Текст книги "Сказки мрачных краёв"

* * *

Первое, что я почувствовал, когда очнулся – неимоверная головная боль. Внутренности черепа острыми спазмами откликались на малейшее моё движение.

В окнах плавилось закатное солнце – я провалялся без сознания весь день. Помимо головы, очень болела шея – я обо что-то порезался, пока летал по комнате, подхваченный неведомой силой. И теперь эта рана на горле противно пульсировала.

Среди зловещих теней, наводнивших флигель, особенно выделялась одна. Сперва я даже не понял, что это такое. Длинный бесформенный силуэт свисал с потолка посреди комнаты пугающим сталактитом.

Это был Взбарабошин. Башка его застряла в изогнутых лапах развесистой старинной люстры. Шея, зажатая бронзовыми завитушками, очевидно, сломалась, и Николай висел теперь на люстре бесполезным украшением. Похоже, это злобный полтергейст, атаковавший нас, зашвырнул бедолагу туда.

Эдуарда Павловича нигде не было. Он пропал вместе со своим пожарным топором. Мерзкий запах витал над руинами литэкспозиции. Казалось, гниют и воняют сами стены.

Меня оглушил комариный звон, когда я выбрался на крыльцо. Нахальные твари набросились целой ордой.

Чувствуя, что вот-вот расплачусь от бессилия и жалости к себе, я побрёл прочь. Решил идти без остановки до города. Может, подвернётся попутка. А может, сдохну сейчас где-нибудь на обочине. Под кусточком.

В парке, мне навстречу, вышел из-за дерева смотритель Эдуард Павлович. Я ни капельки не обрадовался его появлению. Напротив: сердце тревожно заныло, предчувствуя новую беду.

И точно. Морщинистое личико Эдуарда Павловича светилось плотоядной радостью, когда он засеменил ко мне. Не говоря ни слова, смотритель размахнулся топором. Я еле успел увернуться. Красное пожарное орудие грозно просвистело над ухом.

Я с развороту заехал смотрителю в челюсть.

– Ы-ы-хх!

Выронив топор, Эдуард Павлович покатился по асфальтовой дорожке. Я быстро подхватил оружие. С топором в руках чувствуешь себя гораздо увереннее!

Мой противник встал на ноги. Он по-прежнему не сводил с меня своих безумных глаз. Казалось, в них мерцают отсветы каннибальских костров.

Из глубин парка донёсся протяжный вой. Смотритель задрал голову к небу и тоже завыл. Жутко так, по-волчьи завыл. Глаза его закатились, жиденькие волосы встали дыбом. Я бросился бежать.

Поздно!

С хохотом и уханьем откуда-то из древесных крон на меня прыгнули два существа. Это были те самые исчезнувшие подростки. Их зелёные красногубые физиономии с оскаленными жёлтыми зубищами совсем не походили на отроческие. Гадкие рожи демонов из мрачного азиатского фольклора!

Они хотели убить меня, грязные твари! Хоть я и был изрядно вымотан, но дрался с ними отчаянно. Отпинывал и отшвыривал от себя, отмахивался топором, будто берсеркер. Визгом и рычанием упыри оглушали и почти сводили с ума. Смотритель по-обезьяньи скакал вокруг нас, подбадривая чудовищ воем и гнусным тявканьем.

Мне удалось ударить одного из вертких ублюдков обухом прямо в висок. Пока упырь ошарашенно раскачивался во все стороны, опустив руки, я, недолго думая, снёс топором его белобрысую голову.

Башка брякнулась и покатилась по асфальту, оставляя за собой кровавую дорожку. Тело рухнуло на газон – трава вокруг моментально покраснела. Второй упырь и Эдуард Павлович тоскливо завыли. Труп поверженного гада полыхнул ярко-зелёным пламенем и сгинул – только смрад и тёмная слизь остались.

Второй «мальчонка» полетел в атаку, будто стрела осадного арбалета. Своей увесистой тушкой он сбил меня с ног. Но и сам напоролся на топор, который я успел выставить перед собой. Толстое лезвие врубилось в маленький, стриженный ёжиком череп упыря. Отчаянный вопль взвился к темнеющим небесам. Я чуть не ослеп – сполох зелёного огня ударил прямо в лицо. Это был мёртвый, холодный, как снег, огонь… Со второй мразью было покончено. Оставался смотритель.

