Текст книги "Французский язык в России. Социальная, политическая, культурная и литературная история"

Глава 3. Французский при дворе

Открытие сферы общения

В одной из своих книг Исайя Берлин описывал русских как «опоздавших на гегельянский праздник духа» и писал, что «гуманистическая культура» значила «больше для русских <…> чем для пресыщенных уроженцев Запада»[463]463
  Берлин И. История свободы. Россия / Предисловие А. Эткинда. М., 2001. С. 180.


[Закрыть]. Последняя часть этого утверждения спорна, но можно с уверенностью сказать, что позднее прибытие русских на «праздник духа» повлекло за собой ряд значительных последствий в культурной, литературной и интеллектуальной истории России[464]464
  Примерно то же, без сомнения, можно сказать и об истории других наций, пребывавших на периферии европейской цивилизации в эпоху Возрождения и раннего Нового времени.


[Закрыть]. Плоды культурного и интеллектуального развития, появлявшиеся в Европе постепенно, на разных исторических этапах, пришли в Россию один за другим почти одновременно, укоренились в почве, сильно отличающейся от той, на которой изначально произрастали, и подверглись весьма неожиданным преобразованиям[465]465
  Об этом см.: Offord D. Isaiah Berlin and the Russian Intelligentsia // Brockliss L., Robertson R. (Eds). Isaiah Berlin and the Enlightenment. Oxford, 2016. P. 187–202.


[Закрыть]. Это заметно по тому, как развивалась история рецепции идей, литературных направлений и жанров в России XVIII–XIX веков. Эту особенность можно проиллюстрировать и на примере рецепции таких культурных моделей, как изящные манеры и галантность или салоны и литературные кружки, или на примере формирования представлений о сфере общения, нормах поведения и вкусе. Особенно важно учитывать, что появившееся у франкоязычной аристократии представление об уместном поведении в обществе, с одной стороны, и предромантические и романтические идеи о чувствительности, развращенности нравов современной цивилизации и важности национального языка для этноса, с другой стороны, пришли в Россию в течение относительно короткого периода времени.

Как мы уже отмечали, убежденность в важности определенного типа общения и определенным образом выстроенных отношений с другими дворянами была отличительной чертой российского дворянства, о превращении которого в сообщество западного типа в XVIII веке мы говорили, давая обзор исторического контекста русской франкофонии. Эта убежденность повлияла на формы воспитания детей в благородных семьях, ведь дворяне должны были играть в обществе роль, подобающую их положению (об этом мы писали в главе, посвященной обучению французскому языку). В следующей главе мы рассмотрим функции французского языка в высшем российском обществе с учетом наших выводов о сфере общения дворянства и социальных отношениях. Настоящая глава, тесно связанная со следующей, посвящена речевому поведению при дворе, потому что именно жизнь двора формировала представления придворных о модели общения и о нормах поведения аристократии и служила в этом отношении образцом.

Моделью аристократического поведения, с которой русские запоздало познакомились в XVIII веке, был человек, который благодаря своим достоинствам и манерам заслужил расположение придворного общества или кругов, приближенных к царскому двору. Такой человек был описан в конце эпохи Возрождения в сочинении Бальдассаре Кастильоне «Придворный» (1528), в котором автор настоятельно рекомендует придворным изучать иностранные языки, особенно французский и испанский[466]466
  Англ. изд.: Castiglione B. The Book of the Courtier / Transl. and with introduction by George Bull. Harmondsworth, 1967. P. 147. На русский переведены первая книга этого трактата (опубл. в: Сочинения великих итальянцев XVI в. СПб., 2002. С. 181–247) и отдельные разделы из четвертой книги (опубл. в: Эстетика Ренессанса. М., 1981. Т. 1. С. 346–361).


[Закрыть]. Стефано Гуаццо, еще один итальянский автор XVI века, давал желающим стать частью светского общества множество советов о том, как должен строиться разговор между благородными и неблагородными людьми, молодыми и старыми, мужчинами и женщинами, мужьями и женами, отцами и детьми и так далее[467]467
  Англ. пер.: Guazzo S. The Civile Conversation of M. Steeven Guazzo / Transl. by George Pettie and Barth Young. L.; N. Y., 1925.


[Закрыть]. Книги Кастильоне и Гуаццо вскоре после своего появления были переведены с итальянского на французский[468]468
  Список многочисленных переводов «Придворного» на другие языки, сделанных в течение века с момента его первой публикации, см. в приложении 1 (Appendix 1) книги Питера Берка, посвященной этому произведению (Burke P. The Fortunes of the «Courtier»: The European Reception of Castiglione’s «Cortegiano». Cambridge, 1995).


