Текст книги "Авитальная активность. Злоупотребление психоактивными веществами и суицидальное поведение у подростков"

На самом древнем из известных нам языке символов вино, если взглянуть поверхностно, явно положительный символ: слабого оно делает сильным, трусливого – храбрым, молчаливому – развязывает язык, нерешительного – толкает на отчаянные поступки, бездарного – делает поэтом. Оно символизирует воодушевление, энергию, творчество, полёт фантазии и даже истину. С арабского «аль-ко-холь» переводится как «самая тонкая сущность вещи, эссенция, тонкий порошок».

Значительно глубже лежит скрытая, негативная и опасная символика вина: вино делает человека беззащитным, оно лишает его чувства опасности, мешает ему критически взглянуть на ситуацию. Циклоп, опьянённый вином Одиссея, лишается своего единственного глаза. В Древнем Египте богом вина считался Озирис, который одновременно являлся и покровителем царства мёртвых. Китайский император Ю в 2200 году до нашей эры, распространивший культуру виноградной лозы, опрокинул сосуд с новоизобретённым напитком и пророчествовал, что придёт день, когда из-за этого погибнет всё царство. «В нём яд и мёд, добро и зло», – писал о вине мудрый Авиценна.

Много воды и много вина утекло с тех пор, как человек научился использовать психоактивные вещества. Много времени потребовалось, чтобы смертоносное значение искусственного изменения сознания с помощью психоактивных веществ стало понятно современным исследователям проблемы. Только в ХХ веке Карл Меннингер открыто заговорил о «сознательном самоуничтожении, порождённом пагубной привычкой к регулярным и чрезмерным возлияниям; привычкой, которую человек не может побороть самостоятельно»164164
  Менингер К. Указ. соч. – С. 170.


[Закрыть].

Возлияние всегда было одним из важнейших элементов языческого сакрального культа. Напиток, изготовляемый из плодов растений и грибов, служил специфическим средством вызывания религиозно-сексуального экстаза. Экстаз же всегда отождествлялся со смертью (!) как основным видом духовного слияния с божеством и высшим блаженством духа165165
  Маковский М. М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках: Образ мира и миры образов. – М., 1996. – С. 79.


[Закрыть].

Марк Михайлович Маковский, рассматривая наиболее древний пласт человеческой цивилизации – языческую символику, наглядно показывает отражение этой символики в языке. Крайне интересны сопоставления, обнаруженные им в самых различных языках человеческой культуры. В языке чётко сопоставляются значения «пить» и «смерть», например: в хеттском языке eku – «пить», а ak – «смерть»; ирландское deoch, deog – «пить», древнеанглийское diegan – «умереть» и немецкое ge-deichen – «блаженствовать». В языке сопоставляются значения «плод», «гриб» (материал для изготовления божественного напитка) и «экстаз», «сакральное действие», «поклонение божеству», «покой, остановка»; древнеисландское aldin – «плод» соотносится с исландским lada – «очаровывать», валлийским llad – блаженство, русским лад – «порядок, гармония, блаженство» и латинским letum – «смерть».

Маковский также отмечает, что понятие «божественное возлияние» соотносится в языке с понятием «бездна» (символом первопричины рождения и смерти, дня и ночи, добра и зла): рог, из которого совершалось возлияние, был полым (русское – по-рожний). Понятие «гриб» в верхненемцком языке соотносится с понятием «похлёбка, жидкость» в латинском, «культовым возлиянием» в греческом, древнеисландском и «смертью» в авестийском языке.

Мы знаем экстатические культы Диониса (Вакха) с неистовыми танцами, музыкой и неумеренным пьянством, которые зародились у фракийских племен и, подобно пожару, распространились по всей Древней Греции таким образом, что бог, которого Гомер едва удостоил упоминанием, стал популярнейшим богом Греции166166
  Фрезер Д. Д. Золотая ветвь: исследование магии и религии. – М., 1998. – С. 404—411.


[Закрыть]. Интересно, что Алексей Фёдорович Лосев связывает распространение культа Диониса в Греции с ростом городов-государств (полисов). Дионис (он же Бахус) славится греками как Лиэй («освободитель»): он освобождает людей от мирских забот, снимает с них путы размеренного быта, рвёт оковы167167
  Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2 т. – М., 1994. – Т. 1. – С.380—381.


