Текст книги "Союз нерушимый: Союз нерушимый. Страна мечты. Восточный фронт"

Вдруг чувствую спиной… вот не знаю, как это назвать. Взгляд в спину – это знакомо и охотникам, но спецназу – особенно. Хотя еще не пробежал и половину дистанции, падаю и качусь вправо, чтобы оказаться как можно дальше от прежнего места. И пулеметная очередь проносится как раз там, где я только что был. Если бандеровец возьмет поправку по целику чуть правее, то мне песец! Но слышу от наших выстрелы СВД, и голос Булыги в гарнитуре:

– Брюс, ты как? Мы его загасили!

Да живой я, и даже не раненый, свезло. А ведь бежали бы мы «на рывок», как выскочили, и сразу к проходу, толпой – так могло положить половину, если не всех! Хороший пулеметчик у бандер был, ночью и чуть не попал – хотя дистанция тут для МГ смешная. И сидел он, зараза, на чердаке того самого крыла, где мы работали, у нас над головами! Вижу, Финн и Мазур уже проскакивают в проход со своей ношей – пленный так и не очухался, его под локти волокут. Перебегаю, Валька рядом, Влад с Рябым уже за оградой. Главный корпус пылает, как костер, в него высадили, как был договорено, по дюжине термобарических и зажигательных – и думаю, все же не могло там быть мирняка, при таком количестве стволов, из каждого окна ведь стреляли! Проход уже рядом – и снова то же чувство. Пригибаясь, качусь влево, уже за парапет, и снова рядом свистят пули! Но наши снайперы наготове.

– Вот ведь зараза! – ругается Булыгин, вбивая новую обойму в СВД. – Старшой, ты как? Наверное, там второй номер у пулемета был.

Отходим. И снова для нас работа – ведь ПНВ лишь у нас, спецназа из «будущего», так что обнаружить выдвижение противника, если он попытается преследовать и перехватить, будет нашей заботой. Но до машин добрались без проблем, погрузились и рванули домой, по Дегтяревской и Артема прямо до места. А далеко позади горело и стреляли, но непонятно, в какую сторону. У нас потери за всю операцию – один легкораненый у десантников, пуля-дура все ж цель нашла.

А сколько ж мы бандер упокоили? Во флигеле тридцать восемь, считая пленного, и в больнице тоже хорошо от нас прилетело – итого под сотню точно. Из них тринадцать моих, в том числе шестеро прирезанных спящими. Нет, совестью не мучаюсь – одна лишь мысль сейчас больше всего заботит лично меня. Где форму от крови отстирать – а то весь забрызгался, даже на лице пятна.

Грязная все же работа – мир от человеческих отбросов чистить. Но должен же кто-то заниматься и ею?

Василь Кук Лемех, генерал-хорунжий УПА.

Киев, утро 24 июня 1944 г.

«Ты зраднык! Боивка приговорила тебя к смерти как ворога украинского народу».

А ведь так будет – удавят, и не чихнут. И никому нет дела, что ты для ридной Украины старался, себя не жалел! Чего стоило протолкнуть свой план, убеждая тупых и упрямых рагулей – «австрийцев, поляков, немцев пережили, и москалей переживем», – ну да, по лесным схронам до конца века можно прятаться, в Галичине уже второе поколение на этой войне растет, и третье бегает, пока за мамкины юбки держась! Так и останемся на уровне местечковой преступности – когда открылся шанс выйти в большую политику, подгрести под себя не одни Галичину и Волынь, а всю Украину, и даже сверх того. Конечно, кто-то из друже атаманов обеспокоен был, что ему лично место наверху не достанется – так ведь тех, кто поверил, что завтра будет министром, оказалось побольше. Может быть, высоких постов и хватит – на всех, кто доживет.

