Текст книги "Французский язык в России. Социальная, политическая, культурная и литературная история"

Французский язык как показатель статуса русского двора

Доминик Ливен писал, что для Романовых, как и для Габсбургов, создание империи и сохранение за ней статуса великой европейской державы было «основным приоритетом»: «Чувство гордости, имидж и легитимность правителей абсолютно и бесспорно были привязаны к статусу великой державы их династических империй»[511]511
  Ливен. Российская империя и ее враги. С. 268.


[Закрыть]. Для державы, которая была расположена на периферии Европы и невысоко оценивалась посещавшими ее время от времени представителями «культурных» наций, знание иностранных языков и владение европейским lingua franca были необходимыми условиями для достижения успеха в политической борьбе и культурной дипломатии, которая была важной частью этой борьбы. Устанавливая связи с иностранными дворами в XVIII и XIX веках, Россия в большей степени обращалась к германскому миру, чем к Франции[512]512
  Мы приведем несколько примеров в предпоследнем разделе данной главы.


[Закрыть]. (Германское влияние нашло отражение, например, в том, что для обозначения придворных чинов в России использовались слова немецкого происхождения[513]513
  Например, во втором классе Табели о рангах присутствуют обер-камергер, обер-гофмаршал, обер-шталмейстер, обер-егермейстер, обер-гофмейстер, обер-шенк, обер-церемониймейстер, обер-форшнейдер, а в более низких классах – камергер, камер-юнкер, камер-фурьер, камердинер, мундшенк, тафельдекер, кондитер и т. д.


[Закрыть].) Однако начиная примерно с середины XVIII века именно широко распространившаяся французская модель светского общества была взята на вооружение русским двором (так же как и германскими дворами). Этому примеру последовала столичная аристократия, и постепенно французская культура из Санкт-Петербурга и Москвы распространилась практически по всем провинциальным центрам[514]514
  Основополагающая работа Эмиля Омана о распространении французской культуры в России (см.: Haumant. La Culture française en Russie (1700–1900)) по сей день заслуживает внимания несмотря на то, что была написана более ста лет назад.


[Закрыть].

Как известно, французское культурное влияние начало преобладать при российском дворе при Елизавете Петровне, дочери Петра Великого, и в это же время французы, посещавшие Санкт-Петербург, стали замечать, насколько хорошо русские владеют их языком[515]515
  См. третий раздел главы 1.


[Закрыть]. Важную роль в культурном и языковом «офранцуживании» елизаветинского двора сыграла французская театральная труппа, дававшая представления в Санкт-Петербурге с 1740-х годов. Французские актеры появились в России (в том числе и при дворе) уже в 1720-х годах, однако постоянной труппы в тот период не существовало. В 1730-е годы появилась труппа итальянских комедиантов и актеров, существовала также немецкая труппа, но она была распущена после смерти императрицы Анны Иоанновны. Так как репертуар немецкой труппы по большей части состоял из французских пьес, можно предположить, что причиной приглашения в начале 1740-х годов французской труппы из Касселя было желание двора видеть французские пьесы на французском языке. Официальное приглашение кассельские актеры получили уже при Елизавете Петровне, которая сама говорила по-французски и во время переворота, приведшего ее к власти в 1741 году, пользовалась поддержкой французских дипломатов. Однако решение о приглашении этой труппы было принято до переворота графом Рейнгольдом Густавом Лёвенвольде, обер-гофмаршалом двора. Вероятно, на это решение повлияли личные вкусы самого графа. Однако, как отметил А. Г. Евстратов в исследовании, посвященном франкоязычному придворному театру в России, желание иметь постоянную французскую труппу в Санкт-Петербурге, несомненно, преследовало и политические цели[516]516
  Говоря о французском театре при российском дворе, мы во многом опираемся на книгу А. Г. Евстратова: Evstratov A. Les Spectacles francophones à la cour de Russie (1743–1796): l’ invention d’ une société. Oxford, 2016.


[Закрыть].

А. Г. Евстратов указывает, что французские театральные труппы начали гастролировать за границей с 1670-х годов и к началу XVIII века количество постоянно пребывающих за пределами Франции трупп возросло. К концу 1730-х годов пять европейских дворов – Брюссель, Ганновер, Гаага, Мангейм и Мюнхен – имели постоянные французские труппы[517]517
  Ibid. P. 30, 34.


