Текст книги "Сказки мрачных краёв"

– Дрянь у тебя колбаса! И родичи твои дрянь! И сам ты тоже не лучше! К концу готовься, пацан!..

Вязкая, зеленовато-жёлтушная слюна словно паутина свисала из его рта. Остекленевшие глаза излучали смерть. Всё случилось предельно быстро: топор взбесившегося маньяка-электрика вместо моей головы врубился в дверь и застрял в ней. А вот охотничий нож – тот с хрустом вонзился в травкинское горло по самую рукоять. И никаких рекордов после этого Василь Иванычу побить не удалось.

С тех пор прошло почти полгода. Я вернулся в свою деревню совсем недавно: пока тянулось следствие, надо мной тяготела подписка о невыезде. Василий Иванович Травкин оказался тем ещё типом: ухайдакал кучу народу – то ли десять, то ли пятнадцать человек. Абрашечку тоже списали на него. Нашли у Травкина в вещах дневник, в котором он подробно всё описывал: где, кого, как и зачем. Он мнил себя величайшим убийцей всех времён и народов или что-то в таком духе. Совсем тронутый мужичок был. А с виду так вполне нормальный, приличный человек. Под меня мусора тоже поначалу копали: хотели привлечь за превышение самообороны. Но ни хрена у них не вышло. Адвокат доказал им, дуракам, что я защищал свою драгоценную жизнь, и мне ещё орден нужно дать за уничтожение особо опасного злодея.

Нет, жить в деревне всё же лучше. В городе атмосфера нездоровая: того и гляди в тюрьму загремишь или палёной водкой траванёшся. А здесь, в деревне, благодать: воздух свежий, самогонка ядрёная, да и свиньи, опять же, всегда под рукой. Вон, у меня их полон двор бегает…

УРОД

К старости Виктор Иванович начал усыхать. Причём как-то сразу. Он и так-то великаном не был – что называется, плюнь и разотри, а тут вдруг враз усох до размеров просто непристойных. Настолько непристойных, что семейный кот Барсик запросто стал гонять его по квартире. Домашние, чтобы как-нибудь не наступить на Виктора Ивановича или не уронить молоток ему на голову, велели усыхающему постоянно находиться в коробке из-под ботинок. Там он и лежал, закутанный в старую детскую кофту, тихо мечтая об убийстве Вселенной.

Выбирался лишь по ночам, когда всё погружалось в ступор. Ночью-то Виктору Ивановичу была самая жизнь. Ночного Виктора Ивановича начинал бояться даже враг его кот. Когда Виктор Иванович корявенько семенил к котиному лотку с песочком справить нужду, Барсик забивался на верхнюю полку кладовки и тихо, с истерично-загробными интонациями завывал в пыльное пространство.

Чуждая всему живому Луна светила в погасшие окна, гудел ночной ветер среди каменных стен – Виктор Иванович взбирался по занавеске на подоконник, смотрел и слушал. Великое и грозное Ничто увесистой антрацитовой змеёй извивалось за окном, и только грязное стекло отделяло змею от Виктора Ивановича. Тускленьким болотным огоньком приходило к печальному карлику мелкое понимание. Видел Виктор Иванович, что он – и нынешний, и вчерашний, и завтрашний – есть не что иное, как лишь слабенькое отражение в кривом зеркале. Зеркало это принадлежало непонятным богам, спящим где-то глубоко в безграничности.

В такие секунды жалкую душонку Виктора Ивановича охватывали тоска и гневливый страх. Начинал он беззвучно вопить яростными ультракриками и кататься по подоконнику, переворачивая горшки с традесканциями. Утром в этом погроме обвинялся кот. Кота таскали за шиворот, обзывали свиньёй и сволочью. Виктор Иванович сумрачно скорбел в своей коробке. Барсик не любил его всё сильнее, презирал ещё обиднее.

Вскоре все, кроме кота, про Виктора Ивановича забыли. Коробку запинали под старую тахту в коридоре: в самую пыль, в залежи тараканьих трупов. Впрочем, это было и к лучшему. Пока помнили о Викторе Ивановиче, он ничего, кроме тыквенных семечек, скармливаемых ему по совету врача, не ел. Только лежал в коробке и плакал. Теперь же, всеми позабытый, он принуждён был сам добывать себе пропитание. Питаться Виктор Иванович стал тем, что удавалось ночью изъять из тарелки у кота, да ещё разнообразными огрызками, обильно разбросанными по полу тут и там. Иссохшие колбасные шкурки, куриные косточки и чёрствые бородинские корки сделали своё дело. Микроскопические параметры Виктора Ивановича наполнились сухощавой подвижной мощью и подпольной инфернальной прытью. Барсик теперь и днём избегал поддиванного жителя.

