Текст книги "Сказки мрачных краёв"

Но спрашивать начальство о таких вещах рискованно. Оно может решить, что ты умничаешь, и подписать тебе смертный приговор. Поэтому сперва Юрик решил поинтересоваться мнением коллег.

– Я, конечно, не скажу, что ты прям уж и сумасшедший. Но что-то такое – эдакое придурковатое – у тебя есть, это несомненно. Вечно ты какой-то… Будто спишь на ходу.

Это сказал Юрику Глеб Опухших, внештатный корреспондент, специализировавшийся на вопросах общественного сознания в пределах рыночной экономики.

Корректор Ольга Белюкова подтвердила:

– По-моему, ты действительно сошёл с ума. В последний раз, когда восьмое марта праздновали, ты был какой-то странный. Водку не пил, а всё в потолок глядел. Мне ещё бухгалтерша Офелия Павловна сказала: чой-то, мол, Юрик такой задумчивый сидит, будто рехнулся.

Эти слова окончательно убедили Юрика в его полном, конкретном безумии, которое внезапно подкралось и бесстыдно овладело им на глазах у коллег.

Он ушёл с работы раньше обычного – сумасшедшему можно делать вещи, непозволительные всем остальным. День Юрик посвятил тому, что рассматривал город. Родные гнилорыбинские улицы. С проницательностью сумасшедшего Юрик отметил про себя: улицы стали какие-то другие. Не такие, как раньше – когда он был нормален.

Беззубые старики и старухи ползали между носящихся туда-сюда разноцветных автомобилей. Толстозадые нездоровые дети несли из школ забитые чушью головы – не глядя по сторонам, они разговаривали со своими сотовыми телефонами, будто молились кому-то. Хотя молиться им было некому и незачем. У них всё было.

За вонючей маслянистой рекой дымили заводские трубы – градообразующее предприятие успешно делало доллары для своих хозяев. Вся эта привычная гнилорыбинскому глазу картина стала теперь выставляться в полузабытых ракурсах. Сумасшедший Юрик увидел, как задымлённое серо-жёлтое небо над городом рассыпалось и исчезло. Неба больше не было – была наполненная дымом огромная пустота. Такая же, как и внутри самого Юрика, только намного-намного больше. А раскинувшийся под пустотой Гнилорыбинск потихоньку как бы засасывался ею, становясь всё меньше и меньше. Дома, люди, машины, деревья, электричество – вещи и тени исчезали в загадочной вневедомственной пустоте. Каждую секунду всё вокруг уменьшалось, отдавая себя ей, растущей и жиреющей.

Ночью Юрику не спалось. Осознав своё сумасшествие, он понял, что может теперь думать о других вещах. Например, о пустоте. Чем больше Юрик о ней думал, тем роднее и притягательнее она ему казалась. От пустоты веяло покоем и добротой. Он с тревогой вставал с постели и выглядывал в окно – не исчезла ли пустота, не заняли ли её место нахальные космические светила? Но всё было в порядке – ни звёзд, ни неба, ни луны – только пустота. Под утро Юрик обрёл с пустотой такое упоительное родство, что его одолела сытая икота. Счастливо икая, Юрик повязал галстук и отправился на работу. Походкой умиротворённого кота он дошёл до безликого двухэтажного здания, где располагалась редакция «Солнца Гнилорыбинска». С хитреньким удовлетвореньицем Юрик осознал, что работает в здании, полностью принадлежащем пустоте.

В кабинетах за коричневыми дверями скрывалась вечная послеобеденная тишина. Там прятались загримированные тени, невидимо тлела своя жизнь – непонятная, полутряпичная, пахнущая дешёвым одеколоном и пластмассой.

«Мне уже сорок лет, а я до сих пор никого не убил», – весело думал Юрик, скользя по прохладному коридору. Ему приятно было думать о вещах, не связанных с сумасшествием.

Главный редактор притаился в тиши знамён, под сенью деревянного двухголового уродца. Он недовольно выглянул из-за телефонной стены, когда Юрик нарушил его сакральное уединение.

– Александр Станиславович, я сумасшедший…

Глаза редактора рубиново вспыхнули за пуленепробиваемыми стёклами очков.

– Ты не сумасшедший, Юрик. Ты просто осёл.

