маккей согласились испробовать этот способ, но все же мы договорились подождать с решением вопроса в течение нескольких дней и затем уже устроить склад».

Сэкономить керосин удалось за счет тюленьего жира. Поскольку этот вид топлива отличается страшной копотью, им пользовались вне палатки. Мысль людей, оказавшихся в экстремальных условиях Антарктиды, не только работала в направлении разгадки тайн ледяного континента, но и решала элементарные бытовые проблемы, в частности, из жестяных бидонов были созданы специальные противни-жирники для тюленьего жира. Это называется «хочешь жить – умей вертеться», и путешественники «вертелись», постигая искусство бытия и исследовательской деятельности в условиях Антарктиды.

Частично вопрос с провиантом решили за счет местной фауны – тюленей и пингвинов, которых за отсутствием огнестрельного оружия приходилось умерщвлять ледорубом, что выпало с учетом специальности на долю хирурга Маккея. При этом, с точки зрения вкусов и пристрастий так называемого цивилизованного человека, мясо антарктических животных отнюдь не отличалось гастрономическими достоинствами и имело отчетливый привкус рыбьего жира. Однако голод не тетка, и при больших затратах мускульной силы приходилось есть то, что имелось в наличии. Тем не менее это лишь частично решило проблему с провиантом, потому надо было строго следить за расходом остальных продуктов. «Мы сократили теперь свою порцию галет с плазмоном до одной утром за завтраком и еще одной вечером за ужином. При этом все единодушно признавали, что никогда галеты не были такими вкусными, как в этом маршруте. Мы стали тщательно подбирать даже крошки. Поскольку некоторые галеты были толще других, дежурный, выложив три галеты на крышку кастрюли, задавал вопрос одному из присутствующих, предварительно отвернувшемуся в сторону: – Чья? Наиболее неудачливому доставалась самая тонкая галета».

Только 11–12 ноября при температуре -25 °C удалось пересечь ледник Норденшельда, выступавший далеко в море. Так как карта, которой пользовались исследователи, оставляла желать лучшего, требовалось подтвердить свое местоположение засечками на дальние вершины, положение которых было известно, – эту работу успешно выполнил Моусон. Спустившись с ледника Норденшельда, они продолжили путь на север по морскому льду, уже начавшему подтаивать под солнечными лучами. Соответственно, для приготовления пищи пришлось пользоваться солоноватой водой. Люди постепенно начали выдыхаться на этом бесконечном маршруте и уже на подходах к леднику Дрыгальского «так уставали от работы с санями, что при каждой остановке прямо засыпали минут на пять. Затем кто-нибудь, просыпаясь, будил остальных, и мы продолжали тащить сани. Под конец дня мы так выбивались из сил, как никогда прежде <…> В нашем трехспальном мешке каждый плотно прижат к остальным, которые храпят и толкаются во сне <…> В результате мы не получаем сколько-нибудь полного отдыха, и нам не раз приходилось жалеть, что мы не взяли с собой три обыкновенных спальника».

Отсутствие полевого полярного опыта у участников маршрута сказалось не только в использовании общего спального мешка. Порой они не принимали мер при очевидных признаках приближения непогоды, как это следует из описания Дэвида: «Мы заметили, что появляются снежные вихри над Западными горами и быстро спускаются вниз. Сперва мы не придали этому никакого значения, но когда снежная метель закрутилась ближе, поняли, что это дело серьезное.

Мы с Маккеем тотчас же бросились к нашей палатке, полы которой были закреплены наспех ненадежным грузом. Добежали мы до нее как раз в тот момент, когда внезапная снежная буря спустилась с Западных гор <…> Пришлось схватить мешки с продовольствием, лежавшие на санях, и бросить их на полы нашей палатки. Буря одновременно захватила и нашу кухню снаружи – порывом ветра унесло рукавицы Моусона и большую часть поджаренной тюленины. Моусон, впрочем, все это быстренько подобрал и прибежал к нам спасать палатку. В добавление к мешкам он навалил снега, чтобы укрепить ее, а Маккей в это время выручал наш спальный мешок, который в вывернутом состоянии сушился на солнышке, – его, конечно, моментально забило снегом. Маккей извлек его из снега, вывернул и втащил в палатку. В конце концов все было приведено в порядок, и мы благополучно забрались в палатку». Определенно, новоявленным полярникам с минимум маршрутного опыта явно не хватало предусмотрительности.

Очередным ориентиром на этом каторжном пути стал ледник Дрыгальского, также далеко выступавший в море, поскольку от него путь лежал в глубь суши к цели маршрута. Однако приближение к леднику было отмечено особой волнистостью морского льда, вызванной напором глетчера при вторжении в море, и порой разные виды льда на глаз с трудом отличались друг от друга. «С одного из таких гребней <…> прекрасно можно было рассмотреть поверхность ледника Дрыгальского вплоть до края континентального плоскогорья. Глубоко внутри суши, вероятно, на расстоянии 65–80 км, можно было видеть обширные фирновые поля, питающие этот глетчер, спускавшийся ледяными каскадами, за которыми в тумане обозначались горы <…> Когда мы продвигались с нашими санями ранним утром 30 ноября, ледяные обрывы на берегу стали выше и круче, как и валы морского льда, и нам приходилось напрягаться с нашими санями, преодолевая их».

Однако настоящие испытания ожидали исследователей, когда они поднялись на ледник Дрыгальского, оказавшийся серьезной проблемой для участников маршрута. «1 декабря тащить сани стало еще труднее. Полдня нам пришлось бороться с высокими застругами, всторошенными ледяными гребнями и крутыми волнообразными вздутиями голубого льда, причем часто мы натыкались на провалы, совершенно непроходимые для саней <…> Побившись таким образом на протяжении около километра, мы решили остановиться лагерем, и пока Моусон проводил свои наблюдения <…> мы с Маккеем пошли на разведку <…> При этом мы связались веревкой, и неоднократно она пригодилась при провалах в трещины <…> Чтобы найти свой лагерь, мы поставили черный флаг на вершине высокого ледяного холма <…> так как найти дорогу в этом хаосе льда, словно развороченного бурей, даже на расстоянии в два километра было делом совсем не легким <…>

После полудня обсуждали наше положение. По-видимому, ледник Дрыгальского имеет в ширину не меньше 32 км, и, чтобы пересечь его с нашим темпом 3 км в день, нам понадобится по меньшей мере 20 дней, не считая обычных задержек по другим причинам. Разведка, проведенная мной и Маккеем, показала, что впереди нас ожидают еще большие трудности». Пребывание на леднике Дрыгальского затянулось до 13 декабря, позволив, однако, чисто визуальным образом оценить местность по предстоящему подъему вглубь Земли Виктории на пути к Южному магнитному полюсу. Кроме того, понадобилось время для заготовки мяса и жира из местных ресурсов. Внушал, однако, сомнение запредельный вес необходимого груза – 335 кг. «Весь следующий день 14 декабря мы все еще были заняты приготовлениями к походу в глубь страны. Маккей занимался варкою пингвинов и тюленьего мяса. Моусон возился с ящиками для научных инструментов и другими принадлежностями, а также выглаживал куском стекла полозья саней. Я написал письма и донесения и уложил их в жестянку, которую приспособил в качестве почтового ящика к флагу, водрузив его у нашего склада. Оставшиеся сани мы нагрузили запасной одеждой, геологическими образцами, жестянкой сухарей, нашей жировой кухней и втащили их на верхушку холма».