Виктор Иванович стал уверненнее и злобнее. Страх ушёл из его души, и душа из жалкой и расплывчатой сделалась твёрдой и свирепой. Непонятные боги перестали быть непонятными, а безграничность засветилась родным.

Многое выдало Виктору Ивановичу свои скрытые, потаённые очертания. Прозрел он огромные провалы между самими вещами и их внешней сутью. Жирный мрак, выползавший из провалов густыми липкими облаками, делал мир почти невидимым и неосязаемым. Виктор Иванович, быстрый и юркий благодаря своей карликовости, сумел однажды, уворачиваясь от хищной завесы мрака, увидеть своё подлинное «Я». Увиденное ужаснуло его, но того более – привело в неописуемый восторг. Недоступная доселе красота, состоящая из чудесных сочетаний свободы и уродства, сверкнула белой молнией на фоне постылого Ничто. Делать тут теперь Виктору Ивановичу стало больше совершенно нечего. Он попрощался с котом и ушёл. Кот торжественно-зловеще сверкнул глазами вослед. И с тех пор Виктора Ивановича здесь уже точно никто и никогда не видел. Даже кот.

13 августа 2007 г.

МЯСО

В одном очень-очень среднем городе, в самой что ни на есть средней школе, среди ужасно средних детей, был один средний-средний среднестатистический ребёнок мужского полу. Ничем он не выделялся. Так же, как и большинство нормальных детей, получал двойки по математике, не любил физкультуру и боялся хулиганов.

Жил ребёнок в большом девятиэтажном доме на краю города. В таких домах всегда обитает много бесполезных людей, которые прячутся друг от друга за железными дверями, а по выходным пьют водку.

Родители ребёнка исключением не являлись. Всю неделю они работали с утра до ночи на заводе, делали всякие железяки, а в выходные пили водку и ругались. Ругались из-за того, что у них мало денег.

– Да что это за хрень такая! – кричал отец, выпив очередной стакан, – Работаешь с утра до ночи, а денег нету ни хуя!

– И когда это всё наконец кончится?! – вторила ему мать – Денег нету ни хуя, а за квартиру уже третий месяц не плачено. А скоро, между прочим, зима. А у меня сапог нету! И новой сумки!

– Заткнись, сука! – зверел отец, – только о себе вечно думаешь! Я вон тоже год уже в одних носках хожу и ничего! Не помер!

– Да ты бы хоть иногда их стирал, уёбок несчастный! И я тебе не сука!

После такого короткого, но энергичного разговора следовало обычно обоюдное нанесение телесных повреждений лёгкой и средней тяжести. И так было каждые выходные.

В школе нашего среднего мальчика учили любить родину и ещё немножечко всему остальному. Средне так учили. Потому что считалось, что лучше и не надо. Средних мальчиков много: всех хорошо учить – жирно получится. Умники нам не нужны, – говорили учителя, – мы ведь не Эйнштейны какие-нибудь. Главное, чтоб наши засранцы родину любили. Поменьше Платонов и Ньютонов, побольше Павликов Морозовых и Александров Матросовых.

Как-то весной, слякотным утречком, средний мальчик шёл в свою среднюю школу. Учиться ему совсем не хотелось. Под ногами хлюпала грязь, а он мечтал о летних каникулах.

– Эй, мальчик! Постой, что скажу!

Ребёнок посмотрел по сторонам: кто это его зовёт? И увидел: на старом бетонном заборе сидело Мясо.

По виду Мясо было не особенно свежим. Да и попахивало от него… Но в целом выглядело оно безобидным. Даже дружелюбным. Мальчик редко видел вокруг себя дружелюбие. Поэтому он остановился поболтать с Мясом.

– Привет, Мясо! – сказал мальчик. – Ты чего здесь делаешь?

– Да вот, сижу… – ответило Мясо. – А ты, я вижу, в школу собрался?

– Ну да, в школу, – вздохнул мальчик, – а куда ж ещё мне идти?