Эдуард Палыч опасливо подался назад, видя, что я поднялся с земли и направляюсь к нему. После гибели своих подельников вурдалак не особенно рвался в бой. Маленькие паучьи глазёнки мерцали из-под насупленных бровей, каннибальские костры в них превратились в остывающие угли.

Упырь бросился удирать. Словно заяц, сиганул он к усадьбе. Распалённый борьбой, я помчался следом, целясь топором в жилистую шею.

Уже возле флигельного крыльца я настиг смотрителя. От удара топором он распластался на деревянных ступеньках. Дёргая руками и ногами, бывший хранитель Ясной Поляны корчил рожи и шипел, как недобитая змея.

– Не радуйся! Всё равно скоро сдохнешь! – заныл он, пытаясь заползти в дом.

– Это ты у меня сейчас сдохнешь!

Я от души врезал обухом по плешивой башке. Удар отозвался в ушах протяжным звоном. Хрипя и клокоча, будто самовар, Эдуард Палыч ткнул в меня пальцем.

– Ты теперь тоже такой же! Он тебя тоже укусил!

– Кто меня укусил?! Ты, подлюга!

Смотритель издевательски заржал. Струи крови из разбитой башки текли по его лицу. Тяжёлая вишнёвая капля повисла на кончике носа. Последним ударом я окончательно превратил его в груду жалкого мяса. Лезвие рассекло левое плечо и завязло в костях.

– Будь ты проклят!!! Проклят!!! – заверещал упырь, исчезая в зелёной вспышке.

Слепая, чёрная усталость охватила меня. Я опустился на перепачканное липкой гадостью крыльцо, поставив топор между ног. Только сейчас я обратил внимание на то, как сильно болит у меня пораненная шея. Что там вопил этот ублюдок про то, что меня тоже кто-то там укусил? Чёрт, только этого ещё не хватало! Я осторожно дотронулся до раны. Будто чем-то острым проткнуто…

Наступила ночь. Большие яркие звёзды тупо пялились на наш убогий мирок. Луна полновесной серебряной монетой выкатилась из кошелька Гекаты на чёрную шёлковую скатерть. Что за скудная милостыня…

Мучительно захотелось спать. Но я понимал, что спать нельзя. Сон в данной ситуации – это действительно гарантированная смерть. Одному чёрту ведомо, сколько ещё окаянных отродий ждут, когда я повернусь к ним спиной…

Пытаться во тьме добраться до города – тоже верное самоубийство. А отсидеться до утра где-нибудь в комнате вряд ли выйдет. Выход, кажется, был только один…

Пьяница Николай сообщил мне вполне достаточно. Значит, в подвале под хозблоком скрывается главный организатор всех этих пакостей? Что ж, пора нам встретиться лично, граф Толстой.

Подготовка у меня получилась недолгой. Заточить топором ножку стула – и вот отличный крепкий кол готов.

Колоизготовлением я занимался во флигеле. Дверь я тщательно запер и подпёр всей пригодной для этого мебелью. Электричества не было – по всей видимости, упыри постарались. Поэтому работать мне пришлось при свете больших восковых свечей. Их дьявольский жёлтый свет как бы символизировал нереальность всего происходящего здесь.

Тревожные звуки слышались мне: шорох, поскрипывание, тихое постукивание, робкий шёпот. Духи зла бродили безнаказанно по усадьбе…

Я передумал идти в хозблок сейчас. Лучше дождусь рассвета. С наступлением дня упыри должны впадать в каталептическое состояние – так уверяет мировой фольклор. Хотя чёрт их знает – ставшие нечистью пацаны пропали днём. Значит, граф и при свете солнца способен пакостить.

Гаденький шорох за окном отвлёк меня от раздумий. Я быстро затушил свечи, чтобы лучше видеть, что происходит на улице. Осторожно отодвинув штору, я увидел очередное мерзостное зрелище.

По окровавленному крыльцу ползал гигантский комар. Та самая тварь, или точно такая же, что разделалась с директором. Комара, видимо, привлекал запах крови, впитавшейся в старые сосновые доски. Толстый, похожий на садовый шланг хобот монстра вертелся во все стороны. Густая щетина на лапах и на брюхе отсвечивала в лунных лучах рыжим и седым.