[Закрыть]. Дионис – бог вина, бог умирания и возрождения, он освобождает человека от тягостных оков социальных обязанностей, возвращает человека к начальному животному существованию, возвращает его к природе.

Таким образом, на самом глубинном бессознательном уровне употребление алкоголя и других психоактивных веществ есть внутреннее стремление к саморазрушению собственного сознательного бытия, отказ от выполнения каких-либо социальных ролей. Именно в этом смысле Дионис противопоставляется Апполону – богу устойчивого гармоничного начала, из которого вырастает сильная гармоничная личность великого бога эпохи патриархата. Дионис – бог личностного разрушения, обезличивающий, деперсонифицирующий, даже обесчеловечивающий человека, низводящий его до уровня неразумного животного, и совсем не случайно, что быстрое развитие дионисийского начала мы наблюдаем и у древних греков в период их социально-государственного становления, и у подростков в период их социализации и отхода от охраняющей роли матери, и у тех взрослых, чья социальная адаптация (по тем или иным причинам) не удалась или нарушена.

Знаменитый австрийский психолог Альфред Адлер считал, что обращение к алкоголю (равно как и леность, преступные действия, невроз, психоз и самоубийство) можно понять «как бегство от ожидаемых поражений и как бунт против требований общества»168168
  Адлер А. Практика и теория индивидуальной психологии. – М., 1995. – С. 93.


[Закрыть]. Алкоголь, как и многие другие психоактивные вещества, на глубинном символическом уровне – Великая Мать, Природа, принимающая назад в своё лоно своих детей, не вынесших тягот жизненной борьбы и не сумевших стать Героями.

Этот вывод хорошо подтверждается исследованием глубинных бессознательных переживаний людей, находящихся в состоянии изменённого сознания под воздействие ЛСД или с помощью специальных техник дыхания.

Индивидуализированный сознательный человек нашего времени («мера всех вещей») представляет собой поздний продукт человеческой истории. Наше сознание лишь недавно выросло и расцвело на доличностной досознательной почве архаичной психической активности.

Если мы с вами смогли проследить эволюцию формирования авитальной активности человека, начиная с животных (филогенез), не попробовать ли нам проследить и онтогенетические корни авитальной активности человека.

На основании теории влечения к смерти и исследований в области глубинной психологии в середине ХХ века возник ряд новых теорий, освещающих те темы, которым посвящена наша работа. Самоубийство и использование психоактивных веществ стали рассматривать не только как бессознательное стремление к смерти, к максимально неструктурированному первичному неорганическому состоянию, но и как бессознательное стремление к возврату в материнское лоно (онтогенетическая регрессия).

Одним из представителей этого направления является чешский исследователь Станислав Гроф, связывающий, как и Меннингер, алкоголизм и наркоманию с суицидальной активностью. Как ни парадоксально, но глубинный смысл хронического самоотравления психоактивными веществами был исследован с помощью приёма самих психоактивных веществ. Гроф провёл более 3000 сеансов с использованием ЛСД и просмотрел более 2000 отчётов, предоставленных ему другими исследователями.

На основании этих данных Гроф выдвинул гипотезу о влиянии внутриутробного существования и родов на жизненный путь человека. Он описал четыре переходных момента внутриутробного существования, фиксирующихся в памяти как перинатальные матрицы. Они в свою очередь помогут нам глубже взглянуть на проблемы злоупотребления психоактивными веществами и стремления к самоубийству.

В основе этих форм поведения Гроф нашёл нечто общее. Он описал «переживания» плода на определённых стадиях биологического созревания и родов, которые обеспечивают доступ к областям коллективного бессознательного. Поверхностные попытки понять и объяснить злоупотребление психоактивными веществами и самоубийство внешними социальными факторами без анализа глубинной бессознательной мотивации напоминают заведомо нелепые попытки объяснить форму птичьего гнезда, исходя только из того строительного материала, который окружает птицу.

Первая базовая перинатальная матрица (амниотическая вселенная) – это исходный симбиотический союз в утробе с матерью без чётких границ себя, времени, пространства и переживание особого «океанического» чувства. Это тот достаточно длительный период, когда ребёнок безмятежно существует в материнском организме.

Далее начинается процесс биологических родов, и поэтому вторая перинатальная матрица связана с ощущением надвигающейся смертельной опасности и тревогой.

Третья перинатальная матрица (прохождение по родовым путям) – это боль, давление, удушье и переживание «вулканического экстаза».