Кириченко, конечно, дурак – но амбиции у него, как у паровоза, так же прет к цели, давя все на пути. И его роль в плане была незаменимой – нельзя сейчас нам открыто, только война завершилась, слишком многие еще помнят, с кем ОУН вступала в союз… так что мы должны были лишь играть ту же роль, что пар в котле, а именно Кириченко и иже с ним вести видимую политику. И все были довольны – так какую же тебе морковку показали, или кнут, что ты в самый критический момент предал, кинулся москалям сапог лизать? Ведь доберемся до тебя, не простим! Тебе, кретину, последний шанс дали, без тебя начав, чтобы ты гласу народному уступил, собравшемуся перед ЦК! А ты нам войну, решительно и бесповоротно! Рабочие отряды самообороны – это уже твоя инициатива, на Москву не списать никак!

А как хорошо все начиналось! Операция «Перелом», ноябрь сорок третьего. Когда заместитель наркома ГБ Украины Карин-Даниленко выступил посредником в переговорах между ОУН и советской властью. Агент ОУН, художница Ярослава Музыка через замначальника Львовского облздрава Юлиана Кордюка (сотрудничал с советской спецслужбой, а его брат был авторитетным оуновцем) передала «советам» предложения Романа Шухевича о мирных переговорах. Кириченко дал санкцию – и Карин-Даниленко, с полномочиями представителя правительства УССР, на квартире Ярославы Музыки договаривался с эмиссаром командующего УПА Богданой Свитлык. В обмен на прекращение кровопролития и восстановление порядка (выгодных москалям), ОУН получала гарантии неприкосновенности и свою долю во власти на Украине. Тогда не пришли к согласию – но не было сказано и однозначного «нет»[51]51
  Все было в реальной истории! Только ноябрь 1944 года, и санкцию давал Хрущев.


[Закрыть].

А вот Кириченко с тех пор так и остался «на связи». И было, до вчерашнего дня, понимание и общность интересов. Пока первый секретарь слал рапорты об успешном восстановлении народного хозяйства, Москва не лезла в частности внутриукраинских дел, если там не случалось чего-то чрезвычайного. В этой системе координат бандеровцы проходили как раз такой частной проблемой, а вот успехи на партийном и хозяйственном поле автоматически повышали статус первого и открывали ему дорогу в Политбюро. И все были довольны – де-факто это было, как по тому, так и не заключенному договору. Казалось, так будет и дальше – и чем плохо в итоге «Украина це доминион»? Тогда не смогли договориться, потому что Шухевич захотел слишком много и сразу – не следовало поднимать вопрос о праве выхода из СССР и прочих вещах, уместных скорее в союзе независимых государств, чем в сталинской империи. Но ведь того же самого можно добиться и постепенно, к этому все и шло!

Нет, сейчас припугнуть Кириченко надо было. А то он всерьез возомнил, что он в этом союзе главный, имеет право нам приказывать! Мы бы стерпели, ради дела – но только не тогда, когда это уже мешает реальной политике. Ну зачем, например, первому секретарю лезть в церковные дела, если церковь в этой стране отделена от государства? Мало ли что там в Риме Советы папе продиктовали! В принципе, могли бы и без попов обойтись – как до тридцать девятого года, были тогда нам католики первыми врагами. Но вот сейчас там уже сетка развернута, по приходам и всей святой иерархии, нам ее восстанавливать на другой основе? И зачем тебе, сидящему в Киеве, твои люди на высоких постах на нашей земле, давай уж как сговорено: мы обеспечиваем спокойствие, а ты не суешь нос. А обложить негласной данью наши кооперативы, угрожая разоблачением, это вообще ни в какие ворота! Так что майдан в Киеве не помешал бы – этим словом ведь не только рынок называли, но и когда-то выборы атамана в Сечи, когда собирались козаки и кричали, люб им атаман или нет – и во втором случае бывший глава мог и своей головы лишиться, коль шибко разозлил народ! И опять же при чем тут ОУН – это народ возмутился и свое вытребовал. Нам ведь не свержение первого секретаря нужно, а лишь чтобы он свое место знал.