Юрик покрылся тоской. Ему отказывали в сумасшествии, у него отбирали пустоту. Ему, Юрику, интеллигенту во втором поколении, ясно дали понять, что он осёл. То есть, превратился в животное. То есть, не способен мыслить. То есть, не то, что к сумасшествию, а даже к человечеству его отнести нельзя.

Глотая слёзы, Юрик надрывно скрипнул редакторской дверью. Было непереносимо скорбно вслушиваться в биение своего грубого ослиного сердца. Ослиная шкура чесалась под пиджаком – должно быть, блохи. Но самое страшное – Юрик больше не мог думать.

Из последних своих ослиных сил воззвал он к пустоте. Воззвал из мрачных глубин поруганной, несостоявшейся жизни. И пустота откликнулась. Она просто и хорошо позвала Юрика Полухина к себе. Пустоте было безразлично, кто он. Осёл, сумасшедший, человек или просто ответственный секретарь. Пустота принимала всех. Для неё все были одинаковы.

Разбежавшись как следует, Юрик оттолкнулся четыремя копытами от редакционного линолеума и полетел. Полетел прямо в манящее чрево величественной и спокойной пустоты над Гнилорыбинском. Воробьи и вороны шарахались от Юрика, от его остро ликующих архангельских крыл.

– И-а-а! И-а-а! И-а-а! Осанна! – счастливый глас разнёсся над крышами, прокатился трубным эхом по остаткам вселенной. Пустота, услышав его, задрожала от нетерпения и ещё ближе придвинулась к городу.

Люди на городских улицах заулыбались. Заулыбались впервые за семьдесят лет существования Гнилорыбинска. С этим ликующим криком в жизнь города вошло наконец-то нечто большое и светлое. Подозрительно напоминающее смысл бытия.

15 мая 2005.

ЛУЖА И КЛОП

Если бесы – это бывшие ангелы, то все ангелы – потенциальные бесы.

– В-з-з-з! В-ззз-ззз-з-з!

Наглая жирная муха стремилась приземлиться на физиономию спящего Клопа.

– Вот говно херово!

Клоп – старый, потрёпанный невзгодами панк, очень хотел встать и разделаться с мерзкой летучей тварью, но сил на это не было.

Вчерашняя весёлая вечеринка с друзьями-нацболами на хате у Питона сегодня отрыгнулась.

Убийственная слабость навалилась на горемыку Клопа. Казалось ему, стоит лишь попытаться встать с дивана – и всё, хана. Инфаркт, инсульт, летальный исход. Муха меж тем продолжала свои бесчинства. Описывая над распростёртым на тахте Клопом жужжащие круги, она упорно не искала себе другого места для посадки. Разъярённый Клоп стал лёжа хватать нахалку руками. Сноровка была уже не та, что в юности: от взмаха тощей татуированной конечности упал на пол стул с наваленной на него одеждой. Следом с перекосившейся развалюхи тахты рюхнулся и сам Клоп. День, как всегда, начинался паршиво.

Старые часы с кукушкой, висевшие над портретом Мао Цзе-Дуна, показывали тринадцать минут второго. Натянув носки, Клоп долго рылся в карманах джинсов, надеясь нашарить какую-нибудь мелочь. Мелочи не было. Последние гроши были истрачены вчера на портвейн. Привкус жёваной резиновой шланги до сих пор гостил во рту. Надо было что-то предпринимать. Что-то делать. Причём в глобальном смысле – для самоусовершенствования. Клоп смутно догадывался, что жить так, как живёт он, наверное, нельзя.

Одевшись и причесав перед зеркалом в коридоре лысеющую голову, Клоп нашёл в раковине на кухне свои очки. Хотел побриться, но, начав, передумал – лезвие было старое, затупленное многолетним пользованием.

Клоп уже давно не помнил себя. Мозги его съехали набекрень, кажется, ещё в детском саду. Сколько с тех пор прошло времени, Клоп не знал. Но подозревал, что порядочно. В его жизни было много всего – много водки, портвейна, пива. Много травки и грибочков. Марочек и колёсиков. Много прочих интересных вещей. Как-то: выбитых зубов, приводов в милицию, случайных связей, полётов на Венеру. Много было отчислений, увольнений, предупреждений, взысканий, штрафов… С последнего места работы – он был грузчиком на оптовом рынке – Клопа изгнали за драку с таджиками. Таджики были противные, злобные: они приехали грабить Россию и насиловать русских женщин. Они нарочно отравляли урюк ядом кураре, чтобы русские дети ели его и вырастали уродами.