Будто почувствовав, что за ним наблюдают, комар перестал вдруг вынюхивать и развернул свою пучеглазую башку в мою сторону. Его огромные крылья странно съёжились, хобот втянулся, лапы поджались. Мягкое синеватое сияние окружило облачком нелепое существо, повисшее в воздухе без всякой опоры. Красные быстрые искорки пробежали по облачку, сияние сгустилось в туман. Через секунду дымчатый клок развеялся. На месте комара сидел на корточках, обхватив колени руками… Лев Николаевич Толстой, собственной персоной.

Граф медленно распрямился, поднимаясь на ноги. Движения его были плавны и тяжелы одновременно. Смотреть на него было действительно страшно. Он был гораздо хуже всех упырей, виденных мною.

Так мы и простояли до рассвета… Толстой грозным ночным идолом высился возле крыльца, ни на секунду не отводя мёртвых белых глаз от окна. Он просто стоял и смотрел на меня, ничего не делая.

Я тоже стоял и смотрел, не в силах отвести взгляд. Эта безмолвная дуэль была тяжелее всего, что я вынес за последние сутки. Белые глаза мёртвого графа, казалось, тянули из меня жизнь – каплю за каплей, песчинку за песчинкой. Я не мог сделать ни шагу, руки еле шевелились. Тело налилось хрупкой фарфоровой неподвижностью: толкни меня – я упаду и разобьюсь. Как этот бюст, осколки которого разбросаны по полу.

И только когда синяя темнота ночи пошла на убыль, граф Толстой исчез. Растворился в утреннем предрассветном тумане.

Когда глаза этого дьявола отпустили меня, одеревеневшие ноги подкосились, и я рухнул на пол. Меня переполняли тошнота и отвращение к жизни. Мне мерещились клейкие белые нити, тенётами свисающие с потолка. Нити были повсюду, деться от них было некуда. Они лезли под кожу, присасывались к внутренностям, проникали в вены… Не знаю, почему я тогда не умер. И что, помимо моей воли, уберегло меня от бесславного конца…

Минут через двадцать я нашёл силы встать. Взять кол с топором и выйти на улицу. Я побрёл к хозблоку. Одноэтажное строение, такое же белое, как и царивший вокруг туман, ничем не напоминало обитель зла. Кухня, прачечная, склад – вот всё, чем оно всегда было в наших глазах.

Сбив топором навесной замок с входной двери, я очутился внутри. Спуск в подвал таился в углу под лестницей, ведшей на чердак. Добротная обитая линолеумом крышка тоже была заперта на замок, на большой амбарный замок. Прошло немало времени, прежде чем я смог сбить железные скобы, которые он соединял. Тяжёлая крышка нехотя поддалась моим усилиям, и спёртый подвальный воздух вырвался наружу.

Я зажёг свечу, осторожно спутился по отсыревшей скрипящей лестнице и очутился в небольшом помещении с поукруглым потолком. Вдоль стен аккуратными кучками были уложены гладкие, отполированные человеческие кости и черепа. Некоторые даже были покрыты лаком. Наверное, граф Толстой так проводил свой вампирский досуг – развлекаясь лакировкой того, что осталось от его жертв. Посреди помещения стояли письменный стол и кожаное кресло. Подойдя поближе, я прочитал заглавие пухлой рукописи, лежавшей на столе: «ВОЙНА БЕЗ МИРА. КРОВАВОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ».

А у самой дальней стены нашёлся тот, за кем я и пришёл. В большом чёрном гробу, крышка которого была прислонена к стене, лежал граф. Переплетённые толстыми жилами когтистые ручищи покоились на объёмистом животе. Великий вегетерианец и гуманист лежал, как мёртвый. Хотя, он и был мёртвый. Давным-давно, как умер.

Я подкрался к нему на цыпочках. Поставив свечу в изголовье гроба, я принялся за дело. Мешкать было нельзя. Обеими руками я занёс кол и со всей силы вонзил его в мерзкую утробу! Стены подвала затряслись от воя. Грохнулась гробовая крышка, и древняя побелка посыпалась мне на голову.