Появление на свет соответствует четвертой перинатальной матрице – это роды и переживание полного уничтожения и возрождения.

Гроф считает, что опыт, полученный младенцем в самом раннем детстве существенным образом определяет его дальнейшую жизнь. В частности, он считает, что феномен алкоголизма и наркомании связан с первой симбиотической перинатальной матрицей. «Фундаментальной характеристикой алкоголиков и наркоманов, глубочайшим мотивом к принятию токсических препаратов является всепоглощающая жажда пережить снова блаженное недифференцированное единство»169169
  Гроф С. За пределами мозга /Пер. с анг. – М., 1993. – С. 293.


[Закрыть], – пишет Гроф.

На уровне индивидуального жизненного пути этот процесс очевидным образом связан с избыточной заботой о ребёнке в период младенчества, с одной стороны, и избыточной требовательностью к нему в период юности – с другой, когда обволакивающая родительская сверхзабота внезапно сменяется настоятельными требованиями занять своё место в обществе, принять на себя обязательства и соответствовать внешним требованиям.

Эти процессы на внешнеповеденческом уровне ранее уже были описаны Меннингером. Он привёл типичные примеры неадекватного поведения родителей пациентов-алкоголиков. Так, одна мать кормит своего ребёнка грудью до трёх лет, потому что это доставляет ей удовольствие, а когда кормление грудью становится для неё обременительным, она измазывает грудь сажей и пугает его до смерти. Другая мать «носится с младенцем как с писаной торбой», а когда он подрастает, внезапно лишает его ласк, которые стали к тому времени для ребёнка привычными. Не отстают в этом плане и отцы. Отец моего пациента, «добившийся в жизни всего сам», после рождения сына окружил его всепоглощающей заботой и вниманием, бессознательно компенсируя всё то, чего не имел в детстве и юности (многие родители при этом совершенно сознательно поступают подобным образом, потакая несамостоятельности своих детей и аргументируя это: «ещё намучается», «ещё успеется»). Понимая неадекватность своего поведения, отец моего пациента создал себе «оправдательную» теорию тяжёлой болезни сына, из-за которой тот не может и не должен самостоятельно справляться с жизненными трудностями. После достижения подросткового возраста, когда, помимо желаний отца, социальные требования к сыну резко возросли, неспособный им соответствовать сын стремительно окунулся в пучину наркотиков, начав с марихуаны и закончив героином. Бесчисленные попытки отца в социальном смысле «поставить сына на ноги» неизбежно заканчивались одним и тем же: «ноги» не выдерживали, и сын вновь возвращался состоянию наркотического блаженства. При этом он неожиданно для себя получил и вторичную выгоду: отец, который до этого настойчиво пытался «социализировать» его, после того как узнал о зависимости от наркотиков, вновь получил законное основание «взять его на руки», как «больного ребёнка», и в беседах со мной часами развивал различные концепции сопоставимости героиновой зависимости с диабетом, когда пациент не может жить без инсулина точно так же, как его сын не может жить без наркотиков и… него.

Гроф пишет, что алкоголь и наркотики отражают «бессознательную потребность отменить сам процесс рождения и вернуться в утробу». Алкоголь и наркотики, подавляя различные болезненные эмоции и ощущения, приводят человека в состояние диффузного сознания с безразличием к настоящим и будущим проблемам. Отсюда иногда не понимаемое стремление пациентов не просто употреблять алкоголь, а напиться до бессознательного состояния, «выключиться», «вырубиться» и общая тенденция перехода от более «мягких» наркотиков к более «жёстким».

Гроф считает, что за потребностью многих людей в наркотиках или алкоголе скрывается потребность разрушить и перейти собственные границы (потребность в трансценденции). Путь алкоголика или наркомана к полному падению, а затем возрождению часто становится процессом смерти Эго, а затем возрождения, путём к самости. Каждый алкоголик или наркоман идёт к полному эмоциональному, физическому и духовному самоуничтожению. Когда возникает такое состояние, самоубийство кажется иногда единственным выходом. Человек не осознаёт, что этот процесс внутреннего умирания может быть поворотной точкой, возможностью смерти Эго перед целительным рассветом, а не полным распадом.

Вслед за Фрейдом и Меннингером Гроф считал, что в основе таких масштабных явлений, как самоубийство, самоувечье и сходных с ними должны лежать феномены сопоставимого масштаба и значимости. Он высказывает предположение, что даже на характер самоубийства может влиять ранний опыт переживаний, связанный с описанными им перинатальными матрицами.