Выйдя из подъёзда, Клоп критически оглядел окружавшую действительность. Действительность была паскудна и никудышна – какие-то люди куда-то шли, сопливые дети играли в мяч, богачи ездили на иномарках, бомжи искали что-то в помойных баках. Тяжёлое дыхание близкого конца света вырывалось из окон серых пятиэтажек. Клоп мог изменить эту действительность. Он и хотел это сделать, но не было денег. Этих отвратительных буржуйских билетов в рай. Даже дешёвое пиво и сигареты были недоступны сейчас Клопу. Можно было бы ломануться к Питону, но тот, скорее всего, сам на мели после вчерашнего. Да и тащиться далеко… Аж за три квартала…

В неясных предчувствиях Клоп пришёл к продуктовому магазинчику «Омега». Увы, никого из знакомых синяков нынче не было. Спрятанная неподалёку в кустах сирени скамейка пустовала – никто не распивал на ней интересных напитков и не играл в карты.

– Во блядь! Да что же это такое…

От огорчения Клоп ещё раз обшарил карманы. Ничего. Абсолютная пустота. Вакуум.

Чтобы утешить себя, отвлечь и успокоить, Клоп решил двести раз произнести вслух слово «пизда». Причём произносить не просто так, без всякого на то повода, а лишь встречая особь противоположного пола. Произносить громко и чётко, глядя встреченной особи прямо в глаза. Если особь будет в преклонных годах, то говорить придётся «старая пизда».

– Пизда! – громко сказал Клоп, увидя выходящую из магазина дамочку с ребёнком. Дамочка смутилась и быстро зашагала прочь, волоча за собой своё слюнявое чадо.

– Мама! Что такое «пизда»? – лепетало чадо, не выпуская изо рта чупа-чупс.

– Старая пизда! – очень громко произнёс Клоп при виде старухи, выползшей из-за угла. Старуха была, похоже, глухая. Клопу стало досадно. Он быстро подошёл к ней сзади, вырвал хозяйственную сумку и бросился бежать.

Забежав в какой-то подъезд, запыхавшийся Клоп обследовал добычу. В сумке была обнаружена древняя авоська жёлтого цвета, пенсионное удостоверение на имя Клычкиной Феодосии Мартыновны, расчётная книжка ЖКХ, пропуск в садовое товарищество «Тихие зори», надорванная упаковка красных шариков нитроглицерина и сморщенный коричневый кошелёчек. В кошелёчке, к великой радости Клопа, оказались пятьсот рублей одной купюрой, сорок рублей десятками и восемь шестьдесят две мелочью. Ещё там было два ключа. Клоп оставил на подоконнике чужого подъезда всё, кроме денег, и вышел на улицу.

Как-то ярче стало светить солнце. Птицы радостно пели свои птичьи песни и порхали туда-сюда. Клопу было весело. У Клопа, помимо желаний, появились и возможности… Он шёл и думал о том, как полезно иногда действовать импульсивно.

* * *

– Эне, бене, жаба, клитор, сфинктер, баба! – бормотал пьяненький Клоп, таращась в лужу на полу своей комнаты. Лужа была тёмная, очень красивая. В свете торшера она блестела, будто полированная мраморная плита. Такие плиты, Клоп знал, бывают на кладбищах. Ему очень захотелось плюнуть в лужу, чтобы посмотреть, как от плевка разбегутся волнами круги по поверхности.

– Не делай этого!

Клоп тупо уставился в лужу.

– Говорящая лужа! Вот так номер!

– Я никакая не лужа! Я элементаль!

– Чего-о?!

– Я природный дух. Точнее, дух пива. Джон Ячменное Зерно.

– Ого! Откуда ты взялся?

– Из бутылки бархатного, которую ты вылил на пол, чтобы утопить таракана.

– Не может быть! Убирайся отсюда! Ты мне тут не нужен!

– Не смей так говорить со мной, подлец!

– Ты просто лужа! Сраная говённая лужа!

– А ты рвань! Грязная шелупонь, которая грабит бедных старушек, отнимает у них последнее.

– Я тебя сейчас вытру, если не заткнёшся!

Клоп стянул с себя облёванную футболку с рожицей Че Гевары, и полез вытирать дерзкую лужу, называвшую себя элементалем.