[Закрыть], и в XVII веке именно во Франции оттачивалось искусство вежливого общения. Умение держать себя в обществе (savoir vivre), которым славилась французская элита, особенно во время продолжительного правления Людовика XIV, подразумевало не только наслаждение жизненными благами (les douceurs de la vie), но и проявление мягкости, любезности в отношении других благородных людей (la douceur envers le prochain). Французские авторы – в частности, Антуан Гомбо, шевалье де Мере, – рассуждали об искусстве угождать другим[469]469
  Об honnête homme писал А. Гомбо, см.: Gombaud, chevalier de Méré. Œuvres posthumes de M. le chevalier de Méré. Paris, 1700. Подробный список французских работ, посвященных любезности, хорошим манерам, искусству беседы, галантности и поведению honnête homme, см. в: Гречаная. Когда Россия говорила по-французски. С. 32. Сн. 34.


[Закрыть]. Человек, часто бывающий в светском обществе, должен был обладать умением вести беседу учтиво, изящно, весело и остроумно. Он должен был быть способен увлечь собеседника и импровизировать. От него требовалось быть оригинальным, иметь качество, которое по-французски называют «je ne sais quoi», что-то особенное[470]470
  В этом разделе мы опираемся на описание французского общества, данное Гречаной. См.: Гречаная. Когда Россия говорила по-французски, особенно с. 8–10, 34–35.


[Закрыть]. Эта уникальная, с трудом перенимаемая манера держать себя, вести беседу и взаимодействовать с другими людьми из благородного сословия представляла собой тип культурного капитала, служила его обладателям маркером социального превосходства. Это умение также обеспечивало высокий статус как женщинам, так и мужчинам, состоящим на гражданской службе, в то время как аристократический престиж все меньше ассоциировался с военной доблестью[471]471
  Владимир Берелович пишет, что при выборе учителей для детей из благородных семейств родители отдавали предпочтение кандидатам, свободно чувствовавшим себя в обществе и обладавшим широкими познаниями о свете, так как эти качества, по их мнению, необходимо было привить юным аристократам. См.: Berelowitch. Les gouverneurs des Golitsyne à l’ étranger: les exigences d’ une famille (années 1760–1780). P. 139–150.


[Закрыть].

Ведущая роль женщины в светском обществе и при дворе в раннее Новое время особенно подчеркнута в тексте Б. Кастильоне, третья часть которого во многом посвящена изяществу, которое женщины привносили в благородное общество, и обходительности, или galanterie, которую мужчины должны проявлять в их отношении. Более того, начиная с XVII века многие женщины во Франции стали играть важную роль хозяек салонов – социальных институтов, которые, по словам Антуана Лилти, функционировали как «зона взаимодействия придворного сообщества, элиты и литераторов» и которые формировались под влиянием придворных ценностей и практик[472]472
  Lilti A. The Kingdom of Politesse: Salons and the Republic of Letters in Eighteenth-Century Paris // Republics of Letters: A Journal for the Study of Knowledge, Politics, and the Arts. 19 December 2008. 1:1. P. 1–11, здесь p. 5, 11.


[Закрыть]. Обычно салон устраивался на регулярной основе в частном доме, который становился полуобщественным пространством, где социальные границы были относительно проницаемыми и куда попадали люди разного происхождения. Единственной целью этих собраний было налаживание социальных контактов, поэтому гости проводили время в основном за разговорами, хотя по желанию хозяйки, или salonnière, могли устраивать чтения стихов, лекции, театральные представления и музыкальные концерты. Участниками были как мужчины, так и женщины, и задачей salonnière было объединить гостей и задать определенный тон беседе[473]473
  Seibert P. Der Literarische Salon – ein Forschungsüberblick // Internationales Archiv für Sozialgeschichte der deutschen Literatur. 1993. Special № 3. P. 159–220.


[Закрыть]. На протяжении долгого времени с XVII до начала XIX века знаменитые salonnières (маркиза де Рамбуйе, мадам де Лафайет, мадемуазель де Скюдери, маркиза де Ламбер, мадам де Тансен, мадам Жофрен, мадам дю Деффан, мадемуазель де Леспинас, мадам Неккер, мадам д’ Эпине и другие) устраивали салоны (главным образом в Париже), каждый из которых был уникальным по социальному составу и интеллектуальным и художественным предпочтениям, однако все их объединяла верность принципам аристократической культуры[474]474
  Краткие очерки, посвященные некоторым из этих salonnières, см. в: Goodman D. The Republic of Letters: A Cultural History of the French Enlightenment. Ithaca; London, 1994. P. 74–84.