Но Кириченко вдруг повел себя так, будто мы партизаны, а он – гаулейтер Кох. У вокзала москальские солдаты сожгли народ из танковых огнеметов – есть ли более наглядное доказательство, как Москва относится к мятежникам? А в Жулянах весь день садились самолеты, и в Борисполе тоже, и по железной дороге сюда, наверное, уже спешат войска – «а вешать будем после». Ну какие переговоры с тем, кто завтра будет мертвецом? И все москальские чиновники, на которых у ОУН был выход помимо Кириченко, вдруг стали глухи и немы, они или избегали встреч, или оправдывались, что не могут ничего сделать, ссылаясь на волю Москвы. Значит ли это, что Сталин принял окончательное решение – никаких соглашений, лишь война на истребление? И вся политика Шухевича и его, Кука, потерпела полный и окончательный крах? А ведь этого ему не простят – тут же вспомнят, что ОУН(Б) изначально не признавала никаких компромиссов с существующей властью! Кого тогда сделают ответственным за киевскую авантюру? Ведь и Шухевич с охотой его, Кука, сдаст! Когда майдан недоволен – атаман теряет власть. И хорошо, если не жизнь. «Ты зраднык! Боивка приговорила тебя к смерти, как ворога украинского народу».

Все пошло вразнос – с приездом москальской сучки. Сначала бесследно исчезает Витковский, посланный с ней разобраться. Затем взрыв на базе «жандармерии»… а ведь почерк похож на тот, что было этой ночью! Налет на штаб 444-го куреня совершенно не походил на обычную войсковую операцию! Сведения еще собираются – но по докладу от СБ выходило, что нападавшие, бесшумно сняв часовых, проникли в здание, так же тихо вырезали спящую охрану, двадцать человек, поднялись на второй этаж и стали убивать сонных штабных. Там были двое эсбистов, с немецкой подготовкой, очевидно, один успел выстрелить – и за одну-две минуты ночные гости сумели исчезнуть, погиб куренной-444 Воробец Верещака со всем своим штабом, и что хуже всего, бесследно исчез Клячковский – Клим Савур. После чего больничный корпус расстреляли из пушек, сотня из 444-го куреня погибла почти вся. Кук знал, что такое «рысь», – но в киевском гарнизоне не было частей, имевших это на вооружении! И если к пропаже Змеюки, точно было установлено, не было причастно киевское НКВД и госбезопасность, то чья работа была на этот раз?

А если сучка и подняла тревогу? Есть обрывочные сведения, даже слухи, что в штабе на Владимирской горке командует она, а не Кириченко. То есть ее власть и полномочия выше, чем у первого секретаря? Достаточные, чтобы настолько быстро привести в действие громоздкую государственную машину? Двадцать первого вечером был его, Кука, разговор с сучкой, а уже на следующий день к обеду в Киев прилетел Ватутин, арестовав Герасименко? А приказ о повышенной боеготовности гарнизона и разоружении призывников с запада тоже ведь из Москвы днем пришел! При том что военные могли пересечься с партией лишь на самом верху. Но тогда или сучка ни при чем, или Кириченко оказался прав, и она действительно ППЖ, но не Пономаренко, а кого? Берии, по слухам ставшего вторым человеком в СССР, и вроде бы любителя женского пола? Или даже самого… да нет, не может быть, она бы тогда с такой охраной и свитой приехала. Хотя отчего бы и нет – ведь любовница не жена? Но та, которой абсолютно доверяешь. Пробившаяся наверх своим талантом и умом – разговор с ней был коротким, но вот не показалась она похожей на красивую дурочку! Пожалуй, такая могла бы быть разъездными глазами, а если надо, то и голосом своего хозяина.

Всего лишь версия – но наиболее логичная. Ведь москали все же не ждали выступления, иначе подвели бы войска заранее, а еще вернее, арестовали бы всех прямо в ЦК. Выходит, что он, Кук, своим разговором и приказом Витковскому запустил механизм? А сучка реагировала, как подобает оскорбленной и напуганной женщине, для начала предъявив свои подлинные полномочия первому секретарю, а затем… вот интересно, что она наговорила, что ее московский сюзерен принял такие меры и настолько быстро?