– Стой! Не надо! Давай договоримся по-хорошему! – лужа испуганно забулькала мелкими пузырями.

Клоп умилился:

– Ишь ты, лужа, а по-хорошему хочет!

– Вот ты сидишь здесь, бездельничаешь, а твой сосед снизу, Петька Сукин, замышляет убийство, – прожурчала лужа.

– А кого он хочет убить?

– Как кого? Тебя, естественно.

– Чё ты гонишь, лужа! С хера ли Сукину меня убивать?

Петька Сукин был существом неприятным. Когда-то он работал инспектором в детской комнате милиции. До тех пор, пока его не выгнали оттуда за пьянство и глупость. Сукин был глуп даже по ментовским меркам. Сейчас он не работал нигде. Жил на пособие по инвалидности – бывшие сослуживцы проломили ему череп табуреткой во время празднования Дня согласия и примирения. Из-за этого Сукину вставили в голову металлическую пластинку. И теперь он утверждал, что может слышать секретные переговоры пилотов НЛО: пластинка в голове как-то там улавливает особые волны. Сукин постоянно писал об этом в Генштаб, в Академию наук и в Президентскую администрацию. Ответов почему-то не было. Судя по всему, происки вредителей.

– А помнишь, как ты однажды сказал ему, что, мол, это ты гипнотизируешь его письма, чтобы они не доходили до адреса?

– Не-а, не помню…

– Вот. А Петька помнит. И принимает это близко к сердцу. Посмотри сам, чем он сейчас занимается.

Поверхность чудесной лужи замерцала тревожным кровавым сиянием. Клоп во все глаза смотрел, как на ней, будто на экране цветного телевизора, высветилась яркая картинка. Приземистый тип с харей то ли страдающей запором обезьяны, то ли депрессивного дебила, в семейных трусах и серой дырявой майке точил на кухне ржавый топор. Губы типа резко дёргались, произнося какие-то нервные слова.

– Что, что он там говорит?

– Включить звук? Пожалуйста – вежливо заплескалась лужа.

– …убью падлу! Мудило ёбатый! Я тебя навсегда отучу чужие письма гипнозировать! Стручок обоссаный! Падло очкастое! Как вы все любите людям-то вредить, гипназёры хуевы! Ну, ничего… Мы ещё поглядим, на чьей стороне правда-то…

Клопу стало страшно: ведь и впрямь убьёт, отморозок полоумный!

– Лужа, милая лужа! Ты ж волшебная! Сделай же что-нибудь! Нейтрализуй там его как-нибудь… а?

Лужа шкодливо захихикала:

– А ты больше тряпками махать не будешь?

– И думать забуду!

– Честно?

– Бля буду!

– Ну, смотри! Обманешь – тебе же хуже…

Лужа вдруг закипела, забурлила, стреляя горячими брызгами. От неё повалил густой самоварный пар. Через несколько секунд лужа успокоилась. На разгладившейся поверхности вновь высветилось изображение Петьки Сукина. Сидя на табуретке, он удовлетворённо разглядывал топор, повернув орудие наточенным лезвием к себе.

– Давай! Сам его нейтрализуй!

– А что надо делать?

– Ну, скажи ему что-нибудь. Он услышит.

Клоп, свесившись с дивана, приблизил лицо к маячившему в глубинах лужи Сукину.

– Эй, Сукин!

Петька испуганно завертелся на месте.

– С тобой говорят пилоты НЛО! Командир экипажа номер шестьсот шестьдесят шесть Зубракс на связи!

Сукин, глядя в пустоту, благоговейно упал на колени, прижимая топор к груди.

– Да, я слышу вас! – завопил он. – Есть контакт!!!

Клопу начало нравиться это новое приключение – страх отступил, стало весело.

– Сукин, зачем тебе топор?

– Да тут это… Есть тут один. Он против ваших, то есть против нас… Мешает, сволочь, в общем. Я его щас того, пойду ликвидирую!

– Ответ неправильный, Сукин! Топор нужен тебе для другой цели!

– Д-ааа? А зачем это?

Напуганная рожа Сукина вызвала у Клопа приступ самого яростного веселья. Давясь от хохота, он старался говорить строго и серьёзно. Из-за этого голос Клопа приобрёл какое-то странное, драматически-надрывное звучание:

– Чтобы попасть на наш корабль, глупец! В физической форме сделать этого нельзя, только в астральной! Не бойся, ничего страшного с тобой не произойдёт. Ты станешь одним из нас!