Он умер не сразу. Минут десять эта туша дёргалась со слюнявыми хрипами, пытаясь выбраться из гроба. Круглые белые глаза пялились в потолок, скрюченные обессиленные лапы тянули кол, пронзивший раздутое брюхо. Вонючая кровавая пена стекала с синих губ – растрёпанная борода напиталась ею, моментально превратившись из седой в непотребно тёмную. Когда упырь наконец сдох, я вырезал его сердце. Это маленькое, как ссохшаяся груша, сердце вместило целые бездны злобы и ненависти… Я забрал его с собой.

Хлипкие ступени надрывно скрипели, когда я поднимался из подвала на свет божий. Словно причитали по тому, кто до сего дня таился здесь. Сегодня ещё одним обидчиком рода людского стало меньше. Да смилуется небо над твоей чёрной душой, богомерзкий граф Лев Николаевич…

Когда я выбрался наверх, солнце только-только начало всходить. Угрюмая, зловещая тишина стояла над Ясной Поляной. И тут земля содрогнулась! Да так, что я еле устоял на ногах. Из усадьбы раздался чудовищный рёв – жёлтые стены затряслись, из окон посыпались стёкла. Крыша толстовского дома обрушилась, из-под неё повалил густой чёрный дым. Вокруг самого дома выросли из-под земли языки пламени и какие-то сиреневые гигантские щупальца. Они обвили дом и раздавили его, будто картонную коробку.

Твердь раскололась, и руины злополучной усадьбы провалились в тартарары. Визг и вопли раздались со всех сторон. Полчища прозрачных полутеней заметались вокруг меня. Я бросился бежать, не разбирая дороги и безумным хохотом пытаясь заглушить тот ад, что творился за спиной.

* * *

В себя я пришёл только в Москве. На какой-то пригородной помойке, в грязных лохмотьях и без гроша в кармане. При мне был только маленький, сморщенный, засушенный кусочек – сердце самого страшного русского упыря. Я съел его, и память вернулась ко мне.

С огромным трудом мне удалось вернуться к обычной, нормальной жизни. В столице я разыскал кое-каких знакомых, которые помогли устроиться. Вскоре я узнал, что дом-музей Ясная Поляна погиб в результате взрыва газопровода – огромная потеря для всего просвящённого человечества. Я тоже числюсь среди погибших в той ужасной катастрофе. Оно и к лучшему. Всё равно я теперь совсем другой. Настолько другой, что иногда очень отчётливо понимаю: я – это больше не я.

А работаю я сторожем на станции переливания крови. Днём вялый и слабый, глаза от солнечного света болят – приходится носить тёмные очки. Поэтому в полную силу я могу трудиться только по ночам. А с недавних пор появилось ещё кое-что. Это «кое-что» пугает меня иногда, а иногда я воспринимаю его как должное. Я понимаю, что иначе мне жить никак нельзя. Если только я не хочу навсегда остаться вечно стареющим дураком, скучно, через силу питающимся бобами и кофе, и вяло ползающим днём по московским улицам. Консервированная донорская кровь – это для слабаков. На ней далеко не уедешь. Надо, надо решаться. Пришло время менять свою жизнь, вступать в новую фазу развития. Скоро это изменение произойдёт.

И вот я сижу в тихом загробном одиночестве на кухне. Я уныло, без аппетита, ем разогретые консервированные бобы. Я рассматриваю грязную, в жирных липких разводах клеёнку на столе.

За окном солнечный день, но тут, в отсыревшей неуютной квартире, – холодная тишина всеми позабытого склепа. Даже тиканье кухонных часов можно разобрать с трудом. И где-то рядом с этой тишиной притаился дух смерти и убийства.

Жуя безвкусные бобы, я проникаюсь этим коварным духом. Измазанные кровью боги жестокой древности – все до единого – проносятся перед моими глазами; гримасничают, требуют дани. Мне хочется завыть по-волчьи и, схватив со стола нож, присоединиться к ним, к их безумной разрушительной пляске.

В конце концов, это так просто – быть бессмертным. Тому, кого отметило печатью зла само прошлое, легче лёгкого добыть эликсир вечной жизни. Густая тёмно-вишнёвая жидкость – это всего лишь кровь. И её очень, очень много в ваших венах – на мою вечность точно хватит.

Март 2005 года.