Самоубийства первого типа или ненасильственные самоубийства схожи с зависимостью от алкоголя и наркотиков и отражают бессознательное стремление самым лёгким путём вернуться из состояния второй матрицы (начало родов) в состояние первой (внутриутробное существование) и достичь недифференцированного состояния «океанического сознания». Мягкие формы суицидальных идей этого типа проявляются в желании не существовать, погрузиться в глубокий сон, забыть обо всём и никогда не просыпаться. Действительные планы и попытки самоубийства включают применение больших доз снотворного или транквилизаторов, вдыхание углекислого газа, утопление, вскрытие вен в тёплой воде и замерзание в снегу.

Самоубийство второго типа, или насильственное самоубийство, связано с третьей перинатальной матрицей (прохождение по родовым путям). Для человека под влиянием третьей матрицы возврат в океаническое состояние не возможен, поскольку путь туда лежит через адскую безвыходную ситуацию второй матрицы, которая психологически хуже, чем третья. Поскольку перинатальный опыт подсказывает возможность освобождения через усиление болезненных ощущений и взрывное освобождение (роды), среди суицидальных фантазий и действий этой категории Гроф отмечает смерть под колёсами поезда, автокатастрофы, перерезание горла, выстрел в голову, закалывание себя ножом, прыжок из окна, с башни или обрыва.

Гроф считает, что даже анестезия во время родов влияет на выбор способа самоубийства. «Тяжёлая анестезия» во время родов якобы приводит к «программированию на клеточном уровне» поиска выхода из стрессовых ситуаций в наркотическом состоянии и наркотической смерти.

Глубинные исследования психики были начаты ещё до исследований Грофа в аналитической психологии Карлом Юнгом и его последователями. Они сделали много интересных наблюдений и выводов, позволяющих понять глубинную основу влечения к смерти в целом и суицидального поведения в частности.

Ученик Юнга Эрих Нойман заметил, что в процессе онтогенеза индивидуальное сознание постепенно проходит те же стадии, что и развитие сознания человечества в целом170170
  См.: Нойман Э. Происхождение и развитие сознания /Пер. с англ. – М., 1998. – 464 с.


[Закрыть]. Подобно тому, как наше тело, развиваясь из эмбриона в зрелую особь, постепенно проходит стадии эволюции живого (обладая на определённых этапах онтогенеза хвостом и жабрами), наше сознание в своём развитии подчиняется той же этапности. Каждой стадии эволюции сознания соответствуют определённые мифы, сформированные на основе глубинных потребностей этой стадии и наоборот.

Мифологические стадии эволюции сознания начинаются с того, что наше Я полностью принадлежит бессознательному, и ведут к такому состоянию, когда Я не только осознаёт своё собственное положение и героически его отстаивает, но и обретает способность расширять свои границы.

Первый цикл мифов, соответствующий начальной стадии развития, – мифы сотворения. В начале почти всех мифов существует совершенство и целостность. Мир и психика едины. Пока ещё не существует мыслящего, рефлектирующего, осознающего себя Эго. Психика открыта миру и тождественна ему. У многих народов и во многих религиях сотворение мира происходит как сотворение света. Появление и пробуждение сознания, проявляющего себя как свет в противоположность тьме бессознательного, является истинным «предметом» и подоплёкой мифов о сотворении. Начало этого процесса мифологически представляется как начало мира, возникновение света, без которого ни один процесс, происходящий в мире, не был бы виден.

Графическими символами изначального совершенства являются замкнутые на себе, не имеющие ни начала, ни конца круг, окружность, сфера, они – изначальное совершенство, мировое яйцо, породившее весь мир.

 
…Из яйца, из нижней части,
Вышла мать-земля сырая;
Из яйца из верхней части,
Встал высокий свод небесный,
Из желтка, из верхней части,
Солнце светлое явилось…171171
  Калевала: карело-финский народный эпос. – Петрозаводск, 1978. – Т. 1. – С. 15.


[Закрыть]
 

В мировом яйце находится изначальное единство противоположностей, взаимно перетекающих друг в друга: чёрное и белое, день и ночь, небо и земля, мужское и женское, например в китайском символе инь-ян или свернувшейся кольцом змее и драконе начала (уроборос, кусающий собственный хвост).

Эти символы показывают одновременно зарю человечества и раннюю стадию развития ребёнка. Это время существования в раю, время до рождения Я, время полной бессознательности и «плавания в океане нерождённого».