Глаза Петьки Сукина брутально остекленели – сумасшедшая радость заплясала бесцветными змейками на фоне расширенных зрачков.

– Я сейчас, сейчас, обождите! Не улетайте без меня, умоляю!

– Ты должен отрубить себе сначала ноги, потом левую руку, а потом голову! Такие правила! Так нужно!

Усевшись на пол, Сукин двумя руками крепко сжал топор. Оскалив зубы, нелепо скорчившись, он размахнулся и рубанул себя по левой щиколотке. Удар был сильный. Вопль был очень громкий.

– Ва-а-а-а-ааа-агагааааа!!!

– Давай, давай Сукин! Не сдавайся!

Дико вопя, Пётр Сукин с остервенением принялся молотить себя топором. Видно было, сколько души он вкладывает в каждый удар. После шестого удара сукинская ступня в дырявом зелёном носке отлетела в сторону. Кровь щедро залила пол вокруг.

– Первая ступень отделена! – прокомментировал Клоп.

– Не могууу бо-о-ольше! – визгливо выл Сукин.

– Забудь про боль! Мы помогаем тебе!

Внезапно перестав орать, Сукин резко рубанул себя по второй, правой ноге. Тупая сосредоточенность исказила его безобразное лицо. Вторая ступня отскочила после пятого удара. Глухо стукнувшись об холодильник, она залетела под газовую плиту. Отрубить кисть левой руки оказалось проще. Положив руку на табуретку, Сукин под скрежет собственных зубов отделил её одним могучим ударом.

– Теперь голову!

Но Петька потерял сознание. Глаза его закатились, и он бухнулся, звякнув топором об металлическую ножку табуретки, на кровавый пол. Должно быть, привиделись ему в этот момент свет далёких звёзд, роскошь галактических империй и караваны летающих тарелок.

– Не переживай, он сейчас истечёт кровью – принялась утешать Клопа лужа.

– Да жалко, блин! Хотелось посмотреть, как этот долбоёб сам себя на башку коротить будет!

– Зато теперь он не укоротит тебя.

Но Клоп вошёл во вкус. Ему хотелось ещё чего-нибудь эдакого.

– Давай, лужа, ещё кого-нибудь замочим!

– Давай. А кого?

Клоп стал припоминать всех своих врагов, обидчиков, да и просто неприятных людей. Таких было много. Последний раз ему насолила тётя Римма со второго этажа. Старая жаба вызвала ментов, когда Клоп спьяну буянил в подъезде. Из-за неё пришлось ему провести ночь в вытрезвителе.

– Ну-ка, Ячменное Зерно, изобрази мне эту кобру Римму Андреевну со второго этажа!

В луже возникло изображение толстой кривоногой тётки. Она крутила фарш на мясорубке. Её выпученные жабьи глаза бессмысленно таращились в экранчик маленького переносного телевизора, откуда доносились кошачьи вопли мыльнооперных латиноамериканцев.

– Теперь давай ты что-нибудь сделай! – потребовал Клоп от лужи.

– Смотри!

Пихая в мясорубку очередной кусок жирной свинины, Римма Андреевна всем своим огромным брюхом налегла на рукоять кухонного агрегата. В этот момент латиносы вытворяли, похоже, что-то особо впечатляющее – разинув золотозубый накрашенный рот, тётка не отрывала от телека глаз. Увлёкшись, Римма Андреевна просто не заметила, как пальцы её, вместе с куском мяса, затянуло в мясорубку. Громкий ужасающий хруст, а следом и истошный визг, заглушили сериальную болтовню. В тарелку с фаршем брызнули щедрые тёмно-красные струйки. Выпростав изувеченную руку, Римма Андреевна заорала ещё звончее – указательный, средний и безымянный палцы на ней были аккуратно сломаны под прямы углом и напоминали три весёлые буквы «г».

– Открытый перелом жирных пальчиков! Гыы-га-га!!! – ржал Клоп, хлопая себя по коленям. – Нарушение правил техники безопасности при изготовлении тефтелей!!! У-ха-ха-ха!!!