ЗА ДЕСЯТЬ МИНУТ ДО РЕЗНИ

О набат, набат, набат,

Если б ты вернул назад

Этот ужас, это пламя, эту искру, этот взгляд,

Этот первый взгляд огня,

О котором ты вещаешь, с плачем, с воплем,

и звеня!

(Эдгар По. «Колокольчики и колокола»).

За десять минут до резни Кусок Дерьма зашёл в бар. Заведение горбуна Вульвы «Приют Сатаны» находилось аккурат посередине гиганского помойного пустыря. Высокие холмы мусора, канавы с тухлой зелёной водой, ржавые заросли колючей проволоки затрудняли доступ к этому достойному месту. Плюс невыносимое зловоние – на северную окраину пустыря чёрно-жёлтые армейские бронегрузовики свозили трупы погибших за день. Кусок Дерьма был настоящий горожанин, не какой-нибудь переселенный калхозник, – Литейское гетто он знал лучше, чем «Катехизис светлого будущего». Поэтому до «Приюта» он добрался быстро, ведомыми лишь коренным жителям тропами.

В баре уже сидели Битый Сыч, Чумичка, Нафталин и Ектыгей. Помимо них было ещё человек десять: почти все пили запрещённое пиво, кроме самого горбуна Вульвы, который следил за порядком, да Ектыгея, который не пил вообще, так как был талибанином. Талибанам, как всем известно, запрещает пить их страшный бог Брудалах – владыка беспредельных пространств. Всем остальным людям, отдавшим себя под милость доброго Сотсирха, повелителя трупов, пить можно. Нельзя только врать по понедельникам, произносить в присутствии «золотых» поганые слова и снимать скальпы с убитых детей младше двух периодов. За эти преступления Сотсирх после смерти распинает провинившихся на железных крестах. Привинченные к крестам большими болтами, грешники мучаются на них всю Вечность. В отличие от Брудалаха, Сотсирх карает очень малое число грехов. Однако находятся такие, кто, не имея Страха Божья, и их совершает.

Вот Нафталин, например. На прошлой неделе он, встретив «золотого», громко крикнул поганое слово. «Я голоден!» – крикнул он. «Золотой» от ужаса потерял сознание. Сам Нафталин успел убежать до приезда народных стражей. Окружающие были так обескуражены происшествием, что не задержали его. Таков уж он был, этот Нафталин – мятежник, промышлявший торговлей оружием, украденным с армейских складов.

Битый Сыч, в отличие от него, – сама кротость и смирение. Бывший монах, изгнанный из монастыря за публичное рукоблудие, Битый Сыч жил тем, что принародно каялся. Люди наши любят, когда кто-то кается за них: у самих-то времени на эту ерунду нет. Да и городские власти кающихся поддерживают: с ними надёжности в обществе больше. В прошлую Резню Битому Сычу рожу изрядно располосовали мясницким тесаком – самым смирным всегда больше всех достаётся. Вот и прятал он сейчас физию свою, проволокой заштопанную, в громадный монашеский капюшон. Он Чумичке всё понравиться старался, а теперь, с порубленной харей, известно, кому понравишься? Тем более, Чумичка – бабец с гонором, служила раньше в войсках решительного подавления всяческих беспорядков – ВРПВБ. Лбом гвозди забивает. Чужим лбом, естественно, – развлечение у неё такое. Вот и сейчас сидит, пиво из кружки черепной потягивает, да сурово так одним глазом своим на Ектыгея поглядывает. Не нравится ей Ектыгей, его она не уважает. А глаз ей выжгли перед тем, как со службы турнуть – за отказ заживо поедать взятого в плен китайца. Побрезговала, вишь… А Ектыгей – он тоже ведь почти китаец. Раньше «белым деревом» торговал, а как государство работорговлю-то монополизировало, пришлось ему в подбирушники пойти. Проникает он в Запрещённые руины и там для «золотых» подбирает всякие редкости: древние журналы с голыми женщинами, кости и черепа ранешних людей, всякие ихние безделицы, хлам разный. «Золотые» до всего этого хламья дюже падки. Пресыщены они всем, эти «золотые» – в старом мире хотят новизну обрести. За какую-нибудь статуэтку писающей калхозницы из древних городов готовы до сотни пластяшек отвалить.