[Закрыть]. Таким образом, российский двор решил последовать новой моде в сфере культурной политики довольно рано, еще до того, как главные европейские дворы стали приглашать к себе французские труппы. Саксонский посол, который выступал в качестве посредника при найме итальянских актеров для российского двора, считал, что эта инициатива была связана с желанием императрицы «сделать ее двор и государство блистательными»[518]518
  Здесь и далее наш пер. с фр. Ibid. P. 34–35.


[Закрыть].

В предисловии к пьесе «Китайский сирота» (1753) Вольтер недвусмысленно высказался о важности распространения французского театра в Европе:

И таким образом, мы видим, что едва Петр Великий дал России порядочное правительство и построил Санкт-Петербург, как в этом городе появились театры. Чем лучше становится Германия, тем больше, как мы видим, она заимствует наши пьесы. Те немногие страны, которые не познакомились с ними за последнее столетие, не вошли в ряды цивилизованных государств[519]519
  Цит. по.: Ibid. P. 57.


[Закрыть].

Последняя фраза красноречиво свидетельствует о связи, которая установилась в общественном сознании между театром, в особенности французским, и фигурой монарха. Слава двора и его «цивилизованность», для которой большое значение имело наличие французского театра, были козырями в тех случаях, когда подвергались оценке престиж монарха и репутация государства. Людовик XIV осознавал ценность таких шагов в области культурной дипломатии: расходы на подобные вещи «могут показаться нецелесообразными», замечал он, но в действительности они производят «выгодное впечатление роскоши, власти, богатства и величия» на иностранцев[520]520
  Цит. по.: Evstratov. Les Spectacles francophones à la cour de Russie. P. 58.


[Закрыть]. К тому же в Европе XVIII века дворы активно соперничали друг с другом. Путешественники и дипломаты сравнивали их, а монархи и придворные старались сделать так, чтобы именно их двор оказался в лидерах. Императрица Анна Иоанновна в 1730-е годы с надеждой – или с беспокойством – поинтересовалась у пленного французского офицера, находит ли он ее двор блистательным и превосходит ли его в этом отношении французский двор[521]521
  Ibid. P. 59.


[Закрыть]. В середине XVIII века русский двор стремился превзойти версальский, служивший для Европы главным образцом. Однако ослепить иностранцев роскошью было недостаточно; двору необходимо было также продемонстрировать тонкий вкус, и лучшим средством для этого в то время был французский театр, знакомый всем великосветским иностранцам.

В 1763 году в российском придворном театре была поставлена на французском языке трагедия Вольтера «Заира», роли в которой исполнили сами придворные. Подробно описав представление в депеше, адресованной в Лондон, посол Великобритании граф Бакингемшир закончил свой рассказ следующими словами:

Все отличалось таким изяществом и великолепием, что описание, которое может показаться преувеличенным, на самом деле лишь едва отдает им должное. Если принять в соображение, сколь немного лет прошло с тех пор, как в этой стране появились изящные искусства, и сколь значительную часть этого времени ими очень мало занимались, то покажется весьма удивительным, что представление подобного рода можно было подготовить и осуществить за несколько недель[522]522
  Цит. по: Кросс Э. Г. Английские отзывы об А. П. Сумарокове / Перевод В. Д. Рака // XVIII век. Сборник 19. СПб., 1995. С. 64.


[Закрыть].

Даже если этими словами он желал польстить Екатерине II, которая (и об этом послу было хорошо известно) читала корреспонденцию иностранных дипломатов, они явно демонстрируют существовавшую в сознании людей того времени связь между наличием театра и «цивилизованностью» двора. Правда, представления были призваны впечатлить не только иностранцев. Сами русские, как придворные, так и жители столицы, тоже были частью театральной аудитории. Они также должны были ассоциировать двор и монарха с величием и изысканностью и перенимать модели поведения, которые видели на сцене, так как театр, согласно идеям барона Якоба Фридриха фон Бильфельда, одного из любимых авторов Екатерины II, был развлечением, способным сделать людей цивилизованными.