[Закрыть].

В данном случае нас не интересуют научные споры о том, какое влияние женщины – хозяйки салонов оказали на Просвещение[475]475
  Так, Дина Гудман утверждает, что «культурная история французского Просвещения должна рассматриваться также как феминистская история, потому что она бросает вызов представлению об интеллектуальной деятельности как о продукте мужского мышления и мужской гениальности» (Ibid. P. 2–3).


[Закрыть]. В то же время некоторые выводы, содержащиеся в исследовании А. Лилти, посвященном отличию сообщества аристократов от сообщества писателей и интеллектуалов, могут быть с некоторыми оговорками применены и к истории России XIX века[476]476
  См. особенно последний абзац данного раздела.


[Закрыть]. Частое появление литераторов в парижских салонах XVIII века, заявляет Лилти, еще не доказывает, что салон был главной институцией République des Lettres, или республики словесности[477]477
  В данном случае А. Лилти вступает в полемику с Д. Гудман. О разнице их взглядов см. особенно в: Lilti A. Le monde des salons. Sociabilité et mondanité à Paris au XVIII^e siècle. Paris, 2005.


[Закрыть]. По его мнению, салоны лучше рассматривать в качестве «оплотов аристократии», предоставлявших социальное пространство для le monde или le beau monde. Они были скорее «королевством учтивости», нежели литературными и интеллектуальными собраниями. Философы посещали салоны в поисках аудитории, не принадлежащей к ученому миру (особенно их интересовала элита), и их принимали только с условием, что они будут подчиняться нормам аристократического общества[478]478
  Lilti. The Kingdom of Politesse. P. 1–3.


[Закрыть].

Если обратиться к истории развития сферы общения в России, то мы увидим, что уже в начале XVIII века русские дворяне были вовлечены в социальные сети в Западной Европе и что знание французского языка имело в этом отношении большое значение. Так, российский посол в Голландии Андрей Артамонович Матвеев оставил записки о своей поездке во Францию в 1705–1706 годах. Кроме наблюдений, касающихся политического устройства Франции, ее двора и так далее, Матвеев писал о социальной жизни французской аристократии. Он отмечал, что женщины играли в ней важную роль наравне с мужчинами. Аристократы устраивали в своих домах театральные представления и сами принимали в них участие, не в последнюю очередь ради «особливо же изрядного изречения языку французского». Посетители таких собраний могли свободно общаться, играть в карты и «разговаривать без всякаго подозрения и слова»[479]479
  Матвеев А. М. Русский дипломат во Франции (записки Андрея Матвеева) / Публик. И. С. Шарковой, под ред. А. Д. Люблинской. М., 1972. С. 198. О знакомстве А. А. Матвеева с социальной жизнью в Западной Европе см.: Haumant É. La Culture française en Russie (1700–1900). Paris, 1910. P. 19.


[Закрыть]. Еще один русский дипломат, еще в царствование Петра I побывавший на Западе, князь И. А. Щербатов, обнаружил в Лондоне новые возможности для установления социальных контактов, в большом количестве доступные тем, кто владел английским или французским языком. В письмах, которые Щербатов в качестве упражнения писал по-французски своему учителю, он рассказывал о посещении театров, питейных заведений и кофеен, многие из которых располагались в окрестностях Чаринг-Кросс, где он проживал, причем некоторые из этих заведений обслуживали лондонское французское сообщество[480]480
  ОР РНБ. Эрм. Фр. 105, частично воспроизведены в: https://data.bris.ac.uk/datasets/3nmuogz0xzmpx21l2u1m5f3bjp/Ivan%20Shcherbatov%20text.pdf. См. также: Rjéoutski, Offord. Teaching and Learning French in the Early Eighteenth Century.


[Закрыть].