Кусок Дерьма мрачным кивком поприветствовал всю честную компанию и вразвалку подвалил к стойке. Горбун Вульва не глядя сунул ему бутылку шнапса и маленький свинцовый стаканчик. Кусок Дерьма швырнул в зловонную лужицу на стойке новенькую пластяшку. Вульва покосился на неё и, благожелательно кивнув башкой, вернулся к прерванному появлением Куска занятию: чтению семейной газеты «Васкресный бздёж».

Кусок Дерьма плюхнулся за свободный столик и неодобрительно осмотрелся вокруг. В дальнем углу возле окна какие-то олухи азартно резались в кокачмоку. За соседним столом Битый Сыч, отправляя в рот извлечённые из носу козюлины, запивал их пивом. Нафталин громко рассказывал какую-то нудную хрень, которая никому, кроме него самого, даром нужна не была. Куску Дерьма всё это не понравилось – ему хотелось веселиться.

– Эй, Ву! – заорал он, проглотив первую порцию шнапса, – слышь, включь-ка музычку, а то скучно!

Горбун лениво протянул, не вставая с места, длинную худую руку и щёлкнул включателем на радио, настроенном на музыкально-развлекательный канал «Белая горячка». Никаких других каналов в «Приюте Сатаны» не слушали: тут не жаловали новости и проповеди. Из огромных колонок над стойкой грянула музыка. Передавали выступление любимой группы Куска «Мистер Мёртвое Животное». Сквозь рычание и вой гитар неслись истошные вопли полоумного вокалиста группы, реанимированного зомби Осипа Менгеле: «Стрррремление-к-пожарррам-и-убийствам-лелеет-в-царстве-вечного-огня-король-рррогатый-бог-канни-бализма-взнуздавший-чернокрылого-кааа-нн-яяяяя!!!»

Кусок Дерьма, хлебанув прямо из бутылки, задёргал головой в ритм ударникам, наяривавшим людоедский мотив. Густые облака перхоти заклубились над его плечами. Куску стало очень хорошо: близился блаженный миг. Самое главное тут – умелая, красивая провокация, без которой и резня не резня.

– Э-ей! Хреноблуды! Достали уже своей попсой! Сделайте потише, люди разговаривают! О важных вещах кумекают! – стирая с усов пивную пену, зычно гаркнул Нафталин. Этот достойный сын пролетарских помоек тоже ценил Праздник Резни – единственный праздник, который черни было разрешено устраивать в любой момент, по собственному усмотрению.

Кусок Дерьма ещё энергичнее затряс башкой, делая вид, что не слышит.

– А-а, сволочи тухлые! Горбатая обезьяна, выруби это дерьмо! – возмущённые вопли летели из угла, где шла кокачмока – игра, требующая внимания и сосредоточенности. Какие-то незначительные оборванцы из тех, что вечно шныряют по свалкам, явно не ценили высокого искусства. Вообще-то, борзеть этому шакалью не полагалось, но сейчас оно, похоже, рассчитывало на свой численный перевес – двенадцать глупых бородатых рыл казались себе силой. Да и вопль Нафталина, человека известного и авторитетного, подбодрил их.

Горбун Вульва вопросительно оглядел Куска. Тот, сладко зажмурившись, медленно-медленно осушил стаканчик, утёр губы НАСТОЯЩИМ носовым платком и важно кивнул горбуну.

– Праздник Резни! Великая Резня! – торжественно-радостный крик горбатого бармена заглушил нечленораздельные вопли «Мёртвых Животных». Затем его проворная рука швырнула в кокачмокальщиков вакуумную гранату. Те брызнули в разные стороны – одетые в рваньё люди-тараканы. От громкого хлопка (словно лопнул гигантский презерватив) у присутсвующих заложило уши. Какая-то мразь, потерявшая шляпу, каталась по полу – скрючившись, завывая и держась за голову. Ещё один кокачмокальщик валялся среди обломков стола в кровавом озерце: он оказался в самом эпицентре вакуумной вспышки, и все сосуды в его теле сделали «чпок».

Не дав окружающим времени на размышления, Кусок Дерьма выбрал себе противного, трусливо приседающего хмыря в рваном клетчатом колпаке и бросил ему в рожу припасённый заранее надорванный пакетик перечной красножгучести.