Всё глубокое (пропасть, долина, земля, море и морское дно, фонтаны, озёра и бассейны, почва, потусторонний мир, пещера, дом и город) – части этого архетипа. Всё большое и охватывающее, содержащее, окружающее, облекающее, закрывающее, защищающее и лелеющее что-нибудь маленькое, относится к этой начальной по своей сути матриархальной сфере. «Уроборос материнского мира даёт пропитание и радость, защищает и согревает, утешает и прощает. Это убежище для всех страждущих и место всего желанного. Эта мать всегда осуществляет, дарует и помогает. Этот образ Великой и Доброй Матери во все времена страданий был для человечества убежищем и всегда таким будет; ибо состояние погруженности в целое, без ответственности и усилий, без сомнений и двойственности мира является райским, и его первоначальная беззаботность никогда больше не повториться»172172
  Нойман Э. Указ. соч. – С. 31—32.


[Закрыть], – пишет Нойман.

Он специально подчеркивает, что фундаментальной человеческой чертой является закон тяготения, инерция психики, желание оставаться в бессознательном. Восхождение к сознательному – в природе вещь «неестественная»: она характерна только для человека.

С самого начала эти две тенденции противостоят одна другой: эгоцентрическая (развитие, дифференциация, обособление, укрепление Эго) и эголитическая (желание быть поглощенным и растворённым в океане удовольствия). Великая Мать ждет, чтобы принять своего ребёнка обратно. Поэтому такие символы, как пещера, земля, могила, саркофаг и гроб – также символы соединения с Великой Матерью.

Нойман усматривает эголитическую центростремительную тенденцию в чувстве ностальгии, в сильном стремлении к чему-либо, в саморастворении, отречении святого и в страстном желании забытья пьяницы (!). Возврат к Матери – это добровольная капитуляция и регрессия, выбранные инфантильным Эго, которое ещё едино с матерью и пока не самоопределилось. Но и больное Эго невротика может прийти к этому. Так же старое, обессиленное жизнью, Эго «ползёт обратно» к Матери.

Вопреки саморастворению и явному смертному аспекту уробороса, в зародышевой фазе Эго не воспринимает уроборическое кровосмешение как что-то враждебное, несмотря на то что оно может быть уничтожено. Возвращение в великий круг – событие, полное пассивного детского доверия. Инфантильное Эго после погружения в смерть всегда воспринимает своё пробуждение как возрождение. Оно ощущает себя защищённым в материнских глубинах, даже если Эго исчезло и сознание отсутствует.

Тот же уроборический символизм, что стоит в начале развития Эго, появляется и в конце, когда развитие Эго замещается развитием целостной личности или индивидуацией. Универсальный принцип противоположностей больше не доминирует, пожирание мира или пожирание миром не имеют первостепенного значения, и символ уробороса возникает вновь как мандала в психологии взрослого. Так, символ уробороса является одновременно и центральным символом второй половины жизни, и ядром тенденции к развитию, называемого Нойманом центроверсией.

В следующей фазе развития, когда наше Эго достигает определённой самостоятельности, возвращение в материнский уроборос становится всё более трудным и совершается с всё большим отвращением. Для утреннего света зари зарождающегося сознания материнский уроборос становится темнотой и ночью. Эта ранняя стадия взаимоотношений сознательного-бессознательного находит отражение в мифологии Богини-Матери и её связи с сыном-любовником. Такие персонажи, как Аттис, Адонис, Таммуз и Озирис ближневосточных культур не просто рождены матерью, они являются любовниками своей матери: их любят, убивают, хоронят, оплакивают, а затем возрождают через себя.

Фигура сына-любовника в мифах сменяет стадию зародыша и ребёнка. Но пока он ещё недостаточно силён, чтобы противостоять матери, он уступает ей, умирая, и прекращает своё существование. Мать-возлюбленная здесь превращается в страшную Богиню Смерти. Символ самого ребёнка на этой стадии развития – змееподобный фаллос или пшеничный колос. Все любовники Великой Матери имеют характерные общие черты: все они юноши поразительной красоты. Они – нежные цветки, символически изображённые в мифах как анемоны, нарциссы, гиацинты или фиалки. В противоположность дальнейшим героическим персонажам мифологии они лишены силы, им недостаёт индивидуальности и инициативы. Отношения между сыном-любовником и Великой Матерью являются архетипическим состоянием, которое действенно даже сегодня, а его преодоление – непременное условие любого дальнейшего развития Эго-сознания.