Франкоязычный придворный театр играл важную роль в распространении императорской власти, чему посвящена классическая работа Ричарда Уортмана. Нельзя сказать, что символическая сила этого культурного заимствования была основана на его чужеродном характере и что оно в этом смысле является примером практики, которую Уортман описал как соотнесение «монарха и элиты с иностранными образами политической власти»[523]523
  Wortman. Scenarios of Power. P. 1–2.


[Закрыть]. На наш взгляд, его эффективность объясняется тем, что российский двор тем самым символически вставал в один ряд с европейскими дворами и стремился помериться с западными соперниками. Мы вернемся к этому вопросу, когда будем говорить о появлении первых российских текстов на французском языке и одновременном развитии литературы на русском.

Примерно через пятнадцать лет после появления постоянной французской труппы при российском дворе, в 1756 году там появилась и русская труппа. Это событие отражало растущее убеждение в том, что русский язык также пригоден для создания качественной литературы, и поднимало статус национального языка, который должен был встать в один ряд с самыми «цивилизованными» языками. Однако в действительности русскую труппу финансировали не так щедро, как французскую, и русский придворный театр не мог похвастаться столь же высокой репутацией, как французский. Дошло до того, что, когда русская комедия и французская комическая опера должны были быть представлены на сцене в один вечер, руководство театра не стало сообщать, в каком порядке будут показаны спектакли, чтобы русским актерам не пришлось играть перед пустым залом. Правда, и французская труппа подвергалась критике иностранцев, посещавших Санкт-Петербург. Русские воспринимали подобную критику особенно остро, и причина этого вполне очевидна: любые замечания, уравнивающие ведущую труппу российского двора с провинциальным французским театром, могли восприниматься как оскорбление самого двора[524]524
  Evstratov. Les Spectacles francophones à la cour de Russie. P. 49–55.


[Закрыть].

Французское культурное и языковое влияние укрепилось при дворе во время правления Екатерины II, хотя сама императрица совсем не была поклонницей Франции. Она была дочерью немецкого принца и научилась говорить по-французски у гувернантки из семьи гугенотов мадемуазель Кардель еще до того, как приехала в Россию в 1744 году в возрасте четырнадцати лет. Познания Екатерины во французском языке были очень глубоки, как показал Жорж Дюлак в подробном анализе переписки императрицы с Фридрихом Мельхиором Гриммом, с которым она была очень близка. Она читала много французской литературы (в том числе и средневековых авторов), прекрасно разбиралась в языке театра, умело обращалась с трудной и устаревшей лексикой, использовала интересные пословицы и идиоматические выражения, понимала тонкости стиля, что позволяло ей говорить на французском легко и непринужденно, а также была способна придумывать неологизмы для большей экспрессивности или ради шутки[525]525
  Dulac G. The Use of French by Catherine II in her Letters to Friedrich Melchior Grimm (1774–96) // Offord, Ryazanova-Clarke, Rjéoutski, Argent (Eds). French and Russian in Imperial Russia. Vol. 1. P. 45–60, здесь p. 51–56. Е. П. Гречаная отмечает, что письменный французский язык, перенятый Екатериной II в детстве от французской гувернантки, речь которой, вероятно, воспроизводила языковую норму конца XVII века, был несколько архаичным, а в ее стиле, по словам Шарля де Линя, было «больше ясности, чем легкости» (Гречаная. Когда Россия говорила по-французски. С. 114).


[Закрыть].

То, что Екатерина отлично владела французским языком, имело большое значение для воплощения в жизнь ее стремления сделать Россию европейской державой, вызывающей уважение благодаря не только своим военным успехам, но и своей культуре. Привлекательность российского двора для видных иностранных гостей (таких, как Ф. М. Гримм, принц де Линь, король Швеции Густав III, франкоязычные дипломаты и так далее) была обусловлена статусом Санкт-Петербурга как европейского культурного центра[526]526
  Этот статус были призваны подчеркнуть даже пьесы, которые ставились воспитанницами Смольного института благородных девиц. Императрица часто приглашала высокопоставленных гостей, таких как Густав III, посетить институт и посмотреть представления на французском, чтобы продемонстрировать иностранцам российскую систему образования с лучшей стороны и позволить им оценить личную вовлеченность Екатерины II в педагогические проблемы. Об использовании французского языка в целях культурной пропаганды см. в главе 7.