Ошалевший неудачник в отместку попытался выколоть Куску глаза небольшим трезубцем. После трёх секунд борьбы справедливость победила. Но пока Кусок запихивал неудачнику в зад его же трезубец, холодное лезвие неизвестного ножа весело укусило его в щёку.

Кусок Дерьма проворно уполз в сторонку, недовольный тем, что нож, пробивший насквозь скулу, попортил ему язык и зубы.

Праздник вроде бы удавался. Вульва из-за стойки палил во все стороны из дробовика: пытавшиеся добраться до него несли жестокий урон. Нафталин, стоя в дверях, напоминал всем пытавшимся покинуть праздник, что невежливо уходить не попрощавшись. Делал он это очень убедительно – при помощи боевого серпа и небольшого изящного кистенька. Чумичка, распластав на столе лысого толстяка в синих штанах, аккуратно снимала ему кожу с черепа большим солдатским ножом. Лидер «Мёртвого Животного» обзавидовался бы, услышь он эти замечательные крики.

Спрятавшись за баррикадой из перевёрнутого стола, Сыч с Ектыгеем отважно отражали беснующиеся вокруг волны ненависти. Битый Сыч, памятуя о прошлой резне, где ему досталось отведать железа, озлобился. Брошенная им тяжёлая пивная кружка угодила в бородатую физиономию крайне неприятного шибздаря в зелёных очках. Очки разбились столь удачно, что большая часть осколков врезалась в глазные яблоки. Видя, как несладко пришлось врагу, обычно тихий Сыч хохотал и восторженно ругался. Его соратнику Ектыгею повезло в этом бою меньше: заряд дроби горбуна Вульвы лишил его правого уха, а какой-то мелкий пацан ударил его молотком по причинному месту. Воя от боли и злобы, Ектыгей тыкал ножом во всё, что шевелилось рядом.

Кусок Дерьма решил, что отдохнул достаточно, и выполз из тёмного угла, где зализывал раны. Круша всех на своём пути карманной секирой, он мужественно терпел удары табуреток, ножей, цепей, кастетов, кружек и бутылок.

В это время за стойкой разыгралась трагедия «Гибель доблестного горбуна». Пока истративший заряды Вульва в панике перезаряжал ружьё, два рассвирепевших ублюдка залезли на стойку. Один из них опрокинул на бармена большой поднос с пивными кружками. Второй сорвал вопившую колонку и, размахнувшись, обрушил её на Вульву. Обливаясь кровью из пробитой головы и пивом из простреленной бочки, несчастный горбун упал. Свирепые ублюдки разом спрыгнули со стойки на свою жертву. Судя по раздавшемуся хрусту, спрыгнули куда надо. Затем они со смаком принялись пинать и топтать то, что лежало под стойкой и жалобно верещало.

Хозяина «Приюта Сатаны» надо было выручать. Расколов череп пьяному дезертиру в грязной заношенной форме, Кусок Дерьма, крутя над головой секиру, изящным прыжком взлетел на стойку. Негодяи внизу с противным смехом мочились на поверженного Вульву.

Лезвие секиры с приятным свистом разрезало воздух и врубилось в плешивую голову одного из ублюдков. Второй, орошая струёй мочи всё вокруг, бросился бежать, запутался в собственных штанах и упал. Кусок Дерьма неторопливо спрыгнул со стойки на пол, подошёл к скулящему от ужаса мерзавцу и парой смачных ударов прекратил его никчёмное существование. Горбун Вульва был отомщён.

Его труп, облитый злодейской мочой, кровью и пивом, валялся среди груды пивных кружек. Душа же героического бармена несомненно ликовала, наслаждаясь вечной оргией у Сотсирха и видя позорную гибель своих врагов.

Праздник Резни между тем заканчивался: на выходе Нафталин добивал серпом последнего оборванца. Ектыгей, забыв об отстреленном ухе, деловито отрезал у убитых их вонючие причиндалы: изготовленные из мужских органов размножения кулоны пользовались огромным спросом у «золотых» дам.

А вот Битому Сычу опять не повезло: в схватке ему распороли живот. Внутренности вывалились на залитый кровью пол, но их владелец был всё ещё жив и делал нелепые попытки запихать потроха обратно. Зрелище это рассмешило Куска.

– Зря стараешься, папаша! Растерял требуху – под пиво больше места будет!