– Ну, есть много замечательных мест, куда ты мог бы пойти вместо школы – многозначительно прищурилось Мясо.

– Это что же за места?

– Ну, например, комбинат по переработке малолетних идиотов в доброкачественные продукты питания.

– А там интересно?

– Просто ужас как.

– А эт где?

– В-о-он в том маленьком сарайчике, за пустырём…

– А как же школа? Мне неприятностей не хочется.

– А я за тебя пойду. Мне не трудно. Ну, если хочешь, конечно… Никто ведь и не заметит, что ты это не ты.

– А как ты пойдёшь, у тебя же ног нет…

– Не боись друг, чё-нибудь придумаю.

Мясо, хлопая рёбрами, выдвинуло из себя два обглоданных мосла и ловко спрыгнуло на них с забора. Взяв у мальчика ранец с учебниками и тетрадками, Мясо заковыляло к школе. А мальчик вприпрыжку поскакал к сарайчику, указанному Мясом.

С этого дня мальчика никто не видел. Зато в окрестных магазинах появились дешёвые котлеты «Школьный завтрак» и колбаса «Детская». Все их ели и нахваливали.

Мясо было право. Подмены никто не заметил. Ни в школе, ни дома. Так оно окончило среднюю школу, а затем средний институт и среднюю аспирантуру. А потом Мясо совсем протухло, и его с почестями выбросили на помойку. На помойке Мясо написало мемуар: «Как Мясо обмануло маленького мальчика». Под жужжание говёных мух оно читало свои воспоминания вслух голодным опарышам.

А что же маленький сарайчик за пустырём? Оказалось, что его арендовал злобный незаконный таджик. Он изготовлял колбасу и полуфабрикаты из тухлого мяса и сдавал их в магазины. Мясо тогда было молодо и не хотело умирать. Оно договорилось с таджиком, что если он отпустит Мясо, Мясо пришлёт более свежую замену. Так Мясо спаслось само и сгубило несмышлёного мальчика. А теперь Мясо исгнило совсем, и ему осталось только делать то, чему научили в школе – любить родину. Вот, собственно, и вся история. А вы чего ждали?

1 апреля 2008.

КРОВАВОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ

Мистицизм без поэзии – суеверие,

а поэзия без мистицизма – проза.

(Лев Толстой, «Воскресение»).

Он умер не сразу. Минут десять эта туша дёргалась со слюнявыми хрипами, пытаясь выбраться из гроба. Круглые белые глаза пялились в потолок, скрюченные обессиленные лапы тянули кол, пронзивший раздутое брюхо. Вонючая кровавая пена стекала с синих губ – растрёпанная борода напиталась ею, моментально превратившись из седой в непотребно тёмную. Когда упырь наконец сдох, я вырезал его сердце. Это маленькое, как ссохшаяся груша, сердце вместило целые бездны злобы и ненависти… Я забрал его с собой.

Хлипкие ступени надрывно скрипели, когда я поднимался из подвала на свет божий. Словно причитали по тому, кто до сего дня таился здесь. Сегодня ещё одним обидчиком рода людского стало меньше. Да смилуется небо над твоей чёрной душой, богомерзкий граф Лев Николаевич…

Началось всё девять лет назад – когда я трудился экскурсоводом в Ясной Поляне. Работал я по преимуществу со школьными группами – мелкими сопливыми экскурсантами, под надзором педагогов совершающими паломничества по «святым местам». Не могу сказать, что такая работа мне нравилась. Меня тошнило от неё. Но для выпускника провинциального педвуза, коим являюсь я, это место было козырным. Хотя бы потому, что позволило удрать из убогого сталелитейного городка на Южном Урале, где я имел несчастье родиться.

Именно в Ясной Поляне всё это и произошло. Начало положило исчезновение двух ребят-семикласников из Нижнего Новгорода. Помню, это было удивительно жаркое лето. «Если подростки со своей или с чужой помощью дали дубаря где-нибудь тут, их скоро найдут. По запаху», – лениво думал я, потягивая «Жигулёвское» в местном буфете. Милиция на предмет пропавших пацанов меня уже допрашивала – я не смог сообщить сыскарям ничего интересного. Пропали оболтусы уже после моей экскурсии. Их хватились на автобусной стоянке, когда пересчитывали. Тогда их так и не нашли – ни живыми, ни мёртвыми.