[Закрыть], а статус, в свою очередь, зависел и от способности тех, кто обитал в этом городе, прекрасно говорить по-французски. Императрица сама подавала подданным пример, ведя на французском языке переписку с другими монархами (Фридрихом II, Густавом III и Марией Терезией), литераторами и учеными (Д’ Аламбером, Бюффоном, Дидро, Мармонтелем и Вольтером) и известными фигурами светского общества, такими как принц де Линь и мадам Жофрен, которой Екатерина II восхищалась[527]527
  Черновики многих писем Екатерины II к этим адресатам хранятся в российских архивах, например РГАДА. Ф. 5. Оп. 1. Д. 145, 152–154, 156, 157, 158 и т. д. Ссылки на эти архивные документы приводятся по: Dulac G., Karp S. (Eds). Les Archives de l’ Est et la France des Lumières. Guide des Archives et inédits. Ferney-Voltaire, 2007. Vol. 1. P. 27 и по каталогу РГАДА.


[Закрыть]. Более того, императрице нравилось играть роль хозяйки салона. (Она была примером для мадам Неккер[528]528
  Goodman. The Republic of Letters. P. 82.


[Закрыть].) Екатерина также прекрасно понимала, какое, как мы могли бы выразиться, пропагандистское значение имела ее переписка на французском и в особенности переписка с Вольтером[529]529
  См.: Voltaire – Catherine II. Correspondance 1763–1778 / Dir. Alexandre Stroev. Paris, 2006.


[Закрыть]. И она, и Вольтер осознавали, что вскоре их письма обретут широкую известность среди европейских интеллектуалов, и учитывали это в своей переписке. Поэтому существует огромная разница между этими текстами и перепиской Екатерины с Гриммом, которая была куда менее публичной и гораздо более интимной[530]530
  См.: Catherine II de Russie – Friedrich Melchior Grimm. Une correspondance privée, artistique et politique au siècle des Lumières. Dir. Sergueï Karp. Vol. 1. 1764–1778. Ferney-Voltaire; M., 2016.


[Закрыть]. Не случайно письма Екатерины к Вольтеру написаны гораздо лучше и содержат меньше ошибок, чем ее письма к Гримму, ведь в них императрица стремилась показать себя образцом просвещенного монарха[531]531
  Более подробно о роли Екатерины II в культурной пропаганде см. во втором разделе главы 7.


[Закрыть].

Французский как язык двора в эпоху правления Екатерины II

Получить хорошее представление о французском языке и его роли в жизни российского двора начиная с екатерининской эпохи можно, обратившись к воспоминаниям придворных, которые часто цитировали то, что слышали. Безусловно, относиться к этим свидетельствам следует с осторожностью, как и к любой информации из мемуарной литературы. Однако даже если усомниться в точности цитат, сложно представить, что авторы воспоминаний воспроизводили в своих текстах фразы на французском, если на самом деле они были сказаны по-русски.

Одним из источников, проливающих свет на то, как говорили по-французски при дворе, является дневник уже упомянутого А. В. Храповицкого, служившего статс-секретарем Екатерины[532]532
  Храповицкий А. В. Памятные записки А. В. Храповицкого, статс-секретаря императрицы Екатерины Второй. Издание полное / С примеч. Г. Н. Геннади. М., 1862. Эта книга представляет собой относительно полный источник информации о речи, характерной для двора Екатерины II. Однако следует помнить, что период, описанный в дневнике Храповицкого, относится к позднему правлению Екатерины II, и нельзя исключать вероятности того, что придворный язык и языковые привычки самой императрицы могли измениться за долгие годы ее царствования. При детальном изучении речи и языковых компетенций Екатерины II следует учитывать такую вероятность и привлекать гораздо больше источников.