Новые формы общения на европейский манер вводились на русской почве по инициативе самого императора, что нашло отражение в указе 1718 года, где был описан порядок проведения ассамблей – деловых или развлекательных собраний в частных домах. Участники ассамблей (как мужчины, так и женщины) были вольны говорить о чем угодно и приходить и уходить, когда пожелают. В указе объяснялось происхождение слова «ассамблея» и, следовательно, косвенным образом давалось указание на место происхождения – или, по крайней мере, одно из таких мест – этого социального новшества: «Ассамблея – слово французское, которое на русском языке одним словом выразить невозможно»[481]481
  «О порядке собраний в частных домах, и о лицах, которые в оных участвовать могут» (26 ноября 1718 г.) // ПСЗ. Собрание первое. СПб., 1830. № 3246. В электронном виде доступно по ссылке: http://www.nlr.ru/e-res/law_r/content.html. В действительности подобные собрания проводились в Санкт-Петербурге и до появления этого указа (Комиссаренко С. С. Культурные традиции русского общества. СПб., 2003. С. 128). Также об этих собраниях см.: Wortman R. Scenarios of Power: Myth and Ceremony in Russian Monarchy. From Peter the Great to the Abdication of Nicholas II. Princeton; Oxford, 2006. P. 28–29.


[Закрыть].

В указе об ассамблеях ничего не говорилось об использовании иностранных языков, но так как эти собрания посещали среди прочих сподвижники Петра, заинтересованные в изучении французского, внедрение этих новых социальных практик не могло обойтись без развития новых языковых навыков[482]482
  О развитии этих навыков см. в первом и третьем разделах главы 5.


[Закрыть]. Теме владения иностранными языками было уделено достаточно большое внимание в более объемном документе, появившемся по указу Петра в 1717 году, за год до вступления в силу указа об ассамблеях, – в так называемом «Юности честном зерцале, или Показании к житейскому обхождению», содержавшем правила поведения в обществе[483]483
  Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению. Об этой книге см.: Пекарский П. П. Наука и литература в России при Петре Великом: В 2 т. Т. 2. СПб., 1870. С. 381–383. О возможных источниках этого текста и его соотношении с допетровской назидательной литературой см.: Брагоне М. К. Традиционное воспитание и новый этикет для молодежи Петровской эпохи, читающей «юности честное зерцало» // Тендрякова М. В., Безрогов В. Г. (Ред.). «В России надо жить по книге». Начальное обучение чтению и письму. Становление учебной книги в XVI–XIX вв. М., 2015. С. 68–75. Новые формы общения в XVII – начале XVIII века в Европе сопровождались появлением подобных учебников по этикету, см.: Montandon A. (Dir.). Bibliographie des traités de savoir-vivre en Europe. France, Angleterre, Allemagne. Clermont-Ferrand, 1995. Vol. 1; Carré J. Les traductions anglaises d’ ouvrages français sur le comportement et l’ éducation des femmes au XVIII^e siècle // Montandon A. (Dir.). Le même et l’ autre: regards européens. Clermont-Ferrand, 1997. P. 87–100.


[Закрыть]. Созданное как пособие по воспитанию молодых дворян и дворянок, «Юности честное зерцало» включало наставления, предписывающие уважать родителей и слушаться их, держать обещания, вести себя скромно и сдержанно, запрещающие рыгать и кашлять в лицо другим, лгать, плохо говорить об умерших, а также советы о том, как следует вести беседу, сидеть за столом, есть, сморкаться и вести себя на улице[484]484
  См., напр.: Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению. СПб., 1717. § 1, 5, 7, 11, 47, 49 и след., 57, 58.


[Закрыть]. Молодых дворян призывали обучаться иностранным языкам, а также верховой езде, танцам и фехтованию[485]485
  Там же. § 18.


[Закрыть]. В связи с этим им рекомендовалось постоянно общаться друг с другом на иностранных языках. Одним из практических преимуществ знания иностранного языка было то, что таким образом дворяне могли скрывать свои мысли от слуг. Другое заключалось в возможности отграничить себя от «не знающих болванов»[486]486
  Там же. § 27.


[Закрыть]. При этом в «Юности честном зерцале» появилось понятие «благочестный кавалер» – русский вариант honnête homme, который должен быть скромным, вежливым и уметь вести беседу[487]487
  О появлении понятия honnête homme в России см. в последнем разделе главы 2.


[Закрыть]. Владение иностранными языками было одним из умений, которые позволяли молодому дворянину стать придворным[488]488
  Юности честное зерцало. § 18.


[Закрыть]. В одной из статей отмечается важность языковых познаний:

Младыя отроки, которыя приехали из чужестранных краев и языков с великим иждивением научились, оныя имеют подражать, и тщатися, чтоб их не забыть, но совершеннее в них обучатися: а имянно чтением полезных книг, и чрез обходителство с другими, а иногда что-либо в них писать и компоновать, да бы не позабыть языков[489]489
  Там же. § 30.