Примерно через неделю после этого инцидента у меня произошёл странный разговор с местным старожилом – Николаем Взбарабошиным. Николай занимался тем, что продавал туристам вырезанные из липы ложки и сплетённые из коры лапти. Как он уверял, именно в таких лаптях предпочитал ходить великий русский писатель после того, как его отлучили от церкви и предали анафеме.

– Снова Лев Николаич озоровать взялись.

Эти слова услышал я от Взбарабошина звенящим комариным вечером, когда сидел с бутылкой сухого белого на крыльце толстовской усадьбы. Чтобы спастись от комарья, я непрерывно курил.

– Чего-чего?

Взбарабошин, отмахиваясь связкой лаптей от комариного роя, полез в карман за сигаретами. Пока он рылся в брюках, я быстро допил остатки. Меня раздражала взбарабошинская манера изображать русского крестьянина в духе школьной хрестоматии. Ладно бы он юродствовал только перед приезжими…

– Да того… Опять граф-покойничек шляются по Ясной Поляне. Как после революции шлялись.

– Слушай, иди проспись.

– Видал я их светлость позавчера. Все в паутине, в белом дерьме каком-то, глаза дикие, как у волка. Погнались за собачонкой. Тут недалеко совсем, у дороги. Ухватили псину, хребет об колено… Бедная тварь.

– А потом?

– Потом вцепились в загривок и всю кровь из пса высосамши. Вот так. Сосут кровь, а у самих рожа синяя, как у Фантомаса. Ясно, что и пацанов тех они так же скончали. Как ту собачонку.

– Знаешь что, Николай… Вина больше нет!

– Понял, понял… ухожу.

Снова затолкав в карман с таким трудом извлечённые сигареты, Взбарабошин отвалил. И всё комарьё вдруг тут же исчезло.

* * *

На следующий день я доложил директору, что у Взбарабошина запой. И с Поляны его надо гнать, дабы не распугивал народ. Реакция начальства на сеймой стук была однозначной.

– Да. Этот хренов барыга-лапотник и меня достал. Поговорю-ка я с участковым, – озабоченно нахмурил жиденькие брови директор толстовского музея. Потомок самого Льва Николаевича, между прочим.

А через два дня исчезла уборщица Валентина. Исчезла, оставив после себя неприбранный директорский кабинет и перевёрнутое мусорное ведро. К тому же, вдруг оказались разбитыми все зеркала в бывшем жилище великого русского писателя.

Жёлтые щупальца паники зазмеились по коридорам усадьбы.

Власти задержали Взбарабошина. У него дома будто бы нашли окровавленную детскую одежду. Рассказывали, что Николай, когда у него шёл обыск, плакал и кричал, что не виноват, что это граф его заставил пацанов поймать. Ясную Поляну на время закрыли для посетителей. Говорили – в интересах следствия.

Ко мне в те дни начали приходить ночные кошмары. Я не звал их. Я был им совсем не рад. Но они приходили каждую ночь. Мне снилось, как тени заползают в мою комнату. Они были отвратительно живые, эти бесшумные скользкие тени, и вселяли в меня такой дикий страх перед ночью и темнотой, какого я не помнил с самого детства. Тени были ужасны и тем, что скрывали за собой кого-то ещё более мерзкого. Этот «кто-то» контролировал их и направлял на меня. Каждую ночь…

Я похудел и осунулся. У меня пропал аппетит и постоянно кружилась голова. Врач, к которому я обратился, выписал мне успокоительное, посоветовал хорошенько отдохнуть и думать только о хорошем.

Но о хорошем как-то не думалось. Тяжёлые, пропитанные влажной духотой ночи поселились в Ясной Поляне. И ещё одно – из окрестностей толстовской усадьбы исчезли все собаки и кошки. И птицы. Вместо жизнерадостных трелей утреннее солнце стала встречать угрюмая, напряжённая тишина. Это было даже не ненормальным – это было диким и необъяснимым. Как и то, что приключилось потом.

Был не очень поздний вечер. Я валялся в своей комнатёнке, пытаясь читать. Из-за гнусной духоты противно побаливала голова. Комариные орды вынуждали держать окошко закрытым. Кровопийцы-то, в отличие от остальной живности, никуда не исчезли. Напротив: крылатого сброда стало будто даже больше.