Кук считал себя знатоком женщин. И знал такую особенность их психики: если мужчины обычно разумны в своих поступках, то женщина, задетая за личное, пойдет до конца, будет мстить даже себе в убыток. Неужели Витковский и его хлопцы успели… тогда понятно, отчего такая ненависть! Или не только ненависть – как отнесется ее господин к измене, пусть и невольной, захочет ли дальше потреблять подержанный товар? И она это отлично понимает!

Но как же она сумела справиться с Витковским и парой опытных боевиков? Так надо думать, хозяин не отпустил бы ее одну, без прикрытия! Должна быть группа, и вряд ли большая. Тоже сходится: сколько «фронтовых друзей» было в ресторане? Те, кто могут подчинять себе, если надо, и армейские части, и ГБ – но сами к местному ГБ отношения не имеют.

Не подвела, значит, интуиция, назвав ее «черной королевой»? Но тогда ситуацию можно взять под контроль. Договариваясь уже с этой Ольховской, или как ее там по-настоящему. А поскольку на своей территории она на разговор категорически не пойдет – придется доставить ее сюда. Конечно, достать ее на Владимирской горке будет сложно – но все ж проще, чем воевать с армией, которая будет здесь через день-два.

Доставить живой и здоровой. Не надо злить без нужды того, кто за ней стоит. Потому что вожди выше банальной мести – но всегда предъявляют счет. И за поломанный ценный инструмент вполне могут потребовать твою жизнь. А эта жизнь сейчас слишком важна и ценна Украине. Если не хотим до скончания веков прозябать на уровне шпаны местного масштаба, вроде сицилийских или корсиканских мафиози.

Анна Лазарева.

Киев, горком, 24 июня 1944 г.

Вторые сутки в Киеве – чрезвычайное положение.

Не военное – хотя различие практически незаметно на низовом уровне. Вся разница в том, что согласно Закону от первого февраля этого года при чрезвычайном положении (вводимом, как прописано, в случае стихийных бедствий, эпидемиологической опасности, массовых беспорядков и т. д. и т. п.) власть переходит не к военным, а к «триумвирату» – партия, армия, органы госбезопасности и внутренних дел. При главенстве и ответственности перед Правительством СССР именно первой – то есть Ватутин, наконец твердо взявший управление в КВО, обязан запрашивать санкцию ЦК КПУ на все действия, имеющие политическую сторону.

А кто сейчас здесь олицетворяет власть ЦК КПУ? Вы правильно поняли – я. Как Ленин в семнадцатом. Причем по тому же закону, «от один-два-четыре», мое слово здесь столь же весомо, как сказанное самим товарищем Сталиным – если только он сам не поправит и не отменит. И за невыполнение полагается ответственность по нормам военного времени. Правда, после отмены ЧП несогласные могут написать в контрольную комиссию жалобу на неправильные, на их взгляд, действия первого лица. И жалоба будет рассмотрена, и кому-то придется отвечать – или первому лицу, извратившему линию партии, или самим жалобщикам, если их правота не подтвердится.

– Не бойсь, Анка, прорвемся! – говорит Юрка Брюс. – А победителей не судят.

Ага, слышала уже от него – «а на войне одна победа лишь важна. Победа спишет все – война на то война». Вот только даже на войне, я слышала, товарищ Сталин жестко спрашивал с командиров всех уровней за излишние потери. А солдаты-фронтовики, я слышала, офицеров с орденом Александра Невского, по статуту положенным «за решительную победу над превосходящим противником при меньших своих потерях», уважают даже больше, чем Героев. Победа будет, без сомнения – Киев бандеровцам ну никак не удержать! – но сколько они тут натворят?

Власть – это привилегии? Плюньте в лицо тому, кто это скажет! Тяжкий труд, данное тебе право сказать: «Я знаю, как надо», – и вести за собой. И не дай бог, если окажется, что поверившие тебе окажутся обмануты. Ведь ты отвечаешь за все – и за себя, и за них. И нервов сгорает стократ больше, чем когда рискуешь лишь своей головой. Кто там, в будущем, сравнивал себя с рабом на галерах? Я отлично его понимаю – всего лишь сутки с лишним управляясь с одним Киевом! Вот не поверила бы, скажи это всего три года назад мне, студентке Ленинградского универа! Ну почему Пономаренко послал меня – неужели не мог найти кого-то из более старших, опытных, надежных товарищей?