[Закрыть].

Однако только в послепетровскую эпоху, когда французская культурная модель заняла доминирующее положение в среде российской светской элиты, русские дворяне в полной мере познакомились с понятием галантности. «Любовь, – остроумно замечал В. М. Живов, – появилась в России довольно поздно, ближе к концу XVII века, и поначалу в сущности не имела голоса и слов, способных ее выразить». Это не означало, поспешно добавлял он, что «до этого времени русские жили как дикие животные и между ними не было любви», но «не существовало культурной традиции любовных отношений и слов, связанных с ними: у русских не было трубадуров, Петрарки и даже Боккаччо». Когда любовь «вторглась в публичное пространство» в петровскую эпоху, «умение ухаживать и вести галантные беседы практически полностью отсутствовало», и необходимо было скорее приобрести его, потому что вдруг выяснилось, что любовь была не только чувством, но и искусством[490]490
  Zhivov. Love à la mode. P. 214–241.


[Закрыть]. В это время в Европе главными учителями в данной области, как и во многих других, были французы, и поэтому переводы с французского стали учебниками искусства галантности. Важнейшими из них стали аллегорический роман Поля Тальмана «Le voyage à l’ ile d’ Amour» (1663), который был опубликован в переводе В. К. Тредиаковского в 1730 году, и книга Жана Франсуа Дрё дю Радье «Dictionnaire d’ Amour» (1741), переведенная Александром Васильевичем Храповицким и опубликованная на русском языке в 1768 году[491]491
  Tallemant P. Voyage de l’ isle d’ amour [1663] // Garnier C.-G.-T. (Dir.). Voyages imaginaires, romanesques, merveilleux, allégoriques, amusans, comiques et critiques. Vol. 26. Amsterdam, 1788. P. 235–306. [1663]. Перевод В. К. Тредиаковского: Езда в остров любви. Переведена с французского на руской чрез Студента Василья Тредиаковскаго. СПб.: тип. Академии наук, 1730; Dreux du Radier J.-Fr. Dictionnaire d’ amour dans lequel on trouvera l’ explication des termes les plus usités dans cette Langue. Par M. de ***. La Haye, 1741. Переведен А. В. Храповицким как «Любовный лексикон».


[Закрыть]. Скрупулезно сопоставляя тексты Тредиаковского и Храповицкого, которые отражают разные стадии развития галантного языка в России, В. М. Живов на их примере проиллюстрировал, как европеизация повлияла на сферу социальных отношений[492]492
  Zhivov. Love à la mode. О языке А. В. Храповицкого в сделанном им переводе Ж. Ф. Дрё дю Радье см. также: Кочеткова Н. Д. Книга Дрё дю Радье «Dictionnaire d’ Amour» в русском переводе // Revue des études slaves. 2012. 83:2. P. 823–830. Н. Д. Кочеткова подчеркивает, что слог А. В. Храповицкого был близок к разговорной речи и в этом отношении автор опередил свое время (С. 825). Несмотря на то что Н. Д. Кочеткова прямо на это не указывает, мы можем предположить, что Храповицкий испытал на себе влияние французского оригинала, так как письменный язык во Франции в то время был ближе к разговорной речи, чем русский, и так как произведение Ж. Ф. Дрё дю Радье было действительно написано языком, близким к разговорному. Однако Храповицкий включил в свой перевод несколько достаточно резких замечаний, критикуя непомерное влияние Франции в России, в духе екатерининской эпохи (С. 827–828). Н. Д. Кочеткова обращает внимание на парадокс, заключающийся в том, что критика в адрес русских, подпавших под влияние французской культуры, нашла выражение в книге, представляющей собой перевод с французского (С. 829).


[Закрыть].

В послепетровской России также существовала французская салонная культура, однако она возникла далеко не сразу, а много лет спустя после смерти Петра, несмотря на его попытки привить обществу формы западной социабельности. Во второй половине столетия общение и налаживание социальных контактов происходили в дружеских кружках, которые начали собираться в это время и могли включать в себя широкий круг лиц[493]493
  Bernstein L. Women on the Verge of a New Language: Russian Salon Hostesses in the First Half of the Nineteenth Century // Goscilo H., Holmgren B. (Eds). Russia, Women, Culture. Bloomington, 1996. P. 209–224, здесь p. 209. См. также: Rosslyn W. Making their Way into Print: Poems by Eighteenth-Century Russian Women // The Slavonic and East European Review. 2000. 78:3. P. 407–438, здесь p. 412.