– Помогите! Умираю! – вопила тётя Римма, мечась по кухне, будто застигнутая котом тучная мышь. Нога её, обутая в сиреневую тапку, зацепилась за вздыбившийся вытертый половик. Утратив равновесие, Римма Андреевна грохнулась и ударилась головой о печку. От сотрясения с плиты слетела кастрюля с кипящей водой. Рёв гибнущего в охотничьей яме мамонта – ничто по сравнению с рёвом Риммы Андреевны, который она испустила в тот миг, когда кастрюля с кипятком обрушилась ей на голову.

Вид бездыханного тела у подножия газовой плиты привёл Клопа в дикий восторг:

– Мир домохозяк понёс тяжкую утрату! Сегодня на ужин – варёные мозги!

– Варёный парик, хотел ты сказать.

– Чёрт, ловко ты это подстроил!

– Ну, кое-что умеем, – важно булькнула лужа.

Клоп, любовно глядя в лужу, доверительно зашептал:

– Слышь, лужища. Есть тут один придурок. Рогинчук фамилия. Андреем звать. Кликуха – Рогалик. Так вот: я ему три штуки должен.

– Знаю такого. Только вот с деньгами ничем помочь не могу – не моя компетенция.

– Лужа, ты чего-то недогадливый нынче стал! Нет заимодавца – нет проблем. Понял?

– А-а-а! Ну, это другое дело…

Поверхность лужи вновь засияла красными отсветами. В ней изобразился тот, кого называли Рогаликом. Бритый налысо мордоворот шагал по улице. Встречая прохожего, он почти всякий раз презрительно сплёвывал на асфальт. Поросячья рожа излучала непробиваемую тупость.

Рогалик был двадцатидвухлетним безмозглым скотом, работавшим частным охранником в сомнительной фирмочке. Отслужив в стройбате, он всем врал, что бывший десантник, прошедший Чечню. Себя мнил крутым бандитом, бойцом мафии. Подчёркивать этот выгодный образ должны были безвкусная золотая печатка-болт, сотовый телефон и газовый пистолет, демонстрируемые к месту и не к месту. Чаще всего не к месту.

Лужа показала, что Рогалик купил в ларьке жестянку с пивом «Клинское». Хлюпая «Клинским», амбал неторопливо побрёл на противоположную сторону улицы.

Из квартала с сучьим визгом вылетела серебристая иномарка.

Трах!!! Ба-бах!!! Бумс!

Рогалик кувыркнулся над капотом и смешно подлетел вверх метра на два. Пивная банка, пенясь, хлопнулась об асфальт разрывной бомбой. Белыми чайками унеслись куда-то рогаликовы кроссовки. Сверкающая машина, резко свернув на тротуар, врезалась в дерево. Звон стекла, заверещавшая от удара сигнализация и вопли прохожих загремели для Клопа победными фанфарами. Заимодавец мешком тряпья валялся на проезжей части. Щепотка мозгов, что находилась ранее в его черепе, теперь, перемешавшись с разлитым пивом, самостоятельной лужицей блестела под солнцем.

– Крутняк, бля-я-я-яаа! – вопил Клоп, катаясь по продавленному дивану. – Дорогие дети, пенсионеры и инвалиды! Во избежание ДТП переходите дорогу только в специально отведённых для этого местах! У работников морга и без вас работы по уши! Ох, умо-ора!!!

– Теперь ты доволен?

– Доволен ли я? Ещё бы! Теперь это хамское рыло никогда не будет доставать меня!

– Ну, ещё кого-нибудь будем сегодня мочить?

– Погоди, лужа… Дай отдышаться… Ха-ха-ха!

– Я бы на твоём месте… – тут лужа многозначительно заколыхалась, – избавился бы от твоего отца.

– А что, старый пидор разве ещё жив?

Клоп давно забыл о существовании своего родителя. Хроническая пьянь, которую Клоп лицезрел в последний раз лет двенадцать назад, обитала далеко на окраине, в зловонных люмпен-пролетарских трущобах. Там в отцовском владении находилась убогая, грязная двухкомнатная нора. Хотя жить в ней нормальному человеку едва ли представлялось возможным, она вполне годилась на продажу выходцам с юга, – что и планировал в перспективе Клоп. Не бог весть какие деньги дали бы хачи за эту гнусную халупу, но для Клопа и это – богатство. Он был единственным законным наследником своего вечно загашенного папашки. Папашкина кляча-сожительница, тоже алкашка, и её олигофренистые дети были не в счёт.

– Увы. Недостойный ещё коптит небо. Взгляни сам.