Но нельзя показывать свое сомнение. Еще на Севмаше я усвоила – умение вести за собой включает и способность выслушать подчиненных, но даже подозревать твое колебание они не должны! Лишь перед ребятами из спецназа, Юркиной командой, я могу позволить себе иногда быть самой собой. Майор Смоленцев играет здесь роль главного военного советника – неофициально, потому что когда все та же товарищ Брекс поинтересовалась его партийностью, то сразу вылезло, что все ребята даже не комсомольцы, а б/п! По физиономии этой дуры было видно, что она обязательно после на меня напишет – когда я сказала о том Юрке, он лишь усмехнулся и посоветовал мне «после расследования приказать этой жабе съесть свою цидульку – если хочешь, прослежу». Вот не пойму, когда он говорит всерьез, а когда нет!

В горкоме проходной двор – несбежавшие сотрудники, связные от комсомольских групп, представители районов с охраной и без, делегаты связи от заводов и прочих предприятий и еще ЦК с обкомом. И ведь поначалу еще и огромное количество народу набежало – и члены семей, и те из бандеровского списка, кого ребята успели выдернуть, до того как до них убийцы добрались, и семьи тех, кто на «Кузнице», а в городе живет, не на Подоле – все, кто слова о бандеровской угрозе всерьез принял, нам поверив. И конечно, евреи – «таки, товарищ секретарь, вот не бывало никогда, чтобы беспорядки и без погрома». И снова Смоленцеву спасибо – это ведь я должна была додуматься, а вышло, что он мне подсказал, лишь при своих, чтобы мой авторитет не ронять – договориться с военными и организовать коридор на Левобережье. Хорошо, что до берега рядом, плавсредства на «Кузнице» и у речного вокзала нашлись, так что вчера вечером отправили всех гражданских, в штабе не занятых, через Днепр, их там в пионерлагере обещали разместить. А то превратился бы наш штаб еще и в Ноев ковчег, где работать вовсе невозможно! И лишние жертвы – потому что партийные комитеты всегда были первой мишенью бандеровцев.

Но все равно было тесно. Первую ночь здесь я и Лючия спали в одной большой комнате с ребятами, лишь отгородившись портьерой, натянутой поперек между двух шкафов. Затем я вселилась в бывший кабинет первого секретаря горкома, вытеснив Леонида Ильича – в задней комнате был кожаный диван, как раз на случай, если хозяин кабинета припозднится на службе или просто захочет отдохнуть в обед. Ребята притащили еще одну койку, для Лючии – и это, пожалуй, были все мои привилегии: отдельный кабинет и спальные места. С учетом того, что творилось в горкоме, это было немало – сама видела, как на одном диване спали втроем по очереди, или стелили прямо на полу. А я не могла лечь, беспокоясь – как там ребята? А они вернулись лишь под утро, все целые, и приволокли важного оуновца! Которого наутро отдали чекистам.

Спецопергруппа НКГБ приехала утром. Их встретил Юрка, внаглую отрекомендовавшись: «врио начальника военного отдела ЦК КПУ, назначен приказом товарища Ольховской, которая сейчас спит – имейте совесть, мужики, она за двое суток хорошо если шесть часов отдыхала». И простите, что пришлось вас немного под стволами подержать – слышали, наверное, что за маскарад бандеровцы устроили в «Национале»? – так что ждали от СМЕРШ Пятой Воздушной, вы же из Борисполя прибыли, подтверждения ваших личностей. Старший все равно был немного обижен, что его не узнали. Представляясь мне в десять утра, товарищ Кобулов, комиссар госбезопасности второго ранга (на чин выше даже дяди Саши, не говоря уже обо мне) держался учтиво, сказав, что получил от товарища Берии особые инструкции относительно своего подчинения мне, «так что вы на своем фронте, товарищ Ольховская, а мы на своем». Чекистов было семь человек, они сразу затребовали себе помещение как для работы, так и для содержания арестованных – ведь их скоро будет не один? Пришлось выделить, озадачив Леонида Ильича, взявшего на себя функцию управделами.