[Закрыть]. Записи в дневнике свидетельствуют о том, что императрица довольно часто говорила с русскими придворными по-французски. Например, в июне 1785 года она ответила на замечание Льва Александровича Нарышкина о том, что язык попугаев так же сложен, как и человеческий, следующей остротой: «Je ne savois pas cela; je donnerais à la Perruche la survivance de votre charge!» («Я об этом не знала; когда вы умрете, я назначу на ваш пост попугая»)[533]533
  Там же. С. 6.


[Закрыть]. Действительно, складывается впечатление, что разговоры в присутствии придворных часто велись исключительно на французском. Так, описывая события сентября 1789 года, Храповицкий пишет:

Л. А. Нарышкин сказал при туалете о нововышедших книгах: Vie privée d’ Antoinette de France [частная жизнь Марии-Антуанетты] и l’ histoire de la Bastille [история Бастилии]. [И императрица ответила]: «Ce sont des libelles et je ne les souffre jamais» [ «Там все клевета, терпеть их не могу»]»[534]534
  Там же. С. 207.


[Закрыть].

Екатерина нередко разговаривала по-французски и с самим Храповицким. Так, в сентябре 1786 года она, проходя мимо него, сказала: «Bonjour, Monsieur. Il fait bien froid» («Добрый день, мсье. Сегодня очень холодно»)[535]535
  Там же. С. 14.


[Закрыть], а в другой раз посетовала: «Je vous fatigue trop, je ne vous ménage guère» («Я слишком вас утомляю, совсем не берегу»)[536]536
  Там же. С. 93.


[Закрыть]. Таких случаев множество, они позволяют заключить, что французский был средством повседневного общения между императрицей и ее статс-секретарем[537]537
  Там же. С. 29, 46, 53, 77 и т. д.


[Закрыть]. Храповицкий также обычно говорил с Екатериной по-французски. Например, в одной из записей читаем: «Я сказал: „C’est un dessein prémédité“ („Это продуманный план“)»[538]538
  Там же. С. 120.


[Закрыть], а в другой: «Я сказал, que les circonstances s’eclairciront et la diète de Stockholm fera voir ce, qu’il faut faire» («что обстоятельства прояснятся, и стокгольмский парламент покажет, что требуется предпринять»)[539]539
  Там же. С. 156. См. также с. 157, 167.


[Закрыть]. Или о парижских событиях 1789 года: «Я [сказал]: „c’est une véritable Anarchie“ [„это настоящая анархия“]. „Да! ils sont capables de pendre leur Roi à la lanterne, c’est affreux“ [„они готовы повесить своего короля на фонарном столбе, это ужасно“]»[540]540
  Храповицкий. Памятные записки А. В. Храповицкого. С. 206.


[Закрыть].

При этом из записок Храповицкого следует, что Екатерина II часто прибегала и к русскому языку, и переход с одного языка на другой был характерной чертой ее речи. Узнав в апреле 1787 года об убийствах в Малороссии, императрица сказала: «Cela est affreux [Это ужасно]. Многое относится к худому смотрению»[541]541
  Там же. С. 27.


[Закрыть]. В дневнике зафиксированы и более сложные случаи смешения языков, хотя, повторим, сложно судить о том, насколько достоверны свидетельства Храповицкого. В качестве примера можно привести запись от ноября 1788 года, где процитированы слова Екатерины II по поводу сумасшествия английского короля: «Верю, on peut être étouffé [это может быть тягостно], для того, что несносно быть при сумасшедших; я испытала с князем Орловым; для чувствительного человека мучительно: on pourra devenir fou [самому можно сойти с ума]»[542]542
  Там же. С. 141. Возможно, Храповицкий «переводил» некоторые фразы Екатерины II, не указывая на это.


[Закрыть]. В связи с этим возникает вопрос, чем был обусловлен выбор императрицей того или иного языка: темой или обстоятельствами? Можно предположить, что здесь были задействованы, сознательно или подсознательно, определенные факторы, которые нередко влияют на выбор языка и переход с одного языка на другой в устной и письменной речи билингвов[543]543
  См. примеры из писем Голицыных и Воронцовых во втором разделе главы 6.


[Закрыть]. При этом, однако, мы сталкиваемся с примерами, которые не вписываются в рамки жестких правил и не позволяют выявить определенные причины перехода с одного языка на другой, кроме настроения, прихоти или предпочтения говорящим одного языка другому.