[Закрыть]. Так, уже в начале царствования Екатерины II А. С. Строганов устраивал в своем дворце на Невском проспекте приемы, на которых русские и иностранные гости, включая литераторов, слушали и обсуждали выступления на французском языке на ученые темы и наслаждались щедрым гостеприимством хозяина[494]494
  См.: Rjéoutski V., Somov V. Language Use among the Russian Aristocracy: The Case of the Counts Stroganov // Offord, Ryazanova-Clarke, Rjéoutski, Argent (Eds). French and Russian in Imperial Russia. Vol. 1. P. 61–85, здесь p. 69–70.


[Закрыть]. Однако эти собрания не были в полной мере салонами, так как женщины, по всей видимости, не принимали в них участия или, по крайней мере, не были в центре внимания[495]495
  Возможно, собрания, которые проводил А. С. Строганов в своем парижском доме во время второго своего длительного пребывания во Франции, были больше похожи на то, что мы обычно понимаем под салоном, но мы располагаем недостаточной информацией об этих собраниях.


[Закрыть]. И только с начала XIX века салон как социальное и культурное мероприятие в том виде, в котором он был известен во Франции, по-настоящему утвердился в России. Появилось много знаменитых хозяек салонов: Софья Александровна Бобринская, Зинаида Александровна Волконская, Авдотья Петровна Елагина (урожденная Юшкова, Киреевская по первому браку), Евдокия Петровна Ростопчина (жена одного из сыновей Федора Васильевича Ростопчина), Александра Петровна Хвостова (племянница поэта М. М. Хераскова, хозяйка петербургского салона, который посещал Жозеф де Местр, посол Пьемонта в России с 1803 по 1817 год)[496]496
  О салоне З. А. Волконской см.: Сайкина Н. В. Московский литературный салон княгини Зинаиды Волконской. М., 2005. О прозе З. А. Волконской см. в последнем разделе главы 6.


[Закрыть]. Александра Осиповна Россет, к воспоминаниям которой мы обратимся в следующем разделе, была хозяйкой салона, в котором бывали А. С. Пушкин, П. А. Вяземский, Н. В. Гоголь и М. Ю. Лермонтов[497]497
  Mézin, Rjéoutski (Dir.). Les Français en Russie au siècle des Lumières. Vol. 2. P. 725. Следует отметить, что русские салоны не всегда устраивались женщинами-аристократками. Например, отец А. С. Пушкина был хозяином литературного салона, который посещал Жозеф де Местр.


[Закрыть]. Вероятно, существовали некоторые языковые отличия между «аристократическими» и «литературными» салонами (например, теми, которые устраивали поэты Антон Антонович Дельвиг и Василий Андреевич Жуковский, а также писатель Владимир Федорович Одоевский). Впрочем, довольно сложно провести четкую границу между этими типами салона, тем более что некоторые литературные салоны устраивались дворянами и дворянками, приближенными ко двору. В любом случае главным языком беседы во многих салонах, особенно тех, что имели литературную направленность (например, салоны А. А. Дельвига, Екатерины Андреевны Карамзиной – второй жены Н. М. Карамзина – и А. О. Смирновой-Россет), был не французский, а русский[498]498
  Бунтури В. В. Петербургский литературный салон в русской культуре первой трети XIX века. Автореф. дис. канд. культурологии. СПбГУ, 2009. Вопрос о языке российских салонов до настоящего времени не был предметом пристального исследования. См.: Палий Е. Н. Салон как феномен культуры России XIX века. Традиции и современность. Автореф. канд. дис. Государственная академия славянской культуры, 2008; Она же. Русская салонная культура XIX века // Вестник МГОУ. Серия «Русская филология». 2009. № 3. С. 152–158.


[Закрыть].

Появлению французского языка в салонах, так же как и освоению характерных для французской модели салона практик, способствовала и интернациональная природа общества Санкт-Петербурга, в котором находился императорский двор и который был крупным дипломатическим и культурным центром, в частности приезд в Россию французских дворян, бежавших из Франции после начала Французской революции в 1789 году. Более того, некоторые российские хозяйки салонов были женами французских эмигрантов. Например, Аграфена Александровна Бибикова, салон которой в конце XVIII века часто посещали дипломаты, в том числе граф де Сегюр и граф фон Кобленц, была замужем за Жаном-Франсуа де Рибопьером, приехавшим в Россию в 1770-е годы и служившим адъютантом фаворита Екатерины II Г. А. Потемкина. Александра Григорьевна Козицкая, хозяйка влиятельного литературного салона, собиравшегося в 1820-е, 1830-е и 1840-е годы, была женой графа Жана-Франсуа-Шарля де Лаваля де ла Лубрери[499]499
  Mézin, Rjéoutski. (Dir.). Les Français en Russie au siècle des Lumières. Vol. 2. P. 482–483.я