Принесение себя в жертву и капитуляция Эго-сознания отражается в символике ритуальной кастрации. С доисторических времен известна роль божественных царей – они должны были либо убить себя, либо быть убитыми, когда их могущество изменяло им и они больше не могли гарантировать плодородие.

В то время как уроборический инцест означал растворение и исчезновение, потому что имел всеобъемлющий, а не половой характер, инцест во второй юношеской фазе носит половой характер и ограничен половыми органами. Великая Мать становится большим лоном, а юный любовник – большим фаллосом, и весь процесс полностью разворачивается на символическом половом уровне. Поэтому фаллос и фаллический культ сопутствуют сексуальности юношеской стадии, а смертельный аспект этой стадии проявляется как убийство фаллоса – кастрация.

Сексуальность на этой стадии означает потерю Эго и подавление женщиной. Ужасная Мать является искусительницей, которая приводит в замешательство и лишает мужчин рассудка. Он либо захватывается силой, либо сломленный Великой Матерью, безумный калечит себя и предносит ей фаллос как жертву. Вариант этого – безумие – символическое расчленение индивида, распад, подобный в магии плодородия расчленению тела и символизирующий растворение личности в чреве Матери-Земли.

Чем сильнее становится Эго-сознание мужчины, тем больше оно осознаёт выхолащивающую, околдовывающую, смертельную, одурманивающую сущность Великой Матери.

Следующая стадия в мифах – один из возможных аспектов женского самоубийства: желание убить себя вместе со своим любовником. Одна из дочерей Кадма Ино в приступе безумия бросается в море вместе со своим сыном Милекертом. Милекерт относится к циклу обречённых сыновей-любовников, их убивают и оплакивают.

Только Гиперместра, одна из Данаид, вопреки взаимному соглашению, первая не убила своего мужа. Начиная с неё, любовные взаимоотношения в мифологии становятся вопросом личного решения. Соответственно, она становится первой в ряду матерей таких героев, как Персей и Геракл. Эти герои ниспровергают власть Великой Матери и впервые основывают мужскую культуру. Миф о Персее – миф о герое, победившем символ матриархального господства в образе Ливийской Горгоны.

Смена стадии Великой Матери и её сына-любовника новой мифологической стадией является неизбежным психологическим событием – считает Нойман. Покорение архетипа Матери занимает своё место в мифе о герое. Смертельный экстаз полового инцеста симптоматичен для юношеского Эго, ещё недостаточно сильного, чтобы противостоять силам, символизируемым Великой Матерью.

Переход к следующей стадии осуществляется «борцами». Их страх перед Великой Матерью является первым признаком центробежной тенденции, центроверсии, формирования и стабильности Эго. Этот страх выражается в различных формах бегства и сопротивления. Первым симптомом бегства, все ещё выражающим полное превосходство Великой Матери, является самокастрация и самоубийство (Аттис, Эшмун, Бата). Здесь позиция неповиновения, отказ любить всё равно приводит к тому, чего хочет Ужасная Мать – к жертве фаллоса, хотя эта жертва делается в отрицательном смысле. Юноши, которые в ужасе и безумии бегут от требований Великой Матери, в акте самокастрации выдают свою постоянную фиксацию на центральном символе культа Великой Матери, фаллосе; и они преподносят его ей помимо своей воли.

Согласно верованиям финикийцев, Эшмун, прекрасный бог Весны, возбудил любовь своей матери Астронои и, желая избежать кровосмесительной связи, оскопил себя. Этому примеру неукоснительно следовали поклонявшиеся ему жрецы. Задолго до основания Римской республики на улицах Рима можно было встретить галльских жрецов-кастратов, поклонявшихся богу Аттису.

Неприязнь к Великой Матери, как выражение центроверсных тенденций личности, можно ясно видеть в образах Нарцисса, Пентея и Ипполита. Все трое сопротивляются любви Великих богинь и наказываются ими или их представителями.

На этой стадии существенной и непременной чертой является стремление Эго-сознания, начинающего осознавать себя, видеть себя в зеркале. Формирование Эго начинается тогда, когда сознание развивается в самосознание. Самоанализ характерен для пубертатной фазы человечества, так же как и для пубертатного периода индивида. Это необходимая стадия человеческого знания, а тенденция к задержке на этой стадии имеет фатальные последствия.