Судя по всему, Екатерина II переходила на французский в тех случаях, когда речь шла о государственных делах, в особенности о внешней политике[544]544
  Храповицкий А. В. Памятные записки А. В. Храповицкого. С. 80, 82, 84, 90–92, 133, 134, 150, 154, 176, 194, 200, 202 и т. д. В некоторых случаях Храповицкий полностью приводит данные императрицей на французском ответы государственным служащим (см., напр., c. 132). Он также довольно часто включает в дневник ответы Екатерины II западноевропейским корреспондентами на французском языке (см., напр., с. 160), а также записки и письма дипломатическим представителям Российской империи (см., напр., с. 164, 173, 174 и т. д.).


[Закрыть]. Французский чаще всего появляется в дневнике Храповицкого, когда обсуждаются вопросы, связанные именно с этой сферой (а проблемы внешней политики – это то, чем по долгу службы должен был в первую очередь заниматься Храповицкий). Французский возникает и тогда, когда речь заходит о делах двора и о других людях, например о поэте Г. Р. Державине: «Ея Величеству трудно обвинить автора оды в „Фелице“, cela le consolera [это его обрадует]. Донесть о благодарности Державина – „on peut lui trouver une place [для него может быть найдено место]“»[545]545
  Там же. С. 198. «Фелица» – восхваляющая Екатерину II ода, написанная Г. Р. Державиным в смелом, непринужденном тоне.


[Закрыть]. (В данном случае фразы на французском, очевидно, передают слова самой императрицы.) Вполне предсказуемо[546]546
  А. Вачева подсказала нам, что использование терминов, существовавших во французском языке, но еще не устоявшихся в русском, могло быть определяющим фактором при выборе языка в подобных случаях.


[Закрыть] и то, что французский в записках используется, когда говорится о литературных и научных текстах, например о словаре, составленном Федором Янковичем де Мириево: «„Cela montrera la filiation des mots [Он покажет происхождение слов]“. Я [сказал]: „de cette filiation des langues s’ ensuivra la derivation des peuples, engloutis par les temps fabuleux [когда это происхождение будет установлено, нам станет ясно и происхождение народов, растворившихся во временах, о которых повествуют легенды]“»[547]547
  Храповицкий. Памятные записки А. В. Храповицкого. С. 210.


[Закрыть]. На французском императрица говорит и о медицинских вопросах (примеры этого мы также постоянно находим в записях, фиксирующих речь русских билингвов)[548]548
  См. примеры из писем С. Р. Воронцова 1760-х годов во втором разделе главы 6.


[Закрыть]. Так Екатерина II говорит о своем здоровье: «On n’a plus de barre sur la poitrine» («теснота в груди прошла») и «je suis plus ramassée» («я чувствую себя немного лучше»)[549]549
  Храповицкий. Памятные записки А. В. Храповицкого. С. 77, 92. Медицина – это еще одна сфера (как и сферы литературной и интеллектуальной жизни), для разговора о которой во французском существовала терминология и фразеология, которой не было в русском языке и с которой Россия начала знакомиться в XVIII веке. Большинство практикующих врачей в России того времени были иностранцами.


[Закрыть].

Согласно дневнику Храповицкого, Екатерина любила обращаться к французскому, когда находила в нем устойчивые выражения, позволявшие ей образно выразить мысль. Приведем примеры (при этом не будем забывать, что Храповицкий, возможно, сам решал, какие из фраз записать на французском): «je mettrais la main au feu» («готова поклясться»; буквально: «я сунула бы руку в огонь»), «qui s’excuse s’accuse» («кто извиняется, обвиняет сам себя») и «payer les pots cassés» («платить по счетам»; буквально: «платить за битые горшки»)[550]550
  Храповицкий. Памятные записки А. В. Храповицкого. С. 47, 61, 133.


[Закрыть]. Кроме того, французский – это язык, позволяющий отпускать колкости и делать уничижительные замечания. Например, в декабре 1789 года Храповицкий сделал следующую запись: «Не хорошо отзывались о астраханском губернаторе Алексееве: „Il va se casser le nez“ („Его ждет неудача“; буквально „Он сломает себе нос“)»[551]551
  Там же. С. 45.