Я надумал пойти прогуляться перед сном – вдохнуть свежего воздуха, выкурить сигаретку под открытым небом. Решил неспеша пройтись до Старого заказа, до графской могилы.

Пока я шёл через парк, заметно стемнело. Меня непрестанно атаковали комары, от которых я отмахивался веточкой. Луна, большая и бледная, следила за каждым моим шагом.

Внезапно раздался крик. Я дёрнулся, будто наступил на оголённый провод.

– Помогите! На помощь!

Вопили где-то возле толстовского погоста. Бросив сигарету, я побежал туда.

– Помогите! Помоги-и-ии… А-а-а!!!

Вопль оборвался. Метрах в пяти передо мной замаячило что-то белое. Подбежав ближе, я рассмотрел нечто, ввергшее меня в шок.

На небольшой парковой лужайке под прозрачными лунными лучами лежал, раскинув в стороны руки, директор. Маска предсмертного страха застыла на его лице. А над ним…. Над ним раскорячился чудовищный комар! Огромная, с овчарку, бледно-рыжая тварь воткнула в тощее директорское горло толстенный хобот. Брюхо монстра на моих глазах безобразно раздувалось, темнея от крови! Омерзительный бурдюк, к которому приделали щетинистые лапы…

Подхватив с земли кривую палку, я швырнул её. Палка глухо ударила комара в голову. Выросты-антенны над матовыми чёрными глазами зашевелились в моём направлении. Тварь выдернула хобот из горла жертвы. Крылья распахнулись, и нечисть, загудев, будто трансформаторная будка, взмыла в ночное небо.

Я подбежал к потомку великого писателя. Он как будто уже не дышал. Я пощупал пульс – обескровленное сердце молчало. Мёртв.

Но тут глаза директора раскрылись. Он засипел, как испорченный насос:

– Это был… он… Лев… Николаевич…

Это было последнее, что я услышал от несчастного наследника Ясной Поляны. Тело его вдруг вспыхнуло ярким зелёным пламенем. Я отшатнулся, прикрыв руками глаза. Через несколько секунд пламя исчезло. Исчез и директор. Лишь неприятный, резкий запах остался над местом, где он лежал. Запах, да немного странного желе на примятой траве.

Поминая господа бога, я бросился бежать.

* * *

Я заперся в своей комнате, зашторил окно и потушил свет. Почему я не вломился с отчаянными стонами к своим соседям по общежитию? Не поднял на ноги всех музейных сторожей? Не позвонил в милицию? А кто бы мне поверил?

Гигантский демонический комар и вспышка зелёного пламени, в котором исчезает твой начальник, – это далеко не повод беспокоить людей. Тем более – представителей закона. Если, конечно, не хочешь нажить серьёзных неприятностей.

Неприятности мне были не нужны. Поэтому я решил завтра же, прямо с утра, убраться куда глаза глядят и никогда никому не рассказывать о том, что видел.

Солнце ещё не всходило, а чемодан был уже упакован. Сидя на кровати, я пересчитывал имеющуюся наличность. Минут через сорок я буду уже в Туле. А оттуда рвану в Москву. Прощай, родина пряников и самоваров! Раз творятся тут такие дела – мне здесь не место…

В дверь тихонько постучали. Я испуганно замер, прекратив мусолить купюры.

– Откройте, пожалуйста… Вы там? Вы не спите?

Я узнал голос. Это была Валентина – пропавшая уборщица. Спрятав деньги в карман, я подошёл к двери. Рука моя уже потянулась к замку, но что-то вдруг остановило её.

– Кто там?

– Это я. Валентина, уборщица… Откройте скорее. Тут такое творится – я боюсь.

Я замер ошарашенно. Предрассветный визит человека, который внезапно исчез, а сейчас так же внезапно объявился… В момент, когда я собрался отчалить – ни раньше, ни позже. Чтоб тебя!

– Выйдите, сами посмотрите… Такой ужас!

Голос Валентины не был испуганным. Скорее, он выдавал нетерпение. И ещё в её голосе слышалось нечто, что я затруднился определить, но от чего проползла изморозь по спине. Да что же происходит такое в этом чёртовом месте!

Я с тоской посмотрел на окно. Второй этаж – выпрыгнуть можно.

– Подожди минутку, я не одет.