Что есть политическая работа? Аналогично армии – работа с личным составом. Пропаганда и агитация – как объяснить события нашим советским людям, дать им ориентиры, перетянуть на свою сторону колеблющихся, и вообще, обеспечить моральное превосходство? Редакция и типография «Правды Украины» на Институтской была еще в наших руках, охраняемая, помимо милиции, отрядом курсантов НКВД из Васильковских казарм. И в моей власти выпустить даже не листовку, а внеочередной номер газеты.

Товарищи! Вас призвали выступить против включения Восточной Украины в состав РСФСР, утверждая, что это повлечет за собой голод, рост цен, запрет торговли и кооперативов. А также запрет всего украинского – языка и культуры.

Вам лгали! Жизнь советских людей в РСФСР и на Украине не имеет отличий. Спросите своих родных и знакомых, кто ездили в Ростов, Воронеж, Курск. Или в Ворошиловград и Мариуполь – стало ли там хуже жить с переходом в Россию? Там нет голода, и цены мало отличаются от киевских, и никому не запрещают говорить по-украински. Украинцы и русские – это один советский народ. Мы победили в войне, вместе сражаясь. Кому теперь очень хочется нас разобщить?

Вам сказали, что власть в Киеве берет некий «комитет». Знаете ли вы, кто там руководит, и кто в нем состоит?

Василь Кук, «генерал» УПА, бывший фашистский каратель.

Петро Олейник, «полковник» УПА, по приказу своих немецких хозяев заливший кровью Волынь.

Яков Бусел, «полковник» УПА, прежде служивший при штабе гаулейтера Коха.

Олекса Гасин-Лыцарь, «майор» УПА, бывший офицер Войска польского, затем абвера.

Мыкола Козак, служивший раньше в дивизии СС «Галичина».

Дмитро Клячковский, во главе эсэсовской зондеркоманды сжигавший деревни на Житомирщине.

Дмитро Витковский, бывший агент абвера.

– Сильно сказано, – замечает Юрка, – но вот не помню точно, кто где служил?

– А это так важно? – отвечаю я. – Все они фашистские прихвостни, предатели, каратели, и надо, чтобы народ о том знал. Да и в рабочем порядке уточним, что там Витковский, или этот, которого вы ночью притащили, скажет. Пишем дальше!

Вся эта фашистская сволочь, тайно сосредоточив в Киеве банды головорезов, обманом призвала вас к мятежу. Это они лживыми словами зовут вас выступить против советской власти, а сами, прячась за вашими спинами, убивают и грабят. Вчера были убиты, вместе с семьями…

– У Кныша есть список, – сказал Юрка, – фамилии, адреса, должности – все впишем.

Целью этой банды мерзавцев было посеять раздор между русским и украинским народами. Подбив вас на мятеж, они сами спрячутся в тень, уйдут в подполье – и будут рады, когда на тех, кто был вовлечен обманом, обрушится справедливая кара советского закона. Но НКГБ раскусил их замысел – вот потому войска Красной армии и части НКВД, уже сосредоточенные в Борисполе, Вышгороде, Жулянах, не идут на штурм своего, советского города.

– Географию можно убрать, – говорит Юрка, – а впрочем, если у Кука разведка не зевает, то это уже секрет Полишинеля. Но чтоб не было обид, лучше запросить Ватутина. Дальше?

– Можно еще про кооперативы сказать, – вспоминаю я, – что все началось с того, что, как выяснило НКВД, часть потребкооперативов, в которых вы привыкли отовариваться, на самом деле принадлежит бандеровцам и помогает им как деньгами, так и продукцией. И когда начали вскрывать эту змеиную сеть на востоке, ОУН испугалось, что лишится такого источника снабжения.

– Не стоит, – чуть подумав, отвечает Юрка, – тридцать с чем-то тысяч тех, кто в этих кооперативах кормятся. Еще сдуру подумают, что всем причастным Колыма и нечего уже терять. После, в рабочем порядке, с этим разберемся. Думаю, после подавления мятежа, когда у какой-то компашки отроют бандеровские корни, никто и не пикнет, что бы мы ни сделали. А прежде – лучше не пугать. Дальше?