В луже высветились ободранные, непонятного цвета, все в пятнах и потёках стены. Небольшая мерзкая комнатушка была завалена кучами тряпья и картонными коробками с хламом. Обрюзгший, с гиппопотамовым брюхом папаша Клопа сидел в углу на пачке древних газет. Ветхий деревянный чемодан, застеленный дырявым полиэтиленом, призван был изображать пиршественный стол. Папашино пиршество состояло из нескольких пузырей самой дешёвой водки, двух надгрызенных луковиц, краюхи чёрного хлеба и сковородки с гороховой кашей. Рядом, на драном матрасе, слюняво храпел некий длинноволосый бородач в архаичном зелёном плаще, штопаном трико и стоптанных башмаках.

Клопиный папаша клевал носом, похрюкивая и бормоча гнусный бред. Время от времени он поднимал голову и обводил пространство вокруг себя тусклыми рыбьими глазами. Пьяно утирая морду, тянул трясущуюся опухшую руку за бутылкой и, не дотянувшись, вновь ронял плешивую голову на грудь, поливая слюнями грязную рубаху.

– Срам-то какой! – вознегодовал Клоп.

Вознегодовал совершенно искренне, как негодуют все нехорошие люди при виде других нехороших людей – своих родственников.

– Это хуже чем срам. Это… это… Даже слов нет назвать это! – горько завздыхала лужа.

– Элементаль! Джон! Зерно ячменное! Немедленно прими меры!

– Сейчас гляну, что здесь можно сделать…

– То, чего делать нельзя, делай тоже! Таким отбросам нет места под небом голубым!

Лужа зашипела, мелкие золотистые молнии стремительно пробежали от центра её к краям. Купола огромных пузырей вздулись на потемневшей пивной поверхности. Они стали лопаться, обдавая Клопа жаром. Через пару секунд лужа вновь сделалась спокойной. И видно стало в её засиявшей глубине, как в комнату где зомбились собутыльники, вошла папашина сожительница: растрёпанная седая тётка, похожая на вымоченный в уксусе кусок прямой кишки. Варикозные волосатые ноги в грязных шерстяных носках торопливо прошаркали по облезлым половицам к чемодану-столу.

Схватив бутылку, сожительница быстро и жадно глотнула из неё.

– А ну-у-у-ууу! Па-аставь, падла, пузырь! Не на тва-аи деньги куплен-най!

Роняя на пол слюни, папаша поднялся на ноги. Бульдожьи щёки его потемнели от усилия. Волосатый жирный кулак протаранил сожительницу в челюсть. С хриплым карканьем опрокинулась в залежи хламья папашина подруга. Какие-то ящики со старыми пластинками и цветочными горшками завалили её.

– Па-адлю-ю-ууги! Бляди-ищ-щи! Только и умеете, что мою водку жрать! Ка-азлыы-ы-ы еба-аные! – папаша кричал грозно и страшно, будто стражник на башне при виде батыевых полчищ.

– Сам ты козёл! Заткнитесь, пидоры говённые, поспать не даёте…

Бородач в зелёном плаще проснулся и, приподнявшись на локте более чем недовольно глядел на папашу Клопа.

– Ты кого назвал пидором? Кого назвал козлом? Ты, чмо уральское?

Бородач, ничего не ответив, прикрыл маленькие свои опухшие глазки и снова рухнул на матрас.

Папаша заковылял к двери, истерично бормоча скороговоркой: «Я-тебе-покажу-как-залупаться-наменя-не-таких-ещё-хуесосов-сопливых-гандонили…»

Охая, выбралась из-под завала сожительница. Проорала в спину клопиному папаше «пиздюк старый, вали на хуй отсюда!», налила в стакан водки, жадно выпила. Громко срыгнув, налила ещё. Где-то забренчала музыка: противный голос пел что-то про деньги, рестораны и колымские снега. «Радио «Шансон» – радио для настоящих мужчин!» – томно выдохнул вслед песенке кто-то непонятного пола.

– Убью! Перережу, падлы! – в комнатку опять ввалился папаша. Он размахивал длинным, покрытым ржавчиной ножом.

– А-ё-яй! – завизжала сожительница. – Помоги-ите! Люди добрые! Убивают!