[Закрыть]. Существует мнение, что российские хозяйки салонов пытались продолжать традицию учтивости (politesse), которая, как считалось, была уничтожена во Франции революцией, а французские эмигранты, со своей стороны, видели в салонах возможность вести благородный образ жизни, к которому они привыкли[500]500
  Чистова И. С. Пушкин в салоне Авдотьи Голицыной // Пушкин. Исследования и материалы. Т. 13. Л., 1989. С. 186–202, здесь c. 190.


[Закрыть].

Прежде чем завершить наш краткий обзор контекста, в котором французский язык стал главным языком двора и аристократического общества в России, необходимо сделать еще два замечания. Во-первых, наряду с моделями придворной жизни и общения при дворе, которые Россия переняла в XVIII веке, мы видим и сильную критику этих моделей. По наблюдениям П. Берка, уже в XVI веке появляется критика Б. Кастильоне, в которой выражается обеспокоенность Северной Европы по поводу «культуры перформативности» (culture of performance)[501]501
  Burke. The Fortunes of the «Courtier». P. 99–116, особенно p. 113–115.


[Закрыть]. Эта традиция укоренилась во Франции, в которой пороки двора ассоциировались прежде всего с Италией, а некоторые писатели выступали против итальянизации французского языка. Вероятно, в Россию эта критика двора пришла через французские полемические или педагогические тексты, такие как «Совершенное воспитание детей», приписываемое Жану Батисту Морван де Бельгарду[502]502
  М. С. Неклюдова убедительно дояказывает, что это произведение не принадлежит аббату Бельгарду, а является компиляцией произведений Кальера, Амело и Грасиана. См.: Неклюдова М. «Совершенное воспитание детей» (1747), или Что стоит за переводом Сергея Волчкова // Польской С., Ржеуцкий В. (Ред.). Лаборатория понятий: перевод и языки политики в России XVIII века. М., 2022. С. 405–443.


[Закрыть], которое вышло в русском переводе в 1747 году и переиздавалось в 1759 и 1775 годах. Автор не отвергает двор как институцию, но предупреждает юных читателей о пороках, которые, по его мнению, с ним связаны, – например, об интригах и лицемерии[503]503
  Bellegarde J. B. Morvan de. L’ éducation parfaite. Contenant les manières bienséantes aux jeunes gens de qualité, & des maximes, & des réfléxions propres à avancer leur fortune. Amsterdam, 1710. P. 43–44.


[Закрыть]. Нам неизвестно, знал ли драматург Д. И. Фонвизин о книге Бельгарда, но он также с презрением говорил о льстивых придворных устами Стародума, выразителя авторских идей в комедии «Недоросль» (1782)[504]504
  Особенно см. «Недоросль», действие пятое, явление I в: Фонвизин Д. И. Собр. соч. Т. 1. М.; Л., 1959. С. 167–169. О влиянии Фенелона, стоицизма и конфуцианства на Фонвизина см.: Offord D. Denis Fonvizin and the Concept of Nobility: An Eighteenth-Century Echo of a European Debate // European History Quarterly. 2005. 35:1. P. 9–38, здесь p. 26–30.


[Закрыть]. Сходную неприязнь к придворной жизни можно обнаружить и в некоторых текстах рукописного сборника французских произведений, созданного незадолго до 1783 года автором, личность которого нам неизвестна. Приводя выдержки из «Характеров» Ж. де Лабрюйера, письмо, адресованное графу де Бюсси, и сонет неизвестного автора, автор изображает двор как отвратительный мир лести, фальши и обмана, как страну, «где радости явны, но притворны, а горести глубоко скрыты, но подлинны»[505]505
  НИОР РГБ. Ф. 183. Оп. 1. Д. 1482. Цитата из Лабрюйера находится на л. 46 об.: «Il y a un pays où les joies sont visibles, mais fausses; et les chagrins cachés, mais réels». Цит. по пер. Ю. Корнеева и Э. Линецкой: Ларошфуко Ф. де. Максимы / Лабрюйер Ж. де. Характеры, или Нравы нынешнего века / Сен-Дени де Сент-Эвремон Ш. де. Избранные беседы / Клапье де Вовенарг Л. де. Введение в познание человеческого разума. Размышления и максимы / Шамфор С. Максимы и мысли. М., 2004. С. 256.