[Закрыть]. Также по поводу Русско-шведской войны 1788–1790 годов Екатерина язвительно заметила: «Le roi de S. est enfuit comme un chien qu’on chasse de la cuisine, les oreilles pendantes et la queue entre les jambes» [ «Король Швеции бежит, как пес, которого выгнали с кухни, прижав уши и опустив хвост меж лап»][552]552
  Там же. С. 203.


[Закрыть]. Примерно в то же время императрица так отозвалась о прусском короле: «Il est fait pour être mené» [ «Он создан для того, чтобы им управляли»][553]553
  Там же. С. 122.


[Закрыть]. Однако далеко не всегда обращаться к французскому императрицу побуждало желание найти меткое выражение. Например, говоря о Н. И. Новикове, что «C’est un fanatique» («Он фанатик»)[554]554
  Там же. С. 121.


[Закрыть], она, вполне вероятно, решила перейти на французский, потому что слово «фанатик» еще не укоренилось в русском[555]555
  Это слово начало появляться в словарях русского языка лишь с начала XIX века. См.: Этимологический словарь современного русского языка: В 2 т. Т. 2 / Сост. Шапошников А. К. М., 2010. С. 474.


[Закрыть].

Записки Храповицкого убеждают нас в том, что Екатерина II использовала французский ежедневно, в разных ситуациях, особенно когда требовалось обсудить некоторые темы. Вместе с тем объяснить, почему императрица отдавала предпочтение французскому языку перед русским, порой можно только тем, что французский в некотором смысле был для нее более родным языком, чем русский и даже немецкий, или тем, что в определенный момент французский почему-то занимал главное место в ее сознании[556]556
  Другими словами, когда она в это время, например, читала французскую книгу, читала или писала письмо на французском. Возможно, такое языковое поведение типично для людей, отлично владеющих более чем одним языком.


[Закрыть]. Конечно, в большинстве случаев Екатерина II могла выразить свою мысль на русском так же хорошо, как и на французском, а предпочтение французского для выражения некоторых весьма простых идей никак нельзя объяснить языковой компетенцией императрицы. Точно так же далеко не каждый случай перехода с одного языка на другой объясняется обстоятельствами. Часто фразы, которые Храповицкий цитирует по-французски, были сказаны в присутствии его одного, а значит, ни императрице, ни ему не было нужны прибегать к французскому как светскому языку, языку самопрезентации двора или lingua franca, доступному иностранным гостям. Когда, сокрушаясь о смерти адмирала С. К. Грейга в октябре 1788 года, Екатерина говорит: «C’est une grande perte, c’est une perte pour l’ état» («Это огромная потеря, это потеря для государства»)[557]557
  Храповицкий. Памятные записки А. В. Храповицкого. С. 122.


[Закрыть], самым убедительным объяснением выбора французского может быть самое простое: это было ее естественной реакцией, ведь французский фактически был ее родным языком. Судя по некоторым свидетельствам, Екатерина II действительно считала его таковым. Она гордилась тем, что бегло говорила и писала по-французски с раннего детства (по ее утверждениям, с трех лет!), и не упускала случая продемонстрировать свои познания. Даже переписываясь с отцом перед тем, как обратиться в православную веру, Екатерина II написала два письма на французском и только одно на немецком[558]558
  Мы благодарим А. Вачеву за замечание о значении французского языка для Екатерины II и за указание на свидетельства, подтверждающие это. См. также ее книгу: Вачева А. Потомству Екатерина II: идеи и нарративные стратегии в автобиографии императрицы. София, 2015, особенно с. 386, 399.


[Закрыть]. Ее перу принадлежит много текстов на французском, наряду со знаменитым «Наказом» и автобиографией[559]559
  РГАДА. Ф. 1. Оп. 1. Д. 20–24, 26; эти ссылки и ссылки в следующих двух сносках приводятся по: Dulac, Karp (Dir.). Les Archives de l’ Est et la France des Lumières. Vol. 1. P. 25–26, 30, и каталогам РГАДА. Об автобиографических записках Екатерины II см. в третьем разделе главы 6.