– А все! – говорю я. – Лишь вывод в самом конце. И указать, что делать.

Так подумай же, прочитавший это, и реши, за кого ты – за недобитых фашистских бандитов, которые завтра будут болтаться в петле, если не успеют сбежать быстро и далеко – или за советскую власть?

Никакой помощи самозваному фашистскому «комитету»!

Не давать им продуктов, вещей, транспортных средств – при угрозе грабежа, прятать или приводить в негодность.

Кто может оказать содействие в восстановлении порядка – приходите в ближайший военкомат или отдел милиции, где будут формироваться отряды народной самообороны.

– Анка, ты что? – удивляется Смоленцев. – Бандеровцы, наверное, половину райотделов и военкоматов уже захватили! Или возьмут к вечеру. И не боишься, что бандеры толпой прибегут, кто сообразит вовремя перекраситься?

– А куда тогда? – спрашиваю я. – Где наши держатся еще? Дай список. А насчет «перекраситься», так это уже циркуляром можно указать. Чтобы сомнительных изолировали – а в строй лишь местных, кого знают. Или, считаешь, вычеркнуть вообще?

– Оставь, – машет рукой Юрка, – местные и город, и людей хорошо знают, так что армии будет помощь. А технические детали продумаем еще. Дальше?

Населению же настоятельно рекомендуется оставаться дома. Запереть ворота, двери, окна и не впускать подозрительных незнакомых людей. При начале боевых действий укрыться в подполе, погребе, подвале, во внутренних помещениях подальше от окон. Или же в бомбоубежищах, под руководством домового комитета.

Сообщать в органы милиции или же командованию ближайшей воинской части об укрывающихся бандитах.

Помните, что советский закон сурово наказывает за соучастие в попытке свержения советской власти.

– Тут еще можно что-то вставить. «Удержите родных и близких от глупостей – коль не хотите сами после вдовами и сиротами быть, или ждать главу семьи двадцать пять лет», – заметил Юрка. – Как бы это вписать? А в общем хорошо получилось, Анка! Неплохо бы еще фотографии Кука вставить и кого еще у нас есть – товарищей из НКГБ запросить, если дадут добро. Ну что, поехали – сначала на утверждение расширенному составу нашего штаба, доработать с учетом замечаний и гнать на Институтскую! Ой, что после в Киеве начнется – когда народ поймет, кто их дурачил!

Мне не смешно. В городе сейчас, пожалуй что, анархия, а не прямо бандеровская власть. Так что есть все шансы успешно отпечатать тираж и развести по точкам. А после, когда Кук поймет – распространителей и расклейщиков будут просто убивать на месте. И тогда не будет уже смысла в маскировке – в Киеве начнется открытый бандеровский террор. Но лишние с улиц уберутся – и только бы ночь и день продержаться, пока Красная армия порядок наведет!

Из протокола допроса

Гражданин начальник, я не предатель! При немцах не полицаем был и, упаси боже, не карателем, а лишь писарем в управе. И нашим помогал, подполью, весной сорок третьего. У меня даже бумага была, подписанная товарищем Облаченко, командиром партизан, что я за наших, честно! Вот только затерялась она – а дружбан мой прежний, Петруха Головань, на меня показания дал, меня и загребли.

В «ноль три – двадцать семь»[52]52
  Лагерь под Киевом для подозреваемых в сотрудничестве с немцами, не ГУЛАГ, а именно фильтр, функционировал по весну 1946 г.


[Закрыть] я в изоляторе сидел. Думал, разберутся, выпустят – а тут эти пришли! Спросили, хочешь с нами, или дальше в кутузке сидеть – я и не понял сначала, что это бандеры, они же «за народ, за справедливость» поначалу кричали, и флаги красные! Свобода, ну и захотел, как говорят, на подножку вскочить!