[Закрыть].

Стилизованное поведение участников салонов было предметом критики как со стороны некоторых членов элиты, так и со стороны не входивших в привилегированные круги лиц, которых не принимали в эти собрания для избранных, и тех, для кого критика салонных нравов была формой социального и литературного капитала. Так, уже во второй половине XVII века Мольер высмеял манерность (préciosité) этих кругов в нескольких комедиях[506]506
  «Les précieuses ridicules» («Смешные жеманницы», впервые поставлена в Париже в 1659 году), «L’ école des femmes» («Школа жен», 1662) и «Les femmes savantes» («Ученые женщины», 1672).


[Закрыть]. Однако главный импульс критике салонного общества дал в середине XVIII века Жан-Жак Руссо в своих рассуждениях о падении нравов и неравенстве[507]507
  Rousseau. Discours sur les sciences et les arts (Рассуждение о науках и искусствах, 1750) и Discours sur l’ origine de l’ inégalité parmi les hommes (Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми, 1755). См.: Goodman. The Republic of Letters. P. 35–36, 39, 54–56.


[Закрыть]. Осуждение светского общества станет традиционным в русской литературе на протяжении двух столетий после мольеровской эпохи. Например, как показал Д. Брайан Ким, И. А. Крылов взял за основу одну из мольеровских пьес, создавая свою одноактную комедию «Урок дочкам» (1807). Смело переписывая «Смешных жеманниц» Мольера, Крылов призывает русских, живущих в наполеоновскую эпоху, не поддаваться галломании подобно двум его героиням – молодым сестрам, которые влюбились в слугу из-за его французской внешности и его (безуспешных) попыток выражаться по-французски[508]508
  О пьесе Мольера «Les précieuses ridicules» («Смешные жеманницы»), взятой И. А. Крыловым за основу комедии «Урок дочкам», см.: Kim B. D. Seduction, Subterfuge, Subversion: Ivan Krylov’s Rewriting of Moliere // Offord et al. (Eds). French and Russian in Imperial Russia. Vol. 2. P. 139–155.


[Закрыть]. Русские писатели конца XVIII – начала XIX века, вдохновившись сентиментализмом и романтизмом, высоко ценили чувства и естественность. Поэтому они стремились изображать «beau monde» с его церемонностью и этикетом как лицемерное и пустое общество. Эти авторы согласились бы с сентенцией, которой заканчивались «Смешные жеманницы» Мольера: «On n’aime ici que la vaine apparence» («Здесь, я вижу, ценят лишь суетную видимость»)[509]509
  Мольер Ж. Б. Смешные модницы // Мольер. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 1. М.; Л., 1936. С. 287. О русской критике высшего общества см. также главы 8 и 9.


[Закрыть].

Во-вторых, мы должны учитывать границу, проведенную А. Лилти между аристократическими приемами в форме парижского салона и литературными и интеллектуальными собраниями в духе «Республики ученых», и не смешивать социальную жизнь аристократической гостиной, где в центре внимания были женщины, и исключительно мужские литературные общества и политические кружки, которые появились в России в александровскую эпоху. И тем более не следует путать дворянские салоны или soirée с возникавшими в эпоху правления Николая I (особенно в 1840-е годы) кружками, завсегдатаями которых были писатели, критики и представители зарождающейся интеллигенции. Здесь люди собирались не для того, чтобы вести учтивые, приятные беседы: напротив, они страстно спорили о философии, литературе и так называемых «проклятых вопросах» – о существовании Бога, национальной идентичности и судьбах нации. Дискуссии, часто не утихавшие до поздней ночи, со временем все больше велись на русском языке, потому что литературное и интеллектуальное сообщество, несмотря на большое количество дворян в его рядах, утрачивало непосредственную связь с аристократической культурой, то есть уходила в прошлое ассоциация литературы с mondanité. Главные деятели интеллигенции в николаевскую эпоху, как мы уже отмечали[510]510
  См. последний раздел главы 1.


[Закрыть], не имели дворянского происхождения, их не воспитывали иностранные учителя и гувернантки, поэтому они либо вообще не говорили на французском языке, либо имели очень скромные познания в нем. Женщины в этих кружках либо отсутствовали вовсе, либо играли гораздо менее значительную роль, чем в аристократических гостиных.