Проклятая верхняя задвижка на окне никак не поддавалась. Я провозился с ней около минуты. За дверью молчали. Наконец, окно распахнулось. Сгрёбши в охапку чемодан, я занёс ногу на подоконник. В этот же миг дверь вылетела от страшного удара с той стороны! И вместо того, чтобы прыгнуть в окно, я инстинктивно обернулся навстречу врагу.

Ко мне ворвалась Валентина. Это была жуть неописуемая! Гораздо худшая, чем адский комар, прикончивший директора.

Всколокоченные тусклые волосы извивались, будто змеи Медузы Горгоны. Вместо глаз – господи помилуй! – кровавые бельма… Зелёное лицо в синих и чёрных пятнах. Всё это я успел разглядеть за секунду до того, как сухие, увитые чёрными жилами руки сцапали меня мёртвой хваткой. С визгом и рёвом Валентина пыталась вгрызться в моё небритое горло, оглушая тухлой вонью из пасти. Я отбивался чемоданом, вопил и изо всей силы лягнул её в промежность – Валентина аж подлетела, но мой пиджак из своей когтистой лапы не выпустила. Мы оба грохнулись на пол. Я оказался сверху. Придавив голову твари чемоданом, правой рукой я колошматил озверевшую техничку по чему ни попадя. Она иступлённо извивалась, пытаясь скинуть меня. Клыки бешено грызли чемоданную ручку, жёлтые кривые когти норовили выколоть мои глаза. Изловчившись, я мощно врезал Валентине под дых. Стальная хватка ледяной руки ослабла, я вскочил на ноги. Швырнул в перекошенную ненавистью харю чемодан и зайцем махнул в окно.

Я упал в колючие кусты крыжовника, росшего под окнами. Над моей головой шумно зазвенело разбитое стекло – Валентина в облаке оконных осколков вывалилась следом. Я успел отскочить. Лютая уборщица беспомощно корчилась и вертелась в изломанном крыжовнике. Широкий осколок оконного стекла воткнулся ей между рёбер. Шипя, Валентина пыталась вытащить стекло…

Вдруг её шипение сменилось тоскливым обречённым воем. Демоница вспыхнула ярким зелёным пламенем. Несколько секунд куст крыжовника переливался фантастическим огнём, будто неопалимая купина. А затем всё исчезло: и зелёное свечение, и Валентина. Крыжовник не пострадал нисколько – только листья его покрылись бордовой, гнусно воняющей желейной субстанцией.

Весь изодранный и исцарапанный, я припустил к усадьбе. Должен же я найти хоть какую-нибудь помощь. Снова вернуться в общежитие – нет, ни за что! Мне даже представлять не хотелось, что там могла натворить эта демонизировавшаяся техничка. А если ещё и не она одна? Вдруг я вообще остался единственным нормальным человеком на всей территории государственного музея-усадьбы? Чёрт бы побрал всё это!

Из-за деревьев выступила вытянутая жёлтая двухэтажная коробка – родовое гнездо графов Толстых. «Без своей Ясной Поляны я трудно могу себе представить Россию и моё отношение к ней» – неуместно всплыла в башке заученная толстовская фраза. Отдуваясь, я вбежал на веранду.

– Эй, откройте!

По ту сторону застеклённой двери замаячило испуганное лицо смотрителя – Эдуарда Павловича. Открывать мне он явно не спешил.

– Откройте! Мне нужна помощь!

– Перекреститесь сначала! Пожалуйста, перекреститесь!

В голосе смотрителя визгливо дребезжала паника. Сквозь своё отражение в дверных стёклах я видел его расширенные глаза и капли пота на морщинистом обезьяньем лобике. Маленькими волосатыми ручками смотритель сжимал красный пожарный топор.

Я быстро перекрестился несколько раз подряд. Успокоенно кивнув, Эдуард Палыч отложил топор и впустил меня. Руки его заметно тряслись. Вряд ли это похмелье, подумалось мне.

– Что происходит?

– Жопа полная. Упыри. Нечисть везде и всюду.

– Так, понятно – сказал я. А что ещё я мог сказать обосравшемуся от страха старику? Я и сам был близок к тому чтобы обгадить штаны. Особенно после стычки с Валентиной.