[Закрыть] и уже упомянутых писем, которые она писала по-французски многочисленным адресатам. В этих текстах затронуты самые разные темы: законодательство, финансы, управление государством[560]560
  См., напр.: РГАДА. Ф. 1. Оп. 1. Д. 24; Ф. 10. Оп. 2. Д. 226, 227, 229–239, 245, 246 и т. д.


[Закрыть]. Французский был для Екатерины, кроме всего прочего, семейным языком: большая часть ее переписки с сыном, будущим императором Павлом I, и невесткой – на этом языке[561]561
  РГАДА. Ф. 4. Оп. 1. Д. 114, 115.


[Закрыть]. Хочется предположить, что роль, которую французский играл в языковом репертуаре императрицы, правившей Россией более трети века, упрочил позиции этого языка как «светского», так и интимного языка аристократии, на которую придворная культура оказывала влияние.

Кроме дневника Храповицкого, можно обратиться к не менее известным запискам Семена Андреевича Порошина, одного из воспитателей сына Екатерины II, великого князя Павла Петровича. Записки Порошина более подробны, чем текст Храповицкого, но его владение французским было гораздо менее уверенным, поэтому нельзя исключать возможности, что его фиксация разговоров на этом языке была менее полной, чем в дневнике А. В. Храповицкого. Порошин и сам порой обращался к французскому, что можно увидеть в записях, относящихся к октябрю 1764 года, когда великому князю было около десяти лет[562]562
  Порошин С. А. Семена Порошина записки служащие к истории его императорского высочества благоверного государя цесаревича и великого князя Павла Петровича наследника престолу Российского. СПб., 1844. С. 39.


[Закрыть], то же касается и Павла Петровича, хотя складывается впечатление, что он говорил на нем реже, чем его мать (впрочем, в то время он был еще очень юн). Очевидно, французский при «малом» дворе возникал в некоторых разговорах. Так, 16 октября 1764 года граф Н. И. Панин, который только что принимал турецкого посла, за обедом рассказывал наследнику престола об Османской империи, судя по всему, по-французски: «Разговаривая о турках, сказал Его Превосходительство: „c’est un empire formé par le brigandage et soutenu uniquement par la jalousie de ses voisins“ [„Империю эту создавали разбоем, и она продолжает существовать только потому, что ее соседи враждуют друг с другом“]»[563]563
  Там же. С. 77.


[Закрыть]. Французский также часто возникает при передаче чужих слов, в основном слов иностранцев[564]564
  См., напр., там же. С. 68, 69, 71.


[Закрыть]. Иногда в записках Порошина появляется достаточно большое количество французского текста, и можно заключить, что весь разговор (а не только процитированные фразы) был на французском[565]565
  См., напр., там же. С. 71.


[Закрыть]. Французский возникает, когда говорится о чтении, светских развлечениях, доступных великому князю, в особенности о театре. Павел Петрович посещал придворный театр почти каждый день, а большинство пьес, которые там ставились, были на французском языке.

Возможно, великий князь говорил по-французски не так много, как это делали при «большом» дворе, потому что учителя пытались привить ему патриотические идеи, в чем, по всей видимости, преуспели. Порошин пересказывает состоявшийся в сентябре 1764 года разговор, который отражает отношение юного наследника престола к смешению французского с русским и к тому, что русские слишком много говорят по-французски:

За чаем зашел у нас разговор о мешании чужестранных слов в язык свой. Тут весьма остроумно сказал государь, что иные русские в разговорах своих мешают столько слов французских, что кажется, будто говорят французы, и между французских слов употребляют русские. Также говорили [то есть великий князь говорил, – Авт.], что иные [русские] столь малосильны в своем языке, что все с чужестранного от слова до слова переводят и в речах и в письме[566]566
  Там же. С. 14.


[Закрыть].

Похоже, Павел Петрович был убежден в том, что русские используют в своей речи слишком много французских слов. «За столом по большей части разговаривая, – замечал Порошин о великом князе, – изволил мешать французские слова между русскими, передразнивая тех, кои и вправду говорят так»[567]567
  Там же. С. 69–70.


[Закрыть].