А меня, как пострадавшего от советской власти, сразу в оборот – вот тебе винтарь, и теперь ты рядовой второй сотни четыреста сорок четвертого куреня, друже подхорунжего слушать во всем, за неподчинение расстрел! И никуда уже не деться – делай, что велят! Остальных освобожденных тоже в строй распихали, кого куда. Гражданин начальник, я ничего не сделал, ни в кого не стрелял, лишь бегал со всеми, со зброей! И мне горилки поднесли, задарма, так что не помню я толком почти ничего!

А в день второй, когда наши, советские, агитацию вели, листовки расклеили по всему Киеву и с самолетов разбросали – пан сотник и хорунжие ругались страшно, отбирали и пистолетами грозили. Но шила в мешке не утаишь – все равно читали и пересказывали. И еще репродукторы уличные орут – тут пан сотник со злости приказал в них стрелять. И бить в ответ тех, кто на улице спросит – так это правда, вы за фашистов? Нет, не убивали – лишь кулаками, сапогами, прикладами, вроде никого до смерти не убили.

Тогда понял я, во что мы вписались, и решил, что дальше мне не по пути. Это ж надо совсем безголовым, чтобы сейчас за фашистов – вышак будет всем! И разговоры уже ходили, что нас войска окружают, причем такие звери пришли, что целую сотню одними ножами вырезали ночью, а командира куреня в плен уволокли – а завтра никому пощады не будет. Как случай представился, уже под вечер, я в сторону откололся, винтарь бросил, и тикать! Думал, в такой заварухе затеряться нетрудно – и до дома, до хаты, или прибьюсь куда в артель, не в банду, боже упаси! Честно зарабатывать, и никаких больше авантюр!

И едва за окраину вышел, на дороге проселочной служивым попался. Вроде солдаты, а в тельняшках. Документ спросили, а нету, на плечо мне глянули, синяк увидели и озверели! Гражданин начальник, я ж только по репродуктору стрелял, не в человека! А эти матросики меня чуть не прибили, прикладом зубы вышибли, сапогами все печенки отбили напрочь! А старшой их назвал меня «бандеровской мордой» и сказал, что «в СМЕРШ сдадим, где ты пожалеешь, что вообще на свет родился». И сдали. А я не предатель, не бандеровец, один только день бес попутал – гражданин начальник, за что?

Резолюция внизу: Участие в вооруженной банде доказано – передать дело в трибунал. Следователь СМЕРШ Сидюк.

Лючия Винченцо (Смоленцева).

Киев, горком, день 24 июня 1944 г.

Женщинам нарядными быть – не грех! Готова поспорить о том даже с самим его святейшеством, при всем к нему огромном уважении. Ведь иначе не быть мне сегодня живой! Да и Анне, возможно, тоже.

Это платье я увидела в витрине на Крещатике. Мы ехали из «Националя» в ЦК и, конечно, не могли задерживаться по пути. Но позже я также мимоходом упомянула о том своему мужу и сама почти уже забыла за последующими событиями. Затем мой рыцарь оставил меня с Анной, а сам ездил в гостиницу забрать оставленные вещи. А когда вернулся, то, отозвав меня в сторону, достал из мешка то самое платье!

– Галчонок, вот, подарок тебе, пока еще мир. Завтра, наверное, будет уже не до того.

А я даже примерить его тогда не успела, потому что началась эвакуация из дворца на Крещатике в дом-крепость на холме у Днепра, и надо было спешить! А после в городе началась война, и я, провожая своего рыцаря на бой, молилась господу и мадонне, чтобы он вернулся живым и невредимым! На второй день здесь было спокойнее, с того берега реки пришли солдаты, заняли оборону на холме, и прибыли люди из НКГБ, тут же занялись своими делами, и Анна, регулярно связываясь по ВЧ со штабом округа, говорила после, что подходят все новые войска. Мой муж, мой рыцарь снова уходил в город – и насколько спокойнее мне было бы быть рядом с ним, но он категорически возражал, требуя, чтобы я оставалась тенью Анны, сопровождая ее всюду. А я была уверена, что ничего опасного не случится, ну какие враги могут быть здесь, в штабе?