Эдуард Палыч снова схватил топор и, брызжа слюнями, рассказал мне о том, что выпало на его долю в эту ночь. Я слушал и пытался соображать…

– Ночью они пришли… Валентина с мальчишками этими погаными. Митька, дурак такой, взял да и вышел к ним. Они вон там на газоне стояли, всё знаками разными показывали, чтоб к ним вышли. Митька и пошёл посмотреть, что там с ними такое. Они на него как набросились! Он только и успел заорать. Уж они рвали его минут десять! Они кровь его пили! А я-то дверь быстро запер! А телефон-то не работает! Не иначе, кабель перегрызли, суки! Они почти до утра всё бегали кругом, в окна заглядывали да кулаками мне грозили. А под утро смылись…

– А комара гигантского с ними не было?

– Да какого ещё комара? Упыри они! Вурдалаки!

– А чего они стёкла не повышибали? Могли и в окна залезть – что им стоит.

– Я крестом святым их пугал. Вот.

Эдуард Палыл выудил из-под рубахи нательный крестик и затряс им у меня под носом.

– Как они захотят окно высадить – я подбегу и крест им показываю. Они тут же отступаются. Впрочем, во флигеле они, кажется, всё-таки похозяйничали. Кричал там кто-то. Сторож литэкспозиции, наверное… Кому ещё-то? А в другом крыле стёкла будто бы всё ж били. Да я двери туда позапирал, ещё и мебелью забаррикадировал… Господи, всю ночь я к смерти готовился…

Смотритель проникновенно глядел мне в глаза, трясся и брызгал слюнями. Гадким своим видом он олицетворял всю дерьмовость ситуации.

Плотная тишина висела над Ясной Поляной. Упыри, где бы они ни были, ни единым звуком не заявляли о себе.

«Может, они легли спать? – подумалось мне, – вурдалакам вроде как полагается дрыхнуть в дневное время».

Эдуард Павлович, впрочем, придерживался другого мнения. Нечисть, считал он, прячется где-то неподалёку и ждёт. Ждёт, когда мы выйдем из дому. Поэтому нам надо сидеть здесь, в усадьбе, до тех пор, пока не приедет милиция и не спасёт нас. Милицию вызовут обязательно, – уверял он. Если только уже не вызвали.

Я всё же решил рискнуть и выйти из музейных стен. С восходом солнца страх покинул меня. Самое время было дёргать из осквернённого гнезда русской литературы.

Внезапно в недрах усадьбы, где-то наверху, раздался шум. Будто сдвинули с места какую-то громоздкую, тяжёлую мебель. Смотритель, втянув голову в плечи, замер. Он приложил палец к губам и указал топором на потолок.

– Там кто-то есть… – прошептал он.

Я тоже почувствовал себя неуютно. Перед глазами встала зелёная рожа Валентины – ночные страхи вернулись вновь.

Сверху раздались глухие удары. На втором этаже явно происходило нечто. Нечто, от чего опять нужно было спасаться.

Выбежав вдвоём на веранду, мы первым делом осмотрели окрестности. Ничего страшного пока рядом не было. Весёлое утреннее солнце да блеск росы – вот всё, что дожидалось нас на улице.

Но гулкие удары неслись из глубин яснополянского дома тревожным набатом.

Газон, где упыри прикончили сторожа Митьку, никаких следов произошедшего не сохранил. Даже подстриженная травка была идеальной ровной, не примятой.

На всякий случай мы обошли усадьбу по периметру. Смотритель вздрагивал и шептал что-то себе под нос, озираясь по сторонам. Он вцепился в свой топор, как утопающий в последнюю соломинку.

Следы ночного безумия мы увидели на противоположном конце усадьбы. Стёкла в правом крыле действительно повыбивали. Болезненной, угрюмой затхлостью веяло из ослеплённых окон. Дверь во флигель была настежь распахнута, а крыльцо перед ней измазано кровью.

Прерывистый, всхлипывающий стон донёсся из дверного проёма. Эдуард Павлович пожелтел на глазах, вознёс топор над головой и отступил на шаг.

– Помогите! Кто-нибудь! Помогите мне! – завыло во флигеле.

– Бежим отсюда!

Смотритель потянул меня за рукав, побуждая к немедленному отступлению. Но я, сам не знаю почему, поднялся по окровавленному крыльцу и вошёл внутрь.