Ипполит, отвергнув Афродиту и свою мачеху, привязан к девственнице Артемиде как к духовной сестре. Афродита мстит ему за себя; клеветническим обвинениям отверженной им мачехи верит его отец Тесей; она убивает себя, а отец проклинает своего сына. В конце его волокут собственные лошади, то есть он всё равно падает жертвой мира инстинктов, покорением которых он так гордился.

Самоубийство и увечье Аттиса, Эшмун и Баты; Нарцисс, умирающий от самовлюбленности; Актеон, подобно другим юношам, превращённый в зверя и разорванный на куски, – всё это по своей сути персонажи одной мифологической стадии развития Эго.

Следующий значительный этап развития личности – Гильгамеш с его развитой мужественностью. Гильгамеш – первый настоящий герой. Борющемуся за самосознание юноше теперь приходится отвечать за собственную судьбу в той мере, в какой он является индивидом и для него Великая Мать становится несущей смерть.

Появление убийцы мужского пола в цикле мифов о Великой Матери является эволюционным шагом вперёд, ибо оно означает, что сын обрёл большую степень независимости. В самом начале вепрь является частью уробороса, но в конце он становится частью самого сына. Тогда вепрь является эквивалентом самоуничтожения, представляемого мифом как самокастрация. Самец-убийца пока ещё не имеет отцовского характера; он представляет собой только символ деструктивной склонности, которая в акте самопожертвования оборачивается против самого себя.

Стадия борцов отмечает отделение сознательного Эго от бессознательного, но Эго ещё недостаточно устойчиво, чтобы следовать дальше к разделению Первых Родителей и к победной борьбе героя. Центроверсия проявляется вначале отрицательно, под личиной страха, бегства, вызова и сопротивления. Эта отрицательная позиция Эго, однако, ещё не направлена против объекта, Великой Матери, как в случае героя, а обращается против самого Эго, выражаясь в самоуничтожении, самоувечьи и самоубийстве. В мифе о Нарциссе Эго, пытающееся побороть силу бессознательного посредством интроспекции, уступает губительной любви к самому себе. Его самоубийство утоплением символизирует растворение Эго-сознания в водной материнской стихии.

Архетипическая ситуация борющегося и сопротивляющегося любовника играет очень важную роль в психологии самоубийств у современных невротиков указывал Нойман. Их архетипическими представителями являются мифологические борцы, что символически находит своё отражение в психологии периода пубертата. Для этой ситуации характерны отрицание, самопожертвование, обостренная наклонность к самоубийству, но, кроме того, ещё и очарование – одновременно заманчивое и опасное – исходящее от женщины. Конец периода возмужания отмечается успешной борьбой героя, о чём свидетельствуют обряды инициации.

Юноши, умирающие от своих собственных рук в период полового созревания, символизируют неспособность выдержать опасности этой борьбы, невозможность добиться своего и гибели в ходе испытаний инициации. Их самопожертвование и трагическое внутреннее раздвоение, тем не менее, являются героическими. Борцов можно описать как бесплодных обречённых героев. Несмотря на то, что Эго убивает само себя, оно является более активным, более независимым и индивидуальным, чем печальное смирение меланхолического любовника, находящего своё отражение в «тихом пьянице».

Следующая стадия – это разделение Прародителей Мира, это борьба, это созидательный акт, но в то же время оно воспринимается как первородный грех и падение. Эго-сознание не только влечёт за собой чувство одиночества; оно также привносит в жизнь человека страдание, тяжёлый труд, тревогу, зло, болезнь, смерть, как только Эго начинает различать их. Открыв себя, одинокое Эго одновременно постигает отрицательное и определяет своё отношение к нему, так что оно тут же устанавливает связь между этими двумя фактами, принимая своё собственное возникновение – как грех, а страдание, болезнь и смерть – как заслуженное наказание.

В мифе о герое представлено развитие системы сознания, в центре которого находится Эго, преодолевшее деспотическую власть бессознательного. Этапы становления сознания представлены в мифах об Эдипе (сломленном и так и не победившем). Далее освобождение от Матери продвигается ещё на одну стадию. В индусской мифологии Рама по требованию своего отца обезглавливает топором мать. В «Гамлете» дух отца выступает побудительной силой, которая замышляет смерть грешной матери. Завоевание и освобождение пленницы является дальнейшей стадией в эволюции мужского сознания.