Папаша неторопливо проковылял к визжащей и с размаху вогнал лезвие ей в живот. Сожительница согнулась пополам и, зажимая руками рану, отступила назад. Окровавленное железо взметнулось ещё раз. Нож вошёл в дряблое тело запросто – будто в колбасный батон. Сожительница рухнула на пол. Из продырявленного живота выползли на ободранные доски сероватые внутренности.

– Ты чё натворил?!! Ты чё творишь!!! – надрывно голосил подскочивший на матрасе бородач. Он судорожно заплясал вдоль стены, не сводя вытращенных глаз с ножа в папашиной руке.

– Ма-ались падла, ка-анец тебе пришёл… – рычал папаша, тыча ножом в сторону бородача.

Уворачиваясь от ножа, бородач прыгал и размахивал руками. Полы его нелепого плаща взметались потрёпанными зелёными крыльями. Папаша ударил бородатого ножом в лицо. Из распоротой под самым глазом скулы хлынула кровь. Бородач, крича, метнулся к дверям.

– Стой, гнида! Стой, не то хуже будет!

Поймав зелёный плащ, папаша вдарил ножом ещё разик. Но на сей раз ему не повезло. Нож только плащ и продырявил, а владельцу его ущерба не нанёс. Бородатый резко развернулся и локтем двинул папашу в висок.

Старый убийца грохнулся прямо на пиршественный стол. Нож, застрявший в плотной ткани плаща, так и остался висеть там деревянной рукояткой вниз. Клопиный папаша был обезоружен. Бородач просёк преимущество и быстро схватил доставшееся ему оружие. Подскочив к собутыльнику, он дважды ударил его в багровую бычью шею.

Не обращая внимания на залившую его с ног до головы кровь, бородач проворно рассовал по своим широким карманам невыпитые бутылки и стремительно выбежал вон.

В комнатке, среди прочего хламья, остались валяться клопиный папаша с перерезанным горлом и его сожительница с выпущенными кишками.

– Ну, как тебе постановочка? – оживлённо вопросила лужа, когда эта картинка медленно потухла на её безмятежной глади.

– Хм, смотрел не отрываясь. В меру динамично, в меру драматично. Да, спектакль зрителю безусловно понравился. Молодец, лужа. Спасибо тебе за всё! Но знаешь, мне уже как-то надоело, спать хочу…

– Ну, так спи. Баю-баюшки-баю…

– Не доверяю я тебе, лужа: странная ты какая-то. За тобой постоянно приглядывать нужно. Усну я, а ты и натворишь тут чего-нибудь…

– Это к чему такие речи? Ты что, спать теперь не будешь?

– Ты недогадлива, лужа. Спать-то я буду. А вот тебя от греха подальше всё-таки вытру!

– Но ты же обещал! Блядью поклялся! – лужа взволновалась (в прямом смысле), вспенилась мелкой жёлтой пеной.

– Извини…

– Я столько для тебя сделал! Так старался! Ах ты, неблагодарный подонок!

– Замолчи, лужа. Я уже устал от тебя.

Свесившись с дивана, Клоп обмакнул снятую футболку в пивную поверхность и начал неуклюже возить её по сторонам.

– Я тебя предупреждал!!! – от грозного штормового рёва лужи дрогнули оконные стёкла и взметнулась пыль с диванных подлокотников. Две огромные, перевитые мышцами прозрачные руки вылетели из лужи и, схватив Клопа за шею, низвергли его с дивана. Клоп погрузился в штормящее пиво. Безжалостные хваткие лапы тянули его вниз и вниз. В бездонную пучину.

Лёгкие тут же наполнились пивом – остановилось сердце, отказал мозг. И стало Клопу всё просто и понятно. Он стремительно погружался на дно…

Там, глубоко внизу, простиралось огромное, беспредельное, безвозвратное пространство, связанное с нашей реальностью миллионом луж. Луж, в которых миры дробятся на неисчислимое множество мельчайших кусочков. И сидящий на дне их всех окаянный Некто составляет из этих кусочков картины, которые ему нравятся.

На какие именно картины пойдут кусочки его мирка, Клопу открылось в ту долю секунды, когда сознание окончательно покинуло тело, чтобы смешаться… смешаться с…

И чудовищный, заключительный ужас пронзил клопиное непутёвое «Я»…

* * *

Освещаемая тусклым торшером, блестела возле дивана пивная лужа. В центре лужи плавала захлебнувшаяся жирная муха.

Осень-зима 2003 г.