Литэкспозиция, размещавшаяся в бывшем помещении для прислуги, была полностью разгромлена. Стенды с книгами и периодикой, стеллажи, полочки – всё перевёрнуто и разбито. Пол завален растерзанными книгами и журналами, поздравительными адресами и письмами. И всё это – вперемешку со всякими мелкими безделушками и осколками большого гипсового бюста самого Льва Толстого. Казалось, вернулись весёлые военные времена, когда немцы превратили усадьбу графа в конюшню.

Стоны о помощи доносились из самого дальнего угла уничтоженной экспозиции. Там, заваленная увесистыми кирпичами полного собрания сочинений Льва Толстого, беспомощно ворочалась тёмная масса. Она-то и издавала звуки. Поражаясь собственной отваге, я подошёл поближе. Тёмная масса оказалась Николаем Взбарабошиным. Тем самым Взбарабошиным, которого забрала милиция и которого подозревали в причастности к загадочным исчезновениям людей.

Николай был весь в крови. Ужасного вида рана на затылке и разодранная на лохмотья одежда… Кто-то отделал торговца лаптями основательно.

– Это тебя в милиции так? – спросил я первое, что пришло в голову. В тот момент я дико боялся, что Взбарабошин с воём бросится на меня и вцепится в горло.

– Это они… – захрипел Николай, – они сейчас там, наверху… Помоги мне…

Эдуард Павлович незаметно подкрался к нам и теперь с тоскливой немотой в глазах разглядывал погром.

– Помогите мне… – снова затянул Взбарабошин, – вытащите меня отсюда.

– Ты как тут оказался?

– Удрал я вчера от ментов. К вам сразу побежал, предупредить…

– Чего его слушать, упыря проклятого! – Эдуард Палыч внезапно впал в бешенство и замахнулся на Николая топором.

– Не надо! Не упырь я! Я наоборот… Я помочь вам хотел, предупредить…

– О чём же это ты собирался нас предупредить, а? Об этих упырях?

– Это всё граф. Толстой. Он там, в подвале под хозблоком прячется…

– А ты откуда знаешь?

– Да видел я, как он туда на рассвете забирается… В мусарне мне не поверили – решили, придуриваюсь по пьяни. Да и забрали-то меня только из-за директора. Это он, падла, ментов попросил в обезьяннике меня подержать – чтоб туристов ему не отпугивал.

– Врёшь! Болтают, что одежду у тебя нашли тех пацанов! – возмущённо выкрикнул смотритель в физиономию Взбарабошину.

– Да не находили у меня никакой одежды! Фигня это! Вчера, поздно вечером, менты спьяну клетку закрыть забыли, так я и удрал. Пока они там синяка одного пиздили.. Я сюда во весь дух нёсся. Чуял: неладное нынче Лев Николаевич устроит. И точно. Прибежал, а тут уже полный содом – пацаны пропавшие музей громят! Марь Владимировну и Никитина скончали прям на крыльце. Никитину кишки выдрали, живому! Я по дурости вступил с этими сволочами в… в неравный бой. Они б меня тоже сожрали, да кто-то будто вдруг позвал их, и они меня бросили… Это граф их позвал! Жрать ему, видно, захотелось, вот он и велел им добычу в его логово тащить! Они ведь убитых сцапали и будто исчезли, раз – и нету их! Спасибо Льву Николаевичу – спас от своих волчат, Филипков хреновых!

Совсем недавно после таких рассказов я советовал Взбарабошину пойти проспаться. А сейчас я верил его словам. Я верил всему. Инфернальная тень накрыла Ясную Поляну, и никакого разумного объяснения тут не было. Да и не хотелось мне больше раздумывать, чтó к чему. Хотелось оказаться как можно дальше отсюда.

Мы подняли Николая на ноги. Опираясь на наши плечи, он заковылял к выходу. Но только мы подошли к двери, как она захлопнулась сама собой перед нашими носами! И тут же взлетели к потолку разбросанные книги и прочий хлам, всё закружилось дьявольским вихрем. Этот свирепый вихрь сбил нас с ног и стал швырять, как котят, от стены к стене, от пола к потолку. Вместе с нами летали по комнате стулья, цветочные горшки и всё остальное. Мелькали перед глазами сандалеты смотрителя, качалась люстра, бесновались зелёные шторы, тяжёлые старинные книги, осколки толстовского бюста. Один из них пребольно ударил меня в переносицу. И среди мебельного грохота и наших воплей мне явственно послышался густой злорадный хохот. Невидимая сила подбросила меня и трахнула головой об потолок. Я вырубился…