Помутневшими глазами Битый Сыч уставился на весельчака. Серые петли кишок выскользнули из его пальцев и хлюпнулись на пол. Бледные губы зашевелились:

– Это ты виноват, Кусок! Тебе захотелось резни, будь ты проклят!

– Ладно, папаша! Сам виноват, неча зевать было! Проморгал чей-то ножик, вот кишок-то и лишился!

Битый Сыч, хрипя, отплёвываясь кровавой пеной и шатаясь, встал на ноги. Лицо его, искажённое маской агонии, худые окровавленные руки, свисающая от живота до пола мерзкая слизистая масса смешили Куска всё больше.

– Далеко собрался, приятель? А кишки-то забыл!

С демонским рёвом Сыч обеими руками вцепился в свои органы. Последним свирепым усилием он выдрал их и, размахнувшись, бросил в Куска. Совершив этот подвиг, Сыч отправился к Сотсирху.

Невозмутимо утерев шляпой физиономию, Кусок переключил своё внимание на Чумичку. Суровая воительница собирала трофеи – по дороге в «Приют Сатаны» жертвы Резни пропили не всё. На чудом уцелевшем столике росла горка пластяшек и дешёвых побрякушек-амулетов. Куску в общем-то не было дела до этой жалкой добычи: его больше волновала сама Чумичка. Из под распоротой вражеским тесаком кожаной жилетки соблазнительно выглядывала покрытая армейской татуировкой грудь. Украшенный стальным колечком сосок дерзко глядел прямо на Куска.

– Слышь, Чума!

Кусок старательно пытался скрыть охватившее его волнение.

– Чума! Я отказываюсь от своей доли в твою пользу, если ты дашь мне прямо сейчас.

И, не дожидаясь ответа, он одной рукой обнял Чумичку за талию, а вторую, всю в крови, попробовал засунуть ей в штаны.

Мощный удар локтем под дых отшвырнул его к стене. Разъярённая соблазнителница, выхватив тяжёлый солдатский нож, с нечленораздельными воплями ринулась на ошалевшего Куска.

Кусок Дерьма счастливо увернулся, и грозное лезвие вонзилось в стену едва ли не по рукоять. Пригнувшись, он бросился на Чуму, обхватил её талию двумя руками и повалил на пол, придавливая своим телом.

Ектыгей и Нафталин радостно заулюлюкали и заухали, подбадривая дерущихся. Излишне говорить, что в случае победы Куска они тоже намеревались присоединиться к нему. Ектыгей уже потирал у себя между ног. Нафталин с лошадиным ржанием лил в горло шнапс из бутылки.

Но Чумичка была не тем лакомством, которое легко проглотить. Извиваясь под алчным телом Куска, она ухитрилась достать из кармана маленький удобный кастет, известный в народе как «друг бедняка». Получив несколько ударов этим маленьким «другом» в низ живота, Кусок вдруг понял, что ему уже совершенно не хочется одноглазую Чумичку. А резкий удар снизу в челюсть напомнил ему о том, что он сильно устал после Резни.

Очередь из тяжёлого пулемёта, прошив насквозь хилые стены «Приюта…», довершила разгром злополучного заведения. Инстинкты опытных выживальщиков сработали безукоризненно. Кусок, оставив Чумичку, стремительно сиганул за стойку: обшитая изнутри железом, она представляла собой некоторую защиту от пуль и осколков. Чумичка ловко закатилась за валяющиеся рядом трупы. Ектыгей и Нафталин последовали её примеру.

В окна полетели газовые гранаты. Грохот стрельбы не умолкал несколько минут. Заведение Вульвы подверглось безжалостному налёту зачистителей – особых муниципальных бригад, призванных очищать городские окраины от вредного элемента: незарегистрированных молодёжных банд, бедняков, опустившихся ниже официального прожиточного минимума, и фрименов – личностей, объявивших себя вне закона, вне общества, вне морали.

«Приют Сатаны», хитро спрятанный в глубине помоечных литейских трущоб, долгое время считался местом безопасным у вольных людей. Но вот добрались, наконец, и до него. Какой-то мелкий провокатор или отчаянный шпик, на свой страх и риск проникнувший сюда, выведал это потаённое место. А может, какой-то бедолага, не выдержав пыток, рассказал зачистителям про убежище фрименов.